Это безумие, этого нельзя делать.
— Не имею, — выдавливала я из себя. — Я не имею сейчас возможности шляться по Европе. Финансовой возможности. Ясно?
— Ксюша, я не предлагаю тебе шляться. Я предлагаю побыть со мной. И я заплачу…
— А я не хочу, чтобы за меня платили, — отрезала я и отвернулась к зданию университета, которое виднелось за Дворцовым мостом.
Вот скажите, какого черта у меня такой огромный вкладыш в диплом? Пять лет потрачено на предметы, которые мне совершенно не пригодились в работе. Вы бы меня лучше курсу выживальщицы в мире мужчин обучили… Это надо ввести наравне с военной кафедрой для мальчиков. Это куда важнее. Бабы всю жизнь живут с мужиками, как на пороховой бочке, не зная, когда рванет… Нормальных мужиков не бывает. Просто не все мужики признают, что они того…
Этот вот рядом совсем того: куда он меня зовёт? Куда?!
— Ксюша, проверь свой Пейпал.
Я не опустила руку в карман. Я смотрела Крэгу в глаза — наглые.
— Что там?
Хотя надо было спрашивать, сколько? Я уже устала задавать вопрос «зачем?».
— На обратный билет, гостиницу и просто, чтобы ты чувствовала себя со мной спокойно. Это залог.
О да, этот ёмкий английский язык — security deposit! Но о какой безопасности можно говорить в обществе этого мужчины?! Ведь не стал ждать, когда причалим. Отсюда — от него — только в реку с головой, которая у меня горела от стыда.
— Давай больше не говорить про деньги, ладно?
Больше не? Про деньги говоришь только ты. Причём, постоянно! И если бы только говорил, так ты мне их втюхиваешь теперь бесконтактными способами после того, как тебе пришлось повоевать с моим рюкзаком.
— Я не соглашалась ехать с тобой, — выдала я зло и прошила его лоб насквозь злым острым взглядом.
Он своего не отвел.
— Там есть кнопка: вернуть деньги, но я постараюсь сделать все, чтобы ты ей воспользовалась, — заявил Крэг, прочитав мои мысли в широко распахнутых глазах или на лбу, высоком, но совсем не умным.
Последние события в моей жизни, которых я не смогла избежать или хотя бы оградиться от их последствий, говорили не в пользу моего ума. Хотя бы практического!
— Я не пользуюсь твоим положением, — выдавал Крэг шепотом. — Я просто принимаю его как данность. Твои проблемы с работой и деньгами я могу решить, а вот свои без твоей помощи — нет. Дай мне шанс. Так сложно?
— На что шанс? — проговорил за меня кто-то другой, кто ещё мог говорить. Кто-то, кто задвинул меня, ту, которую я знала, на второй план, выпуская на авансцену полную идиотку.
— Попробовать завести отношения с девушкой.
— На месяц?
— Это ты назвала месяц, не я. У меня нет ни перед кем обязательств.
Я молчала, слушая мотор лодки, хотя не была на все сто уверена, что это не мое собственное сердце начало буксовать.
— Передо мной у тебя их тоже нет. Ты сам сказал.
Заминка. Секундная — просто его губы улыбались и не могли так сразу заговорить:
— И ты ответила, что тебе это даже нравится. Так что отвечай наконец, едешь со мной или нет? И тогда будем решать, что делать с билетами. Или… — эту паузу он сделал нарочито длинной. — Я буду решать, как мне жить дальше одному.
Я отвернулась, но наш кораблик уже развернулся и пошёл обратно по пройденному маршруту. Теперь нам предлагалось смотреть налево, но мне впервые хотелось смотреть прямо, потому что в правильности любого ответа любой нормальный человек непременно усомнится.
— Я тебя не знаю, — сказала я, стиснув влажными пальцами сумочку. — Я уже поехала так с одним неизвестным во Вьетнам.
