Еще никто и никогда не говорил так грубо с ней. А молодые люди предпочитали ей делать комплименты. Уже хотела идти прочь, но что-то ее удержало. Она сама не могла дать себе отчета, что влечет ее к этому юноше, такому грубому и равнодушному. Присела рядом. Но Дору, хоть и сидел с открытыми глазами, снова ничего не видел, кроме своих злых мыслей, которые не отпускали его ни на одну минуту. Она поглядела на его лицо, глаза. Он какой-то другой. Среди ее знакомых не было таких. Он не был не похож ни на кого. Такое впечатление, что он один на всей планете, подумала она. У него нет ни одной близкой души, с кем он мог бы поделиться сокровенным. Уже хотела положить свою ладонь на его руку, чтобы… А впрочем, она не знала, зачем она хотела это сделать. Но только ей очень хотелось прикоснуться к его руке. Тогда, ей казалось, что-то в нем изменится. Тут возле скамейки остановились ее друзья. Они гуляли по парку компанией.
- Ну, ты идешь с нами? – спросили друзья девушку.
Она промолчала.
- Кто это?
- Я не знаю,- ответила она. – Я первый раз его вижу. Он мне показался таким грустным.
- И поэтому ты сидишь рядом с ним. Но он какой-то странный. Будь осторожна! Ты такая доверчивая.
- Я рядом с ним, потому что…
Но она не договорила. Дору поднял голову и посмотрел на ее друзей, долго и пристально. В его глазах было столько холода и ненависти, так что они поежились, как будто на них дохнуло студёным ветром.
- Я Дору,- сказал он.
- Ну, и что?
- Ничего.
Дору отвел взгляд, он смотрел в глубину парка. Казалось, об их существовании он уже позабыл.
- Ничего хорошего не вижу в вашей жизни. Вы бездарные растратчики золотых дней вашей юности, когда вы полны сил и можете изменить этот мир, - снова заговорил он, не глядя уже на них.
- Почему же растратчики? – возразил рыжеволосый юноша с круглым лицом. Он был веселым хорошим товарищем и очень ценил дружбу. И был уверен, что может найти подход к любому человеку. – Мы учимся, занимаемся наукой и радуемся жизни.
- Вы занимаетесь ерундой,- холодно сказал Дору. В его словах было столько брезгливости. – Надо заниматься жизнью. А жизнь – это есть воля, то есть когда я делаю то, что я хочу. Воля к господству, к власти, к подчинению слабых. Только тогда жизнь приобретает смысл. Равенство не было, нет и не должно быть. Сильный забирает у слабого то, что ему принадлежит по праву, и подчиняет его своей воле, заставляет выполнять свои желания.
- Бред! – усмехнулся кто-то.
- Да он сумасшедший,- сказал рыжий. И покрутил пальцем у виска. Но в глазах его поселился страх.
- Мне его жалко,- сказала прекрасная девушка. – Ему надо помочь. Разве вы не понимаете этого?
- И помогай! А мы пойдем!
И друзья ее пошли дальше. Вскоре к ним вернулось прежнее веселое и безмятежное настроение.
- Вы говорите ужасные вещи, милый Дору! – сказала девушка и постаралась заглянуть ему в глаза.
- Вы запомнили мое имя. Скоро его будут знать все обитатели планеты, - сказал Дору. На этот раз голос его звучал мягко.
- Вы страдаете манией величия. Кстати, меня зовут Эма.
Она протянула ему узкую ладошку. Он пожал ее, почувствовав мягкость и тепло. Ему захотелось сказать ей что-нибудь приятное.
- Благозвучное имя! Мне оно нравится. А что касается мании… Да! Это можно назвать манией. Мания – это идея в действии. А маньяк – это человек, который живет идеей и только идеей и ничем иным. Его ничего не интересует в этом мире, кроме его идеи. Забери у него идею и он умрет.
- Какой идеей живете вы?
