— Надо было больше с ними общаться в свое время. Мой английский от финнов. Миша, ну иди уже к Эйлин. Не оставляй ее одну с глухонемыми!
Не то чтобы я так уж сильно переживала за ирландку. Мне просто хотелось закрыть глаза и полежать в тишине. Помечтать, что все неприятности позади. Я надеялась, что прихлопнула хотя бы самых крупных Березовских тараканов — той самой ногой, которая снова начинала ныть.
— Ян, намазать ногу?
Нет, тишина и покой мне только снятся! Я улыбнулась, и Слава тоже — интересно, мы подумали с ним об одном и том же? О том, что было тут во время чужой культурной программы.
— Яна, давай все-таки спустишься за стол, а то некрасиво как-то получается.
Я кивнула и позволила засунуть перебинтованную ногу в сапожок.
— Только не на руках! — я выставила вперед руки. — Я уж каким-нибудь макаром доковыляю до низа.
За столом был шведский стол — всего понемногу: баранина, рыба, картофельные лепешки, но никого ничто не смущало. Даже чуть-чуть поговорили, и я малость поработала синхронным переводчиком. Обсуждали музей музыкальных инструментов, а главным образом то, как это прекрасно, когда у человека есть страсть к чему-то, хоть тому же собиранию и ремонтированию механических пианин, патефонов и прочей музыкальной техники начала прошлого столетия. Страсть, помноженная на деньги, дает некоторым смысл к существованию. И еще дарит посторонним людям бесценные минуты соприкосновения с прекрасным. Я рада была говорить о музее, потому что очень боялась разговоров о Боге.
Эйлин, к моему большому удивлению, сама ничего не сказала про музей старообрядцев, которые после революции по льду и снегу на санях везли к соседям свои монастырские ценности и самих себя. Привезли и до сих пор счастливо живут на финской земле. Вполне возможно, что католичку просто не впечатлили старинные православные иконы, да и Бог с ними, с иконами, крестами и прочими разделителями народов. Нам нужно объединяться для нахождения семейной гармонии.
И вот, когда я перекочевала на диван, Эйлин вдруг подсела ко мне и выдала, что Майкл рассказал ей, что его мама тоже вяжет. Тоже? Отлично, что-то в нас есть общего. Березов принес мою корзинку, и мы отыскали в ней тонкий ирис для ирландского кружева, которому Эйлин принялась меня обучать, убеждая, что в нем нет ничего сложного и в интернете полно видео-уроков, да и она сама сможет подсказать мне что-то через Фейстайм.
Господи, ирландские фейри, похоже, тоже сошли с ума — со мной решили завязать на расстоянии тесные семейные отношения. Приплыли…
— Яна, тебе это нравится? — спросил Слава, когда я допоздна просидела с крючком над кружевной лошадкой.
Я подняла глаза от вязания:
— Я не привыкла бросать начатое на полпути.
Наши глаза встретились: я не знала, о чем он сейчас думал, но надеялась, что о нашем примирении, которое могло все еще оказаться перемирием. Нет, я не остановлюсь на полпути, я все-таки не просто склею, а отшлифую чашку нашего с ним брака.
Слава снова помог мне умыться, но одевать меня в пижаму отказался.
— Я хочу чувствовать тебя во сне. Я безумно соскучился по твоему телу. Безумно…
Я прижалась к его груди и сомкнула пальцы на ее белых завитках, не позволяя мужу стащить с себя халат. Дверь закрыта, но в спальне собака — для меня это как ребенок, спящий под боком.
— Слав, тут некоторые решили, что ко мне можно заходить без стука, — прошептала я, не поднимая головы. — Наверное, уверены, что у родителей уже давно ничего такого быть не может…
— Вот именно, Янусь, — Я почувствовала на волосах знакомый поцелуй. — Ничего такого у нас давно не было. Надо наверстывать упущенное, а то я боюсь не успеть запрыгнуть в последний вагон.
— Трамвая? — я тихо хихикнула. — Когда ты в последний или в первый раз пользовался общественным транспортом?
— Я ездил на поезде…
— Когда?
