Оман, сделавший тот же вывод, что и я, лишь нетерпеливо махнул рукой, склонившись над красками и инструментами.
- Знаешь, Итай, - проговорила я, с трудом сглотнув перекрывший горло ком, - наверное, это всё не имеет смысла. С этим уже ничего не поделать. - Обращение на «ты», ещё утром казавшееся таким трудным, теперь само слетало с уст. Художник поднял голову, потом встал на ноги. - Но я всё равно рада, что ты пришёл. Я боялась, что не смогу увидеть тебя ещё раз. Я хотела сказать…
Длинные пальцы омана коснулись моих губ.
- Не сейчас.
Он умудрился произнести это мягко, но одновременно тоном, не подразумевающим пререканий. Ещё один взгляд – и Итай возвратился к краскам и кистям, полностью погрузившись в поиски решения.
Алон, на протяжении этого короткого разговора старавшийся держаться в стороне, приблизился и посмотрел на моё запястье, большая часть которого уже погрузилась в стену. Сглотнул и негромко, обращаясь в первую очередь к оману, проговорил:
- На самый крайний случай существует ещё один вариант.
Итай поднялся, распрямил спину и устремил на судью хмурый взгляд.
- Какой?
Алон вздохнул, но голос его прозвучал твёрдо:
- Ампутировать руку прежде, чем в стену засосёт всё остальное.
Моё сердце в очередной раз попыталось остановиться. Даже не представляю, откуда бралась эта сумасшедшая тяга к жизни, заставлявшая его биться снова и снова.
- Думай, что говоришь! – вскинулся Итай.
- Поверь, я думаю, и очень хорошо.
- Хочешь, чтобы она на всю жизнь осталась калекой?
Глаза омана злобно сверкнули, а скулы заострились.
- Это лучше, чем если её жизнь оборвётся совсем.
Жёсткие, чтобы не сказать жестокие, слова возымели отрезвляющее действие. Туман, застилавший мой разум, развеялся, и я поняла: всё верно. Это единственное решение, и оно лучше, чем никакого.
- Он прав, - тихо сказала я. – В конце концов, это не так страшно. И хорошо, что рука левая. Без правой было бы тяжелее. А внешность у меня и так… В общем, без руки будет не намного хуже.
Я отвернулась, пряча слёзы. Казалось бы, после перспективы погружения в стену я должна была испытывать чувство облегчения, а вместо этого мне было безумно страшно. И в первую очередь я невероятно боялась боли, которую испытаю, когда мне отсекут руку… А ведь логичнее было бы бояться совсем других вещей!
- Замолчите вы, оба! – рявкнул Итай, сбивая меня с мысленных философствований и сосредоточенности на собственных страданиях.
И, совершенно неожиданно для себя, я парировала:
- Мужчины! Даже перед смертью не дадут девушке немного поговорить.
Плечи Алона дрогнули в беззвучном смешке – правда, несколько нервном. Итай не улыбнулся, застыл, поймав мой взгляд.
- Вот вытащим тебя, тогда и говори, сколько хочешь, - отозвался он секунд пять спустя, после чего, снова усевшись на пол, склонился над красками. – Не может такого быть, чтобы не было выхода, - бормотал себе под нос оман, и, честно скажу, выражение лица его в тот момент казалось почти безумным. Наша с Алоном реакция его не интересовала. Слова были обращены не к нам, художник разговаривал сам с собой. – Так не бывает. На каждое колдовство обязано быть противодействие. Любое проклятие можно снять. – Он вцепился пальцами себе в волосы и ещё ниже наклонил голову. – Леванит затягивает реальность, прячет её в мире картин. Должен быть способ повернуть процесс вспять… Конечно! - Он вскочил, в один момент оказавшись на ногах, а мы с Алоном вскинули головы от неожиданности. – Превратить картину в реальность.
Он по-прежнему говорил сам с собой и потому более подробных объяснений не дал. Вместо этого без промедлений приступил к делу, принявшись энергично смешивать краски. Глаза лихорадочно блестели, на щеках играл нездоровый румянец, но к тому моменту, когда оман приступил к работе, он был полностью сосредоточен, а движения рук стали аккуратными и точно выверенными.
- Не шевелись! – сперва предупредил он и, взяв мою правую руку, принялся внимательно её изучать.