- Мирового господства,- спокойно и даже равнодушно ответил он, как о чем-то обыденном. - Что же тут непонятного? Это одна-единственная идея, ради которой стоит жить или не жить. Вы, кажется, Эма, решили заняться моим перевоспитанием, вернуть меня в стадо, чтобы я был такой же, как все, ничем не выделялся, перестал мыслить, чувствовать и ощущать?
- Почему? Каждый имеет право на самобытность. Я не собираюсь вас лишать его. Что за фантазии!
Дору поднялся. Глаза его пылали гневом. Он сложил крестом руки на груди и долго смотрел на Эму.
- Оставьте свои слюнтяйские штучки! Меньше всего, в чем я нуждаюсь, так это в чьем-то одобрении. Только сильный имеет право. У остальных есть только обязанности, который им укажет сильный. А впрочем, это всего лишь одна обязанность – беспрекословно подчиняться сильному.
- Пожалуй, я пойду! – сказала Эма. Она была напугана.
- Никуда вы не пойдете!
Он схватил ее за руку.
- Вы пытаетесь силой удержать меня?
- Нет! Хотя почему нет? Сильный имеет право на насилие, иначе он не будет сильным. Или я не прав? Вы сами не хотите уходить. После встречи со мной вы уже не вернетесь к прежней жизни, такой пресной и скучной, в которой тысячи правил и ограничений. А я снимаю с вас все ограничения.
- Не кажется ли вам…
- Давай будем на ты! – предложил Дору. – К чему нам эти формальности? Мы же родственные души.
- Не кажется ли тебе, что ты слишком возомнил о себе? – спросила Эма, стараясь придать своему голосу строгость.
- Не возомнил! Я самый величайший из всех, что жили на этой планете. Разве ты не поняла этого?
- Вы посмотрите на него!
Между тем громкий разговор двух молодых людей, привлек зевак, которые остановились неподалеку от них. Слишком необычные слова слышали они. Зевак становилось всё больше, они обсуждали каждую услышанную фразу, как будто всё, что они слышали, задевало их за живое.
- Они странные вещи говорят.
- Глупости какие-то! – сказал седой старик в очках с тонкой оправой золотистого цвета.
- Не скажите! Его интересно слушать.
- Да-да! Он говорит о том, о чем мы порой думаем, но боимся сказать вслух, - проговорила высокая женщина с тонким длинным носом и маленьким ротиком. Настолько маленьким, что вряд ли она пользовалась столовыми ложками.
Большинство всё же решило, что это сумасшедший. Кто-то даже предложил вызвать «скорую помощь». А вдруг окажется, что он сбежал из поликлиники и его сейчас разыскивают?
Ему возразили.
- Если человек говорит что-то странное, то почему его надо сразу принимать за сумасшедшего. А почитайте стихи! Сколько там странного! – это говорил молодой поэт, который брился лишь раз в неделю.
- Он хочет пооригинальничать! Привлечь внимание к своей особе,- возразила поэту женщина.
Дору презирал людей, которые его сейчас слушали. Но на следующий день в это же самое время он пришел на то же самое мест. Это было время, когда в парке собиралось больше всего людей. Опять заговорил о воле, о праве сильного, о том, что современное общество подавляет личность. Подходило всё больше людей, и те, кто стоял позади переспрашивал у впереди стоящих, что сказал этот странный молодой человек. Им пересказывали его слова. Самое удивительное было в том, что рядом с Дору стояла Эма. Лицо ее освещала улыбка. Она была счастлива, что у нее такой замечательный, необычный, ни на кого не похожий друг. И что он не презирает ее, а считает своим другом и единомышленником. Мало тогда, кто понимал, что он заражает многие души злостью и страстью к насилию, а когда это поняли и пришли, чтобы задержать его и поговорить с ним, толпа окружила и не отдала его. Более того, набросилась на тех, кто хотел задержать его. Рослые накачанные молодцы теперь постоянно сопровождали его, прокладывали ему дорогу в толпе. На Эме лежала печать и широкая пропаганда его речей. Она еще занималась и приемом в партию Дору. О Дору знали все. Количество сторонников росло, как снежный ком. Каждое его слово воспринимали как истину в последней инстанции. Сомнения не приветствовались.
