Я крутилась и не могла выкрутиться из его рук — люди, не боящиеся щекотки, никогда не поймут, как это ужасно, и я со всей дури заехала ему пяткой в нос, или в зубы, или в глаз… Главное, что мне перестало быть до колик больно.
— Даш, ты это, смотри, что делаешь…
Он потирал лицо.
— Кузь, это не смешно… — я села и обхватила себя руками. — Не щекоти меня никогда…
Зачем я произнесла это дурацкое слово «никогда»? Никогда принадлежит вечности, а у нас минус один день, четыре в запасе и даже если мы израсходуем все четыре пачки, это ничего не поменяет в природе наших отношений: отпуск вместе, жизнь — порознь.
— Хорошо, не буду, — ответил Кузьма и остался приминать коленями матрас.
— Спасибо, — ответила я, чувствуя себя под его каким-то странно оценивающим взглядом не просто неловко, а прямо-таки жутко.
Хотелось спросить, чего ты? Но я точно язык проглотила. Снова думала про оставшиеся дни. Сейчас как спросит снова, что мы будем делать? А я не знаю, что мы будем делать со всем этим… Что буду делать я, когда мы распрощаемся с ним в зале прилета. А так ведь и будет.
— Даш, а ты серьезно, что ли, боишься щекотки?
Хорошо, что он задал вопрос пулеметной очередью, а то бы я навоображала себе бог знает чего, сделай он после моего имени паузу, даже секундную.
— Боюсь. А что, похоже, что я придуриваюсь? — добавила я уже с обидой. И даже не за недоверие к моим слабостям, а за то, что минуты бегут и их не остановить.
— А кто тебя знает… — пожал он плечами как-то совсем по-детски.
— Иди брейся, если хочешь… — я не договорила. Ком встал в горле, или так проявилось нежелание называть жопу жопой.
У нас просто секс. Ничего не значащий. Для него. Но какого фига он тогда обнимает меня во сне? И теперь, если я даже и найду кого-то для секса, то никто меня вот так не обнимет ночью. Да, блин, Дашка, так же спать совершенно неудобно?! Нет, так спать приятно… Пусть и неудобно.
— Не хочу…
Я смотрела ему в глаза и не дышала. Не хочешь? Минус одна возможность почувствовать себя тебе нужной. Хотя бы для этого… Я ведь чему-то научилась, да? Я ведь не бревно? Тебе со мной хорошо?
Я смотрела и чувствовала, что разревусь — вот прямо сейчас. Не хочет…
— … бриться. Ты не представляешь, какая эта экзекуция…
Я почти выдохнула. Нет, нет, он раздерет мне все лицо, если я соглашусь на него небритого.
— Тогда пошли завтракать, — прикусила я губу, чувствуя на ресницах предательские слезы. А я трезвая, это не от вина. Это…
— Как насчет завтрака в постели? — усмехнулся Кузьма. — Закрой глаза.
С большой радостью — так легче держать слезы внутри себя.
— И долго мне так сидеть? — спросила я с вымученной улыбкой, хотя для себя уже решила просидеть так до окончательной победы над слезами. Ведь не объяснишь, отчего плачу. Он меня больше не щекочет. Или?
— Кузя…
— Я не собираюсь тебя щекотать…
— Но это щекотно…
Ну что за фигня — наждачкой по позвоночнику тоже не фонтан!
— Да что ты за неженка такая?!
Он стиснул руки у меня на животе и нагло вжался подбородком в плечо. Я сидела по-прежнему с закрытыми глазами, хотя плакать расхотелось — было щекотно, но пока не до слез. И команда — открой глаза! — до сих пор не прозвучала. Похоже, Кузьма благополучно забыл, что велел мне зажмуриться.
Я схватила его за руку и подняла ее вверх, пытаясь нащупать его запястьем его же щеку…
— Почувствовал разницу? — спросила я, ткнув его второй рукой в мою щеку…
— И эта разница мне нравится… Но бриться я не пойду… Я мечтал хотя бы в отпуске не бриться…
— И что же? — процедила я сквозь зубы, вновь чувствуя нестерпимую резь в глазах.
— Да вот… Девчонка красивая подвернулась…
Я не успела ничего сказать — или ответить, или промолчать, глотая обиду. Он ткнул меня носом в подушку: типа та мягкая… Как и его язык, сыгравший гамму на моей спине.