Крэг не улыбнулся, хотя прекрасно видел по моему лицу, что я едва удерживаюсь от смеха. Смех — лучшее лекарство. Когда нечего сказать — смейтесь. Когда нечего даже подумать — хохочите. И я почти рассмеялась, когда Крэг заговорил тоже через смех, тот, который сквозь слезы:
— Ну так и я тебя не знаю. Но как ты предлагаешь тебя узнать? Не хочешь ехать в Европу? Хочешь, чтобы я остался в Питере? Я останусь. Можно же и здесь вести пешеходные экскурсии. Я быстро учу новые маршруты, имена и цифры. Я могу пробыть здесь три месяца, верно?
Я пожала плечами — такими подробностями я никогда не интересовалась. И не думала, что придется!
— Через три месяца ты заскучаешь в любом случае… — выдала я с непонятной злостью.
На кого я злилась? На весь свет! Мало того, что судьба посадила меня в лужу, так еще в «калошу» с неизвестным К., которого точно придется винить в моей смерти от… смеха и слез.
— Заскучаешь? — продолжала настаивать я на ответе.
Однако Крэг отвернулся. Впрочем, всего лишь на секунду, потом схватил мои пальцы, точно для крепкого мужского рукопожатия.
— А если ты сделаешь невозможное и не дашь мне заскучать?
Я вытянула шею, хотя делать этого не стоило: надует, потом не повернёшь — в верном направлении, так и буду смотреть в неверном.
— А тебе бы этого хотелось?
— Жить, как нормальный человек? — усмехнулся Крэг. — Как же я отвечу тебе, если никогда не жил, как нормальный. Вот научи меня это делать, и тогда посмотрим.
Я тоже улыбнулась, а что оставалось? Плакать?
— Кто научи? Я научи? Ты, кажется, знаешь всю мою личную жизнь. Скажи, нормальные так влипают? Нет, я тоже ненормальная. И нормальных отношений у меня не было.
— Поэтому мы и встретились, не думаешь?
Я не думала. Я действительно ни о чем не думала. Не могла. Мне хотелось… Даже не знаю, чего…
— Езжай один в Финляндию. Поговори с братом. А потом — захочешь вернуться, я тебя встречу в аэропорту. Не захочешь, я тоже тебя пойму…
Он уставился на наши сцепленные руки.
— То есть все-таки ты хочешь, чтобы мы встретились в третий раз и снова в аэропорту?
— Да, — кивнула я нервно. — Только на этот раз я не хочу держать в руках табличку с именем «Энтони Макдевитт».
Он снова кивнул. Даже два раза.
— Хорошо. Твой выбор. Я ему подчинюсь…
Моим выбором оказалась блинная — Крэг в отличии от Тони доверил мне выбор. И даже меню. Я усадила его к окошку стеречь столик, а сама скоро вернулась с подносом. Он остановил меня взглядом, и я улыбнулась.
— Ваш заказ, сэр, — сказала я слишком громко, на меня даже обернулись.
Но на меня столько раз оборачивались с соседних столиков, что и сейчас я спокойно составила на стол тарелки с блинами, стаканы с морсом и даже пожелала Крэгу приятного аппетита. Потом только села напротив, нервно стиснув коленки. Завтра его здесь не будет. Какая жалость. А если он не вернется? Значит, такая судьба. И возможно это и будет мой настоящий апгрейд от Купидона, если бог любви убережет меня от по настоящему опасных отношений.
Крэг аккуратно разрезал блин, явив на свет красную тушку лосося.
— А, может, ты хочешь настоящей финской ухи?
Я опустила свою вилку на тарелку полной.
— Чего ты боишься? Передумать возвращаться? Или забыть меня, пройдя паспортный контроль в Пулково?
— Я тебя не забуду.
— Вот как… — я вскинула голову. — Ты сам себе противоречишь, не находишь?
— Да, я такой… Это часть моей натуры. Я не знаю, что сделаю завтра…
— А как же ты работал гидом? Гиды начинают в один и тот же час экскурсии?
— Но они встречают каждый день новых людей.
— Крэг, я буду тебя ждать. Честно. Какие бы сюрпризы не преподнес нам этот месяц, я к ним готова. Я всегда надеялась на лучшее, а вот с тобой готова к худшему и потому спокойна.
Говорила-то я действительно спокойно, но в душе покоя не наблюдалось. В душе все рвало и метало. Что я делаю, что? Что-то явно неправильное… Но я всегда делаю что-то неправильное. Может, в третий раз мне повезет?