Совет планеты долго не вмешивался в происходящее, считая, что это лишь очередная экстравагантная мода и вскоре люди разберутся, что к чему, и отвернутся от Дору. Подобное уже случалось. Захотелось чего-нибудь остренького с горчинкой. Обычная жизнь порой начинает казаться пресной. Это оказалось не модой, а эпидемией, которая, как степной пожар, распространялась по планете. Люди ожесточались, становились безотказным инструментов в руках Верховного Жреца Дору, авторитет которого был непоколебим.
Когда Совет Планеты начал действовать, он уже ничего не мог сделать. Над его распоряжениями откровенно смеялись. Поскольку Дору освободил своих сторонников от обязанности подчиняться Совету. Сам Совет стал постоянным предметом для насмешек и карикатур. Совет был похож на беззубого старика, который не способен разгрызть даже корочку, а любая кость вообще ему было не по зубам, за неимением таковых. Даже те, кто верил в Совет, понимали, что он ничего не может сделать.
Но не все пошли за Дору. Большинство его не принимали и призывали не подчиняться его приказам, потому что безумец может отдавать такие приказы, которые приведут к гибели их цивилизацию. Всё, что Дору создает, основано на ненависти, насилии и войне. Его победа станет началом грандиозной войны. Но меньшинство, пошедшее за Дору, одержало победу, потому что оно было агрессивным, его не мучили вопросы и сомнения, правильно ли они поступают. Они не знали запретов и были хорошо вооружены, очень хорошо. Да! На Сраме, где уже давным-давно позабыли про оружие, а желающие могли его увидеть только в музеях и фильмах, стало появляться всё больше вооруженных людей, которые держались уверенно, не терпели никакого сопротивления и в любое мгновение могли пустить оружие в ход. Они ловко передергивали затворы, пугали мирных обывателей, ставили их на колени и заставляли исполнять благодарственные мантры в честь Дору. А потом начали убивать. И убивали с каждым днем всё больше и больше. На планете вспыхнула война. Но исход ее предсказать было нетрудно. Положение противников Дору было безысходным. Дору выиграл эту войну. Оставшихся в живых, а их было немало, он приказал загнать на ту часть планеты, где не было ничего, кроме голых камней. Они были отгорожены высокой стеной, чтобы не смогли убежать оттуда или проникнуть на ту территорию, где царствовал Дору.
Люди умирали от голода и холода. Регулярно через стену перебирались карательные отряды и просто бандиты, которые развлекались убийством людей, не имеющих возможности дать им отпор. Настал момент, когда за стеной не осталось ни одного живого. Кости их растаскали вороны. И снова здесь была пустота, только одни камни. И более ничего!
- Ничо себе! – воскликнула Великанова, когда Лжекозявкина закончила рассказ. Даже ее потрясло услышанное. – Влипли мы по полной программе!
- Постойте! – воскликнула Козявкина. – А как же тогда вы? Что все это значит? Почему вы здесь?
- Убить тело можно, но душа-то бессмертна.
- Да! Именно об этом мне все время толкует Козявкина,- сказала Великанова. – Хотя я не могу понять….
- Души обитают на этой бесплодной земле. Они невидимы. И тут Дору бессилен. Он ничего не может поделать. Мы мыслим, чувствуем, но мы ничего не можем сделать, не можем что-то изменить в материальном мире. Мысль или чувство не может строить дома, рыть каналы, выращивать цветы. Для этого душа должна воплотиться, то есть обрести плоть.
- Само собой! – кивнула Великанова.
- Если вы обретете плоть, то вы будете способны к действию! – догадалась Козявкина. Теперь она уже с нескрываемой симпатией поглядывала на копии. Хотя только внешне это были их копии. – Но обрести плоть вы не можете, потому что вам нельзя выходить за стену и покидать это бесплодную землю. Вы обречены на вечное существование здесь и только здесь.
