В этих словах и сейчас звучала обида, и я устремила взгляд на Итая, гадая, выскажется ли он по поводу словосочетания «с лёгкостью». Оман сидел ко мне боком, и определить его реакцию по лицу не удалось, но, во всяком случае, вслух он ничего не сказал.
Дов прокашлялся.
- Когда я вызвал демона… Да, я был зол на тебя и заигрывал с идеей от тебя избавиться, но… В моём представлении это была всего лишь игра… Почти только игра. Я не верил, что демон смерти появится на самом деле. Был практически уверен, что такое в принципе невозможно, а способ, о котором мне волей случая удалось узнать, - не более чем людская забава. Когда же демон действительно явился, я испугался… По-настоящему испугался. Но было уже поздно.
Я слушала, затаив дыхание, и сердце, казалось, замедлило своё движение. Удивительно, но мне чудилось, будто я переживаю то же самое, что и незадачливый художник в минуты, о которых рассказывал. Наверное, при появлении демона он почувствовал, интуитивно осознал, что такой призыв просто не может пройти для него бесследно. Что жизнь никогда уже не будет такой, как прежде, если, конечно, она вообще будет. Но после того как первый шаг сделан, отступить бывает порой очень сложно. Даже когда точно знаешь, что продолжение пути станет для тебя роковым.
- Не имею представления, как тебе удалось выжить, но, веришь или нет, узнав об этом, я невероятно обрадовался. Для меня, конечно, ничто уже не изменится, но камень если не упал с моей души, то, во всяком случае, стал давить не так сильно. И я прошу у тебя прощения. Хоть и не знаю, простил ли бы сам на твоём месте. Скорее всего, нет.
Короткую, болезненную паузу прервала усмешка Итая.
- Да ладно, - хмыкнул он. – Кому, как не мне знать, насколько каждый из нас боится потерять своё место под солнцем. И какой угрозой кажутся порой успехи коллеги.
Я подумала, что он немного кривит душой. Для кого-кого, а для Итая Брика успехи коллег ни малейшей опасности не представляли. Тем не менее, он действительно понимал. А стало быть, не солгал.
Дов облегчённо выдохнул. Кажется, именно сейчас камень окончательно скатился с его души.
- Больше всего я хочу дописать одну картину, - сказал он, опустив голову на подушки и мечтательно глядя в потолок. – Идея совсем недавно пришла мне в голову, и я вижу её очень ясно. Ничего сверхъестественного, просто осенний лес и много-много красных и жёлтых листьев на земле. А ещё я хотел бы написать её как оман. Чтобы можно было войти туда, лечь на ковёр из листвы, смотреть на небо и подставлять лицо солнечным лучам, падающим сквозь кроны.
Он устало прикрыл глаза, а на губах заиграла почти романтическая улыбка.
- Мы могли бы дописать её вместе, - предложил Итай.
При этих словах даже я дёрнулась от неожиданности, а уж Дов и вовсе уставился на гостя широко раскрывшимися глазами.
- Ты…серьёзно? – осторожно спросил он затем.
- Совершенно, - ровным голосом откликнулся Итай.
- Поможешь мне подняться?
Следующие несколько часов я провела в квартире Вайна, придумывая себе занятия. Попила на кухне чаю, любезно поданного служанкой, той самой, что впустила нас в дом. Полистала книги из библиотеки. Просто посидела на удобном диване, утомлённо прикрыв глаза, что было совсем не лишним. Когда меня позвал Итай, и я возвратилась в комнату с кроватью, на холсте уже был завершён пейзаж, не оставлявший сомнений в том, что принадлежит он кисти омана. Или оманов? От ярких осенних красок хотелось сощуриться, и можно было ощутить на коже лёгкое дуновение прохладного ветерка и услышать шуршание переносимых им листьев.
Несмотря на то, что работа без сомнения сильно его утомила, Дов Вайн восторженно взирал на плод совместных трудов.
- Спасибо, - искренне сказал Итаю он, а потом перевёл взгляд на меня.
Я ответила ободряющей улыбкой.
- Я отдохну немного, - проговорил Дов.
Итай кивнул и помог ему ступить в картину. Художник помахал нам рукой и, пройдя чуть глубже в лес, улёгся на покров из осенних листьев.
Мы же отправились домой.
