— Прекрати паясничать, — рассердилась мама.
А Витька, не в силах сдержаться, хохотал все громче. На тумбочке красовалась большая, сантиметров тридцать в высоту, глиняная фигурка сидящей кошки с лампочкой внутри, сделанная вполне реалистично. Вытянув шею, зверюга пристально смотрела вперед, словно готовясь к прыжку, а вместо зрачков у неё зияли отверстия, сквозь которые и шёл свет. Даже днём это произведение искусства выглядело жутковато, а во что оно превратится ночью, страшно было представить.
Услышав его хохот, в комнату заглянул папа.
— Что у вас тут весёленького?
— Настюха темноты боится, — давясь от смеха, начал объяснять Витька. — А мама ей ночник подарила — смотри. Чтобы не страшно было...
— А, узнаю! Когда я пешком под стол ходил, этими кошками все универмаги были завалены. И ещё домики были стеклянные. Экое старьё... А юмор-то в чём?
Отсмеявшись, Витька вытер слёзы и миролюбиво сказал:
— Мам, пап, вы взрослые люди. Вы хоть сами-то понимаете, что это не ночник, а фильм ужасов?
— Симпатичная кошечка, — обиженно протянула мама.
— Ага, очень симпатичная, — хмыкнул Витька. — Ты бы такую кошечку к себе в спальню поставила? Представляешь: просыпаешься среди ночи, а из темноты на тебя пялятся два жёлтых глаза.
— Прекрати пороть чушь! — прикрикнул отец.
— Она правда стра-ашная, — опять захныкала Настька, глядя на кошку с непритворным ужасом. — Мам, унеси её!
— То хочу светильник, то унеси! Семь пятниц на неделе! Хочешь меня в гроб загнать?
— Я хочу не такой...
— Ты мне ещё попривередничай! — вконец рассердилась мама. — Неблагодарная свинья.
— У тебя в спальне будет стоять этот светильник, и точка, — назидательно сказал папа. — Дарёному коню в зубы не смотрят.
— Коту, — проворчал Витька.
— Так, мне надоел этот цирк. Мила, мы будем сегодня обедать?
Мама объявила Настьку бессовестной и позвала всех на кухню. За столом родители мгновенно забыли о дьявольском ночнике и стали обсуждать ремонт. Бессовестная Настька насупленно молчала, а мама, стараясь затолкать в неё побольше манной каши, горячо доказывала отцу, что глиняная штукатурка гораздо лучше гипсокартона. Витька тоже молчал, хотя от манной каши уже два года как был освобождён.
До назначенной встречи оставался час. До встречи с Луизианой... Как она выразилась? Он не утерпел и заглянул в словарь Ожегова, но про слово «официоз» было написано совсем не то, что он подумал — будто это какая-то газета. Ладно. Витька решил надеть чистую майку и причесаться поближе к трём, нашёл расчёску, положил на видное место и лёг ждать. Через десять минут в комнату вошла мама.
— Что разлёгся? А сумку кто отвозить будет? — строго спросила она.
Витька, очнувшись от грёз, сел и уставился на неё.
— Какую сумку? Кому?
— Таня звонила. Она же тебя просила, как человека: сумку верните.
Витька вспомнил про пакет.
— Сейчас, что ли? А вечером нельзя?
— Она ждёт! — закричала мама, и лицо её покрылось красными пятнами. — Только о себе и думаешь, как бы на диване поваляться! А на других тебе наплевать! Лентяй несчастный, наградил бог детьми!
Витька встал и молча пошёл в коридор.
— Нормальный сын давно бы сам отвёз, а этот, пока не понукнёшь, мизинчиком не шевельнёт! — продолжала мама чуть тише.
Она аккуратно сложила грязный пакет, выжав из него воздух, и протянула Витьке. Он взял пакет двумя пальцами и вышел во двор.
— Бессовестный, — донеслось ему вслед.
Больше всего он боялся опоздать на встречу и поэтому гнал велосипед что было сил. Добравшись до дома 24, на ходу соскочил, бросил велик и подбежал к двери. Звонить и стучать пришлось больше минуты. Когда нерасторопная тётя Таня показалась на пороге, он вручил ей «сумочку», буркнув:
— Спасибо.
