— Дубровник является памятником старины мирового значения, именно поэтому за нас в этой войне вступилась Европа. Город сохранился в первозданном виде, потому что его никто и никогда не осаждал и соответственно не разрушал. Здесь не было и до сих пор нет армии. Здесь жили одни торговцы. Они защищали себя от врагов силой денег. Сербы, грубо говоря, расстреляли средневековый город. И когда вы залезете на стены…
После этих слов мне окончательно поплохело, хотя я уже и так лежала головой на Кузькином плече — мне хватило стен Стона…
— … вы увидите красные крыши. Это следы той самой войны. Такие же, как следы от пуль на вот этой стене, — и он погладил выбоины в каменной кладке. — Французы подарили городу черепицу, чтобы залатать дыры, но промахнулись цветом. В том плачевном состоянии, в котором находилась на тот момент страна, нельзя было крутить носом, но сейчас, можно смело сказать, эти крыши стали своеобразным военным монументом.
— Даш, ты еще жива? — шепнул мне на ухо Кузьма, и я кивнула.
Жива, в отличие о тех, о ком начал говорить наш гид, позабыв, что летом в его родном городе тень отсутствует напрочь. Он указал на памятную доску, которая оказалась совсем не радостной памятью, а черной страницей их истории. Хорваты решились после долгих лет замалчивания в открытую заговорить о нацистских лагерях, и эта тема интересовала всех поголовно, кроме меня. Гид говорил хорошо, даже очень — и я бы слушала и слушала его в лекционном зале, а сейчас мои ноги немного могли ходить, но стоять они напрочь отказывались.
— Даш, у него второй тур в двенадцать, — снова шепнул мне на ухо Кузьма, когда мы наконец прошли на площадь с фонтаном и к самому фонтану.
Я подставила руки под струю, чтобы умыться: кран, как в колонке на даче. Кузьма же, пошептавшись с гидом, выпил оставшуюся в бутылке воду, попробовал немного воды из фонтана и наполнил бутылку до краев.
— Он сказал, что это старый, но проверенный акведук.
Я поблагодарила, но пить отказалась, а пока все смотрели на статую собаки, примостившуюся на крыше рядом с фонтаном и гадали про ее породу, я гадала, сколько минут еще вытерплю без туалета и без шляпки, а Кузьму заинтересовал выступ на стене дома: камень в виде лица — кота? Чеширского, если только… Или все же человека с усами и раскрытым ртом. Я уже тоже не могла держать рот закрытым — так было легче дышать. Оказалось, что его использовали местные мальчишки для игры — надо залезть на него и, не упав, стащить с себя футболку.
— Кто-нибудь хочет попробовать?
Зачем хорват это спросил!
— Я!
И я закрыла лицо руками — ну да, мальчики поздно взрослеют, но не настолько же поздно, не до двадцати четырех лет! Кузьме двадцать пять скоро! Да у него и ноги слишком большие, чтобы уместиться на камне. Раз и пришлось спрыгнуть, но Кузьма залез снова — уже под дружный хохот и под такое же дружное одобрение, но результат оказался таким же плачевным. Я даже отвернулась, но через секунду мне по голове постучали. Успокоился, да? И я обернулась и…
Хорошо, я ждала Кузьму, потому не вскрикнула и осталась в сухих трусах. Это было нечто на ходулях — в Питере они хотя бы не подходят к туристам со спины — в образе то ли рыцаря — хламида с капюшоном была сшита из блестящей ткани — то ли звенящего золотом монаха. Я подняла руку и вложила ее в белую перчатку. Кто-нибудь вот так бы поднял меня, а то ходить на полусогнутых надоело.
— Даш, видела?
Ничего я не видела, но раз Кузьма подбежал ко мне без футболки, у него все же получилось выиграть в этом мальчишеском состязании.
— Поздравляю, — буркнула я, чтобы не расстраивать беднягу своим безразличием к его дури. — А где…
Гида уже не было. Кузьма вероятнее всего променял экскурсию на покорение еще одного камня.
— Его в толпе не потерять! — Кузьма ткнул пальцем в переулок. Да, баскетбольная сетка качалась над толпой лилипутов. — Побежали!
