Я закрыла глаза, зажмурилась, чтобы сдержать подступающие слезы, и шагнула в сторону, да не в ту… не к берегу, а в озеро. Нога сорвалась со скользких досок. Березов бросился ко мне, но поймать не успел. Я с головой ушла под воду, но быстро вынырнула и попыталась подняться, но нога потеряла шлепку и завязла в иле, а другая скользила по нему, и я не поднялась, пока Березов не схватил меня под мышки и не втащил на пристань — всю мокрую, грязную, с прилипшим к лицу камышом.
— А!!!
Это я попыталась оттолкнуть его и подняться самостоятельно. Куда там… Я упала обратно на мокрые деревяшки.
— Нога?
Мы схватились за нее одновременно, и я снова закричала. Теперь в голос. На все озеро и на сто километров окрест.
— Спокойно! — рявкнул Березов. — Не дергай ногу. Так больно?
Мне было больно и так и сяк и всяк.
— Попытайся встать на ногу!
Он потянул меня наверх, а я его вниз — боль оказалась адской.
— Сиди!
Он снова ощупывал ногу. Здесь болит? Там болит? Везде болит…
— Яна, я отнесу тебя в дом. Здесь ничерта не видно.
— Думаешь, я ее сломала?
— Я ничего не думаю, потому что ничерта не вижу…
— Я не хочу в дом. Я не хочу будить родителей…
— Яна, черт тебя дери! Ты вся мокрая! У тебя черти что с ногой… Яна! Что за детский сад! Может, надо ехать к врачу… Яна…
— Отнеси меня в машину. Там есть аптечка. Дома нет ничего…
Я ухватилась за подставленную шею, и Слава поднял меня в воздух. Почти побежал по камням. Даже пришлось его останавливать. Не хватало еще нам загреметь где-нибудь вместе. Да и каждый его рывок болью отдавался и в ноге, и в голове. Стелла, соскочившая с веранды, вздумала тявкать, но получила нагоняй и поплелась следом за угол дома уже молча.
Слава уложил меня на заднее сиденье машины, вытащил из багажника аптечку и залил ногу обезболивающим.
— Кажется, просто ушиб. Но можем поехать к врачу. На всякий пожарный.
Он снова стоял передо мной на коленях. Вернее, перед своей машиной, держа мою ногу на уровне груди. Она пульсировала болью, а мне хотелось верить, что я слышу биение его сердца.
— Отпустило хоть чуть-чуть?
— Не знаю… Больно…
— Я отнесу тебя в дом и затяну ногу бинтом.
— Не надо. Мать психовать начнет.
— И что? Ты мокрая вся…
— Зайди в дом. В сушильной машине есть какие-то мои вещи, принеси их. Нам все равно ждать Мишку полночи…
— Где здесь полночи кататься?
— Слав, у него твои гены… Он давно заглушил мотор, и я очень надеюсь, что вернутся они не скоро…
Он отпустил мою ногу и направился к дому. Собака сначала метнулась следом, а потом вернулась к моей ноге, чтобы всю ее облизать. Заморозка подействовала, я уже ничего не чувствовала. Даже выше коленок, когда Слава принялся осторожно стягивать с меня мокрую одежду. Минуты страха закончились. Я снова злилась. И я хотела, чтобы ему было плохо при виде моего обнаженного тела, которое я больше ему не предложу. Сколько бы он ни просил.
— Можешь сесть?
Да, и одеться тоже. Он вернулся с курткой. Своей, которую накинул на мою сухую футболку, надетую на голое тело, без лифчика. Затем замотал ногу, с трудом натянул поверх бинта носок и сунул ее в тапок — свой. Мой бы не налез.
— Я все-таки пойду на пристань, — бросил Березов и отвернулся. — Хочешь со мной? Или полежишь здесь?
Это ты с надеждой добавил? Не дождешься.
— Неси меня на пристань. Я не хочу пропустить их возвращение.
Я нарочно прижималась к его груди… Или не специально, просто искала противовес ставшей стопудовой ноге. Березов умудрился сесть на доски, оставив меня у себя на коленях. Я попыталась отстраниться и не смогла. Он прижался немного шершавой щекой к моей холодной и прошептал слова песенки Никитиных, малось переставив местами строчки:
— На пирсе намалевано, не приставать, не чалиться, и к нам, как к этой пристани, пускай не пристают…
Я привалилась головой к его плечу, чувствуя неимоверную тягу закрыть глаза и уснуть.