— Суши, а где мне тебе поиграть? — спросил Крэг, когда мы вышли из блинной на шумный вечерний проспект. — А то из отеля меня тут же выселят.
— А прямо тут слабо? — улыбнулась я.
— Нет, что ты… — смутился он. — Я не хочу мучить людей. Посторонних, — добавил тут же и опустил глаза к ботинкам, уже не начищенным.
— Посторонним? — повторила я по слогам. — А как же я…
— А ты уже не посторонняя, Суши. Ты уже… Не знаю, ты уже трехдневка…
О, да! Мне и вправду было три дня от роду. Я захлопнула две двери подряд и почти что с ноги распахнула третью. А за ней — пропасть? Но я пока все ещё балансирую на краю — и возможно даже удержу равновесие.
— Хочешь, поедем ко мне домой? Помучаем только соседей, а? Заодно решишь, сможешь ли у меня жить, если вернешься в Питер…
— Идет…
И мы пошли. Выписались из гостиницы и поймали такси.
— Во сколько у тебя рейс?
— В двенадцать. Тони поменял на дневной без моего ведома, чтобы мы смогли с ним пересечься. Я раньше не заметил.
— Все равно можно играть всю ночь…
Я смотрела ему в глаза — бледные, но смеющиеся.
— Тогда утром меня побьют твои соседи. Или я их — тут уж как им повезет. Меня учили драться…
— Я не позволю тебе играть всю ночь, — приложила я прохладную руку к его горячей щеке. — На саксофоне.
Он поймал мою ладонь губами, и у меня все сжалось — особенно сердце. Как же несправедлива природа, как же она бывает несправедлива…
Моя рука так же дрожала, когда я открывала дверь квартиры. Бардака нет. Я не успела тут пожить достаточно, чтобы разгромить мамин порядок. Только книжка «Английский для финансистов» валялась у меня на кровати. Незастеленной. Оба взгляда, точно сговорившись, задержались на мятых простынях, но мы не заговаривали друг с другом.
— Действительно, что ли, зубрила… — сказал он наконец.
Я кивнула.
— Сумасшедшая.
Я снова кивнула. И он привлек меня к груди. Просто, по-дружески, и опустил мне на макушку подбородок, будто очень устал. Наверное, действительно устал. Уже поздно. Очень поздно, чтобы что-то менять.
— Ты действительно будешь играть?
Он кивнул — постучал мне по темечку подбородком, и я отстранилась, но он меня не отпустил.
— Думаешь, получится?
Откуда ж мне знать, надоем я тебе или нет. Как бы уже не надоела…
— Это альтосакс, я могу со свистом брать высокие ноты…
Он о музыке, а я о любви… Ну, у женщины с мужчиной, даже с обычным, редко совпадают мысли. А у меня уж точно мужчина не обычный.
Крэг вытащил из портфельчика свой Мак, водрузил его поверх моего ноутбука и попросил пароль от вай-фая. Саксофон, у которого клавиши оказались серебряными лежал рядом. Он уже послюнил эту странную палочку и сунул в носик, или как там называется эта часть — может, рот? И выдул пару звуков. Когда щеки его раздувались, я так и представляла его трехлетним розовощеким карапузом. И чувствовала горечь матери, когда Роса узнала, что один из ее сыновей неполноценный.
Русский язык тоже довольно емкий — за кого-то даешь полцены, а за этого полную — и получаешь в ответ по полной и добра, и зла. Говорят, такие дети очень нежные в те минуты, когда находятся в гармонии с самими собой: я уже успела почувствовать эту нежность. Но что если я не выдержу оборотной стороны медали?
— Я не буду просить тебя выйти, — Крэг наконец оторвал взгляд от экрана. — Ты все равно услышишь, как я тренируюсь… Может, у меня ничего толкового и не выйдет.