— Блин! — мне пришлось заорать. — Я иду-то с трудом…
— Даш, извини, забыл…
Мне б такую короткую память на чужие проблемы!
— Кузь, мне надо в туалет. Я больше не могу.
— Сейчас какое-нибудь кафе найдем, а пока давай попытаемся дошагать до группы.
Мы пошли. Тихим шагом. Навстречу попадалась уйма народа с сэндвичами, завернутыми в бумагу. Нет, нам нужно не окошко, нам нужен нормальный ресторан с местами общего пользования. Но отыскать такой в узком переулке, куда свернула наша группа, не представлялось возможным.
— Понимаете, это извечная проблема богатства и бедности, — вещал гид. — У него есть деньги, богач может взять любую девушку и не заботиться о последствиях. Но последствия будут и вот, — он постучал по заложенной камнями двери и указал на выбитые над ней слова, которые издалека нам не были видны. — Женщинам можно было принести сюда незаконнорожденного ребенка. Это не совсем приют. Детей здесь растили до того возраста, когда они могли начать работать, и тогда их пристраивали куда-нибудь: девочек горничными, кухарками, а мальчиков в основном трубочистами… Хорошая жизнь была у этих детей? Кто знает… Но они были хотя бы живы. Пойдемте дальше…
Дальше я идти уже не могла. И не особо хотела — жители Дубровника оказались настолько предприимчивыми, что когда на фоне одного из домов велись съемки «Игры престолов», жители просили съемочную группу платить им за то, чтобы они во время дубля не открыли бы свои окна. И им платили… Я не была настолько предприимчивой, чтобы напомнить Кузьме про шляпку и про… ресторан. Ну сколько раз надо сказать одно и то же, чтобы он наконец понял, что я уже на пределе?
Группа между тем остановилась перед очередным классическим зданием с портиком и колоннами. Для меня это стало возможностью ухватиться за решетку, а оказалось — это единственный в Дубровнике православный собор. Все круто, только не надо на полчаса лекцию о том, как трудно ужиться вместе православным сербам, католикам-хорватам и мусульманам-боснийцам… С некоторыми невозможно даже десять дней прожить под одной крышей.
— Даш, вон там шум. Там должно быть что-нибудь…
Кузя вспомнил обо мне. Неужели! Хорват обернулся на нас, но ничего не сказал — даже «идите с богом, горемычные», но я успела, кажется, помолиться Пресвятой Деве, чтобы та даровала мне еще хоть немного терпения.
— Даша, я пока нам кофе возьму…
О как… Где-то увидел табличку «Туалет только для клиентов»? Я — нет, но мне плевать сейчас и на кофе в общем, и на Кузю в частности. О нем я подумаю минут через пять…
— Я взял макиато и торт, — сообщил Кузьма, когда я присоединилась к нему за столиком. — Написано было, что какой-то эксклюзивный…
— Обычный взять не мог? — брякнула я, не понимая, чего завожусь на ровном месте.
Да, я сидела на попе ровно, и другого счастья мне сейчас не было нужно. Правда, зонтик над столиком не давал особо много тени, но хоть что-то. К тому же, я умылась и не вытерла лицо.
— Зачем брать обычный? Еда — это неотъемлемая часть туризма.
Угу, угу, угу… Я просто кивнула, чтобы не сказать ему какую-нибудь гадость просто так. Гадость сказал он, когда нам принесли кофе.
— Это что за плевок?
Ответить на его вопрос было некому. Официант успел откланяться. Плевок из кофейной машины. Ну, или плевок великана, изрыгающего изо рта кофе. Так я ему и сказала…
— А великана побольше у них не нашлось?
А вот торт оказался огромным даже на двоих, даже с учетом того, что мы не особо и завтракали. Даже тая во рту, торт требовал к себе кофе, но мы загрызали его палочками апельсиновых цукатов, которыми украсили залитый нежнейшими сливками еще более нежный бисквит.
— Ты будешь? — я протянула Кузьме полную ложку, и он аккуратно снял с нее кусочек торта и зачем-то брякнул:
— Мы калории не считаем, верно? Ешь, очень вкусно.
