А вот его общественное место вовсе не смущало, как и то, что мы как бы с ним совершенно чужие друг другу люди — он послюнявил палец и принялся стирать с моей щеки шоколад. Это я поняла, когда оттолкнув его руку, увидела на пальце коричневатые разводы.
— В чем дело?
— Да ни в чем?!
Раз он такое сделал, то в его вселенной правила хорошего тона явно не живут. Вместо всяких слов я протянула к нему раскрытую ладошку — и он снова не понял.
— Позолоти ручку, дорогой, и я умоюсь под краном.
Он молча сунул руку в карман и протянул мне пятикроновую монетку. Я не сообразила сразу зажать ее в кулак, и Кузьма сумел забрать выданную монету со словами:
— Она мужская, с медведем, — и протянул мне другую, с птичкой.
С медведем? С козлом тебе надо! Только есть ли у хорватов такая монета?
Хорошо, я своевременно засунула в рот остаток вафельной трубочке, и потому всю дорогу до туалета молчала.
— Даш, а во что ты собралась переодеваться?
А я об этом даже не подумала.
— Стой здесь, я один сбегаю за рюкзаком.
И убежал. Резво. А как иначе — это для него даже не пробежка была в горах. Это у меня тело ноет, точно по нему катком проехались.
— Хай!
Опять эта дура! Я чуть не заорала — вернее не послала ее в ответ. Впрочем, ответный «хай» у меня походил на плевок.
— Передавай привет своему другу…
Нет, дословно по-английски это звучало, как «скажи пока своему другу», чего я делать в ближайшую неделю точно не собираюсь, а хорватка собиралась уезжать — ее «ведро» было припарковано прямо у входа в старый город. Только застрянь мне тут! Вали уже, пока Кузьма не вернулся. Но откуда-то вновь взялась куча машин, и хорватка долго не могла выехать задом на дорогу. Я даже подпрыгнула, радостно маша ей рукой, когда она все же поехала, да еще и в противоположную сторону от той, откуда должен был прибежать с вещами Кузьма.
Никакого привета я ему, конечно, не передала, молча забрала вещи и, всучив довольной консьержке «пытычку», посмотрелась в зеркало — встреча с «красным крестом» закончилась помидорной рожей, ну да и … скатертью дорожка ей и зелёный свет. Теперь хоть не надо будет оглядываться по сторонам, боясь наткнуться на красную футболку.
— Пойдем в музей? — спросил Кузьма, когда мы встретились с ним на свободе. Футболка у него тоже была красная. — Он включен в наш входной билет, — добавил он зачем-то. — Вот эта башня.
Та самая, которая стояла напротив поля, где дожидалась нас машина. По меньшей мере ещё час у нас оплачен — не терять же его. Но вот крепость, пусть ее и отреставрировали и еще кое-где даже держали в лесах, не стоила того, чтобы мы на нее поднимались. Пушки как-то не особо интересуют девочек. И мальчиков тоже, когда раскалены похлеще чугунной сковороды. Я тоже нагрелась не меньше орудий обороны — от солнца и воспоминаний, как мы покоряли стену, сейчас кажущуюся на фоне гор совершенно непреступной.
— Хочешь в сторожке посидим?
Сторожка? Каменную будку, наверное, все же стоило обозвать караульней — где бедный солдат мог хоть на время укрыться от нестерпимой жары.
— Может, все же пойдем?
— Здесь прохладно…
Кузьма сунулся в будку и уселся прямо на пол, предлагая мне сделать тоже самое. Ага, согнуть негнущиеся ноги.
— Ну не на пол же! — поймал он меня за талию и усадил к себе на колени.
Лицом к лицу лицо виделось прекрасно. Красное с блестящими, точно в лихорадке, глазами. Я боялась пошевелиться и сидела на его коленке, точно курица на насесте, боясь свалиться. Хотя падать было некуда — его ноги упирались в стену крохотной будки, а руки держали меня в тисках, так что я и пошевелиться не могла… и не хотела.
— Тебе понравилось?
Сколько там в человеке литров крови? И все они сейчас шибанули мне в голову.
— У меня все болит… — проговорила я, не зная, о чем именно он меня спрашивает.