Он включил музыку, под которую, наверное, собирался играть, потому что на экране появились ноты… А у меня в глазах слезы. Это была песня Джо Дассена «Et si tu n'existais pas» — если бы тебя не было, ничего бы не было… И если бы не было любви, то ее надо было бы придумать… Но как, как это сделать? Чтобы плакал только саксофон…
Саксофон лежал в чемоданчике и мирно размышлял над бренностью своего существования — будут на мне еще играть или нет? Если да, то кто? Если кто, то когда? А если когда, то зачем… Не проще ли сразу в реку? Наши мысли сходились лишь в том, что я тоже не понимала, во что у меня на глазах превращается моя реальность. У меня никогда не было уверенности в завтрашнем дне, но теперь не будет даже эфемерной веры в то, что я держу бразды правления собственной жизнью хотя бы намотанными на запястья. Одни вопросы: что, где и когда я сделала не так, чтобы кто-то там наверху решил вытащить меня из футляра и возвратить искусному музыканту.
Во мне не западала ни одна клавиша, но звуки порой все же походили на писки, но я не смущалась — мне уже некуда было больше краснеть. Свет потушен, а в темноте перед глазами все черным-черно, только взгляды иногда встречаются и вспыхивают, как далекие зарницы. Мы на пороге нового дня и снова ещё не спали, а проспать самолет нельзя. Ну никак. В половине десятого я обязана усадить моего героя в такси, хотя и вызвала машину на пятнадцать минут раньше, потому что испугалась, что к утру буду без памяти.
— Ты первый, кого я привела домой в отсутствие родителей…
Он почти не отрывался от моих губ, от всего моего тела, искал впадинки и бугорки — находил и наигрывал на них веселый мотивчик: пару раз я даже хохотала от щекотки. Нам не хотелось думать, что это в последний раз. Пусть будет в первый, снова в первый…
— Я тоже никого не приводил к родителям…
Он смеялся мне в лицо — раскрасневшееся, точно из финской сауны, с мелкими капельками пота… За последний час это не в первый раз, но мы не могли остановиться.
— Суши, что ты делаешь? — спрашивал он меня на русинглише, ловя за уши у себя в паху. — Я больше не смогу…
— Я знаю, что сможешь… Ты просто в себя не веришь…
Я припадала к пульсирующей жилке губами, но он дергался, точно я могла выпустить клыки. Наверное, во мне действительно родилось нечто звериное — он сам разбудил во мне первобытный азарт. Простынь забыла, что она на резинке, и сжалась в страхе подле валика в комочек, как и мое сердце, и я даже радовалась прохладе голого дивана. И мы, и наши нервы были обнажены до предела.
Каждый мускул на сильных руках Крэга дрожал натянутой струной — может, он в школе играл не только в духовом оркестре, но и в струнном: перебирал мои пальцы, точно струны арфы, прижимал к своему плечу, точно скрипку, зажимал ногами, точно виолончель. Я выгибалась, как… К черту сравнение с бездушными инструментами — как женщина, тело которой разлеталось, сродни брошенной на пол хрустальной вазе, на тысячу острых, едва приметных, осколков. Я сама каталась по ним, едва сдерживая крик, и с каждой новой лаской становилось ещё больнее — я уже почти всхлипывала в голос и все равно только сильнее прижимала влажное тело Крэга к груди, требуя войти ещё глубже. В самое сердце, в котором он уже как настоящая заноза в пятке: и место прокола не найти, и как наступишь — адская боль.
Я теребила светлую шевелюру, он — наматывал мои волосы на пальцы. По преданиям, в волосах заключена сила, вот почему мы уже без сил… сопротивляться желанию поймать время и не выпускать: запрятать на самое дно чемодана, под подкладку — оно здесь лишнее, оно враг, оно — жестокий бог, оно…
— Я знаю, что не смогу уснуть, — перебил Крэг мои мысли, пока я тихо водила пяткой вдоль его расслабленных ног, ища противную занозу, но она спряталась в сердце, и я вжалась левой грудью в предплечье того, кто мне ее туда засунул.
— Нет бы ты, что хорошее про себя знал, — шепнула я ему в кожу губами, высушенными бесчисленными поцелуями.
— Ну…
Он чуть повернул голову, чтобы тронуть губами мои волосы: чтобы коснуться поцелуем лба, пришлось бы меня потревожить, а Крэгу этого ужасно не хотелось делать, и мне от такой заботы стало ужасно приятно.