— Хочешь еще?
— Даша, ешь, это на одного. Если бы я хотел торта, я бы взял второй кусок. Я хотел кофе, — Кузьма принялся крутить в руках пустую чашку, которая собственно никогда и не была полной, будучи при этом ужасно крохотной. — Представляю, что бы было, закажи я эспрессо.
— Возьми еще.
— У них? Иди нафиг… Двадцать четыре куны за плевок. Дороговато будет…
Я опустила глаза, ругая себя за горящие уши. Он не подсчитывает убытки, которые понес со мной, он просто расстроен купленным кофе. Но почему тогда мне стыдно?
— Даш…
Я подняла глаза: Кузьма крутил в руках деревянную подставку с номером стола.
— Что это?
Ох, наверное, он спрашивает про растение, торчащее из крохотной вазочки, какое-то кактусообразное.
— Не знаю…
— Номер стола!
— А… Я думала, ты про это, — и я ткнула пальцем в украшение стола.
— А я про это, — он чуть выше поднял карточку, чтобы та оказалась ровно на уровне моих глаз.
— Номер нашего стола, — ответила я просто, не особо понимая, какой иной ответ ждет от меня Кузьма.
— Двадцать два. Что это?
Я пожала плечами — уследить за ходом мыслей Кузьмы у меня и раньше не особо получалось, а сегодня я могла быть лишь молчаливым собеседником.
— Это, Даша, две двойки, — в голос объявил Кузьма, но спохватившись перешел на громкий шепот: — Тебе и мне — за вчерашнее. Теперь…
Кузьма перевернул держатель вверх тормашками и закончил фразу:
— Теперь мы обязаны исправить наши двойки за пятерки.
Я сглотнула приторные слюни и сунула в рот последний цукат, чтобы стало горько, как прежде. Как вчера…
— Как? — спросила я, прожевав.
— Молча, — буркнул Кузьма, кажется, зло. И тут же усмехнулся. Не очень зло, но и не по-доброму. — Вернее, наоборот: наконец начав говорить, что хорошо, а что плохо… Пойдем в самую старую аптеку Дубровника, которая работала аж целых семьсот лет, не закрываясь… Или ты пропустила эту часть экскурсии?
Меня бросило в жар.
— Она при монастыре, — буркнула я, чувствуя, что становлюсь помидором.
— Так это еще лучше… Монахи должны знать толк в любви…
Кузьма если и знает толк, то такт у него явно отсутствует.
Глава 46 “Лекарня”
— Скоруп торт, запомнила? — спросил Кузьма, комкая чек из ресторана.
— Нет, не запомнила! — я вырвала у него из кулака бумажку и расправила у себя на коленке. — Фоткай!
— Я даже не подумал об этом…
Конечно, ты думал про аптеку… Хотя на секунду тебя все же отвлекала мысль о матери. Она всегда пекла наивкуснейшие торты. Я и сейчас не прочь попробовать в ее исполнении и этот хорватский шедевр. Хотя сделать мне это, конечно, не судьба…
Кузьма сфотографировал название и выбросил чек. Теперь надо протащить его мимо рынка…
— Хочешь красной смородины?
Вот зоркий какой! Да там в малюсеньких контейнерах лежит по одной веточке, но отказалась я даже не от цены. У меня вообще-то на даче три куста!
— Ну куда ты летишь!
Я просто шла. Идти быстро оказалось легче. Но Кузьма явно заинтересовался фруктами и ягодами. Нет, он подошел к лотку с куколками. Деревянные девочки на пружинке, чтобы повесить на гвоздик, отличались только расцветкой шляпок и платюшек, а вернее отличалась материя, из которой те были сшиты, оттенками сиреневого цвета, чтобы соответствовать мешочкам с сухой лавандой, которую девочки держали в руках. А нам чего только не предложили тут, заодно к куклам: от ароматических масел до мыла с различными эссенциями.
— Чего-нибудь хочешь?