— Ну, как светильник? — напыщенно спросила тётя Таня. Ей явно не терпелось почувствовать себя благодетельницей. — Понравился девочке?
Витька хотел что-то сказать, но передумал и ответил:
— Понравился.
— Вот и хорошо! — расплылась тётя Таня. — Для ребенка в самый раз.
— Ага, — кивнул Витька, прыгнул на велик и был таков.
Он вернулся домой весь взмыленный, но на душ времени уже не оставалось. Наскоро сменив майку на рубашку, он плеснул в лицо водой, провёл по волосам расчёской и позвал сестру, и они, взявшись за руки, пошли к калитке.
— Куда? — осведомилась мама.
— Мы погуляем по берегу, — ответил он.
— Смотрите, не купайтесь.
— Не будем.
Витька подумал, что большинство матерей мира хотело бы, чтобы их дети прожили свою жизнь, ни разу не искупавшись в реке.
— А рубашку зачем одел?
— Майка грязная.
— На тебя не настираешься! С утра чистая была, что ты в ней, уголь, что ли, таскал? Пожалей мать!
— Я сам постираю, — сквозь зубы процедил Витька, продвигаясь к калитке.
— Как же, ты постираешь, от тебя дождёшься, ты только и знаешь, что свои удовольствия справлять, а на мать тебе наплевать, что она с утра до вечера, как прислуга...
Они вышли за калитку. Как всегда после общения с матерью, Витьке хотелось рвать и метать, и, как всегда, он сдержался. Он знал по опыту, что минут через двадцать злость сама пройдёт, а пока лучше молчать.
Но Настька молчать не могла.
— Мы куда идём?
— На берег.
— Мы будем играть?
— Угу.
— А в какие игры?
На ней было безобразное короткое платье в горох и панамка. Витька остановился и проверил у неё ногти. Почистила все-таки.
— Значит, так. Во всю глотку не орать, болтать поменьше, в носу не ковыряться. Я тебя познакомлю с новой соседкой.
— А как её зовут?
— Луиза.
— А почему?
— Потому... Потому что она принцесса.
— А у неё корона есть?
— Нету.
Так болтая, они добрели до места, где лежало бревно. Настька убедилась, что птенца нет, и быстро нашла себе занятие: делать караваи из песка.
— Извозишься опять, — недовольно пробурчал Витька.
— Не извозюсь.
Луизы не было. Витька всматривался в даль: не мелькнет ли голубое платье, но тщетно. Что, если она приходила, пока он отвозил мешок мелочной старухе, не нашла его и обиделась? Но ведь он опоздал всего на минуту-другую. Витька ходил по берегу, пинал бутылки и не знал, что подумать. Злость прошла, уступив место беспокойству. Если Луиза забыла о назначенной встрече, это не беда, с кем не бывает, но вдруг с ней что-то случилось? Жара давала о себе знать. Луиза Луизой, а ребенка нельзя долго держать на солнцепёке. Витька помог сестре долепить последний каравай и повёл её домой.
— А где принцесса Луиза? — спросила Настька, грязная с ног до головы.
— Наверно, её мама не пустила.
— А разве принцесс тоже ругают мамы?
— Мамы всех ругают. В другой раз познакомишься.
Конечно, влетело обоим за то, что Настька грязная. Витьке было до того муторно, что он огрызнулся:
— Мам, купи себе куклу, посади на шкаф, и она всегда будет чистая! Её не надо ни купать, ни пичкать манной кашей — идеальный ребёнок!
Мама начала кричать, что он хочет её смерти, и Витька спрятался в душ.
Потом он час лежал на диване и предавался мрачным раздумьям. Позвонить Луизе он не мог, потому что она не оставила телефона, её адреса он тоже не знал, и эта неизвестность давила сильнее маминых упреков. Ему было бы гораздо легче знать, что Луиза на него наплевала, чем вот так ждать и мучиться.
Отец ему напомнил, что надо прикрутить шланг к насосу, и Витька, как во сне, пошёл и прикрутил, потом снова накачал колёса, которые постоянно сдувались, и собрался съездить к друзьям. Передумал, вернулся в свою комнату и попытался читать, но мысли о Луизе не давали сосредоточиться, и тогда он вытащил из нижнего ящика стола коробку с заветными вещами. Витькина комната была проходная, смежная с комнатой сестры, и обычно Настька бегала туда-сюда, но сегодня она боялась заходить к себе из-за глиняной кошки, и Витька на весь вечер был оставлен в покое. Такое случалось крайне редко, и он решил воспользоваться временем, чтобы перебрать вещи в коробке.