Затем поднял глаза к потолку и, прищурившись, стал шевелить губами, будто что-то проговаривая про себя. Но я достаточно долго проработала с Итаем, чтобы знать: сейчас он в мельчайших деталях восстанавливает в памяти зрительный образ, и, кажется, я уже догадывалась, какой именно. Потом стал снова рассматривать ту мою руку, которую ещё можно было увидеть не только в воспоминаниях. И лишь после этого начал осторожно водить тонкой кистью по белой стене.
Я слышала, как Алон подошёл ближе, но не повернула головы, следуя обещанию не шевелиться. Левая рука ушла в белизну небытия по запястье, но на её месте теперь потихоньку, мазок за мазком, возникала новая…или прежняя? Я не смогла бы дать ответ на этот вопрос. Но, как, вероятно, и судья, успела разгадать цель Итая. Магия искусства против магии искусства. Леванит уничтожала реальность, растворяя её в небытие. Оман же, в силу своего таланта, наоборот, создавал, извлекал предметы из небытия, придавая им жизнь. И в данный момент он именно это проделывал с моей рукой.
По лбу Итая то и дело начинали стекать капельки пота. Если они мешали, он старался отделаться от них максимально быстро, если же нет, и вовсе не прерывал своего занятия. Ему было необходимо воспроизвести мою левую руку с максимальной точностью, используя для этой цели собственные воспоминания и правую руку, которую можно было внимательно рассмотреть в любой момент. Я понимала, что совпасть должно всё: цвет кожи, форма ногтей, тончайшие линии, которыми бывают испещрены кисти рук. Чем меньше он сфальшивит, тем выше шанс, что в результате получится не обычный рисунок, а полноценная работа омана. А ведь только такая работа содержит магию искусства. Только она способна пересилить колдовство леванит, возвратив на свет то, что белизна практически успела уничтожить.
Изображение на стене становилось всё более детальным и чётким.
- Смотри, поосторожнее: не сделай девушке две правых руки! – посоветовал Алон.
Неуместные, казалось бы, слова, как следует разрядили обстановку, во всяком случае, для нас двоих: Итай ни на миг не оторвался от работы, и я даже не поручусь, что он услышал слова судьи.
- Две правых руки – это лучше, чем две левых, - оптимистично внесла свою лепту я.
Алон не случайно высказался именно теперь: видя работу Итая, определённо подходившую к концу, он верил, что та увенчается успехом.
Наконец Итай отступил от стены, разглядывая плоды собственных трудов. Снова приблизился. Добавил один мазок. Затем ещё. И снова отошёл, нерешительно опуская палитру и кисть.
Не прошло и пары секунд, как картина стала меняться прямо на глазах. Иллюзорный объём рисунка обернулся объёмом реальным. Я осторожно отвела от стены продолжение собственной руки, только что нарисованное оманом. И облегчённо…не столько даже выдохнула, сколько вскрикнула, когда мне это удалось. Всё ещё не веря своим глазам, ощупала вновь обретённую руку. Она ощущалась, как обычно, разве что немного затекла.
Я отошла подальше от стены и зачем-то поднесла руку к окну, хотя снаружи уже успело стемнеть. И всё-таки я была вознаграждена за этот манёвр ощущением прохладного ветра, коснувшегося пальцев. Затем настал черёд Итая взять мою руку в свою. Он долго её изучал, и вид имел при этом не художника, а врача. Потом шумно выдохнул и, наконец утерев пот со лба, постановил:
- Кажется, получилось.
После чего отошёл к узкому участку стены между двумя окнами и опустился на пол.
А я не сразу поняла, почему не могу ровно дышать, и окончательно осознала причину, лишь когда начала захлёбываться рыданиями.
Какое-то время Алон деликатно молчал, но я не останавливалась, и наконец он подошёл поближе.
- Дана! – Друг Итая успокаивающе положил руку мне на плечо. – Дана, уже всё в порядке. Всё закончилось, тебе ничто не угрожает.
Я попыталась успокоиться, правда, поначалу выходило так себе, и Алон временно повернулся к оману. Тот сидел, утомлённо прикрыв глаза и приложив руки к пылающим вискам.
- Ну, а ты что? – Сейчас Алон говорил менее мягко. – Девушка уже почти успокоилась! Давай, бери себя в руки. В конце концов, мы не собираемся в этом проклятом доме ночевать.