— Если чего-то не видеть, то его как бы и нет… — шептал Кузьма мне в ухо, касаясь шеи горячим языком, и я ежилась, потому что было щекотно…
— Мне можно открыть глаза? — спросила я, смотря в белую подушку.
— Можешь, все равно уже не увидишь моей щетины…
А зачем видеть? Я ее чувствую — она там, за моей спиной, на твоем улыбающемся лице. Тебе смешно — ты выкрутился, как всегда. Не хочешь чего-то делать и не делаешь… А я вот просто не знаю, чего хочу и ничего поэтому не делаю. Просто тихо, а порой громко принимаю твои ласки, и тебя, и приму все-то, что принесет с собой первый день в Питере. Пусть будет дождь. Тогда я просто скажу, что у меня на лице поцелуй дождя, а не твой — прощальный.
Глава 58 «Перчинка»
— Даш, ну чего мы еще не делали в Слано? — спросил Кузьма на утро третьего дня, когда я залезла на пляже под душ, как была в футболке и шортах, а мы сбегали всего-то до монастыря и обратно, три километра от силы.
Мы не говорили про завтра. Вот что мы не делали! Кузьма трындел в эти дни больше обычного, чтобы не возникло ни одного неловкого момента, вызванного затяжной паузой. Мы прокатились на водной мотоцикле. У меня даже получилось проплыть на доске, не огрев ни себя, ни его веслом. У меня стало хватать дыхания до буйков и обратно. У меня только не хватило времени свыкнуться с мыслью, что все хорошее, которое пусть в чём-то и плохое, заканчивается без предупреждения. Да, я знала число, время и место, где все закончится, но никто не предупредил меня, что это будет так больно.
— Ты не вытащил из моря ни одной медузы! — лучше отшучиваться.
Лучше… Но не легче. И я подняла голову, чтобы ледяные струи смыли с лица горячие слёзы.
— Так вылезай скорей из душа и пошли ловить!
И мы пошли, сдирая на ходу прилипшую к телу одежду. Купальник сидел на месте, уже мокрый, и встреча с морем далась легко. Но будет ли таким же легким прощание? Завтрашнее…
— Ты видишь хоть одну медузу? — крикнул Кузьма.
А я ничего не видела. Я жмурилась, но не от воды. У меня в глазах оказалось довольно собственной соли. Ёлки-палки, ведь встала сегодня человеком! И думала — я большая и по пустякам не реву!
Вчера медузы плавали по всей поверхности залива — белые полупрозрачные кружки, к которым я так и не решилась притронуться. Они появились из ниоткуда и, похоже, так же тихо сгинули отсюда. И мы уедем незаметно для окружающих — только официанты заметят наше отсутствие — и тихо разбежимся. Как будто ничего и не было. И этой Хорватии, и этого моря, и этих медуз не было и нет.
Но день был и будет самым обыкновенным: йогурт, пробежка, купание, лежание на шезлонге, мороженое, купание, прогулка до лежбища морских ежей, чтобы обсохнуть для обеда, салат, бокал вина и потом то, чего мне больше всего будет не хватать…
Я лежала у Кузьмы на груди, слушая, как его сердцебиение замедляется до нормального. Мое же сердце по-прежнему бешено стучало в ушах, и я не слышала, что Кузя говорил мне… или просто так, чтобы я не спросила его про завтра. Зря боится — не спрошу. Я знаю, что будет сегодня, когда с гор спустится непроглядная тьма — мы разольём по двум рюмашкам остатки домашней наливки, этого хорватского приворотного зелья, чтобы последний его глоток отвратил нас друг от друга не только физически, но и духовно. Я не хочу думать про завтра, не хочу! Сердце Кузьмы бьется с моим врозь и ничего с ним не поделаешь…
— Эй, чего не отвечаешь?
Он даже подтолкнул меня плечом, и я приподнялась. Он спрашивал, а я не слышала. Я слушала сердце. А сейчас подскочила и села с немым вопросом на лице — что?
— Мы забыли сделать одну вещь.
— Какую? — спросила я тихо: хитрое выражение его лица вселило в меня смутное опасение…
— Сходить поужинать в соседний ресторан.