Да! Хорошо, когда хорошо!
- А знаешь,- сказала Великанова, - тут не так уж и плохо!
Она потянулась, зевнула, почесалась. Как мало надо человеку для счастья! Солнце, воздух и вода! И само собой еда! Во! И стишок получился классный!
- Даже очень хорошо! В школу ходить не надо! Попкова здесь нет!
Великанова улыбалась, поставляя лицо теплу и свету. Никаких тебе забот и хлопот. И главное, что здесь нет никаких учебников.
- А тебе не кажется, Великанова, что ты слишком часто произносишь эту фамилию? – съязвила Козявкина и стала с интересом наблюдать за тем, какая последует сейчас реакция.
- Да ты… Да я…
Великанова подпрыгнула и бросилась к Козявкиной. Догадаться об ее намерениях не составляло никакого труда. Не тут-то было! Козявкина каким-то чутьем чувствовала, какая ей грозит опасность, после чего она начинала проявлять чудеса скорости и сноровки. Она так быстро перебирала своими коротенькими ножками, что Великанова, делая огромные прыжки не могла не то, что догнать ее, но даже как-то сократить расстояние. Великанова, запыхавшись, остановилась, вся красная и потная. Козявкина тоже остановилась на безопасном расстоянии.
- Тебе… тебе, Козявкина, надо бы спрунтером быть! – проговорила Великанова, задыхаясь.
- Ты сама спрунтер! Спринтер! – поправила ее Козявкина, которая тоже задыхалась, но от смеха.
- Какая разница? Спрунтер? Спринтер? – воскликнула возмущенная Великанова. Она не любила, когда ее исправляли. – Вот разорвется у меня сердце от бега, тебя в тюрьму посадят, где тебе уже давно пора сидеть уголовница за все те преступления, которые ты надо мной совершила. Я тебе передачек носить не буду. Даже не рассчитывай! Сдыхай там с голоду!
- Больно мне надо! Каких-нибудь сушенных тараканов принесешь! – весело прочирикала Козявкина.
Они повалились на камни, переводя дыхание и весело переглядываясь, и каждый раз фыркали, взглянув друг на друга.
- Это еще что такое?
Великанова приподнялось. С той стороны, куда заходило солнце или как там у них на Сраме называлось дневное светило, раздавались с тупой периодичностью глухие бухающие звуки, как будто кто-то огромной колотушкой бил по огромному дубовому стволу.
Козявкина взобралась на камень, но, конечно, ничего не увидела, как она ни всматривалась вдаль.
- На скалу бы залезла, как в прошлый раз, когда хотела мою конфетку сожрать,- посоветовала Великанова.
- Как тебе не стыдно, Великанова!
- Мне нечего стыдиться! Совесть моя чиста! – гордо ответствовала Великанова, посматривая сверху вниз.
Звуки усилились. Это уже было похоже на артиллерийскую канонаду, которая надвигалась на них.
- Землетрясение, может быть? – предположила Козявкина.
- Тогда уже «срамотрясение»,- поправила Великанова. Всё-таки ей удалось отплатить Козявкиной той же монетой.
Великанова поднялась на камень.
- А! ничего не видно! – с досадой произнесла она. Неудовлетворенное любопытство терзает наши души.
Козявкина забралась к ней на камень.
- А ну-ка, дылда, подсади меня к себе на плечо! – приказала она, метнув вверх строгий взгляд.
- Можно и по ушам за дылду схлопотать, микробик! – Великанова с презрением поглядела вниз.
Великанова взяла Козявкину под мышки, приподняла ее, как пушинку, и поставила себе на плечо. После чего то, плечо, на которое поставила Козявкину, приподняла повыше для увеличения обзора. Козявкина наклонилась вперед, приложила ладошку козырьком ко лбу. Лоб соответственно наморщила, губки поджала и вся сосредоточилась на рассматривании таинственных далей.