— Не имею, — выдавливала я из себя. — Я не имею сейчас возможности шляться по Европе. Финансовой возможности. Ясно?
— Ксюша, я не предлагаю тебе шляться. Я предлагаю побыть со мной. И я заплачу…
— А я не хочу, чтобы за меня платили, — отрезала я и отвернулась к зданию университета, которое виднелось за Дворцовым мостом.
Вот скажите, какого черта у меня такой огромный вкладыш в диплом? Пять лет потрачено на предметы, которые мне совершенно не пригодились в работе. Вы бы меня лучше курсу выживальщицы в мире мужчин обучили… Это надо ввести наравне с военной кафедрой для мальчиков. Это куда важнее. Бабы всю жизнь живут с мужиками, как на пороховой бочке, не зная, когда рванет… Нормальных мужиков не бывает. Просто не все мужики признают, что они того…
Этот вот рядом совсем того: куда он меня зовёт? Куда?!
Глава 44. "Если бы ты меня выдумал"
— Ксюша, проверь свой Пейпал.
Я не опустила руку в карман. Я смотрела Крэгу в глаза — наглые.
— Что там?
Хотя надо было спрашивать, сколько? Я уже устала задавать вопрос «зачем?».
— На обратный билет, гостиницу и просто, чтобы ты чувствовала себя со мной спокойно. Это залог.
О да, этот ёмкий английский язык — security deposit! Но о какой безопасности можно говорить в обществе этого мужчины?! Ведь не стал ждать, когда причалим. Отсюда — от него — только в реку с головой, которая у меня горела от стыда.
— Давай больше не говорить про деньги, ладно?
Больше не? Про деньги говоришь только ты. Причём, постоянно! И если бы только говорил, так ты мне их втюхиваешь теперь бесконтактными способами после того, как тебе пришлось повоевать с моим рюкзаком.
— Я не соглашалась ехать с тобой, — выдала я зло и прошила его лоб насквозь злым острым взглядом.
Он своего не отвел.
— Там есть кнопка: вернуть деньги, но я постараюсь сделать все, чтобы ты ей воспользовалась, — заявил Крэг, прочитав мои мысли в широко распахнутых глазах или на лбу, высоком, но совсем не умным.
Последние события в моей жизни, которых я не смогла избежать или хотя бы оградиться от их последствий, говорили не в пользу моего ума. Хотя бы практического!
— Я не пользуюсь твоим положением, — выдавал Крэг шепотом. — Я просто принимаю его как данность. Твои проблемы с работой и деньгами я могу решить, а вот свои без твоей помощи — нет. Дай мне шанс. Так сложно?
— На что шанс? — проговорил за меня кто-то другой, кто ещё мог говорить. Кто-то, кто задвинул меня, ту, которую я знала, на второй план, выпуская на авансцену полную идиотку.
— Попробовать завести отношения с девушкой.
— На месяц?
— Это ты назвала месяц, не я. У меня нет ни перед кем обязательств.
Я молчала, слушая мотор лодки, хотя не была на все сто уверена, что это не мое собственное сердце начало буксовать.
— Передо мной у тебя их тоже нет. Ты сам сказал.
Заминка. Секундная — просто его губы улыбались и не могли так сразу заговорить:
— И ты ответила, что тебе это даже нравится. Так что отвечай наконец, едешь со мной или нет? И тогда будем решать, что делать с билетами. Или… — эту паузу он сделал нарочито длинной. — Я буду решать, как мне жить дальше одному.
Я отвернулась, но наш кораблик уже развернулся и пошёл обратно по пройденному маршруту. Теперь нам предлагалось смотреть налево, но мне впервые хотелось смотреть прямо, потому что в правильности любого ответа любой нормальный человек непременно усомнится.
— Я тебя не знаю, — сказала я, стиснув влажными пальцами сумочку. — Я уже поехала так с одним неизвестным во Вьетнам.