Глава 7 "Лучшее лекарство — шампанское"
— Что у тебя с ногой? — спросил Миша, спрыгнув на пристань.
А должен был сказать только «Спасибо за поздравления!» Они поставили нас в полную известность о своем решении соединиться узами брака еще стоя на катере.
— Оступилась в темноте. Ничего страшного.
Я держала ногу на весу, опираясь рукой о высокий столбик причала, торчащий в стороне от того, на который Слава закреплял канат. Жених с невестой вернулись слишком рано, лишив нас возможности разругаться окончательно, хотя и так в стороны летел и пух, и прах… наших семейных отношений.
Для меня не стало откровением, что Костя отговаривал Березова от женитьбы на мне. На его месте я, наверное, сделала бы то же самое: в глазах нормального человека мы не подходили друг другу абсолютно. Нормальные люди не могли поверить в нашу любовь, потому что любовь была ненормальной, она была бешеной, и она была… Так какого черта четверть века этот козел Костик подкалывал приятеля по поводу прорезающихся рогов. И какого хрена лысого Березов не заткнул своего дружка раз и навсегда. Разве я давала повод хоть одному их них так думать: разве я хоть раз позволила себе флирт? Не говоря уже про то, чтобы сделать это на глазах у одного из них? Нет… Так что же? Зависть? Ну, допускаю ее наличие со стороны Кости, но что тогда творилось в голове Березова все это время?
«Ну что, приятель, не хочешь приехать, чтобы убедиться, что я был прав?» — это он сказал Березову по телефону или не это? И как расценить подобный поступок: как подставу? Или они всего лишь воспользовались ситуацией в своих целях? Да какая разница… Мне плевать на посторонних людей, но я не могу поверить в то, что Березов не поставил под сомнения Костины слова.
— Купил букет, потому что не верил…
Нет, ты купил букет именно потому, что поверил. И не просто в измену в постели, а в измену в душе. Только ты не хотел быть брошенным… Ты хотел первым повернуться спиной. Повернулся и что? Доволен? Нет, стало вдруг скучно одному… Просто без меня ему скучно. И ничего большего.
— Ты ни на минуту не раскаялся, ты ни на минуту не поверил мне…
Да какая минута! Даже на долю секунды не поверил в то, что я сказала тебе про Артема правду. За что ты меня так унизил?
— Думал колечком все решить? Мне не семнадцать…
И в семнадцать мне был нужен ты, а не то, что ты мог мне подарить. А сейчас, в сорок, я начала сомневаться, что ты мне нужен… вот такой…
Но я не сказала тебе и половины того, что подумала. Все еще надеясь, что ты не отупел настолько, чтобы совсем перестать соображать.
— Что ты хочешь? Чтобы я перестал общаться с Костей? Закрыл с ними бизнес? Что ты хочешь?
В тот момент мы уже заметили вдали огни возвращающегося катера. И этим дурацким вопросом Березов хотел поставить в разговоре точку. Но точки здесь не могло быть. И мне плевать на его друзей, мне плевать на эту гребаную почту и иже с ними — мне нет дела до мнения о себе посторонних людей. Березов поверил им, потому что хотел поверить. И тут руби концы, не руби, наш корабль никуда больше не поплывет… с такой пробоиной.
— Ничего не хочу.
Я уже давно не сидела у него на коленях. Я стояла у столба. Позорного. К которому меня крепко-накрепко привязали чужие слова, мхом проросшие в мозгах моего мужа.
— Хочу шампанского. Я поставила его в холодильник. И только посмей испортить моему сыну такую ночь. Только посмей!
Я нарочно сказала «моему» — мне не хотелось иметь в тот момент с Березовым ничего общего. Даже сына.