— Зачем? Мы у этих не все попробовали.
— Для разнообразия.
Какое верное слово — «разнообразие», и бабы у тебя каждую ночь разные для разнообразия…
— Давай вставать! — он спустил с кровати одну ногу. — Ну чего ты на меня уставилась с такой серьезной миной? — И вдруг сам сделался серьезным. — Даш, все хорошо?
— Да, — отрезала я и быстро нашла объяснение постной роже. — Я просто думаю, когда мы устроим грандиозную стирку…
— О, боже… Даш, ну реально, блин… Сюда уборщица придёт. Если тебя это так волнует, то я оставил на неё деньги…
Я сразу напряглась.
— Может, ты и за дом платил?
— Нет! — теперь уже отрезал он. — Не пытайся подловить меня на лжи. Не выйдет. Я тебе ни слова неправды не сказал за весь отпуск.
— А скажешь? — вырвалось у меня нечаянно.
— Да! Прямо сейчас скажу, что вытащу тебя за волосы из кровати, если не пойдёшь одеваться! А правда — вытолкаю пинками!
И он действительно потянулся ко мне ногой, и я быстро спрыгнула на пол.
— Платье?
— И обязательно шляпку… И шпильки… За отсутствием оных разрешаю идти по гравию босиком. Даш, ну оденься уже! Нам действительно надо все выстирать, чтобы не тащить рюкзак грязного.
— Не высохнет…
— До двух часов дня? Смеёшься!
Я не смеялась. Мне становилось грустно. Заранее. Я ненавидела эти «два часа дня», да и все предшествующие им, потому что они были последними. Так же сильно, как раньше желала вернуться в Питер, так сейчас мечтала разбить Кузькин айфон и выключить чертов будильник. В чем дело? В Тихонове, в его постели, в море… Нет, в том, что я не хочу запрыгивать в беличье колесо, из которого меня выдернули. Из которого меня выдернул… Кузьма.
Мы добрались до конкурирующего ресторана — может, не расфуфыренные, но точно малость приодетые для последнего ужина, но, увы и ах…
— У нас нет мест, — улыбнулся официант во все ряды своих акульих зубов.
Почему акульих, да потому что ресторан был рыбным! Хотя, судя по выставленному на улице меню, подавали там не только рыбу.
— Надо утром звонить и бронировать на вечер. Вас записать на завтра?
— Завтра нас здесь не будет, — ответил Кузьма равнодушно, а у меня защемило сердце.
— Очень жаль, — ответствовал официант.
Знал бы он, как мне жаль…
— Ничего, традиций, как говорится, нарушать нельзя! — улыбнулся Кузьма, когда мы подошли к увитой цветами арке нашего единственного ресторана.
Мы сели на улице — на то место, где мы еще не сидели. Прикипать к месту нельзя — как и к человеку. Да что в нем такого?! И в ресторане и в том, с кем я сюда прихожу уже который день?! На лице Кузьмы ни налета грусти. А чего ему переживать-то? Он предложил на время разделить с ним трапезу и постель. Я согласилась. Так чего мне сейчас надо?
Надо выбрать, что я хочу съесть на ужин… А я ничего не хочу. У меня сейчас все встанет поперек горла.
— Осьминога?
— Чтобы меня стошнило, да? — шепотом, но грозно отбила я дикий выпад Кузьмы, и даже почувствовала, как заныл мой испуганный живот. — Я сейчас вообще возьму хлеба и воды. Из-под крана.
— Дома и то, и другое вкуснее. А тут бери мидий! Ну?
— Гамбургер. Я хочу гамбургер! — выдала я, хотя по-прежнему не хотела ничего, кроме одного: чтобы завтра никогда не наступало.
— Ты меня не перестаешь удивлять, Дашуль! — покачал головой Кузьма. — Приехать в Хорватию и взять гамбургер с картофелем фри… Это просто фи…
— А я хочу! — я бы даже топнула ногой, но сейчас я держала ее на весу на перекладине стула, и она у меня застряла.
— Желание дамы закон для кавалера! — изрек Кузьма.