Итай не сразу отреагировал. Я думала, он не отреагирует вообще. Пока я утирала слёзы (рукавом, ибо при помощи пальцев не справлялась), он продолжал сидеть в прежней позе, отрешённо глядя перед собой. Но затем, словно по беззвучной команде, поднялся, отыскал свой сброшенный в самом начале сюртук и нпкинул его на плечо, проявляя тем самым готовность отправляться домой. Но, не сделав и шагу, прямо посмотрел на судью.
- Алон, я понимаю, что тебе это не понравится. Но, - Итай покачал головой, словно отвечая на протест собеседника, который тот пока не высказал, не имел шанса высказать, - Нирит я этого не спущу. Не такое.
Алон усмехнулся настолько грустно, что мне стало его жаль.
- Думаешь, я ей это спущу? – невесело кривя губы, спросил он. – Я – поборник законности, Итай, но и живой человек. В некоторых случаях ради близких людей я бы мог преступить закон. Если бы Нирит что-нибудь украла или, к примеру, поставила на поток торговлю поддельными картинами, я помог бы ей защититься в суде. Возможно, даже устроил бы ей побег за границу, не выйди исправить дело ей законным путём. Но то, что произошло сегодня, - это чересчур, пусть даже речь идёт о Нирит. Так что я первый позабочусь о том, чтобы она получила по заслугам.
Алон отвернулся, и вид при этом имел такой несчастный, что сердце сжималось в груди. Однако отступать от своих слов он, без сомнения, не собирался.
- Прости, - сказал Итай и протянул другу руку.
И кто знает, что имел в виду оман? Подозрения в том, что Алон заступится за несостоявшуюся убийцу? Ту данность, что Нирит выбрала его, Итая, а не судью? Или даже тот простой факт, что оману она оказалась не нужна?
Так или иначе, Алон, как мне кажется, точно понял, о чём идёт речь, и руку Итая принял.
- Ты-то тут причём, - пробурчал он, и на этом разговор между мужчинами оказался исчерпан.
Оба снова повернулись ко мне.
- Можешь идти, Дана? – спросил Алон.
Честно говоря, после всего случившегося и услышанного, я была готова увидеть в его глазах ненависть, но не обнаружила даже намёка на оную.
- Да, конечно.
Судья перевёл пристальный взгляд с меня на Итая, довольно долго, прищурившись, глядел на друга, а затем постановил:
- Отвезу-ка я вас, пожалуй, домой. Не рискну доверить сегодня Брику самодвижущийся экипаж.
Итай криво усмехнулся, но активно возражать не стал, что свидетельствовало о правоте Алона. Видимо, оман действительно смертельно устал, полностью выложившись во время борьбы с вложенной в леванит магией.
- А сам-то как доберёшься? – только и спросил он.
Судья махнул рукой.
- Да уж как-нибудь. Небось не первый год в этом городе живу.
В экипаже он занял место возницы, и мы поехали в сторону дома.
- Вопрос в том, где и когда теперь будет лучше искать Нирит.
Алон смотрел вперёд, на дорогу, и потому видеть выражение его лица я не могла.
- Думаешь, она не станет ночевать у себя? – уточнил Итай.
- После сегодняшнего – не знаю. И потом, ты же знаешь, она…коммуникабельная. Может остаться у кого-нибудь из друзей.
- Не надо искать, - вмешалась я, сама удивляясь, до чего глухо звучит мой собственный голос. Оман изумлённо воззрился на меня, и даже Алон на мгновение повернул голову. – Она придёт к Итаю завтра. Скорее всего, прямо с утра, как только по времени это будет прилично. Снова приехать в тот особняк с леванит она не решится, но захочет узнать, всё ли прошло по задуманному плану. А Итай первым будет знать, вернулась ли я домой. Так что она обязательно «заскочит узнать, как дела», и заодно…утешить.
Меня передёрнуло от слишком свежих воспоминаний, и я замолчала, уставившись в пол экипажа.
- Значит, я свяжусь со стражей и вернусь к вам завтра рано утром, - мрачно заключил Алон.
Мы уже подъехали к дому, и это заставило меня повторно испытать чувство огромного облегчения, от которого вновь защипало в глазах. Но вышедший из экипажа судья уже открывал мою дверцу, и я заставила себя сдержать слёзы. Втроём мы направились ко входу.