Он не поправил меня. И я мысленно поблагодарила его. Вот от всей души! Захотелось собрать манатки, запихнуть что поместится в рюкзак и свалить на край света. Единственное, что останавливало меня, так это разговоры за спиной. Я боялась причинить боль тем, кто за меня действительно переживает. Их мало, но они есть. И все эти люди сейчас рядом со мной на маленьком клочке финской земли. И я вдруг, как никогда раньше, почувствовала перед ними ответственность. Мне надо будет расхлебать свою парашу тихо. Очень тихо.
— Давайте пить шампанское, — сказала я по-английски. — Это лучшее лекарство.
— Лучшее лекарство — это молитва.
Я даже почувствовала, как у меня скрипнула шея, когда я повернула голову к Эйлин. Она не красовалась кольцом. Наоборот держала руку за спиной, будто стеснялась нас. Но только не надо лечить стеснительность Богом!
— Нам так монашки в школе говорили, когда мы просили у них таблетки от головной боли. У нас так и в больнице говорят.
Наверное, она пыталась пошутить, и я улыбнулась.
— Мне в больницу не нужно. Я лучше за стол.
И я лучше зацеплюсь за руку сына, чем… Не тут-то было — Березов схватил меня за талию раньше, чем я подвинула больную ногу на первый сантиметр. Не буду же я при сыне слезать с его рук!
— Что у вас стряслось?
Только матери сейчас не хватало! Хотя чего я ждала? Разве бабушка пойдет спать, пока внучок не вернется целым и невредимым…
— Ничего плохого. Только хорошее. Папа спит?
Мать вышла на веранду одна. Не в халате. В той же самой одежде, в которой была вечером.
— Нет, — отрезала она, глядя в упор на мою ногу.
— Тогда зови его сюда! И, Слав, опусти меня уже в кресло.
— Мам, я принесу с кухни стул…
Такая забота дорогого стоит… Уж с Березовым мне придется заплатить по всем счетам, не только за электричество, которым я сейчас могла долбануть всех.
— Сначала шампанское.
— Что празднуем? — мать уже вернулась на веранду с отцом.
— Мам, подожди…
Я уже сидела в кресле, и Миша бережно подставлял стул мне под ногу. Березов принес бокалы. Мишка сбегал за шампанским.
— Отдай отцу, пусть он откроет.
— Так что празднуем? — не унималась бабушка, уже поставившая на уличный стол мои светящиеся вазочки.
Мы все сели за стол.
— Миша, ну давай, не тяни… — повернулась я к сыну. — По-русски только. Эйлин уже в курсе, — последнюю фразу я добавила по-английски и подмигнула пунцовой невесте.
Миша с горем пополам сообщил бабе с дедом о предстоящей свадьбе. Хорошо, что мои родители сидели. Наверное, Катерина Львовна в душе надеялась, что у внука с ирландкой все несерьезно.
— Слава, чего ты ждешь?
Видимо, команды от меня. Пробка выстрелила, и он залил пеной половину стола, но все же нам досталось по паре глотков. Впрочем, у нас у всех и без пузырьков кружилась голова. Звон бокалов, крики «горько»… Да, я действительно это выкрикнула громче всех. И мне хотелось, чтобы Березов понял, как мне сейчас горько… Из-за него и радостно за сына.
Эйлин хотелось провалиться на месте, и я совсем не могла понять, почему она нас так стесняется. Что плохого в поцелуе на людях? Почти родных людях.
— Яна, что с ногой? — наклонилась ко мне мать, якобы собирая со стола пустые бокалы.
— Катя, с ней все нормально, — почти рявкнул Березов, у которого уши, похоже, превратились в локаторы. — Будет плохо, отвезу ее в больницу.
Мать выпрямилась и молча удалилась. Березов сделал шаг к моему креслу.
— Спать? Или еще посидишь?
И сам сел рядом. Все время он простоял за креслом моего отца, напротив меня через стол.
— Зависит, когда ты сам пойдешь спать. Я без тебя теперь и шагу не могу ступить.
Ему не понравился мой тон, но я млела от лицезрения тени, которая скользнула по его лицу.
— Яна, — он наклонился ко мне. — Три дня мы это не обсуждаем, поняла?
Я кивнула.
— Мам, мы завтра никуда не едем? — высунулся на веранду Мишка. — Можно спать?
— Спать всегда можно. Но вы куда-нибудь все равно поедете. Мне сиделки не нужны.