— Я не про бег…
Я так и думала… И не знала, что ответить, да и отвечать через секунду стало нечем. Он сжал мне губы еще сильнее чем талию, а я с таким же неистовством стиснула зубы, и Кузьме хватило пары попыток, чтобы сдаться и использовать язык по назначению — для того, чтобы говорить:
— Даш, ну в чем дело? Ты что, стесняешься? Так нас же никто здесь не видит.
Он даже на секунду не предположил, что я могу просто не хотеть с ним целоваться… Да и как предположить такое, если я сама вцепилась ему в шею. А у меня просто закружилась голова, я просто не хотела разбить голову о камни…
— Вот так-то лучше…
Сколько градусов за стенами будки — явно меньше, чем внутри. Температура тела давно уже перевалила сорокоградусную отметку, у обоих… Мои пальцы соскальзывали по влажной шее на спину, и я чувствовала, как под моими ладонями дрожат Кузины лопатки, как и то, что его руки под моей футболкой ловять вместо груди горячие капли, стекающие по подмышкам. Но я не хотела об этом думать, как и о том, что ответить влажными губами на его совершенно дурацкую фразу:
— Я тоже считаю лифчик ненужной частью дамского туалета…
А я-то всего-навсего забыла сунуть в рюкзак чистый, но привычные чашечки сейчас явно были бы малы, как стала мала и ладонь Кузьмы, на вид, казалось бы, такая большая… Он хотел поменять руки — а вдруг другая ладонь окажется больше, ведь глаза-то у человека разного размера, а вот моя верхняя губа стараниями Кузьмы сравнялась по объему с нижней. Я это поняла, пытаясь поймать его нос, когда его губы убежали к подбородку, хотя по нему сейчас не текло никакого мороженого…
— Блин, нас застукали…
Он почти выпихнул меня наружу. От солнца и дрожащих на ресницах слез я не видела ничего и обрадовалась, когда он нашел мою руку. Он так быстро развернул меня, что проехался по спине рюкзаком, наскоро накинутым им на одно плечо.
— Надо было сказать им, что нехорошо подглядывать за взрослыми…
Я уже не обернулась — мне и так хватало краски, разлившейся по всему лицу.
— Впрочем, мы в их возрасте тоже подглядывали…
— Я — никогда, — брякнула я невпопад.
— Не ври…
Мы уже соскочили с последней ступеньки, и он, отпустив мои пальцы, отыскал свободную от ремня шлевку на моих шортах, а я голой кожей почувствовала заклепку на его ремне и поскорее отстранилась.
— Обиделась? — его рука, соскользнув с локтя, вновь отыскала мои пальцы. — Ты не такая, как я. Ты хорошая. Я это помню…
— Что ты помнишь?
Я попыталась высвободиться — не тут-то было, он только сильнее сжал мои пальцы.
— Не убегай…
Я снова была рядом, а его пятерня собрала в гармошку футболку чуть выше моей талии, превратившейся вдруг в осиную, потому как мой бедный живот намертво приклеился к позвоночнику. Кузьма запрокинул голову, и я тоже — хотя он и не предлагал отыскать в небе облако в виде Чебурашки. Но я нашла у парапета двух мальчишек и догадалась, что это они сыграли роль агентов международной полиции нравов.
— Пошли, — он снова взял меня за руку и потащил к выходу, будто непослушного ребенка.
Я не знаю, зачем упиралась — мне просто хотелось сохранить между нами хоть какую-то дистанцию, чтобы мой внутренний градусник не взорвался к чертовой матери от перегрева.
— Здесь еще есть музей, хочешь? Или ты голодная уже? — он больше не сокращал между нами дистанцию, но и не отпускал моей руки. — Вдруг там есть кондиционер…
Но по дороге был наш римский фонтан, и я, наплевав на что кто подумает, сунула под струю ладони и умылась, чувствуя, как прохладная вода аж зашипела, соприкоснувшись с кожей пылающего лба.
— Или лучше в церковь?
И он уже тянул меня туда, не дожидаясь никакого ответа, но нас встретили закрытые двери. Кузьма припал носом к стеклу, смешно его расплющив, но быстро спрятал от меня свой профиль в ладони.
