Эпилог, часть 1 "Не боюсь"
— Ксения, ты в своем уме?
Мама редко называла меня полным именем. Только в особо важных случаях, и этим случаем стал увиденный ею ролик на Ютубе, который каким-то макаром кто-то для нее перевел. Неделя нашего заточения на финском озере закончилась седьмым клипом.
По дороге в гостиницу я рассказала Крэгу про деньги брата, и мы, даже не посовещавшись для приличия, пришли к обоюдному согласию, что будем вести правдивый видео-дневник наших отношений. Если не хочешь, чтобы о тебе узнавали из соцсетей неправду, говори и показывай все сам — и без прикрас.
— Вдруг наш опыт кому-то поможет поверить в свои силы, — шепнул Крэг мне на ухо, убирая с мочки чуть влажные от совместного душа волосы.
— А ты-то сам в них веришь? В отношения?
— Да, верю…
И я ему поверила. Не знаю… Наверное, потому что не успела сложить о нем какое-то мнение: все случилось слишком быстро. Мама мне не поверила, потому что знала какую-то другую меня:
— Скажи, что это неправда! — требовала она от меня лжи. — Это, как у вас говорят, кипиш, да? Шутка?
— Мама, это правда. Все от первого до последнего слова — правда.
В первом же ролике Крэг рассказал о своих страхах перед отношениями с девушкой, а эта девушка заявила, что ничего не боится. Правды я боялась меньше всего. Этот канал — моя работа. Двадцать три часа и пятьдесят минут подготовки к шестидесяти секундам откровения на камеру. Нас поддерживали, нам давали советы, нам почти не писали гадостей. У нас быстро набирались подписчики — хотя мы не трясли перед камерой грязным бельем.
Мы две минуты говорили про наш день и восемь минут про что-нибудь интересное. Интересным оказался даже наш сосед, которого Крэг разболтал на советы бывалого рыбака. Мы учили финский на камеру, даже показывали нашу кухню — настоящую, с плитой. Я наконец-таки нашла время научиться готовить, пока мой актер перевоплощался в разных героев, которые читали не только Калевалу. Я же в основном оставалась за кадром — Крэг почти все делал сам: особенно хорошо ему удавались чисто американские остроумные сценки, отчего подписчики у нашего канала росли в геометрической прогрессии — правда, я не всегда понимала его юмор, как и восторги комментаторов.
Ничего страшного: просто пока мы живем в разных мирах, но наши миры начали уже немного пересекаться. Труд сделал из обезьяны человека, а совместный труд — пару. Совместный труд для моей пользы… Нет, я думала только про благополучие Крэга. Подолгу оставляла его одного: и на рыбалку он уплывал без меня, и с саксофоном уединялся на пирсе, и прочее, прочее, прочее. Большой дом позволял не пересекаться без дела. Приходила я только, когда меня звали. И когда в первый раз почувствовала, что он начал меньше улыбаться, сама предложила ему перемены: однако в этот раз ему следовало сменить не партнера, а обстановку. И скоро у нас вошло в привычку и в расписание улетать на пару дней раз в пару недель в другую страну. Таким макаром мне придётся заказывать новый паспорт из-за нехватки пустых страничек для штампов прибытия и отбытия…
И все же я всеми силами старалась взрастить в Крэге тоску по дому — по финскому, который одиноко стоял на озере в окружении сосен и ждал нашего возвращения. Меня тоже много чего ждало: недоготовленное блюдо, недописанная книга. Я решила записать буквами историю нашего знакомства, а то кадрами мы записывали лишь историю своих отношений. Не всегда гладких.
— Мне стыдно за тебя перед знакомыми, — звонила мне мама с завидным постоянством.
Какие продвинутые у мамы знакомые — английский понимают! Мы не виделись уже четвертый месяц. И без совместного чая больше не откровенничали. Впрочем, маме с лихвой хватало наших ежедневных откровений из Ютуба.
— Ну как так можно? — не унималась мама не из-за вынужденной разлуки, а потому что ей не нравились наши с Крэгом видеоотношения.