Когда мы возвращались от Дова Вайна домой, улицы Ирбира уже охватил вечерний сумрак. Самодвижущийся экипаж Итая нуждался в небольшом ремонте, и потому сюда мы прибыли на наёмной карете. А поскольку поймать таковую для обратной дороги не удалось, мы отправились в путь пешком, благо до дома было не так уж и далеко. Настроение было приподнятым, и как-то так само собой получилось, что вскоре мы шли, держась за руки.
Любая столица суть город контрастов, поэтому неудивительно, что путь наш пролегал, среди прочего, через не самые фешенебельные участки. Снова были неказистые заборы, изрисованные малоосмысленными каракулями или исписанные осмысленными, но неприличными, словами, мусор, скопившийся под мостами, сбившиеся в кучки нищие. Несколько мальчишек десяти-двенадцати лет, вероятнее всего, не беспризорные, но из бедных семей, собрались у скамейки, рассматривая какую-то картинку в старом потрёпанном журнале. Двое детей помладше рисовали на стене раздобытыми где-то цветными мелками.
Зашедшее солнце забрало с собой последние осколки тепла, и дети кутались в залатанные куртки. Нищие тоже нацепили на себя всё, что сумели найти.
Внезапно Итай, озорно ухмыльнувшись, отпустил мою руку и зашагал прямиком к рисующим мальчишкам. Полминуты спустя он уже водил мелом по ближайшему забору. Движения были быстрыми и уверенными, остановки делались главным образом для того, чтобы сменить цвет. Бедняки потихоньку столпились поблизости, оторвавшись от привычных занятий. Однако вокруг омана оставалось пустое пространство, достаточное для того, чтобы он мог беспрепятственно передвигаться в процессе рисования, переходя на один-два шага то вправо, то влево, присаживаясь на корточки или, напротив, вставая на цыпочки.
Наконец Итай отступил, и взорам изумлённой публики предстал изображённый на стене камин. Всё было на своём месте – дрова в очаге, пляшущий над ними огонь, решётка, уходящая вверх труба. Но причина всеобщего удивления заключалась не в этом, и даже не в сходстве нарисованной печи с настоящей, а в том, что от изображения исходило самое настоящее тепло! Нищие и мальчишки кинулись к забору, стягивая старые прохудившиеся перчатки и вытягивая руки к иллюзорному огню. Итай же, возвратив мелки поражённым и оттого растерявшимся детям, весело поманил меня рукой и зашагал в прежнем направлении. Я поспешила присоединиться к нему, но успела углядеть нищего, стоявшего от прочих особняком. Улыбнувшись белозубой улыбкой, он показал мне большой палец и заговорщицки подмигнул. Когда я обернулась во второй раз, его, как водится, и след простыл…
На следующее утро служанка Дова Вайна, зайдя к нему в комнату, обнаружила своего хозяина скончавшимся от последствий перенесённого несколько дней назад сердечного приступа. Художник лежал на спине, на постели из яркой осенней листвы, в лесу, нарисованном им накануне. Взгляд его был устремлён в синее небо, лица мягко касался солнечный луч, проникший сквозь кроны деревьев, а на губах застыла счастливая улыбка.
Около половины одиннадцатого, ибо утро наше начиналось поздно, я пришла в гостиную, где завтракал Итай, демонстрируя газету, которую четверть часа назад принёс почтальон.
- Пресса шумит о вчерашнем событии, - бодро заметила я, раскрыв газету на второй странице. – Все обсуждают таинственного художника, нарисовавшего очаг для бездомных. – Поискав глазами нужный абзац, я зачитала: «Оман, оставшийся неузнанным, при помощи обычных детских мелков изобразил камин на заборе в бедном квартале. Картина ожила, в результате чего нищие, беспризорные дети, жители квартала и просто прохожие получили возможность согреться в холодную ночь. Неизвестный художник наглядно продемонстрировал, насколько важную роль может играть современное искусство в общественной жизни Мамлахи».
- Повезло, что оман остался неузнанным, - закатил глаза Итай.
- Говорят, что скромность красит художника, - похвалила я. – Но мне казалось, что вы знаете себе цену.
- Знаю, - с мрачным видом подтвердил оман. – А ещё я знаю цену своему времени. И не желаю тратить его на ту шумиху, которая здесь поднимется, если кто-нибудь узнает, что это был я. Так что скромность тут ни при чём.
- На вашем месте я бы не слишком рассчитывала на анонимность, - хмыкнула я, складывая газету. Про время, которое Итаю придётся потратить на журналистов, я, конечно, всё понимала, но переживать по этому поводу всё равно не могла: слишком сильна была гордость за работодателя. – Оманов в Ирбире не так уж и много, а внешность вашу наверняка запомнили хорошо.