Последний раз он перебирал их в позапрошлом году, когда его чуть не приняли в пионеры. Мама купила ему шёлковый галстук и напутствовала сына трогательным рассказом, как принимали в пионеры её, но организация рухнула, и Витька остался просто школьником, а галстук очутился в коробке, пополнив коллекцию талисманов. «Храни, храни, — съязвил тогда папа. — Может, ещё пригодится. Вот сменится власть...»
Витька развернул галстук, свернул опять и положил на диван рядом с собой. Не очень-то и хотелось ему вступать, и к галстуку благоговения он не испытывал, но хранил его, как памятник эпохе, вещь из безвозвратно ушедшего прошлого, хранил, как хранил бы дореволюционные эполеты, если б они у него были. Во всяком случае, это был не просто лоскуток. Странное дело, доведись Витьке носить этот галстук хотя бы полгода, он бы его с наслаждением выбросил или даже сжёг, как это сделал восьмиклассник Жорик-хулиган, а так — не хотелось. Пусть лежит.
Затем он вынул Книгу, полистал немножко, понюхал — она пахла ладаном — и тоже отложил. Книга была без обложки, зато с «ятями», жёлтая от времени и почти рассыпавшаяся. Витька стащил её со склада во время сбора макулатуры и несколько раз пробовал читать, но ничего не понял — Книга была научная и чрезвычайно сложная, и хранил он её только из уважения к древнему возрасту.
Следующим экспонатом была машинка — малюсенькая блестящая модель старинного Форда, память о детстве. Ему было три года, когда он с ней играл и спрашивал папу, почему не крутятся колёса. «Заржавели», — отшутился тогда папа. Машинка была целиком отлита из пластмассы, и благодаря этому Витька ничего не смог в ней сломать. Пожалуй, это единственная его игрушка, которая выжила. Красивая вещь, можно даже поставить на полку, но тогда Настька быстро найдёт ей применение. Нет уж, пусть лучше лежит в коробке.
А вот его первая ручка, белая с синим колпачком, он ею рисовал ещё до школы. Теперь таких уже не выпускают, и правильно делают: этих ручек нормальному ребёнку хватало от силы на три дня, при малейшем нажатии они ломались пополам. Когда сломалась эта, Витька обмотал её изолентой и рисовал дальше. Он взял ручку, повозил в блокноте — надо же, пишет! Этой ручкой можно написать себе письмо из прошлого.
Ещё лежал в коробке предмет, который он трогать не стал, слишком тяжёлые воспоминания были с ним связаны — неуклюже отрезанный пучок рыже-чёрной собачьей шерсти, посаженный на клей, чтобы не рассыпался. Иногда Витька открывал заветную коробку и проводил по этому пучку пальцем, но сегодня — нет, и так нервы на взводе.
Здесь же он хранил свои карманные деньги. Уже набралось достаточно, чтобы купить новые камеры для велосипеда, но Витька знал, что это не спасёт ситуацию и покупать надо целые колёса, а на колёса ещё копить и копить. Он сложил все предметы обратно, оставив один, самый ценный. Ценный в буквальном смысле — старинные карманные часы на цепочке, доставшиеся Витьке от прадеда, которого он никогда не видел. Часы работали, но он не заводил их, боясь испортить. Считалось, что они золотые, и все родственники хором убеждали Витьку, что часы надо продать.
А Витьке часы нравились. Они помнили царские времена — стоило взять их в руку, и он словно переносился в ту эпоху. Да разве можно расстаться с такой «машиной времени»? Впрочем, любые часы немножко машина времени — они же время показывают. Надо будет записать эту мысль, причём обязательно той самой ручкой. Он открыл часы, посмотрел на циферблат — и тут ему в голову пришла ещё одна хорошая мысль.