- Чего там?
- Хм! Странно! Вон далеко-далеко какое-то пыльное облако поднимается и становится всё больше. И вроде как приближается к нам,- тревожно проговорила Козявкина. И эта тревога передалась Великановой.
- Ураган, может быть:
- Всё может быть, Великанова. Не нравится мне это дело. Ой! Как не нравится! Чувствую, что-то тут нехорошее. Какое-то у меня предчувствие, что быть беде. Большой беде.
- Ну, ты идешь с нами? – спросили друзья девушку.
Она промолчала.
- Кто это?
- Я не знаю,- ответила она. – Я первый раз его вижу. Он мне показался таким грустным.
- И поэтому ты сидишь рядом с ним. Но он какой-то странный. Будь осторожна! Ты такая доверчивая.
- Я рядом с ним, потому что…
Но она не договорила. Дору поднял голову и посмотрел на ее друзей, долго и пристально. В его глазах было столько холода и ненависти, так что они поежились, как будто на них дохнуло студёным ветром.
- Я Дору,- сказал он.
- Ну, и что?
- Ничего.
Дору отвел взгляд, он смотрел в глубину парка. Казалось, об их существовании он уже позабыл.
- Ничего хорошего не вижу в вашей жизни. Вы бездарные растратчики золотых дней вашей юности, когда вы полны сил и можете изменить этот мир, - снова заговорил он, не глядя уже на них.
- Почему же растратчики? – возразил рыжеволосый юноша с круглым лицом. Он был веселым хорошим товарищем и очень ценил дружбу. И был уверен, что может найти подход к любому человеку. – Мы учимся, занимаемся наукой и радуемся жизни.
- Вы занимаетесь ерундой,- холодно сказал Дору. В его словах было столько брезгливости. – Надо заниматься жизнью. А жизнь – это есть воля, то есть когда я делаю то, что я хочу. Воля к господству, к власти, к подчинению слабых. Только тогда жизнь приобретает смысл. Равенство не было, нет и не должно быть. Сильный забирает у слабого то, что ему принадлежит по праву, и подчиняет его своей воле, заставляет выполнять свои желания.
- Бред! – усмехнулся кто-то.
- Да он сумасшедший,- сказал рыжий. И покрутил пальцем у виска. Но в глазах его поселился страх.
- Мне его жалко,- сказала прекрасная девушка. – Ему надо помочь. Разве вы не понимаете этого?
- И помогай! А мы пойдем!
И друзья ее пошли дальше. Вскоре к ним вернулось прежнее веселое и безмятежное настроение.
- Вы говорите ужасные вещи, милый Дору! – сказала девушка и постаралась заглянуть ему в глаза.
- Вы запомнили мое имя. Скоро его будут знать все обитатели планеты, - сказал Дору. На этот раз голос его звучал мягко.
- Вы страдаете манией величия. Кстати, меня зовут Эма.
Она протянула ему узкую ладошку. Он пожал ее, почувствовав мягкость и тепло. Ему захотелось сказать ей что-нибудь приятное.
- Благозвучное имя! Мне оно нравится. А что касается мании… Да! Это можно назвать манией. Мания – это идея в действии. А маньяк – это человек, который живет идеей и только идеей и ничем иным. Его ничего не интересует в этом мире, кроме его идеи. Забери у него идею и он умрет.
- Какой идеей живете вы?
- Мирового господства,- спокойно и даже равнодушно ответил он, как о чем-то обыденном. - Что же тут непонятного? Это одна-единственная идея, ради которой стоит жить или не жить. Вы, кажется, Эма, решили заняться моим перевоспитанием, вернуть меня в стадо, чтобы я был такой же, как все, ничем не выделялся, перестал мыслить, чувствовать и ощущать?
- Почему? Каждый имеет право на самобытность. Я не собираюсь вас лишать его. Что за фантазии!
Дору поднялся. Глаза его пылали гневом. Он сложил крестом руки на груди и долго смотрел на Эму.