— Давно… Яна, ты не сумеешь заговорить мне зубы. Я все равно тебя раздену…
И я опустила руки — покорно, я давно покорилась ему и не жалею об этом — только иногда вскидываю голову, чтобы щелкнуть кое-кого по носу, чтобы не зазнавался…
— Мам, кто-нибудь будет на завтрак овсянку?
Я еле оторвала от подушки голову и даже не взглянула, какую часть моего тела прикрывает сейчас одеяло. Миша держал руку на ручке настежь распахнутой двери.
— Все будут, — ответил за меня Березов. — И закрой дверь. Немедленно. Мы тебя стучать никогда не учили? Или в Ирландии другие порядки?
Секунда тишины, и Миша, извинившись, закрыл дверь.
— Это твое воспитание, все можно, — рыкнул Слава мне в плечо.
— Все можно — это как раз твое, — огрызнулась я в ответ и расхохоталась.
Тихо. Чтобы ни внизу, ни через холл меня не услышали.
Мы все чинно позавтракали овсянкой с ирландским заспиртованным медом, и я решила всеми правдами и неправдами выставить молодую хозяйку с моей кухни.
— Мама, ты не можешь ехать с нами в замок, — взвился Мишка. — И в Ирландии в каждой деревне свой замок. Мы хотим побыть с тобой!
— Вечером вы побудите со мной, а сейчас покажи Эйлин финский замок. И привези мне вашу фотографию в костюмах, как есть у нас с папой, понял? Папа проследит…
— Яна, я никуда без тебя не поеду…
Березов что, экспериментальным методом за одну ночь выучил английский? Как он понял, что я говорю сыну?
— Слава, я в порядке, — ответила я все же по-русски. — Этот сапожок просто чудо чудное. Бабушку возьми, а дедушку оставь. Папа не сможет подняться по крутым лестницам.
Если бы Березов не согласился ехать, я бы выпинала его из дома своей костяной ногой! Пусть едем с сыном — иначе потом меня поедом съест. И мы остались с папой одни, вышли на веранду — он с книжкой, я с крючками для ирландского кружева. Говорить мы особо не собирались. Сплетничать о детях я бы точно не стала. Но вдруг он заговорил. Первым!
— Ян, у вас все спокойно?
— Что ты имеешь в виду, пап?
— Все! И Мишу, и его девушку и… ту девочку из детдома.
Я расправила плечи, выкатила грудь, набрала побольше воздуха в легкие и ответила просто:
— Пап, мы об этом не говорим.
— То есть вы окончательно решили не брать ее к себе?
— Пап, мы об этом просто не говорим. И, пожалуйста, не поднимай эту тему. Тем более при Мишке.
Я и боялась, что Березов молчит только потому, что в доме сын, и он не хочет посвящать Мишу в данный вопрос. Наверное, боится, что Мишка станет на мою сторону, ни секунды не колебаясь. Но, когда все разъедутся, и мы действительно останемся с ним наедине, Слава спросит — не передумала ли я? Обязательно спросит. И я безумно боюсь его реакции на мое твердое «нет». Он же не думал купить мое «да» бриллиантиками? Он же не такого плохого обо мне мнения. Я надеюсь…
Вечером беседа получилась более оживленной. Эйлин, как и на фотографии, подносила к столу всякие блюда, будто у нее единственной в этой семье были здоровые ноги. Без косметики, вся такая яркая с веснушками, она действительно будто сошла с какой-нибудь пасторали — пастушка-служанка в средневековом наряде. Мишке вот костюм бара не шел, особенно берет!
— Эйлин, хватит бегать. Пожалуйста, сядь со всеми за стол. У нас есть художник. Его фамилия Репин. Наш, хотя финны считают его своим, и если вы зайдете в художественный музей перед отлетом из Хельсинки, который рядом с вокзалом, то первой картиной вы увидите его полотно. То, которое он лично, наверное, подарил финскому правительству, когда финские делегаты явились к нему на дачу, которая после революции оказалась на время финской территорией, с предложением финского гражданства.