В одиннадцать лет люди уже не верят в Бабу-ягу, но в чудеса верят. А не обладают ли эти часы волшебными свойствами? Ведь они такие старые. Нужно их завести и, когда чего-нибудь сильно ждёшь, смотреть не на свои серенькие электронные часики, а на эти часы, и наверняка дождёшься! Он очень аккуратно, с уважением к старинному механизму, поставил стрелки и завёл часы. Секундная стрелка ожила, и Витька улыбнулся. Теперь ждать известий от Луизы будет легче. Он не заметил, как наступили сумерки. Мама начала ругаться, созывая всех к ужину, и он спрятал коробку и часы в стол.
Вечером мама еле загнала Настьку спать. Несмотря на нытьё: «Боюсь, боюсь!» — ей включили кошку и закрыли дверь. Витька так и не выспался в ту ночь: сестра вопила, несколько раз выскакивала из комнаты и хныкала, что кошка шевелится.
— Ну и пусть шевелится, тебе-то что, — сонно пробормотал он. — Вот мать узнает, тогда будет тебе «шевелится»...
В конце концов он выключил ночник и минут пятнадцать объяснял на разные лады, что глиняная кошка не может шевелиться, и сидел с сестрой, пока девочка не уснула. «Хороший детский светильник» даже в выключенном виде выглядел настолько устрашающе, что Витька один раз сам дёрнулся, случайно бросив на него взгляд. Он отвернул глиняное чучело мордой к стене, чтобы оно не смотрело на спящую Настьку, и не стал закрывать дверь между комнатами.
Наутро Настька подозрительно спокойно заглатывала манную кашу, а после завтрака не галдела и не бегала по двору, а уткнулась смотреть мультики и смотрела три часа, пока кассета не кончилась. Мама была довольна такой переменой и в качестве поощрения поставила Настьке вторую кассету. Витьке такой расклад был, в принципе, тоже на руку: сестра боялась своей спальни как огня и не мешала ему читать, но его грызла смутная тревога. Что-то шло не так, а что — он не знал. Он чувствовал, что с сестрой происходит неладное, а мать упорно отказывается это видеть.
Витька посмотрел на часы — на те самые, старинные, и отметил, что про сестру думает больше, чем про Луизу. Легче от этого, впрочем, не становилось. Была одна проблема, стало две. Он помог маме на огороде, потом накачал в который раз колёса и сказал, что поедет к друзьям.
— Езжай, езжай, — разрешила мама добрым голосом и поспешно скрылась в доме.
Витька вошёл следом и стал искать ласты и плавки. По радио передали дождь, и надо было использовать оставшиеся жаркие дни. Перерыл все ящики, но не нашёл ни того, ни другого.
— Ма! Где ласты?
— А тебе зачем? — спросила мама, поджав губы.
— Ну... — он опешил от такого вопроса. — Вообще-то, плавать. А что?
— Я запрещаю тебе купаться одному.
— Я буду не один, а со Славкой и Ромкой.
— Такие же бездельники, как ты. Хочешь моей смерти? Чтобы к речке близко не подходил!
— То есть, они будут купаться, а я сидеть на берегу?
— Да! — крикнула мама. — Купаться будешь, когда всей семьёй пойдем на речку!
— Вас дождёшься, — тихо сказал Витька и вышел поскорее, пока мать не запретила вообще куда-то ехать.
Спрятала плавки и думает, что он не найдёт, в чем искупаться. Смешно! Мамы Ромки и Славки поступают точно так же, а сыночки из воды не вылезают. «А Славка еще и курит», — злорадно подумал он, крутя педали. Вот только ласты... Жаль. Когда они втроём, уставшие от плаванья, отогревались лёжа на горячем песке, Витька рассказал про светильник. Ребята сначала посмеялись, а потом задумались, как решить этот вопрос. Славка посоветовал научить сестру бросать камни в деревенских кошек — она поймёт, что живые кошки нестрашные, и перестанет бояться глиняную. А Ромка молчал-молчал, а потом сказал в сторону:
— Ну ты и дурак...
— Чё это я дурак? — обиделся Славка, но выяснилось, что дураком обозвали Витьку.
— А я чё дурак? — обиделся в свою очередь Витька.
— У тебя вроде бы руки есть, голова тоже, — охотно объяснил Ромка. — Давно бы скрутил из провода нормальный ночник. Год назад или два. Знаешь, что? Поехали ко мне в сарай, я тебе дам трансформатор.