- Оставьте свои слюнтяйские штучки! Меньше всего, в чем я нуждаюсь, так это в чьем-то одобрении. Только сильный имеет право. У остальных есть только обязанности, который им укажет сильный. А впрочем, это всего лишь одна обязанность – беспрекословно подчиняться сильному.
- Пожалуй, я пойду! – сказала Эма. Она была напугана.
- Никуда вы не пойдете!
Он схватил ее за руку.
- Вы пытаетесь силой удержать меня?
- Нет! Хотя почему нет? Сильный имеет право на насилие, иначе он не будет сильным. Или я не прав? Вы сами не хотите уходить. После встречи со мной вы уже не вернетесь к прежней жизни, такой пресной и скучной, в которой тысячи правил и ограничений. А я снимаю с вас все ограничения.
- Не кажется ли вам…
- Давай будем на ты! – предложил Дору. – К чему нам эти формальности? Мы же родственные души.
- Не кажется ли тебе, что ты слишком возомнил о себе? – спросила Эма, стараясь придать своему голосу строгость.
- Не возомнил! Я самый величайший из всех, что жили на этой планете. Разве ты не поняла этого?
- Вы посмотрите на него!
Между тем громкий разговор двух молодых людей, привлек зевак, которые остановились неподалеку от них. Слишком необычные слова слышали они. Зевак становилось всё больше, они обсуждали каждую услышанную фразу, как будто всё, что они слышали, задевало их за живое.
- Они странные вещи говорят.
- Глупости какие-то! – сказал седой старик в очках с тонкой оправой золотистого цвета.
- Не скажите! Его интересно слушать.
- Да-да! Он говорит о том, о чем мы порой думаем, но боимся сказать вслух, - проговорила высокая женщина с тонким длинным носом и маленьким ротиком. Настолько маленьким, что вряд ли она пользовалась столовыми ложками.
Большинство всё же решило, что это сумасшедший. Кто-то даже предложил вызвать «скорую помощь». А вдруг окажется, что он сбежал из поликлиники и его сейчас разыскивают?
Ему возразили.
- Если человек говорит что-то странное, то почему его надо сразу принимать за сумасшедшего. А почитайте стихи! Сколько там странного! – это говорил молодой поэт, который брился лишь раз в неделю.
- Он хочет пооригинальничать! Привлечь внимание к своей особе,- возразила поэту женщина.
Дору презирал людей, которые его сейчас слушали. Но на следующий день в это же самое время он пришел на то же самое мест. Это было время, когда в парке собиралось больше всего людей. Опять заговорил о воле, о праве сильного, о том, что современное общество подавляет личность. Подходило всё больше людей, и те, кто стоял позади переспрашивал у впереди стоящих, что сказал этот странный молодой человек. Им пересказывали его слова. Самое удивительное было в том, что рядом с Дору стояла Эма. Лицо ее освещала улыбка. Она была счастлива, что у нее такой замечательный, необычный, ни на кого не похожий друг. И что он не презирает ее, а считает своим другом и единомышленником. Мало тогда, кто понимал, что он заражает многие души злостью и страстью к насилию, а когда это поняли и пришли, чтобы задержать его и поговорить с ним, толпа окружила и не отдала его. Более того, набросилась на тех, кто хотел задержать его. Рослые накачанные молодцы теперь постоянно сопровождали его, прокладывали ему дорогу в толпе. На Эме лежала печать и широкая пропаганда его речей. Она еще занималась и приемом в партию Дору. О Дору знали все. Количество сторонников росло, как снежный ком. Каждое его слово воспринимали как истину в последней инстанции. Сомнения не приветствовались.
Совет планеты долго не вмешивался в происходящее, считая, что это лишь очередная экстравагантная мода и вскоре люди разберутся, что к чему, и отвернутся от Дору. Подобное уже случалось. Захотелось чего-нибудь остренького с горчинкой. Обычная жизнь порой начинает казаться пресной. Это оказалось не модой, а эпидемией, которая, как степной пожар, распространялась по планете. Люди ожесточались, становились безотказным инструментов в руках Верховного Жреца Дору, авторитет которого был непоколебим.