- Не надо тебе никуда ехать, - сказал Итай, когда Алон остановился на пороге, собираясь прощаться. – Останешься у нас. Время позднее, и уж тем более тебе завтра всё равно возвращаться.
Судья, немного помешкав, согласно кивнул. Мы прошли через прихожую в гостиную. Правая дверь вела в кабинет, откуда можно было попасть в мастерскую. Для того же чтобы подняться на второй этаж, большая часть комнат которого оставалась неиспользованной, следовало пройти в другую сторону, к столовой.
- Я постелю в гостевой наверху, - вызвалась я, стремясь, среди прочего, скрыться от заставлявшей держать лицо компании.
Но Алон покачал головой.
- Не стоит беспокоиться, - заверил он. – Зачем готовить комнату, когда здесь, - он демонстративно огляделся, - столько картин? Где отдохнуть, я точно найду.
Я инстинктивно обвела взглядом висевшие на стенах работы Итая, которых действительно здесь было немало. Конечно, я хорошо знала эти полотна, и все они имели магические свойства картин омана. Берег реки, за которым зеленел лес; дубовая роща; небольшое пастбище у подножия гор; цветочный луг, залегший в ложбине между двумя холмами. В доме художника и вправду найдётся где переночевать. Да и Алон, говоривший со знанием дела, наверняка не в первый раз подобным образом дожидался здесь утра.
На том и порешили. Алон занялся выбором подходящей картины, а я почему-то прошла не в коридор, ведущий, помимо прочего, в спальни, а в кабинет. Скользнула в рабочее кресло, где, наконец-то, почувствовала себя спокойно и уютно, будто в чьих-то объятиях. Прикрыла глаза, давая отдых и телу, и душе… И мгновенно уснула.
Я не слышала, как Итай зашёл в комнату. Не почувствовала, как он перенёс меня в спальню. Не засекла момента, когда он уложил меня на кровать и укрыл пуховым одеялом. Но отчего-то в памяти, вопреки всем законам восприятия, сохранилась картина: я, сидящая в кресле с закрытыми глазами и откинутой на спинку головой, и оман, который застыл на полу, опустив измождённое лицо мне на колени.
- Знаешь, Итай, - проговорила я, с трудом сглотнув перекрывший горло ком, - наверное, это всё не имеет смысла. С этим уже ничего не поделать. - Обращение на «ты», ещё утром казавшееся таким трудным, теперь само слетало с уст. Художник поднял голову, потом встал на ноги. - Но я всё равно рада, что ты пришёл. Я боялась, что не смогу увидеть тебя ещё раз. Я хотела сказать…
Длинные пальцы омана коснулись моих губ.
- Не сейчас.
Он умудрился произнести это мягко, но одновременно тоном, не подразумевающим пререканий. Ещё один взгляд – и Итай возвратился к краскам и кистям, полностью погрузившись в поиски решения.
Алон, на протяжении этого короткого разговора старавшийся держаться в стороне, приблизился и посмотрел на моё запястье, большая часть которого уже погрузилась в стену. Сглотнул и негромко, обращаясь в первую очередь к оману, проговорил:
- На самый крайний случай существует ещё один вариант.
Итай поднялся, распрямил спину и устремил на судью хмурый взгляд.
- Какой?
Алон вздохнул, но голос его прозвучал твёрдо:
- Ампутировать руку прежде, чем в стену засосёт всё остальное.
Моё сердце в очередной раз попыталось остановиться. Даже не представляю, откуда бралась эта сумасшедшая тяга к жизни, заставлявшая его биться снова и снова.
- Думай, что говоришь! – вскинулся Итай.
- Поверь, я думаю, и очень хорошо.
- Хочешь, чтобы она на всю жизнь осталась калекой?
Глаза омана злобно сверкнули, а скулы заострились.
- Это лучше, чем если её жизнь оборвётся совсем.
Жёсткие, чтобы не сказать жестокие, слова возымели отрезвляющее действие. Туман, застилавший мой разум, развеялся, и я поняла: всё верно. Это единственное решение, и оно лучше, чем никакого.
- Он прав, - тихо сказала я. – В конце концов, это не так страшно. И хорошо, что рука левая. Без правой было бы тяжелее. А внешность у меня и так… В общем, без руки будет не намного хуже.