А Витька, не в силах сдержаться, хохотал все громче. На тумбочке красовалась большая, сантиметров тридцать в высоту, глиняная фигурка сидящей кошки с лампочкой внутри, сделанная вполне реалистично. Вытянув шею, зверюга пристально смотрела вперед, словно готовясь к прыжку, а вместо зрачков у неё зияли отверстия, сквозь которые и шёл свет. Даже днём это произведение искусства выглядело жутковато, а во что оно превратится ночью, страшно было представить.
Услышав его хохот, в комнату заглянул папа.
— Что у вас тут весёленького?
— Настюха темноты боится, — давясь от смеха, начал объяснять Витька. — А мама ей ночник подарила — смотри. Чтобы не страшно было...
— А, узнаю! Когда я пешком под стол ходил, этими кошками все универмаги были завалены. И ещё домики были стеклянные. Экое старьё... А юмор-то в чём?
Отсмеявшись, Витька вытер слёзы и миролюбиво сказал:
— Мам, пап, вы взрослые люди. Вы хоть сами-то понимаете, что это не ночник, а фильм ужасов?
— Симпатичная кошечка, — обиженно протянула мама.
— Ага, очень симпатичная, — хмыкнул Витька. — Ты бы такую кошечку к себе в спальню поставила? Представляешь: просыпаешься среди ночи, а из темноты на тебя пялятся два жёлтых глаза.
— Прекрати пороть чушь! — прикрикнул отец.
— Она правда стра-ашная, — опять захныкала Настька, глядя на кошку с непритворным ужасом. — Мам, унеси её!
— То хочу светильник, то унеси! Семь пятниц на неделе! Хочешь меня в гроб загнать?
— Я хочу не такой...
— Ты мне ещё попривередничай! — вконец рассердилась мама. — Неблагодарная свинья.
— У тебя в спальне будет стоять этот светильник, и точка, — назидательно сказал папа. — Дарёному коню в зубы не смотрят.
— Коту, — проворчал Витька.
— Так, мне надоел этот цирк. Мила, мы будем сегодня обедать?
Мама объявила Настьку бессовестной и позвала всех на кухню. За столом родители мгновенно забыли о дьявольском ночнике и стали обсуждать ремонт. Бессовестная Настька насупленно молчала, а мама, стараясь затолкать в неё побольше манной каши, горячо доказывала отцу, что глиняная штукатурка гораздо лучше гипсокартона. Витька тоже молчал, хотя от манной каши уже два года как был освобождён.
До назначенной встречи оставался час. До встречи с Луизианой... Как она выразилась? Он не утерпел и заглянул в словарь Ожегова, но про слово «официоз» было написано совсем не то, что он подумал — будто это какая-то газета. Ладно. Витька решил надеть чистую майку и причесаться поближе к трём, нашёл расчёску, положил на видное место и лёг ждать. Через десять минут в комнату вошла мама.
— Что разлёгся? А сумку кто отвозить будет? — строго спросила она.
Витька, очнувшись от грёз, сел и уставился на неё.
— Какую сумку? Кому?
— Таня звонила. Она же тебя просила, как человека: сумку верните.
Витька вспомнил про пакет.
— Сейчас, что ли? А вечером нельзя?
— Она ждёт! — закричала мама, и лицо её покрылось красными пятнами. — Только о себе и думаешь, как бы на диване поваляться! А на других тебе наплевать! Лентяй несчастный, наградил бог детьми!
Витька встал и молча пошёл в коридор.
— Нормальный сын давно бы сам отвёз, а этот, пока не понукнёшь, мизинчиком не шевельнёт! — продолжала мама чуть тише.
Она аккуратно сложила грязный пакет, выжав из него воздух, и протянула Витьке. Он взял пакет двумя пальцами и вышел во двор.
— Бессовестный, — донеслось ему вслед.
Больше всего он боялся опоздать на встречу и поэтому гнал велосипед что было сил. Добравшись до дома 24, на ходу соскочил, бросил велик и подбежал к двери. Звонить и стучать пришлось больше минуты. Когда нерасторопная тётя Таня показалась на пороге, он вручил ей «сумочку», буркнув:
— Спасибо.
— Ну, как светильник? — напыщенно спросила тётя Таня. Ей явно не терпелось почувствовать себя благодетельницей. — Понравился девочке?