Когда Совет Планеты начал действовать, он уже ничего не мог сделать. Над его распоряжениями откровенно смеялись. Поскольку Дору освободил своих сторонников от обязанности подчиняться Совету. Сам Совет стал постоянным предметом для насмешек и карикатур. Совет был похож на беззубого старика, который не способен разгрызть даже корочку, а любая кость вообще ему было не по зубам, за неимением таковых. Даже те, кто верил в Совет, понимали, что он ничего не может сделать.
Но не все пошли за Дору. Большинство его не принимали и призывали не подчиняться его приказам, потому что безумец может отдавать такие приказы, которые приведут к гибели их цивилизацию. Всё, что Дору создает, основано на ненависти, насилии и войне. Его победа станет началом грандиозной войны. Но меньшинство, пошедшее за Дору, одержало победу, потому что оно было агрессивным, его не мучили вопросы и сомнения, правильно ли они поступают. Они не знали запретов и были хорошо вооружены, очень хорошо. Да! На Сраме, где уже давным-давно позабыли про оружие, а желающие могли его увидеть только в музеях и фильмах, стало появляться всё больше вооруженных людей, которые держались уверенно, не терпели никакого сопротивления и в любое мгновение могли пустить оружие в ход. Они ловко передергивали затворы, пугали мирных обывателей, ставили их на колени и заставляли исполнять благодарственные мантры в честь Дору. А потом начали убивать. И убивали с каждым днем всё больше и больше. На планете вспыхнула война. Но исход ее предсказать было нетрудно. Положение противников Дору было безысходным. Дору выиграл эту войну. Оставшихся в живых, а их было немало, он приказал загнать на ту часть планеты, где не было ничего, кроме голых камней. Они были отгорожены высокой стеной, чтобы не смогли убежать оттуда или проникнуть на ту территорию, где царствовал Дору.
Люди умирали от голода и холода. Регулярно через стену перебирались карательные отряды и просто бандиты, которые развлекались убийством людей, не имеющих возможности дать им отпор. Настал момент, когда за стеной не осталось ни одного живого. Кости их растаскали вороны. И снова здесь была пустота, только одни камни. И более ничего!
- Ничо себе! – воскликнула Великанова, когда Лжекозявкина закончила рассказ. Даже ее потрясло услышанное. – Влипли мы по полной программе!
- Постойте! – воскликнула Козявкина. – А как же тогда вы? Что все это значит? Почему вы здесь?
- Убить тело можно, но душа-то бессмертна.
- Да! Именно об этом мне все время толкует Козявкина,- сказала Великанова. – Хотя я не могу понять….
- Души обитают на этой бесплодной земле. Они невидимы. И тут Дору бессилен. Он ничего не может поделать. Мы мыслим, чувствуем, но мы ничего не можем сделать, не можем что-то изменить в материальном мире. Мысль или чувство не может строить дома, рыть каналы, выращивать цветы. Для этого душа должна воплотиться, то есть обрести плоть.
- Само собой! – кивнула Великанова.
- Если вы обретете плоть, то вы будете способны к действию! – догадалась Козявкина. Теперь она уже с нескрываемой симпатией поглядывала на копии. Хотя только внешне это были их копии. – Но обрести плоть вы не можете, потому что вам нельзя выходить за стену и покидать это бесплодную землю. Вы обречены на вечное существование здесь и только здесь.
Да! Хорошо, когда хорошо!
- А знаешь,- сказала Великанова, - тут не так уж и плохо!
Она потянулась, зевнула, почесалась. Как мало надо человеку для счастья! Солнце, воздух и вода! И само собой еда! Во! И стишок получился классный!
- Даже очень хорошо! В школу ходить не надо! Попкова здесь нет!