— Не можно, а нужно. Только сейчас я понимаю, ради чего живу. Ради отношений с мужчиной, который прилагает неимоверные усилия, чтобы стать настоящим партнером…
— Какие слова… — цедила мама слова, и те огненными стрелами перелетали через государственную границу между Россией и Финляндией. — Партнером в сексе.
— И в сексе тоже, мама…
— Так не надо всему миру об этом рассказывать!
— А мы не про это рассказываем, а про то… — с трудом хватало у меня терпения из звонка в звонок повторять одно и тоже. — То другое, что держит людей вместе, но не удержит, если не подложить под матрас фундамент нормальных отношений.
— Он ненормальный… Какие с ним могут быть нормальные отношения?!
— Мама, не надо… Он первый нормальный мужчина в моей жизни… Все остальное — фикция. И шоры у тебя на глазах, а не у меня.
Про папу я вообще молчала. Мы были пару раз в Питере, но на дачу не поехали: папа запретил привозить туда Крэга. Ну что же… Добавлять лишнего стресса ни одному, ни другому не хотелось. Мы как раз нашли Крэгу отличного врача — вернее он нашел нас сам через нашу видео-исповедь. Мы поговорили с ним и начали пытаться слезть с сильного лекарства, из-за чего срывы стали происходить чаще, но я терпела, стиснув зубы, потому что знала, что Крэг в них не виноват.
И вот я наконец спрятала телефон после очередной материнской отповеди в задний карман джинсов, выдохнула и потёрла губы, которые, как всегда, кусала во время разговора, чтобы не разреветься. Я прекрасно понимала позицию мамы — она желала мне счастья, но не такой ценой. И я с усмешкой относилась к заверению в искренней дружбы от Росы: она любую мегеру стерпит, если у той получается заставлять ее сына улыбаться. Крэг тоже решил не видеться с семьей целый год — не из солидарности, конечно, а просто потому, что не хотел их видеть. Семейную встречу назначили на первый день рождения сына Тони. Если к лету мы все ещё будем вместе, то я полечу в Штаты на правах законной подруги Крэга. И смех, и грех… Лето… Я пока не знала, как мы перезимуем.
Становилось холодно. Я схватила куртку и пошла в гараж, куда мы никогда не загоняли машину. Сейчас Крэг возился там на верстаке со сломанной крышкой от помойного ведра. При моем приближении он обернулся.
— Если не хочешь, мы об этом не расскажем.
Он ушел из дома, как только понял, что позвонила моя мама. Я уставилась ему в глаза и проговорила тихо:
— Мы об этом обязаны рассказать. Нет отношений, в которых все хорошо.
— Но отношения, где все плохо, тоже не отношения.
— Это к нам не относится, — заверила я его, и заодно себя.
Он раскрыл мне объятия, но я в них не вступила, тогда Крэг сам шагнул вперёд и прижал меня к груди, примяв куртку отверткой.
— Спасибо, что терпишь меня.
— Я тебя не терплю…
Мы не говорили о любви — ни в кадре, ни за кадром. Мы что-то чувствовали друг к другу, но боялись испортить банальными признаниями зарождающиеся серьезные отношения.
Меня снова не было в кадре, хотя камера стояла на треноге, и я могла бы занять пустое кресло рядом с Крэгом. Он захотел говорить на открытой веранде, и мне пришлось надеть шапку. За спиной у Крэга плескалось абсолютно спокойное финское озеро, но мой финн не был спокоен. И потому мое сердце билось учащенно.
— Если вещь ломается, ее надо выбросить, — хотя и говорил неспешно, я знала, с каким трудом даются ему эти наши откровения. Наверное, он сам уже не рад был начатой затее. — Жизнь такая короткая, что не стоит тратить ее на ремонт вещи, который скорее всего не увенчается успехом. Все давно считают это истинной. Особенно мы, поколение потребителей. И отношения мы тоже привыкли выбрасывать в мусор, как только они дают трещину. Причем, не просто так, а … Потому что кто-то швыряет их о каменный пол. Бездумно. Кто-то, кому природой по идее дано умение контролировать свои эмоции.