Витька хотел что-то сказать, но передумал и ответил:
— Понравился.
— Вот и хорошо! — расплылась тётя Таня. — Для ребенка в самый раз.
— Ага, — кивнул Витька, прыгнул на велик и был таков.
Он вернулся домой весь взмыленный, но на душ времени уже не оставалось. Наскоро сменив майку на рубашку, он плеснул в лицо водой, провёл по волосам расчёской и позвал сестру, и они, взявшись за руки, пошли к калитке.
— Куда? — осведомилась мама.
— Мы погуляем по берегу, — ответил он.
— Смотрите, не купайтесь.
— Не будем.
Витька подумал, что большинство матерей мира хотело бы, чтобы их дети прожили свою жизнь, ни разу не искупавшись в реке.
— А рубашку зачем одел?
— Майка грязная.
— На тебя не настираешься! С утра чистая была, что ты в ней, уголь, что ли, таскал? Пожалей мать!
— Я сам постираю, — сквозь зубы процедил Витька, продвигаясь к калитке.
— Как же, ты постираешь, от тебя дождёшься, ты только и знаешь, что свои удовольствия справлять, а на мать тебе наплевать, что она с утра до вечера, как прислуга...
Они вышли за калитку. Как всегда после общения с матерью, Витьке хотелось рвать и метать, и, как всегда, он сдержался. Он знал по опыту, что минут через двадцать злость сама пройдёт, а пока лучше молчать.
Но Настька молчать не могла.
— Мы куда идём?
— На берег.
— Мы будем играть?
— Угу.
— А в какие игры?
На ней было безобразное короткое платье в горох и панамка. Витька остановился и проверил у неё ногти. Почистила все-таки.
— Значит, так. Во всю глотку не орать, болтать поменьше, в носу не ковыряться. Я тебя познакомлю с новой соседкой.
— А как её зовут?
— Луиза.
— А почему?
— Потому... Потому что она принцесса.
— А у неё корона есть?
— Нету.
Так болтая, они добрели до места, где лежало бревно. Настька убедилась, что птенца нет, и быстро нашла себе занятие: делать караваи из песка.
— Извозишься опять, — недовольно пробурчал Витька.
— Не извозюсь.
Луизы не было. Витька всматривался в даль: не мелькнет ли голубое платье, но тщетно. Что, если она приходила, пока он отвозил мешок мелочной старухе, не нашла его и обиделась? Но ведь он опоздал всего на минуту-другую. Витька ходил по берегу, пинал бутылки и не знал, что подумать. Злость прошла, уступив место беспокойству. Если Луиза забыла о назначенной встрече, это не беда, с кем не бывает, но вдруг с ней что-то случилось? Жара давала о себе знать. Луиза Луизой, а ребенка нельзя долго держать на солнцепёке. Витька помог сестре долепить последний каравай и повёл её домой.
— А где принцесса Луиза? — спросила Настька, грязная с ног до головы.
— Наверно, её мама не пустила.
— А разве принцесс тоже ругают мамы?
— Мамы всех ругают. В другой раз познакомишься.
Конечно, влетело обоим за то, что Настька грязная. Витьке было до того муторно, что он огрызнулся:
— Мам, купи себе куклу, посади на шкаф, и она всегда будет чистая! Её не надо ни купать, ни пичкать манной кашей — идеальный ребёнок!
Мама начала кричать, что он хочет её смерти, и Витька спрятался в душ.
Глава 3. Ночные страхи
Потом он час лежал на диване и предавался мрачным раздумьям. Позвонить Луизе он не мог, потому что она не оставила телефона, её адреса он тоже не знал, и эта неизвестность давила сильнее маминых упреков. Ему было бы гораздо легче знать, что Луиза на него наплевала, чем вот так ждать и мучиться.
Отец ему напомнил, что надо прикрутить шланг к насосу, и Витька, как во сне, пошёл и прикрутил, потом снова накачал колёса, которые постоянно сдувались, и собрался съездить к друзьям. Передумал, вернулся в свою комнату и попытался читать, но мысли о Луизе не давали сосредоточиться, и тогда он вытащил из нижнего ящика стола коробку с заветными вещами. Витькина комната была проходная, смежная с комнатой сестры, и обычно Настька бегала туда-сюда, но сегодня она боялась заходить к себе из-за глиняной кошки, и Витька на весь вечер был оставлен в покое. Такое случалось крайне редко, и он решил воспользоваться временем, чтобы перебрать вещи в коробке.