Великанова улыбалась, поставляя лицо теплу и свету. Никаких тебе забот и хлопот. И главное, что здесь нет никаких учебников.
- А тебе не кажется, Великанова, что ты слишком часто произносишь эту фамилию? – съязвила Козявкина и стала с интересом наблюдать за тем, какая последует сейчас реакция.
- Да ты… Да я…
Великанова подпрыгнула и бросилась к Козявкиной. Догадаться об ее намерениях не составляло никакого труда. Не тут-то было! Козявкина каким-то чутьем чувствовала, какая ей грозит опасность, после чего она начинала проявлять чудеса скорости и сноровки. Она так быстро перебирала своими коротенькими ножками, что Великанова, делая огромные прыжки не могла не то, что догнать ее, но даже как-то сократить расстояние. Великанова, запыхавшись, остановилась, вся красная и потная. Козявкина тоже остановилась на безопасном расстоянии.
- Тебе… тебе, Козявкина, надо бы спрунтером быть! – проговорила Великанова, задыхаясь.
- Ты сама спрунтер! Спринтер! – поправила ее Козявкина, которая тоже задыхалась, но от смеха.
- Какая разница? Спрунтер? Спринтер? – воскликнула возмущенная Великанова. Она не любила, когда ее исправляли. – Вот разорвется у меня сердце от бега, тебя в тюрьму посадят, где тебе уже давно пора сидеть уголовница за все те преступления, которые ты надо мной совершила. Я тебе передачек носить не буду. Даже не рассчитывай! Сдыхай там с голоду!
- Больно мне надо! Каких-нибудь сушенных тараканов принесешь! – весело прочирикала Козявкина.
Они повалились на камни, переводя дыхание и весело переглядываясь, и каждый раз фыркали, взглянув друг на друга.
- Это еще что такое?
Великанова приподнялось. С той стороны, куда заходило солнце или как там у них на Сраме называлось дневное светило, раздавались с тупой периодичностью глухие бухающие звуки, как будто кто-то огромной колотушкой бил по огромному дубовому стволу.
Козявкина взобралась на камень, но, конечно, ничего не увидела, как она ни всматривалась вдаль.
- На скалу бы залезла, как в прошлый раз, когда хотела мою конфетку сожрать,- посоветовала Великанова.
- Как тебе не стыдно, Великанова!
- Мне нечего стыдиться! Совесть моя чиста! – гордо ответствовала Великанова, посматривая сверху вниз.
Звуки усилились. Это уже было похоже на артиллерийскую канонаду, которая надвигалась на них.
- Землетрясение, может быть? – предположила Козявкина.
- Тогда уже «срамотрясение»,- поправила Великанова. Всё-таки ей удалось отплатить Козявкиной той же монетой.
Великанова поднялась на камень.
- А! ничего не видно! – с досадой произнесла она. Неудовлетворенное любопытство терзает наши души.
Козявкина забралась к ней на камень.
- А ну-ка, дылда, подсади меня к себе на плечо! – приказала она, метнув вверх строгий взгляд.
- Можно и по ушам за дылду схлопотать, микробик! – Великанова с презрением поглядела вниз.
Великанова взяла Козявкину под мышки, приподняла ее, как пушинку, и поставила себе на плечо. После чего то, плечо, на которое поставила Козявкину, приподняла повыше для увеличения обзора. Козявкина наклонилась вперед, приложила ладошку козырьком ко лбу. Лоб соответственно наморщила, губки поджала и вся сосредоточилась на рассматривании таинственных далей.
- Чего там?
- Хм! Странно! Вон далеко-далеко какое-то пыльное облако поднимается и становится всё больше. И вроде как приближается к нам,- тревожно проговорила Козявкина. И эта тревога передалась Великановой.
- Ураган, может быть:
- Всё может быть, Великанова. Не нравится мне это дело. Ой! Как не нравится! Чувствую, что-то тут нехорошее. Какое-то у меня предчувствие, что быть беде. Большой беде.