Я отвернулась, пряча слёзы. Казалось бы, после перспективы погружения в стену я должна была испытывать чувство облегчения, а вместо этого мне было безумно страшно. И в первую очередь я невероятно боялась боли, которую испытаю, когда мне отсекут руку… А ведь логичнее было бы бояться совсем других вещей!
- Замолчите вы, оба! – рявкнул Итай, сбивая меня с мысленных философствований и сосредоточенности на собственных страданиях.
И, совершенно неожиданно для себя, я парировала:
- Мужчины! Даже перед смертью не дадут девушке немного поговорить.
Плечи Алона дрогнули в беззвучном смешке – правда, несколько нервном. Итай не улыбнулся, застыл, поймав мой взгляд.
- Вот вытащим тебя, тогда и говори, сколько хочешь, - отозвался он секунд пять спустя, после чего, снова усевшись на пол, склонился над красками. – Не может такого быть, чтобы не было выхода, - бормотал себе под нос оман, и, честно скажу, выражение лица его в тот момент казалось почти безумным. Наша с Алоном реакция его не интересовала. Слова были обращены не к нам, художник разговаривал сам с собой. – Так не бывает. На каждое колдовство обязано быть противодействие. Любое проклятие можно снять. – Он вцепился пальцами себе в волосы и ещё ниже наклонил голову. – Леванит затягивает реальность, прячет её в мире картин. Должен быть способ повернуть процесс вспять… Конечно! - Он вскочил, в один момент оказавшись на ногах, а мы с Алоном вскинули головы от неожиданности. – Превратить картину в реальность.
Он по-прежнему говорил сам с собой и потому более подробных объяснений не дал. Вместо этого без промедлений приступил к делу, принявшись энергично смешивать краски. Глаза лихорадочно блестели, на щеках играл нездоровый румянец, но к тому моменту, когда оман приступил к работе, он был полностью сосредоточен, а движения рук стали аккуратными и точно выверенными.
- Не шевелись! – сперва предупредил он и, взяв мою правую руку, принялся внимательно её изучать.
Затем поднял глаза к потолку и, прищурившись, стал шевелить губами, будто что-то проговаривая про себя. Но я достаточно долго проработала с Итаем, чтобы знать: сейчас он в мельчайших деталях восстанавливает в памяти зрительный образ, и, кажется, я уже догадывалась, какой именно. Потом стал снова рассматривать ту мою руку, которую ещё можно было увидеть не только в воспоминаниях. И лишь после этого начал осторожно водить тонкой кистью по белой стене.
Я слышала, как Алон подошёл ближе, но не повернула головы, следуя обещанию не шевелиться. Левая рука ушла в белизну небытия по запястье, но на её месте теперь потихоньку, мазок за мазком, возникала новая…или прежняя? Я не смогла бы дать ответ на этот вопрос. Но, как, вероятно, и судья, успела разгадать цель Итая. Магия искусства против магии искусства. Леванит уничтожала реальность, растворяя её в небытие. Оман же, в силу своего таланта, наоборот, создавал, извлекал предметы из небытия, придавая им жизнь. И в данный момент он именно это проделывал с моей рукой.
По лбу Итая то и дело начинали стекать капельки пота. Если они мешали, он старался отделаться от них максимально быстро, если же нет, и вовсе не прерывал своего занятия. Ему было необходимо воспроизвести мою левую руку с максимальной точностью, используя для этой цели собственные воспоминания и правую руку, которую можно было внимательно рассмотреть в любой момент. Я понимала, что совпасть должно всё: цвет кожи, форма ногтей, тончайшие линии, которыми бывают испещрены кисти рук. Чем меньше он сфальшивит, тем выше шанс, что в результате получится не обычный рисунок, а полноценная работа омана. А ведь только такая работа содержит магию искусства. Только она способна пересилить колдовство леванит, возвратив на свет то, что белизна практически успела уничтожить.
Изображение на стене становилось всё более детальным и чётким.
- Смотри, поосторожнее: не сделай девушке две правых руки! – посоветовал Алон.
Неуместные, казалось бы, слова, как следует разрядили обстановку, во всяком случае, для нас двоих: Итай ни на миг не оторвался от работы, и я даже не поручусь, что он услышал слова судьи.