Последний раз он перебирал их в позапрошлом году, когда его чуть не приняли в пионеры. Мама купила ему шёлковый галстук и напутствовала сына трогательным рассказом, как принимали в пионеры её, но организация рухнула, и Витька остался просто школьником, а галстук очутился в коробке, пополнив коллекцию талисманов. «Храни, храни, — съязвил тогда папа. — Может, ещё пригодится. Вот сменится власть...»
Витька развернул галстук, свернул опять и положил на диван рядом с собой. Не очень-то и хотелось ему вступать, и к галстуку благоговения он не испытывал, но хранил его, как памятник эпохе, вещь из безвозвратно ушедшего прошлого, хранил, как хранил бы дореволюционные эполеты, если б они у него были. Во всяком случае, это был не просто лоскуток. Странное дело, доведись Витьке носить этот галстук хотя бы полгода, он бы его с наслаждением выбросил или даже сжёг, как это сделал восьмиклассник Жорик-хулиган, а так — не хотелось. Пусть лежит.
Затем он вынул Книгу, полистал немножко, понюхал — она пахла ладаном — и тоже отложил. Книга была без обложки, зато с «ятями», жёлтая от времени и почти рассыпавшаяся. Витька стащил её со склада во время сбора макулатуры и несколько раз пробовал читать, но ничего не понял — Книга была научная и чрезвычайно сложная, и хранил он её только из уважения к древнему возрасту.
Следующим экспонатом была машинка — малюсенькая блестящая модель старинного Форда, память о детстве. Ему было три года, когда он с ней играл и спрашивал папу, почему не крутятся колёса. «Заржавели», — отшутился тогда папа. Машинка была целиком отлита из пластмассы, и благодаря этому Витька ничего не смог в ней сломать. Пожалуй, это единственная его игрушка, которая выжила. Красивая вещь, можно даже поставить на полку, но тогда Настька быстро найдёт ей применение. Нет уж, пусть лучше лежит в коробке.
А вот его первая ручка, белая с синим колпачком, он ею рисовал ещё до школы. Теперь таких уже не выпускают, и правильно делают: этих ручек нормальному ребёнку хватало от силы на три дня, при малейшем нажатии они ломались пополам. Когда сломалась эта, Витька обмотал её изолентой и рисовал дальше. Он взял ручку, повозил в блокноте — надо же, пишет! Этой ручкой можно написать себе письмо из прошлого.
Ещё лежал в коробке предмет, который он трогать не стал, слишком тяжёлые воспоминания были с ним связаны — неуклюже отрезанный пучок рыже-чёрной собачьей шерсти, посаженный на клей, чтобы не рассыпался. Иногда Витька открывал заветную коробку и проводил по этому пучку пальцем, но сегодня — нет, и так нервы на взводе.
Здесь же он хранил свои карманные деньги. Уже набралось достаточно, чтобы купить новые камеры для велосипеда, но Витька знал, что это не спасёт ситуацию и покупать надо целые колёса, а на колёса ещё копить и копить. Он сложил все предметы обратно, оставив один, самый ценный. Ценный в буквальном смысле — старинные карманные часы на цепочке, доставшиеся Витьке от прадеда, которого он никогда не видел. Часы работали, но он не заводил их, боясь испортить. Считалось, что они золотые, и все родственники хором убеждали Витьку, что часы надо продать.
А Витьке часы нравились. Они помнили царские времена — стоило взять их в руку, и он словно переносился в ту эпоху. Да разве можно расстаться с такой «машиной времени»? Впрочем, любые часы немножко машина времени — они же время показывают. Надо будет записать эту мысль, причём обязательно той самой ручкой. Он открыл часы, посмотрел на циферблат — и тут ему в голову пришла ещё одна хорошая мысль.