- Уму непостижимо. – Итай покачал головой, передвигая указательным пальцем тупой нож, которым прежде намазывал масло на хлеб. – С такой радостью избавиться от необходимости рисовать печку для баронессы – чтобы потом сделать ровно то же самое по собственной инициативе.
- Это не то же самое, - горячо возразила я. – Разница очень большая.
- Ну да, конечно, - фыркнул Итай. – И заключается она в том, что от баронессы я бы получил за работу деньги.
- Вовсе не в этом. - Я отлично сознавала, что до гипотетических денег аристократки оману никакого дела нет, а высказался он исключительно из упрямства. – Баронесса прекрасно может обзавестись настоящим камином или перейти в более тёплую комнату. Поэтому нет никаких причин, чтобы вы тратили свой талант на её прихоть. Но тем людям, которых мы видели вчера, действительно некуда деваться и негде согреться. А знаете, это ведь и в самом деле скромность. Вы знаете себе цену в том, что касается вашего таланта, но совершенно не готовы признать, что захотели сделать для кого-то что-то хорошее.
- Я циничен и эгоистичен, - проворчал художник. – С какой стати я должен захотеть сделать для кого-то что-то хорошее?
- Не знаю, - улыбнулась я. – Но это же здорово!
Итай поглядел на меня, склонив голову набок, словно пытался отыскать в моей реакции логику, но никак не находил. Потом, сощурившись, проговорил:
- Кстати, когда ты перестанешь обращаться ко мне на «вы»? Это, знаешь ли, начинает надоедать.
Давно заметила, что со слова «кстати» люди парадоксальным образом начинают предложения, не имеющие ни малейшего отношения к предшествовавшему разговору.
- Мне казалось… - Я растерянно запнулась. – Мне казалось, что это само собой разумеется. Ну, вы же сами сразу обратились ко мне на «ты»! – Не обнаружив понимания с его стороны, я принялась защищаться. – Это было обращение начальника к ассистенту. Ну, и я соответственно…
- Чушь! – перебил меня Итай. – Я обратился к тебе на «ты», потому что так у нас принято.
- У кого «у нас»? – начала раздражаться я.
- У… людей искусства, - пояснил он, немного поискав нужное определение.
- Но вы же слышали, что я разговариваю на «вы»? – не сдавалась я.
- Да, и решил, что так тебе пока комфортнее, и потребуется время, чтобы ты раскрепостилась. Но мы работаем вместе уже много месяцев, и ожидание, знаешь ли, несколько затянулось.
Я сглотнула. Единственный ответ, который приходил в голову, - это что в данный момент я не чувствую себя готовой перейти с ним на «ты», но могу попытаться привыкнуть к этой мысли.
- И кстати! – с деланно небрежным видом, но напряжённым взглядом бросил Итай. Кажется, сегодня он решил буквально добить меня этим «кстати». – Если тебе понравилась Кинерет, имей в виду, что она неравнодушна к принцу.
Поморгав от неожиданности, я уже собиралась ответить оману гневной отповедью касательно непристойных инсинуаций, но вовремя сообразила, что в своё время сама невольно дала ему повод думать обо мне подобным образом.
- Вообще-то, - стараясь не размышлять о смысле собственных слов, будто ныряя в омут с головой, заговорила я, - я не питаю приязни к девушкам. Сверх обычного, я имею в виду. А про равнодушие к мужчинам тогда сказала просто потому, что смутилась. Ситуация вышла слишком уж…деликатная. И вообще я пойду, у меня сегодня назначено посещение клиента, нельзя заставлять его ждать.
И я буквально вылетела за дверь.
В тот день я действительно должна была ехать на дом к покупателю, так что в этом отношении я сказала чистую правду. В случае, когда оману предстояло расписывать стену непосредственно в особняке (или во дворце) клиента, сотрудничавший с ним архитектор непременно приезжал посмотреть место будущей работы, измерить предназначавшееся для рисунка пространство и сделать все необходимые расчёты.
А вот что касается страха опоздать на встречу, тут я слегка…скажем так, перегнула палку. На самом деле, меня ровным счётом никто не ждал. Недавно построенный дом был совершенно пуст. Стены ещё не расписали, картины не повесили, мебель не привезли. Так что воровать здесь, в сущности, было нечего, сам хозяин жил пока в другом месте, и в новом здании не было не только господ, но и слуг или даже охраны.