— Мам, без политики…
— Я вообще-то про историю, которую все, кроме Эйлин, знают. Так у него в столовой стоял круглый стол, и на нем в центре был установлен такой типа штурвал, чтобы каждый мог прокрутить к себе стол и взять нужное блюдо. У него в доме было самообслуживание. От самого входа до стола. Сам разделся, сам вымыл руки, сам положил себе еду. Если кто-то вдруг решал за кем-то поухаживать, тут же с позором отправлялся на крохотный балкончик и рассказывал в наказание смешную историю.
— Я знаю много смешных историй, — вспыхнула бедняжка.
— Я уверена, что знаешь. Просто не надо нас обхаживать. Кроме меня, тут все здоровы.
Хотелось добавить — физически. Но я промолчала. С психическим здоровьем у нас в семье напряженка. Но пока было затишье. Березов ничего не говорил. Даже не шутил. Впрочем, я знала причину. Завтрашний совместный завтрак станет последним.
Сейчас, лежа в кровати, мы оба вслушивались в скрип половиц. Нам хотелось насладиться присутствием в доме сына, а вовсе не следить за тем, в какой комнате он в действительности ночует. Глупые, к чему шифроваться… Мы ведь тоже когда-то были молодыми…
Слава молча обнял меня и ткнулся носом между моих лопаток. Я накрыла ладонью скрещенные у меня под грудью пальцы и ничего не сказала. Слова только мешают понимать друг друга. Так ведь ты сказал, Лис? Люди просто забыли, что иногда нужно слушать сердце. Потому что если его долго не слушать, оно может и вовсе замолчать.
Как бы поскорее заснуть, чтобы не слышать больше раздающихся за спиной тяжелых вздохов? У меня тоже щемит сердце. Я тоже через день и через да так и буду прислушиваться к отсутствующим в доме шорохам. И дети обязательно что-то забудут, и я стану перекладывать эту вещь с места на место, чтобы не потерять и потом вернуть законному хозяину. Это я буду так себя обманывать, а на самом-то деле буду искать следы Мишкиных рук — пусть даже на вещи Эйлин, его запах, его… его самого.
Я ведь собственноручно отправила его на зеленый остров. Так отчего же мне сейчас так плохо? Оттого ли, что я одновременно потеряла двух своих мужчин. Один за двумя стенками, другой в двух миллиметрах от меня, но оба жутко далеки и по обоим я уже скучаю. И если одного не хочу возвращать домой, потому что это его выбор, то второго вернуть необходимо, потому что это его дурь.
— Слава, спи, пожалуйста.
Я попросила тихо и без вызова, но он почему-то молча разомкнул пальцы и повернулся ко мне спиной. Хорошо еще не отодвинулся. Да что же это такое…
Я повернулась следом и обняла его сама. Слава замер. На мгновение. Наверное, хотел что-то сказать или обнять или еще что-то, но не сделал ничего. Так мы и лежали молча. Правда уже в тишине. Он перестал тяжело вздыхать. Успокоился? Вряд ли. Просто хотел сделать вид, что уснул. Ведь именно об этом я его попросила.
Глава 10 "Ну пожалуйста..."
Утро выдалось до безумия нервным. И за общим напряжением я перестала даже чувствовать больную ногу. Мишка попросил научить Эйлин печь тонкие блины. Бабушка, не выдержав суеты и чада, ушла с кухни. Мужики уселись в гостиной и создавали вид — вернее сказать, шум — деловой беседы.
Мне приставили к плите стул, и я то садилась, то вставала, но вскоре поняла, что мне легче просто опираться на спинку. Мать на веранде, наверное, продолжала ворчать, что я идиотка и не жалею себя, что вот, блин, приспичило, и у Мишки вообще нет совести. Про Эйлин она ничего не сказала. Наверное, для несчастной блинной ученицы она припасла слова нецензурные.
— Мой муж любит блины со сметаной и вареньем, — сказала я, с упоением глядя на высокую горку свежеиспеченных блинов. — Майкл просто со сметаной. Но сегодня мы сделаем блины с копченым лососем, потому что у нас его слишком много.