В одиннадцать лет люди уже не верят в Бабу-ягу, но в чудеса верят. А не обладают ли эти часы волшебными свойствами? Ведь они такие старые. Нужно их завести и, когда чего-нибудь сильно ждёшь, смотреть не на свои серенькие электронные часики, а на эти часы, и наверняка дождёшься! Он очень аккуратно, с уважением к старинному механизму, поставил стрелки и завёл часы. Секундная стрелка ожила, и Витька улыбнулся. Теперь ждать известий от Луизы будет легче. Он не заметил, как наступили сумерки. Мама начала ругаться, созывая всех к ужину, и он спрятал коробку и часы в стол.
Вечером мама еле загнала Настьку спать. Несмотря на нытьё: «Боюсь, боюсь!» — ей включили кошку и закрыли дверь. Витька так и не выспался в ту ночь: сестра вопила, несколько раз выскакивала из комнаты и хныкала, что кошка шевелится.
— Ну и пусть шевелится, тебе-то что, — сонно пробормотал он. — Вот мать узнает, тогда будет тебе «шевелится»...
В конце концов он выключил ночник и минут пятнадцать объяснял на разные лады, что глиняная кошка не может шевелиться, и сидел с сестрой, пока девочка не уснула. «Хороший детский светильник» даже в выключенном виде выглядел настолько устрашающе, что Витька один раз сам дёрнулся, случайно бросив на него взгляд. Он отвернул глиняное чучело мордой к стене, чтобы оно не смотрело на спящую Настьку, и не стал закрывать дверь между комнатами.
Наутро Настька подозрительно спокойно заглатывала манную кашу, а после завтрака не галдела и не бегала по двору, а уткнулась смотреть мультики и смотрела три часа, пока кассета не кончилась. Мама была довольна такой переменой и в качестве поощрения поставила Настьке вторую кассету. Витьке такой расклад был, в принципе, тоже на руку: сестра боялась своей спальни как огня и не мешала ему читать, но его грызла смутная тревога. Что-то шло не так, а что — он не знал. Он чувствовал, что с сестрой происходит неладное, а мать упорно отказывается это видеть.
Витька посмотрел на часы — на те самые, старинные, и отметил, что про сестру думает больше, чем про Луизу. Легче от этого, впрочем, не становилось. Была одна проблема, стало две. Он помог маме на огороде, потом накачал в который раз колёса и сказал, что поедет к друзьям.
— Езжай, езжай, — разрешила мама добрым голосом и поспешно скрылась в доме.
Витька вошёл следом и стал искать ласты и плавки. По радио передали дождь, и надо было использовать оставшиеся жаркие дни. Перерыл все ящики, но не нашёл ни того, ни другого.
— Ма! Где ласты?
— А тебе зачем? — спросила мама, поджав губы.
— Ну... — он опешил от такого вопроса. — Вообще-то, плавать. А что?
— Я запрещаю тебе купаться одному.
— Я буду не один, а со Славкой и Ромкой.
— Такие же бездельники, как ты. Хочешь моей смерти? Чтобы к речке близко не подходил!
— То есть, они будут купаться, а я сидеть на берегу?
— Да! — крикнула мама. — Купаться будешь, когда всей семьёй пойдем на речку!
— Вас дождёшься, — тихо сказал Витька и вышел поскорее, пока мать не запретила вообще куда-то ехать.
Спрятала плавки и думает, что он не найдёт, в чем искупаться. Смешно! Мамы Ромки и Славки поступают точно так же, а сыночки из воды не вылезают. «А Славка еще и курит», — злорадно подумал он, крутя педали. Вот только ласты... Жаль. Когда они втроём, уставшие от плаванья, отогревались лёжа на горячем песке, Витька рассказал про светильник. Ребята сначала посмеялись, а потом задумались, как решить этот вопрос. Славка посоветовал научить сестру бросать камни в деревенских кошек — она поймёт, что живые кошки нестрашные, и перестанет бояться глиняную. А Ромка молчал-молчал, а потом сказал в сторону:
— Ну ты и дурак...
— Чё это я дурак? — обиделся Славка, но выяснилось, что дураком обозвали Витьку.
— А я чё дурак? — обиделся в свою очередь Витька.
— У тебя вроде бы руки есть, голова тоже, — охотно объяснил Ромка. — Давно бы скрутил из провода нормальный ночник. Год назад или два. Знаешь, что? Поехали ко мне в сарай, я тебе дам трансформатор.