Я мотнула головой. Если мне чего и хотелось, так это шляпку, но шляпка с куколки на меня даже при большом желании ну никак не налезет. Хотя особым умом моя недеревянная голова, кажется, уже не отличается. Однако пустоты в ней побольше, чем в кукольной, на целый воздушный шар. Но Кузьма, по всей видимости, решил, что можно и в его кепке весь день отходить. Ему самому, типа, голову не напечет…
— Дайте две куколки, — попросил он по-английски и протянул купюру в двадцать евро, потому что именно в евро была указана цена.
А наш гид еще распинался про то, что хорватская крона является частью хорватского самосознания, поэтому они не хотят менять ее на евро, и на предстоящем референдуме он лично будет голосовать за сохранение «кун».
— Одна для твоей мамы, — сообщил Кузьма, засовывая куколок в обычный, не походный рюкзак, в котором носил документы.
— Зачем? — я что-то снова пошла пятнами.
— Ну, а как? Ты с пустыми руками вернешься?
— Я вообще-то сама могу купить подарки для своих. У меня еще сестра и бабушка имеются.
— Даш, — он тронул меня за плечо. — А тебе не надо говорить, что это от меня. И если еще раз заикнешься про деньги…
— То что? — выплюнула я в его красное от жары лицо. Надо было кепочку все же не снимать.
Ничего не ответив, Кузьма отвернулся и, закинув за плечо рюкзак, пошел вперед. Пришлось идти следом, почти бежать. Куда же мне деться с его подводной лодки! И только на повороте к монастырской аптеке Кузьма обернулся:
— Даш, слушай, — голос такой холодный, будто его носитель решил остудить меня своей речью, точно холодным душем. — Если будем ругаться из-за чертовых денег, то исправим наши двойки на кол с минусом, а нужна хотя бы тройка, чтобы мы не проклинали потом этот отпуск…
Я кивнула. Не знаю, зачем — наверное, потому что в глаза ударило солнце.
— Ну вот и хорошо. Я планирую купить розовый крем, о котором нам рассказали на экскурсии. Я куплю один Таське, один маме, один твоей маме, и не смей мне перечить, а куклу тогда отдашь бабушке. А с твоей сестрой разберемся позже. Сколько ей?
— Скоро шестнадцать.
— Прямо не знаю… Ну, мы не завтра уезжаем… Может, кепку с флагом Хорватии купить?
Я кивнула. Пусть поставит галочки во всем списке, если ему станет от этого легче.
— Даш, — он взял меня за локоть. — Я не сорю деньгами, не пытаюсь рисоваться перед тобой. Пожалуйста, не смотри на цены и не начинай пустых разговоров, договорились?
Я снова кивнула. Теперь уже не из-за солнца, а потому что ругаться с ним мне действительно надоело до чертиков.
В монастыре было хорошо, то есть прохладно. Старая аптека встретила нас в первом же зале и представляла собой музей. По одной стене тянулись полочки с разными аптечными принадлежностями: весами, гирьками и тому подобными колбочками.
— В Таллинне… — начал было Кузьма, но я его перебила:
— Я была в Таллинне. Таллинн не заграница… Правда, была весной, без моря. Но аптека там лучше. Настоящая как бы, а тут музей…
Тут действительно был музей. По содержанию нечто среднее между монастырем в Слано и музеем в Стоне с обломками надгробных плит и прочей редкостной утварью, но Кузьму интересовала современная аптека, а мне хотелось пройтись по тенистому монастырскому садику.
— Даш, я один не пойду, — схватил меня за руку Кузьма. — Мне одному это не нужно.
— Крема не нужны? — голос мой дрогнул.
— Ты же знаешь, о чем я. Ну чего ты как маленькая? — добавил он, толкнув меня в спину в обратном от садика направлении. — Сказала А говори уже Б. Если хочешь сказать Б с другим, скажи прямо, я не обижусь.
Я закусила губу, на мгновение, чувствуя, как вдоль позвоночника заструился предательский стыд.
— Купи сам, ладно? — попросила я совсем тихо, хотя он разговаривал со мной в полный голос.
— Стесняешься, что ли? Кого? Незнакомую тетку? Впрочем, ты и меня стеснялась. Не смогла сказать, что ты девственница…
— Кузя, ты можешь тише? Здесь могут быть русские…