Потом немного поговорили про рыбалку и выяснили, что папа Эйлин терпеть не может рыбачить, а у деда даже имелась специальная рыбацкая лодочка, которую до сих пор строят по древним кельтским схемам. Мать Эйлин к слову не пришлась, и я смирилась с тем, что придется самой составлять о ней мнение прямо на свадьбе. На свадьбе… У меня заныла не только нога, но и все тело, и я попросила Эйлин помочь мне передвинуть стул поближе к столу, чтобы я сидя занялась начинкой и закручиванием блинов в трубочки.
Все ели молча. Даже забыли поблагодарить хозяек. Бабушка два раза вскакивала к чайнику, который еще повторно не закипел. Ребята собирались уехать сразу после обеда, чтобы успеть к вечернему поезду. В Хельсинки у них есть полтора дня. Что они будут там делать, меня не интересовало и я не спрашивала. Они подарили нам пять дней — и на том спасибо. И перед разлукой лишним днем все равно не надышишься. Тем более в феврале мы точно увидимся. Еще и при очень радостных обстоятельствах.
Возможно, именно поэтому мы простились довольно сухо. И даже после исчезновения за елками габаритных огней Фольксвагена, мои глаза остались сухими — я отпускала Мишу со спокойным сердцем. Все тревоги оставались у меня за спиной. Слава молчал и шурудил кроссовкой гравий. Его надо было чем-то занять, и я обернулась к нему.
— Слава, я хочу в сауну.
Он качнул головой. Мы так и не включили ее — Эйлин отнекивалась. Наверное, стеснялась идти с Мишей, а со мной и подавно. Я не стеснялась ничего. Даже того, что до ужина еще было очень далеко.
Муж покорно отправился исполнять мою просьбу, а я прошла на кухню, чтобы попросить маму оставить в покое посуду — для этого существуют посудомоечные машины, и у нас она новая, между прочим.
— Вы когда поедете домой?
Мать знала, что я купила для себя билет только в один конец. А как иначе я могла поступить — я никогда раньше не отправляла мужа на машине одного. Хотя в момент покупки я долго сомневалась взять ли билет туда-обратно.
— Вас на поезд отвезем и поедем дальше.
Так что уезжали мы завтра, и я еще раз проверила все счета и попросила мужа отконвоировать меня к соседу. Надо было попрощаться — завтра он будет на работе — и попросить звонить нам, если они вдруг заметят в доме какие-нибудь проблемы.
— Когда теперь приедете? — спросил Томми.
Я стрельнула глазами в сторону Славы и сказала:
— Как всегда, на Новый год. В Рождество Слава, скорее всего, еще будет работать.
К дому мы возвращались медленно и не только из-за моей больной ноги. Мне мерещились голоса детей, и только сейчас глаза начало пощипывать. Откроешь дверь — и никого. Поэтому я поспешила в сауну — там Мишка в этот свой приезд не побывал.
— С тобой посидеть?
Я мотнула головой и отказалась. Мне вдруг захотелось одиночества. А через секунду, когда Слава еще не закрыл дверь, я крикнула:
— Нет, останься… — И, кажется, покраснела не от жары. И точно оправдываясь, добавила: — Вдруг я не сумею слезть с полки?
Слава вышел, чтобы раздеться, и вернулся ко мне абсолютно голым.
— Яна, только не вздумай реветь.
Я снова мотнула головой, точно говорила — не буду. Но я ведь не говорила — я не могла ему такое пообещать. На душе было пусто. Ужасно. Хотя головой я и понимала, что все правильно, что все так и должно быть.
Я вжалась лицом в горячую полку и отвернулась к окошку, чтобы Слава не видел моих мокрых глаз. Но он видел все. Поэтому опустил мне на спину руку и принялся пересчитывать мне позвонки. И гладил так, пока рука не начала скользить от покрывшей тело испарины.
— Скажешь, когда захочешь выходить.
Он откинулся затылком на нагретую стену. Я не поднимала головы от лежанки, я просто знала, что он так сделает. Он всегда принимал в сауне такую позу.
— Яна, хватит жариться. Или ты там спишь?
Он даже тронул меня за плечо, но я не пошевелилась.