В моём представлении, так было лучше всего. Можно поработать спокойно и без помех. Остановившись на пороге, я огляделась, отмечая высокий потолок и широкую лестницу, перила которой якобы поддерживали скульптуры, изображающие мальчиков-пажей. Стала подниматься по ступеням, слушая эхо собственных шагов, особенно громко звучащее в необставленном помещении.
Интересующее меня место располагалось на втором этаже. Вторая комната по правую руку. Здесь было светло: солнечные лучи беспрепятственно проникали через большие окна, не занавешенные пока гардинами. Даже карнизов ещё не было. Как и ожидалось, никакой мебели. Весьма вероятно, что хозяева планировали сначала увидеть роспись, а уж потом решить, какие цвета больше всего к ней подойдут. В камине до сих пор не было дров, хотя чёрная металлическая решётка уже стояла, прикрывая очаг.
Я приблизилась к интересующей меня стене – напротив двери, справа от окон. Девственно чистая, абсолютно белая – ни картин или иных украшений интерьера, ни забитых гвоздей, ни пятен. Разве что оттенок белого немного менялся, приблизительно на уровне моей головы становясь чуть более тёмным.
Я поднесла к стене левую руку и, раскрыв ладонь, прикоснулась ею к белой поверхности. Гладкая или шероховатая?
Оказалась очень гладкая, прямо на удивление. Я попыталась отвести руку…и ошарашенно на неё уставилась. Отдёрнуть ладонь не удавалось, она словно приклеилась к стене…или даже вросла в стену. Я пыталась снова и снова, но все усилия оказывались тщетными. Болезненно-яркая белизна не отпускала. Упереться в стену второй рукой, дабы оттолкнуться посильнее, я не решалась по понятным причинам. Единственное, чего мне сейчас не хватало, - так это «приклеиться» обеими ладонями.
- Ну что, птичка попалась в клетку? – проворковал у меня за спиной женский голосок.
Приятный молодой голос, сам напоминавший птичье пение, был легко узнаваем. Чувствуя, как спина покрывается под платьем холодным потом, я повернулась – насколько это было возможно, не отрывая руки от стены. Впрочем, Нирит вовсе не собиралась вынуждать меня совершать чудеса акробатики, и сама подошла поближе.
- Что всё это значит? – спросила я, успешно уняв дрожь в голосе и всё ещё надеясь, что происходящее – просто недоразумение или глупая шутка.
- Это значит, что не надо было посягать на то, что создано не для тебя, - отчеканила девушка совершенно не привычным для меня тоном.
- Ты о чём? – выдохнула я, уже почти отчаявшись разобраться в происходящем.
Дов прокашлялся.
- Когда я вызвал демона… Да, я был зол на тебя и заигрывал с идеей от тебя избавиться, но… В моём представлении это была всего лишь игра… Почти только игра. Я не верил, что демон смерти появится на самом деле. Был практически уверен, что такое в принципе невозможно, а способ, о котором мне волей случая удалось узнать, - не более чем людская забава. Когда же демон действительно явился, я испугался… По-настоящему испугался. Но было уже поздно.
Я слушала, затаив дыхание, и сердце, казалось, замедлило своё движение. Удивительно, но мне чудилось, будто я переживаю то же самое, что и незадачливый художник в минуты, о которых рассказывал. Наверное, при появлении демона он почувствовал, интуитивно осознал, что такой призыв просто не может пройти для него бесследно. Что жизнь никогда уже не будет такой, как прежде, если, конечно, она вообще будет. Но после того как первый шаг сделан, отступить бывает порой очень сложно. Даже когда точно знаешь, что продолжение пути станет для тебя роковым.
- Не имею представления, как тебе удалось выжить, но, веришь или нет, узнав об этом, я невероятно обрадовался. Для меня, конечно, ничто уже не изменится, но камень если не упал с моей души, то, во всяком случае, стал давить не так сильно. И я прошу у тебя прощения. Хоть и не знаю, простил ли бы сам на твоём месте. Скорее всего, нет.
Короткую, болезненную паузу прервала усмешка Итая.
- Да ладно, - хмыкнул он. – Кому, как не мне знать, насколько каждый из нас боится потерять своё место под солнцем. И какой угрозой кажутся порой успехи коллеги.
Я подумала, что он немного кривит душой. Для кого-кого, а для Итая Брика успехи коллег ни малейшей опасности не представляли. Тем не менее, он действительно понимал. А стало быть, не солгал.