Крэг усмехнулся. Я же осталась за камерой с каменным лицом. Мы были лайв — мама сейчас это смотрит. У нее утро, через океан — вечер. Мама Крэга тоже держит в руках айфон. Ее сердечки прилетают даже раньше сердечек Ханы Макдевитт и большого пальца ее мужа Тони.
— Сейчас вы думаете: ну, и где ты, придурок, накосячил на этот раз? На днях я поймал рыбу, Ксюша ее почистила, и я решил ей помочь — выбросил ошметки в мусорное ведро, но так как баскетболист из меня никудышный, промахнулся и запачкал крышку. Поэтому попросил Ксюшу ее протереть. Но Ксюша ничего не ответила. Тогда я сунул крышку с электроникой прямо под струю воды, крича, что раз она не хочет помочь мне в элементарных вещах, раз ей некогда взять салфетку, то у нее, такой дуры, не будет умного ведра. И я просто шарахнул крышку об пол и ушел.
Крэг на секунду сделал паузу.
— Ксюша потом сказала, что она попросила меня подождать, пока она вымоет руки. Я этого не слышал, но я ей верю. Я не слышал, потому что иногда я просто не слышу… Почему-то не слышу… А вы вот, интересно, всегда слышите свою вторую половину? Или только с наслаждением наблюдаете за тем, как ваши приказы безукоризненно выполняются?
Снова пауза. Я знаю, что через границу кто-то сейчас сложил на голову Крэга все матюги, а через океан — закусил губы, чтобы не заплакать.
— Это случилось три дня назад: я еще надеялся на чудо: ждал, когда крышка высохнет. Что-то отвинтил там, что-то прикрутил. Не заработало. Ведро у нас теперь без крышки — зато теперь чаще выношу мусор на улицу. Зачем я пытался починить вещь? Если нельзя починить какой-то элементарный механизм, то что тогда говорить про человеческие отношения? Возможно, я когда-нибудь сломаю их окончательно.
Крэг вытащил из кармана неизвестную мне бумажку. На секунду я замерла в нерешительности и все же не стала менять положение камеры: выхватывать крупным планом то, о чем меня не предупреждали?
— Здесь я записываю все, что сломал со дня нашей встречи с Ксюшей. Нехилый уже список получился. Если сложить стоимость потерянных вещей и умножить на сто. Хотя бы на сто! Вот цена Ксюшиного терпения, если у терпения вообще есть цена. Но мы привыкли измерять все деньгами и думать, что все можно купить. Не все — чувства не купишь. Чувства вообще странная штука… Я ещё в своих не разобрался, так что в чужие не сую нос. Ладно, две минуты давно прошли, а у меня сюрприз…
Крэг вытащил из-под стула коробку, которую получил недавно из Штатов. Я знала, что в ней лежит — кукла, с которой он решил сделать пару сценок.
— Нет, это сюрприз не для Ксюши. Сюрпризы — это последнее, что она хочет от меня получить.
А я не знаю, что хочу получить. Наверное, у меня все есть. Ну, кроме терпения, его всегда мало.
— Ксю, тебе не бывает с ним страшно? — позвонила вечером Майка. — Он ведь так и тебе по башке может дать?
Нормальная человеческая реакция на сумасшедшие откровения.
— Нет, не боюсь. Он себя контролирует. Не боюсь.
Но это было неправдой. Но правду я буду держать при себе. Даже в книгу не добавлю. Оставлю открытый финал: прощание с Тони в аэропорту и веру в светлое будущее. Ведь я в него верю, ведь верю ж, да?
Эпилог, часть 2 "Самый маленький..."
— Тони… О, черт!
Крэг улыбнулся, прижимая к груди племянника, который за секунду до моего появления пытался открутить ему нос. Кажется, малыш тоже ошибся, хотя дети, наверное, распознают родителей все же не по внешности, а по… Запаху? Но братья вылили на себя сегодня литр благоухающей жидкости, поэтому ребёнку без зазрения совести можно повисеть на чужом дяде, как на родном. Впрочем, Крэг тоже является ему отцом — крестным.