— Ничего интересного.
Я тоже поискала ракурс, с которого было видно, вместо наших прифигевших от жары и не только жары физиономий, убранство собора — чинные ряды скамеек, монохромная светлая плитка на полу и такие же, как в монастыре статуи по обе стороны от накрытого белым кружевом алтаря: одна Иисуса, украшенная букетами, а другая — монаха с ребенком в руках.
— Пошли в музей!
Кузьма снова нашел мою талию и не отпускал, пока мы не вошли в двери музея.
— Хотите экскурсию? — поднялась нам навстречу молодая хорватка, и я чуть не выпалила:
— Нет!
— Да, конечно, хотим, — ответил за нас Кузьма, купив билеты.
Кажется, я напрочь забыла английский, или девушка говорила слишком быстро, или я только и делала, что следила за тем, куда смотрит Кузьма, но он четко смотрел то ей в глаза, то на предметы гордости музея. А мне дела не было до фрагментов средневековых фресок, которые свезли сюда с окрестных земель, где было множество древних церквей. Меня не впечатлили даже огромные серебряные и золотые кубки для причащения. Я только пару раз взглянула в глаза Божьей Матери — уж как-то очень жалостливо Дева Мария глядела на меня с картины, прижимая к груди Младенца. А я прижимала к телу влажную футболку, пытаясь вернуть рукам первородную сухость. Мне хотелось пить — безумно, но девушка все говорила и говорила.
Непонятные квадраты, виденные нами со стены, оказались солевыми разработками. Соль, которая по весу приравнивалась когда-то к золоту, и стала причиной постройки оборонительной стены. Сейчас солевые поля засыпают землёй и разводят на ней прекрасные сады, потому что соль больше не в цене. А вот наше время мы ценим больше всяких там ля-ля и разговоров про святого Блейза, которому посвящена местная церковь, куда попасть можно только по праздникам. И такое бла бла бла из зала в зал…
Наконец я снова вслушалась в ее речь, уставившись на крест, отчего-то хранящийся под стеклом.
— Это главная наша реликвия. Вообще это реликвия мирового значения. Наш священник выносит этот крест во время Пасхи, а сейчас вы можете посмотреть его вблизи. Это настоящий шип из тернового венка, в котором был распят наш Спаситель. Наш Епископ привез его самолично из Святой земли, потому что был среди тех, кто двадцать восьмого августа тысяча пятьсот пятьдесят пятого года вскрыл могилу Христа.
Простой деревянный крест, окованный серебром, а в центре окошечко, в котором действительно что-то такое да виднелось. И когда девушка ушла, оставив нас наконец спокойно побродить по пустому музею без ее назойливого гудения, я припала носом к стеклу — там действительно, под бумажкой, на которой можно было латиницей прочитать слово «корона» был какой-то шип — ладно, допустим, что терновый, а внизу какая-то другая веточка, ниточка и еще непонятно что очень и очень ценное для католиков и не только без всякой там сигнализации и вездесущей бабульки.
— Можно?
Что, можно? — почти что спросила я, почувствовав руки Кузьмы на талии и его горячее дыхание на моей ледяной теперь щеке. Хорошо, что не спросила — он поднял бы меня на смех, потому что всего-навсего хотел сдвинуть меня в сторону, чтобы сфотографировать реликвию. Он хуже инстаграмщиц, постящих ресторанную еду, блин…
— Даш, тебе чего-нибудь здесь нравится?
Это он развернул меня к ювелирному прилавку — здесь только ценников не хватало рядом с выложенными на черную поверхность украшениями. Скорее всего золотыми. Серьги, цепочки, бусы при этом походили на современную бижутерию. Только кольца проплывали, да и то не тонкой чеканкой, а тем — вот ведь идея какая простая — что были нанизаны на свернутую жгутом тканевую салфетку.
— Нет, ничего, — пресекла я на корню возможные разговоры об ювелирке. — Лучше римские монеты пойдем посмотрим.