Крэг не улыбнулся, хотя прекрасно видел по моему лицу, что я едва удерживаюсь от смеха. Смех — лучшее лекарство. Когда нечего сказать — смейтесь. Когда нечего даже подумать — хохочите. И я почти рассмеялась, когда Крэг заговорил тоже через смех, тот, который сквозь слезы:
— Ну так и я тебя не знаю. Но как ты предлагаешь тебя узнать? Не хочешь ехать в Европу? Хочешь, чтобы я остался в Питере? Я останусь. Можно же и здесь вести пешеходные экскурсии. Я быстро учу новые маршруты, имена и цифры. Я могу пробыть здесь три месяца, верно?
Я пожала плечами — такими подробностями я никогда не интересовалась. И не думала, что придется!
— Через три месяца ты заскучаешь в любом случае… — выдала я с непонятной злостью.
На кого я злилась? На весь свет! Мало того, что судьба посадила меня в лужу, так еще в «калошу» с неизвестным К., которого точно придется винить в моей смерти от… смеха и слез.
— Заскучаешь? — продолжала настаивать я на ответе.
Однако Крэг отвернулся. Впрочем, всего лишь на секунду, потом схватил мои пальцы, точно для крепкого мужского рукопожатия.
— А если ты сделаешь невозможное и не дашь мне заскучать?
Я вытянула шею, хотя делать этого не стоило: надует, потом не повернёшь — в верном направлении, так и буду смотреть в неверном.
— А тебе бы этого хотелось?
— Жить, как нормальный человек? — усмехнулся Крэг. — Как же я отвечу тебе, если никогда не жил, как нормальный. Вот научи меня это делать, и тогда посмотрим.
Я тоже улыбнулась, а что оставалось? Плакать?
— Кто научи? Я научи? Ты, кажется, знаешь всю мою личную жизнь. Скажи, нормальные так влипают? Нет, я тоже ненормальная. И нормальных отношений у меня не было.
— Поэтому мы и встретились, не думаешь?
Я не думала. Я действительно ни о чем не думала. Не могла. Мне хотелось… Даже не знаю, чего…
— Езжай один в Финляндию. Поговори с братом. А потом — захочешь вернуться, я тебя встречу в аэропорту. Не захочешь, я тоже тебя пойму…
Он уставился на наши сцепленные руки.
— То есть все-таки ты хочешь, чтобы мы встретились в третий раз и снова в аэропорту?
— Да, — кивнула я нервно. — Только на этот раз я не хочу держать в руках табличку с именем «Энтони Макдевитт».
Он снова кивнул. Даже два раза.
— Хорошо. Твой выбор. Я ему подчинюсь…
Моим выбором оказалась блинная — Крэг в отличии от Тони доверил мне выбор. И даже меню. Я усадила его к окошку стеречь столик, а сама скоро вернулась с подносом. Он остановил меня взглядом, и я улыбнулась.
— Ваш заказ, сэр, — сказала я слишком громко, на меня даже обернулись.
Но на меня столько раз оборачивались с соседних столиков, что и сейчас я спокойно составила на стол тарелки с блинами, стаканы с морсом и даже пожелала Крэгу приятного аппетита. Потом только села напротив, нервно стиснув коленки. Завтра его здесь не будет. Какая жалость. А если он не вернется? Значит, такая судьба. И возможно это и будет мой настоящий апгрейд от Купидона, если бог любви убережет меня от по настоящему опасных отношений.
Крэг аккуратно разрезал блин, явив на свет красную тушку лосося.
— А, может, ты хочешь настоящей финской ухи?
Я опустила свою вилку на тарелку полной.
— Чего ты боишься? Передумать возвращаться? Или забыть меня, пройдя паспортный контроль в Пулково?
— Я тебя не забуду.
— Вот как… — я вскинула голову. — Ты сам себе противоречишь, не находишь?
— Да, я такой… Это часть моей натуры. Я не знаю, что сделаю завтра…
— А как же ты работал гидом? Гиды начинают в один и тот же час экскурсии?
— Но они встречают каждый день новых людей.
— Крэг, я буду тебя ждать. Честно. Какие бы сюрпризы не преподнес нам этот месяц, я к ним готова. Я всегда надеялась на лучшее, а вот с тобой готова к худшему и потому спокойна.
Говорила-то я действительно спокойно, но в душе покоя не наблюдалось. В душе все рвало и метало. Что я делаю, что? Что-то явно неправильное… Но я всегда делаю что-то неправильное. Может, в третий раз мне повезет?