— То есть ты не меня искала? — усмехнулся он, подсаживая малыша ещё выше, чтобы за счёт вырванных волос спасти нос.
Я всплеснула руками и, наверное, состроила недовольную рожу на манер американских комедий — моя отвисшая челюсть болталась внизу секунд десять уж точно!
— За последний час я спутала вас три раза! Ну вот какого дьявола надо было одинаково одеваться…
— Я же здесь за шута, разве нет?
Тут мне надо было гордо развернуться и уйти. За шута была я, но не тут, а через океан, в доме собственных родителей. Они сказали, что из-за меня не могут теперь нормально общаться со знакомыми. Зря я опубликовала книгу на языке оригинала. Ограничилась бы переводом, отредактированным Крэгом, меня бы тогда все только поддерживали, как делают Макдевитты.
Ну почему же в России до сих пор главенствует правило не вынесения сора из избы? И как человеческие отношения могут приравниваться к сору?
В общем, так я оказалась бездомной: возвращаться мне было некуда, в Финляндии мы тоже жили в чужом доме и даже в Портленде поселились в гостинице. Знакомство с родителями Крэга прошло на почти что нейтральной территории: они владели небольшой пивоварней с таверной в деревенском стиле. Мы заняли столик первыми, чтобы не чувствовать себя звездами, идущими по красной дорожке под вспышками фотографов.
Говорить нам оказалось совершенно не о чем: они знали о нашем настоящем из видео, а о прошлом — из моей книги. На будущее строить планов мы не могли, чтобы не смешить Бога и маленьких божков. Поэтому просто улыбались и если даже не наслаждались компанией друг друга, то едой — уж точно. И пивом.
Крэг сунул мне под нос меню, напомнив, что в этом деле он мне советчик. Отец наградил сына долгим взглядом и спросил, смогу ли я выпить крепкое пиво? Я кивнула, хотя и не поняла вопроса. Впрочем, я могла и поторопиться с ответом, потому что уже год почти не пила. Не с кем было. А до стадии «один на один со стаканом» я, к счастью, еще не дошла.
— В этом месяце мы варим зеленый лес. Странное название для пива, да? Если только ко дню Святого Патрика привязываться, — говорил отец Крэга тихо. — Но это просто… Просто Орегон со всей своей зеленью. Оно темное и крепкое, как ель. Как новогодняя… Это запах чуда…
Я снова кивнула, уже сознательно, надеясь, что правильно поняла слова этого мужчины с седой волной на краснощекой голове, не имеющего почти ничего общего с сыновьями. Они были копией матери: финская кровь одержала здесь полную победу. Скоро я уже держала стакан на весу, повторяя за пивоваром не американское «чирс», а ирландское «слайнте», но выпила даже не по-русски: всего несколько глоточков.
— Знаешь, — говорил хозяин через полчаса уже чуть хмельной, поменявшись стульями с абсолютно трезвым сыном, чтобы опереться о круглую спинку моего стула. — Все хранят на прикроватной тумбочке Библию, а я — сборник дневников пилигримов, которые пешком… Когда я говорю пешком, это значит на своих двух ногах и почти всегда босиком, чтобы спасти ботинки, пересекли страну, чтобы поселиться в Орегоне. Все эти повозки — хрень полная. Ты попроси Крэга сводить тебя в городской музей — там стоят их настоящие повозки — сесть в них невозможно, только скарб сложить. Может, маленького ребёнка посадить. Вот когда мне кажется, что все рушится и у меня больше нет сил бороться с этим миром, я открываю сборник и читаю про один день своих предков. Потом закрываю книгу и понимаю, что я просто слишком себя люблю… И как бы моим предкам было б за меня стыдно, прочти они мои мысли…
— Кевин!
Нет, его рука не переместилась со спинки стула на мою — абсолютно прямую спину. Я снова поняла, что он имел в виду, только до конца не осознала, какое на самом деле произвела на него моя исповедь.