Хотя нумизматика интересовала меня еще меньше. Меня занимал совсем другой вопрос. Он не давал мне ни свободно дышать, ни трезво соображать — что мы будем делать с Кузьмой дома, где за нами некому подглядывать?
Глава 34 "Фига"
— Даш, тебе не кажется, что мы надули бабульков?
Кузьма смотрел в раскрытый багажник, в котором я пыталась поаккуратней, чтобы не помялись, разложить между рюкзаком и кроссовками несколько синеньких пакетиков с инжиром, сливой, нектаринами, помидорами и… Нет, картошку мы не купили, хотя нам и предлагали. Картошка в готовом виде со вчерашнего ужина ждала нас в холодильнике. Рынок — пару лоточков — примостился в тенечке за каменными городскими стенами, и мы бы прошли мимо, если б нас не позвали: по-хорватски, но мы как-то догадались, что являемся единственными возможными покупателями.
В итоге мы удостоили вниманием всех бабульков — так похожих на тех, что торгуют дарами своих приусадебных участков на станциях метро. Только у одной ничего не купили — она продавала живой базилик в горшочках.
— Ты о чем?
Прищурившись, я подняла глаза на Кузьму — тот копался в кошельке.
— Да у меня кэша не уменьшилось вообще. Мы последней бабульке дали сотню, верно?
Я кивнула, хотя и не помнила, что и кому мы платили. На нас накинулись со всех сторон, но мы не отбивались — учили заодно хорватские числительные.
— Она похоже нам ее просто разменяла…
Я выпрямилась и присела на раскаленное железо кузова — будущий ожог не так страшен, как уже имеющаяся боль в ногах.
— А сколько у тебя там было с утра?
— Я, думаешь, считал?
Нет, я не думаю, что ты считал! Но ты ведь снимал определенную сумму!
— Поверь, бабки себя не обманут. Они на это живут. Радуйся, если не обсчитали…
— Обсчитали? — он даже перебил меня на полуслове. — Даш, это меньше, чем в ресторан сходить, а у нас полный багажник фруктов. С огорода, учти…
— Учту! — я уперлась ладонями в колени, так ужасно зачесались руки. От желания ему врезать! — С какого огорода? Ты видел, что инжир весь мелкий и зеленый еще висит — я специально потрогала, когда мы шли на пляж. И персики точно только-только завязались…
Но он не смутился. Он всегда прав, даже когда не прав.
— Но они пахнут фруктами… И вообще надо помогать людям, которые в этом нуждаются.
И что это он так на меня смотрит? В чем он, интересно, помог мне?
— В следующий раз еще купим. Ведь мы приедем еще раз? С утра, часам к шести… Не пойдем уже на стену, вокруг побегаем…
— Беги! — я даже руку выставила, на манер дедушки Ленина или «Хайль Гитлер”а. — А я на пляж…
Теперь я терла уже икры и, подняв голову, увидела, что Кузьма смотрит на мои пальцы.
— Завтра все пройдет. Ну, может, послезавтра…
— И надо снова сделать, чтобы все заболело? Спасибо!
— Даш, будешь тренироваться, ничего не будет болеть…
— Нам неделя отпуска осталась…
— У тебя на бег вся жизнь осталась. Это, Дашенька, модно сейчас — бегать, — почти издевательским тоном добавил Кузьма.
— И ты бегаешь, потому что во всем должен быть модным?
Он замер — видимо, соображая, как бы заткнуть меня в самом начале…
— Я бегаю, потому что это мне нравится.
А я парирую, что уж!
— А мне не нравится!
Я даже выкрикнула это. Парковка пустая. И это в субботу-то. Где вы все?! Ау!!! Неужели таких дураков, как я, настолько мало в ваших широтах… Ау, дураки!!!
— Понятно, что сейчас тебе не нравится.
Кузьма неожиданно присел подле меня на корточки и принялся массировать мне икры. Именно массировать: поглаживанием это нельзя было назвать даже с натяжкой. Стало еще больнее, и я чуть не пнула его, вырывая ногу…
— Даш, — он поднялся. Повезло еще, что покачнувшись, не рухнул в пыль. — Ну ты же девочка, ты же должна понимать, что так во всем: сначала больно, а потом хорошо.