- Две правых руки – это лучше, чем две левых, - оптимистично внесла свою лепту я.
Алон не случайно высказался именно теперь: видя работу Итая, определённо подходившую к концу, он верил, что та увенчается успехом.
Наконец Итай отступил от стены, разглядывая плоды собственных трудов. Снова приблизился. Добавил один мазок. Затем ещё. И снова отошёл, нерешительно опуская палитру и кисть.
Не прошло и пары секунд, как картина стала меняться прямо на глазах. Иллюзорный объём рисунка обернулся объёмом реальным. Я осторожно отвела от стены продолжение собственной руки, только что нарисованное оманом. И облегчённо…не столько даже выдохнула, сколько вскрикнула, когда мне это удалось. Всё ещё не веря своим глазам, ощупала вновь обретённую руку. Она ощущалась, как обычно, разве что немного затекла.
Я отошла подальше от стены и зачем-то поднесла руку к окну, хотя снаружи уже успело стемнеть. И всё-таки я была вознаграждена за этот манёвр ощущением прохладного ветра, коснувшегося пальцев. Затем настал черёд Итая взять мою руку в свою. Он долго её изучал, и вид имел при этом не художника, а врача. Потом шумно выдохнул и, наконец утерев пот со лба, постановил:
- Кажется, получилось.
После чего отошёл к узкому участку стены между двумя окнами и опустился на пол.
А я не сразу поняла, почему не могу ровно дышать, и окончательно осознала причину, лишь когда начала захлёбываться рыданиями.
Какое-то время Алон деликатно молчал, но я не останавливалась, и наконец он подошёл поближе.
- Дана! – Друг Итая успокаивающе положил руку мне на плечо. – Дана, уже всё в порядке. Всё закончилось, тебе ничто не угрожает.
Я попыталась успокоиться, правда, поначалу выходило так себе, и Алон временно повернулся к оману. Тот сидел, утомлённо прикрыв глаза и приложив руки к пылающим вискам.
- Ну, а ты что? – Сейчас Алон говорил менее мягко. – Девушка уже почти успокоилась! Давай, бери себя в руки. В конце концов, мы не собираемся в этом проклятом доме ночевать.
Итай не сразу отреагировал. Я думала, он не отреагирует вообще. Пока я утирала слёзы (рукавом, ибо при помощи пальцев не справлялась), он продолжал сидеть в прежней позе, отрешённо глядя перед собой. Но затем, словно по беззвучной команде, поднялся, отыскал свой сброшенный в самом начале сюртук и нпкинул его на плечо, проявляя тем самым готовность отправляться домой. Но, не сделав и шагу, прямо посмотрел на судью.
- Алон, я понимаю, что тебе это не понравится. Но, - Итай покачал головой, словно отвечая на протест собеседника, который тот пока не высказал, не имел шанса высказать, - Нирит я этого не спущу. Не такое.
Алон усмехнулся настолько грустно, что мне стало его жаль.
- Думаешь, я ей это спущу? – невесело кривя губы, спросил он. – Я – поборник законности, Итай, но и живой человек. В некоторых случаях ради близких людей я бы мог преступить закон. Если бы Нирит что-нибудь украла или, к примеру, поставила на поток торговлю поддельными картинами, я помог бы ей защититься в суде. Возможно, даже устроил бы ей побег за границу, не выйди исправить дело ей законным путём. Но то, что произошло сегодня, - это чересчур, пусть даже речь идёт о Нирит. Так что я первый позабочусь о том, чтобы она получила по заслугам.
Алон отвернулся, и вид при этом имел такой несчастный, что сердце сжималось в груди. Однако отступать от своих слов он, без сомнения, не собирался.
- Прости, - сказал Итай и протянул другу руку.
И кто знает, что имел в виду оман? Подозрения в том, что Алон заступится за несостоявшуюся убийцу? Ту данность, что Нирит выбрала его, Итая, а не судью? Или даже тот простой факт, что оману она оказалась не нужна?
Так или иначе, Алон, как мне кажется, точно понял, о чём идёт речь, и руку Итая принял.
- Ты-то тут причём, - пробурчал он, и на этом разговор между мужчинами оказался исчерпан.
Оба снова повернулись ко мне.
- Можешь идти, Дана? – спросил Алон.
Честно говоря, после всего случившегося и услышанного, я была готова увидеть в его глазах ненависть, но не обнаружила даже намёка на оную.