— Суши, а где мне тебе поиграть? — спросил Крэг, когда мы вышли из блинной на шумный вечерний проспект. — А то из отеля меня тут же выселят.
— А прямо тут слабо? — улыбнулась я.
— Нет, что ты… — смутился он. — Я не хочу мучить людей. Посторонних, — добавил тут же и опустил глаза к ботинкам, уже не начищенным.
— Посторонним? — повторила я по слогам. — А как же я…
— А ты уже не посторонняя, Суши. Ты уже… Не знаю, ты уже трехдневка…
О, да! Мне и вправду было три дня от роду. Я захлопнула две двери подряд и почти что с ноги распахнула третью. А за ней — пропасть? Но я пока все ещё балансирую на краю — и возможно даже удержу равновесие.
— Хочешь, поедем ко мне домой? Помучаем только соседей, а? Заодно решишь, сможешь ли у меня жить, если вернешься в Питер…
— Идет…
И мы пошли. Выписались из гостиницы и поймали такси.
— Во сколько у тебя рейс?
— В двенадцать. Тони поменял на дневной без моего ведома, чтобы мы смогли с ним пересечься. Я раньше не заметил.
— Все равно можно играть всю ночь…
Я смотрела ему в глаза — бледные, но смеющиеся.
— Тогда утром меня побьют твои соседи. Или я их — тут уж как им повезет. Меня учили драться…
— Я не позволю тебе играть всю ночь, — приложила я прохладную руку к его горячей щеке. — На саксофоне.
Он поймал мою ладонь губами, и у меня все сжалось — особенно сердце. Как же несправедлива природа, как же она бывает несправедлива…
Моя рука так же дрожала, когда я открывала дверь квартиры. Бардака нет. Я не успела тут пожить достаточно, чтобы разгромить мамин порядок. Только книжка «Английский для финансистов» валялась у меня на кровати. Незастеленной. Оба взгляда, точно сговорившись, задержались на мятых простынях, но мы не заговаривали друг с другом.
— Действительно, что ли, зубрила… — сказал он наконец.
Я кивнула.
— Сумасшедшая.
Я снова кивнула. И он привлек меня к груди. Просто, по-дружески, и опустил мне на макушку подбородок, будто очень устал. Наверное, действительно устал. Уже поздно. Очень поздно, чтобы что-то менять.
— Ты действительно будешь играть?
Он кивнул — постучал мне по темечку подбородком, и я отстранилась, но он меня не отпустил.
— Думаешь, получится?
Откуда ж мне знать, надоем я тебе или нет. Как бы уже не надоела…
— Это альтосакс, я могу со свистом брать высокие ноты…
Он о музыке, а я о любви… Ну, у женщины с мужчиной, даже с обычным, редко совпадают мысли. А у меня уж точно мужчина не обычный.
Крэг вытащил из портфельчика свой Мак, водрузил его поверх моего ноутбука и попросил пароль от вай-фая. Саксофон, у которого клавиши оказались серебряными лежал рядом. Он уже послюнил эту странную палочку и сунул в носик, или как там называется эта часть — может, рот? И выдул пару звуков. Когда щеки его раздувались, я так и представляла его трехлетним розовощеким карапузом. И чувствовала горечь матери, когда Роса узнала, что один из ее сыновей неполноценный.
Русский язык тоже довольно емкий — за кого-то даешь полцены, а за этого полную — и получаешь в ответ по полной и добра, и зла. Говорят, такие дети очень нежные в те минуты, когда находятся в гармонии с самими собой: я уже успела почувствовать эту нежность. Но что если я не выдержу оборотной стороны медали?
— Я не буду просить тебя выйти, — Крэг наконец оторвал взгляд от экрана. — Ты все равно услышишь, как я тренируюсь… Может, у меня ничего толкового и не выйдет.