— Так папа без тебя никуда не поедет.
Миша перехватил взгляд отца, и я тоже его поймала — хмурый.
— Поедет. Я справлюсь сама…
— Ничего ты не справишься, — бросил Березов зло. — Миша возьмет деда с бабкой и поедет сам. Они тоже нигде здесь не были.
— Договорились, — бросил сын и исчез, забыв пожелать нам доброй ночи.
Точно чувствовал, что она у родителей доброй быть не может.
— Давай я дам тебе нормальное обезболивающее?
— Виски?
— Яна, можно без шуток? Хоть один раз. Я ведь вижу, что тебе больно.
— Очень. Только мне не помогут ни виски, ни таблетка.
— Яна, мы же договорились. Не начинай сейчас, — он поднялся из кресла. — Пойду гляну, угомонились наверху или нет…
Собака навострила уши, но я приказала ей лежать под столом. Березов вернулся с двумя стопками виски. Интересно, он вообще поднимался наверх или нет?
— За тебя, — он вложил мне в руку стаканчик с горячительной жидкостью. — Чтобы ты крепко стояла на ногах и не падала.
— За нас мы уже не пьем?
Я не могла молчать. Не могла три дня делать вид, что ничего не произошло.
Березов тяжело выдохнул, раздув щеки, точно при флюсе.
— Яна, Яна… Как бы мне хотелось отмотать время назад…
— На сколько? На двадцать пять лет назад? Чтобы послушаться Костиного совета…
— Яна, — он рычал. — Прекрати. Мне больно. Очень больно. Все люди оступаются. Некоторые ломают себе ноги и им приходится заново учиться ходить. Я бы очень хотел научиться идти с тобой в ногу.
— Зачем, если ты мне не доверяешь? Зачем, если ты мне не веришь? Зачем все это нужно?
Я шептала, украдкой поглядывая на дверь. Нет, нас не подслушивают. Да даже если бы хотели, мы слишком тихо говорим. Слова лишь мешают понимать друг друга. Зорко одно лишь сердце. Так ведь, мудрый Лис? А все люди одинаковы…
— Яна, я хочу тебе поверить. Очень. Но как это сделать? Подскажи.
— Никак. Вера либо есть, либо ее нет. Будет обманут тот, кто хочет быть обманутым.
— Яна, я люблю тебя. Разве этого мало?
— Выходит, что мало.
— И как нам быть?
— Пойти сейчас спать. Завтра отправить детей в замок или в музей. Приготовить ужин, поддержать вечерний разговор, снова лечь спать, снова проснуться… Это очень сложно, но у нас нет выбора. Мы все еще живы.
Березов толкнул своим стаканчиком мой и снова тяжело выдохнул.
— Я впервые хочу, чтобы ты напилась. И я мог бы сказать себе — она пьяная и не понимает, что несет. Проспится и снова станет моей Янкой.
Я поставила стакан на стол нетронутым.
— А я впервые не хочу пить, — и даже причмокнула. — Вот ведь незадача.
Березов резко поднялся и, подойдя к перилам, выплеснул виски на кусты.
— Все равно пошли спать.
Он хлопнул пустыми стаканами по столу и протянул ко мне руки. Я оторвала позвоночник от плетеной спинки кресла и тут же оказалась у Славки на руках. В этих руках была сила. Я никогда не боялась, что он меня уронит, и хваталась за его шею лишь потому, что так было удобнее его поцеловать. Но сейчас я держалась за него для того, чтобы не упасть. И всю дорогу поджимала зудящую ногу, чтобы не удариться ей об углы, хотя Березов нес меня очень бережно. Просто в голове не было прежнего спокойствия.
Он помог мне умыться, и мы вдвоем над одной раковиной почистили зубы. Вдвоем. Мы все еще были вдвоем, но уже далеко не единым целым. И кровать, которая когда-то казалась большой, сейчас стала ужасно узкой. Я вытянула ногу, и Березов подложил под нее пару скрученных полотенец.
— Будет болеть, буди. Я перебинтую или… — он снова тяжело вздохнул. — Я все же надеюсь, что это не трещина.
— Слава, все будет хорошо. Это всего лишь нога.
Я попыталась отвернуться, но не смогла.