- Да, конечно.
Судья перевёл пристальный взгляд с меня на Итая, довольно долго, прищурившись, глядел на друга, а затем постановил:
- Отвезу-ка я вас, пожалуй, домой. Не рискну доверить сегодня Брику самодвижущийся экипаж.
Итай криво усмехнулся, но активно возражать не стал, что свидетельствовало о правоте Алона. Видимо, оман действительно смертельно устал, полностью выложившись во время борьбы с вложенной в леванит магией.
- А сам-то как доберёшься? – только и спросил он.
Судья махнул рукой.
- Да уж как-нибудь. Небось не первый год в этом городе живу.
В экипаже он занял место возницы, и мы поехали в сторону дома.
- Вопрос в том, где и когда теперь будет лучше искать Нирит.
Алон смотрел вперёд, на дорогу, и потому видеть выражение его лица я не могла.
- Думаешь, она не станет ночевать у себя? – уточнил Итай.
- После сегодняшнего – не знаю. И потом, ты же знаешь, она…коммуникабельная. Может остаться у кого-нибудь из друзей.
- Не надо искать, - вмешалась я, сама удивляясь, до чего глухо звучит мой собственный голос. Оман изумлённо воззрился на меня, и даже Алон на мгновение повернул голову. – Она придёт к Итаю завтра. Скорее всего, прямо с утра, как только по времени это будет прилично. Снова приехать в тот особняк с леванит она не решится, но захочет узнать, всё ли прошло по задуманному плану. А Итай первым будет знать, вернулась ли я домой. Так что она обязательно «заскочит узнать, как дела», и заодно…утешить.
Меня передёрнуло от слишком свежих воспоминаний, и я замолчала, уставившись в пол экипажа.
- Значит, я свяжусь со стражей и вернусь к вам завтра рано утром, - мрачно заключил Алон.
Мы уже подъехали к дому, и это заставило меня повторно испытать чувство огромного облегчения, от которого вновь защипало в глазах. Но вышедший из экипажа судья уже открывал мою дверцу, и я заставила себя сдержать слёзы. Втроём мы направились ко входу.
- Не надо тебе никуда ехать, - сказал Итай, когда Алон остановился на пороге, собираясь прощаться. – Останешься у нас. Время позднее, и уж тем более тебе завтра всё равно возвращаться.
Судья, немного помешкав, согласно кивнул. Мы прошли через прихожую в гостиную. Правая дверь вела в кабинет, откуда можно было попасть в мастерскую. Для того же чтобы подняться на второй этаж, большая часть комнат которого оставалась неиспользованной, следовало пройти в другую сторону, к столовой.
- Я постелю в гостевой наверху, - вызвалась я, стремясь, среди прочего, скрыться от заставлявшей держать лицо компании.
Но Алон покачал головой.
- Не стоит беспокоиться, - заверил он. – Зачем готовить комнату, когда здесь, - он демонстративно огляделся, - столько картин? Где отдохнуть, я точно найду.
Я инстинктивно обвела взглядом висевшие на стенах работы Итая, которых действительно здесь было немало. Конечно, я хорошо знала эти полотна, и все они имели магические свойства картин омана. Берег реки, за которым зеленел лес; дубовая роща; небольшое пастбище у подножия гор; цветочный луг, залегший в ложбине между двумя холмами. В доме художника и вправду найдётся где переночевать. Да и Алон, говоривший со знанием дела, наверняка не в первый раз подобным образом дожидался здесь утра.
На том и порешили. Алон занялся выбором подходящей картины, а я почему-то прошла не в коридор, ведущий, помимо прочего, в спальни, а в кабинет. Скользнула в рабочее кресло, где, наконец-то, почувствовала себя спокойно и уютно, будто в чьих-то объятиях. Прикрыла глаза, давая отдых и телу, и душе… И мгновенно уснула.
Я не слышала, как Итай зашёл в комнату. Не почувствовала, как он перенёс меня в спальню. Не засекла момента, когда он уложил меня на кровать и укрыл пуховым одеялом. Но отчего-то в памяти, вопреки всем законам восприятия, сохранилась картина: я, сидящая в кресле с закрытыми глазами и откинутой на спинку головой, и оман, который застыл на полу, опустив измождённое лицо мне на колени.