Он включил музыку, под которую, наверное, собирался играть, потому что на экране появились ноты… А у меня в глазах слезы. Это была песня Джо Дассена «Et si tu n'existais pas» — если бы тебя не было, ничего бы не было… И если бы не было любви, то ее надо было бы придумать… Но как, как это сделать? Чтобы плакал только саксофон…
Глава 45. "Двуспальный диван"
Саксофон лежал в чемоданчике и мирно размышлял над бренностью своего существования — будут на мне еще играть или нет? Если да, то кто? Если кто, то когда? А если когда, то зачем… Не проще ли сразу в реку? Наши мысли сходились лишь в том, что я тоже не понимала, во что у меня на глазах превращается моя реальность. У меня никогда не было уверенности в завтрашнем дне, но теперь не будет даже эфемерной веры в то, что я держу бразды правления собственной жизнью хотя бы намотанными на запястья. Одни вопросы: что, где и когда я сделала не так, чтобы кто-то там наверху решил вытащить меня из футляра и возвратить искусному музыканту.
Во мне не западала ни одна клавиша, но звуки порой все же походили на писки, но я не смущалась — мне уже некуда было больше краснеть. Свет потушен, а в темноте перед глазами все черным-черно, только взгляды иногда встречаются и вспыхивают, как далекие зарницы. Мы на пороге нового дня и снова ещё не спали, а проспать самолет нельзя. Ну никак. В половине десятого я обязана усадить моего героя в такси, хотя и вызвала машину на пятнадцать минут раньше, потому что испугалась, что к утру буду без памяти.
— Ты первый, кого я привела домой в отсутствие родителей…
Он почти не отрывался от моих губ, от всего моего тела, искал впадинки и бугорки — находил и наигрывал на них веселый мотивчик: пару раз я даже хохотала от щекотки. Нам не хотелось думать, что это в последний раз. Пусть будет в первый, снова в первый…
— Я тоже никого не приводил к родителям…
Он смеялся мне в лицо — раскрасневшееся, точно из финской сауны, с мелкими капельками пота… За последний час это не в первый раз, но мы не могли остановиться.
— Суши, что ты делаешь? — спрашивал он меня на русинглише, ловя за уши у себя в паху. — Я больше не смогу…
— Я знаю, что сможешь… Ты просто в себя не веришь…
Я припадала к пульсирующей жилке губами, но он дергался, точно я могла выпустить клыки. Наверное, во мне действительно родилось нечто звериное — он сам разбудил во мне первобытный азарт. Простынь забыла, что она на резинке, и сжалась в страхе подле валика в комочек, как и мое сердце, и я даже радовалась прохладе голого дивана. И мы, и наши нервы были обнажены до предела.
Каждый мускул на сильных руках Крэга дрожал натянутой струной — может, он в школе играл не только в духовом оркестре, но и в струнном: перебирал мои пальцы, точно струны арфы, прижимал к своему плечу, точно скрипку, зажимал ногами, точно виолончель. Я выгибалась, как… К черту сравнение с бездушными инструментами — как женщина, тело которой разлеталось, сродни брошенной на пол хрустальной вазе, на тысячу острых, едва приметных, осколков. Я сама каталась по ним, едва сдерживая крик, и с каждой новой лаской становилось ещё больнее — я уже почти всхлипывала в голос и все равно только сильнее прижимала влажное тело Крэга к груди, требуя войти ещё глубже. В самое сердце, в котором он уже как настоящая заноза в пятке: и место прокола не найти, и как наступишь — адская боль.
Я теребила светлую шевелюру, он — наматывал мои волосы на пальцы. По преданиям, в волосах заключена сила, вот почему мы уже без сил… сопротивляться желанию поймать время и не выпускать: запрятать на самое дно чемодана, под подкладку — оно здесь лишнее, оно враг, оно — жестокий бог, оно…
— Я знаю, что не смогу уснуть, — перебил Крэг мои мысли, пока я тихо водила пяткой вдоль его расслабленных ног, ища противную занозу, но она спряталась в сердце, и я вжалась левой грудью в предплечье того, кто мне ее туда засунул.
— Нет бы ты, что хорошее про себя знал, — шепнула я ему в кожу губами, высушенными бесчисленными поцелуями.
— Ну…
Он чуть повернул голову, чтобы тронуть губами мои волосы: чтобы коснуться поцелуем лба, пришлось бы меня потревожить, а Крэгу этого ужасно не хотелось делать, и мне от такой заботы стало ужасно приятно.