Ах, если бы… А что если я попрошу продлить отпуск, ты согласишься? И я почти задала ужасный вопрос… Или я оправдывала свою нерешительность расторопностью официанта, который подлетел к Кузьме за заказом в долю секунды после того, как тот захлопнул меню. Кузьма попросил гамбургер для меня и для себя — пиццу. Солидарен, блин! Согласился бы ты со мной в другом… Нет, мне это не нужно. Мы не подходим друг другу, мы разные… И я ему не нужна. Ему не нужны отношения, а для безответственного секса у него имеются более искушенные в этом деле подружки, которые точно не попросят на ужин гамбургер.
— Что это? — ответ на этот вопрос интересовал нас обоих.
На тарелке, присыпанной мелко накрошенным зеленым луком и веточками петрушки лежала обычная жареная картошка с горкой нашинкованного репчатого лука и отдельно — томатного соуса, а половину тарелки занимала плоская лепешка — обыкновенная котлета, на которую наступил слон.
— Ты сама от итальянской кухни отказалась! — не скрывал улыбку Кузьма, победно глядя на свою толстенькую пиццу с ветчиной, колбасой, оливками и острым перцем. — Могу поделиться.
И протянул мне стручок острого перца. Я взяла и под его испытующим взглядом поднесла ко рту. Ничего, у меня отпуск с перчинкой. Я его еще щедро запью в Питере соленой водой ночью в подушку.
— Даш, не надо…
Он говорил о перце, который был уже у меня между зубами. А я мечтала, чтобы он сказал о другом: не плачь! Нет, он даже на секунду не думает, что я буду плакать. И я не должна плакать. Разве можно рыдать над подарком, который сама же и выклянчила? Можно, если ты полная дура… Только полные дуры жрут перец целиком.
— Даш, запей!
Кузьма протянул мне даже не стакан, а половину бутылки воды. Видимо, на лице у меня в тот момент отразился весь спектр моих чувств к нему. Но этот пожар залить простой водой не получится…
— Давай пива!
Он действительно рванул в бар, не подзывая официанта, а я кусала губы, наивно полагая, что так огонь не вырвется наружу, но он видимо пошел у меня ушами. Они уж очень горели, я это прямо-таки чувствовала.
— Пей!
И я отхлебнула, снова из горла. Только потом отдала бутылку официанту, и он, бедный, наполнит бокал, с которым бежал за Кузьмой. Ничего-ничего, знай наших! Вернее, не забывай… Он забудет… Нас таких тут достаточно… И Кузьма забудет… У него таких, как я…
— Даш, тебе легче?
Я кивнула. Во рту — да, легче. На сердце совсем тяжело.
— Тогда ешь свой гамбургер… Хотя вот, — и он протянул мне отломанный кусок пиццы, с которого снял все острое.
Я взяла, съела и не разревелась. Вернее, глаза блестели, но Кузьма прекрасно списал все на дурацкий перец. Но все же именно он мне его предложил. Предложил-то он, а взяла-то я сама… Сама виновата, самой и расхлебывать…
— Дашка, что было самое лучшее в отпуске?
Мы поднимались в горку. Он держал меня за руку и тащил вверх, точно буксир баржу. В этом движении не было никакого интима, как и в вопросе. Мне хотелось в это верить. Не хочет же он действительно услышать от меня в ответ — секс. Он же понимает, что это было не самое лучшее — во всяком случае в начале. Но прелюдия может испортить все послевкусие. И в Питере я буду думать про наш первый раз, вспоминая Кузьму Тихонова, а не про последний, к которому мы шли — тяжело, в горку, а потом бегом через дорогу, пока фары от бешено несущихся по серпантину машин освещают еще темные горы за поворотом.
Нет, мы еще не подошли к дороге. Еще есть время для ответа. Но есть ли оно для размышления? Нет, надо выдавать первое, что приходит в голову. Оно всегда самое верное…
— Стены Стона.
— Смеешься?
Он смеялся, а я говорила серьезно.
— Да, ты заставил меня сделать то, чего я не хотела. И то, от чего я действительно получила кайф…
— Поедешь со мной в сентябре?
Я замерла. Наверное, кончился подъем и буксир сдал назад. Самую малость, но ее хватило, чтобы упереться мне в живот и схватить за талию, чтобы удержать… Нет, нет, не меня… А себя, от падения кубарем вниз. А он явно слетел, с катушек…