Дов облегчённо выдохнул. Кажется, именно сейчас камень окончательно скатился с его души.
- Больше всего я хочу дописать одну картину, - сказал он, опустив голову на подушки и мечтательно глядя в потолок. – Идея совсем недавно пришла мне в голову, и я вижу её очень ясно. Ничего сверхъестественного, просто осенний лес и много-много красных и жёлтых листьев на земле. А ещё я хотел бы написать её как оман. Чтобы можно было войти туда, лечь на ковёр из листвы, смотреть на небо и подставлять лицо солнечным лучам, падающим сквозь кроны.
Он устало прикрыл глаза, а на губах заиграла почти романтическая улыбка.
- Мы могли бы дописать её вместе, - предложил Итай.
При этих словах даже я дёрнулась от неожиданности, а уж Дов и вовсе уставился на гостя широко раскрывшимися глазами.
- Ты…серьёзно? – осторожно спросил он затем.
- Совершенно, - ровным голосом откликнулся Итай.
- Поможешь мне подняться?
Следующие несколько часов я провела в квартире Вайна, придумывая себе занятия. Попила на кухне чаю, любезно поданного служанкой, той самой, что впустила нас в дом. Полистала книги из библиотеки. Просто посидела на удобном диване, утомлённо прикрыв глаза, что было совсем не лишним. Когда меня позвал Итай, и я возвратилась в комнату с кроватью, на холсте уже был завершён пейзаж, не оставлявший сомнений в том, что принадлежит он кисти омана. Или оманов? От ярких осенних красок хотелось сощуриться, и можно было ощутить на коже лёгкое дуновение прохладного ветерка и услышать шуршание переносимых им листьев.
Несмотря на то, что работа без сомнения сильно его утомила, Дов Вайн восторженно взирал на плод совместных трудов.
- Спасибо, - искренне сказал Итаю он, а потом перевёл взгляд на меня.
Я ответила ободряющей улыбкой.
- Я отдохну немного, - проговорил Дов.
Итай кивнул и помог ему ступить в картину. Художник помахал нам рукой и, пройдя чуть глубже в лес, улёгся на покров из осенних листьев.
Мы же отправились домой.
Когда мы возвращались от Дова Вайна домой, улицы Ирбира уже охватил вечерний сумрак. Самодвижущийся экипаж Итая нуждался в небольшом ремонте, и потому сюда мы прибыли на наёмной карете. А поскольку поймать таковую для обратной дороги не удалось, мы отправились в путь пешком, благо до дома было не так уж и далеко. Настроение было приподнятым, и как-то так само собой получилось, что вскоре мы шли, держась за руки.
Любая столица суть город контрастов, поэтому неудивительно, что путь наш пролегал, среди прочего, через не самые фешенебельные участки. Снова были неказистые заборы, изрисованные малоосмысленными каракулями или исписанные осмысленными, но неприличными, словами, мусор, скопившийся под мостами, сбившиеся в кучки нищие. Несколько мальчишек десяти-двенадцати лет, вероятнее всего, не беспризорные, но из бедных семей, собрались у скамейки, рассматривая какую-то картинку в старом потрёпанном журнале. Двое детей помладше рисовали на стене раздобытыми где-то цветными мелками.
Зашедшее солнце забрало с собой последние осколки тепла, и дети кутались в залатанные куртки. Нищие тоже нацепили на себя всё, что сумели найти.
Внезапно Итай, озорно ухмыльнувшись, отпустил мою руку и зашагал прямиком к рисующим мальчишкам. Полминуты спустя он уже водил мелом по ближайшему забору. Движения были быстрыми и уверенными, остановки делались главным образом для того, чтобы сменить цвет. Бедняки потихоньку столпились поблизости, оторвавшись от привычных занятий. Однако вокруг омана оставалось пустое пространство, достаточное для того, чтобы он мог беспрепятственно передвигаться в процессе рисования, переходя на один-два шага то вправо, то влево, присаживаясь на корточки или, напротив, вставая на цыпочки.
Наконец Итай отступил, и взорам изумлённой публики предстал изображённый на стене камин. Всё было на своём месте – дрова в очаге, пляшущий над ними огонь, решётка, уходящая вверх труба. Но причина всеобщего удивления заключалась не в этом, и даже не в сходстве нарисованной печи с настоящей, а в том, что от изображения исходило самое настоящее тепло! Нищие и мальчишки кинулись к забору, стягивая старые прохудившиеся перчатки и вытягивая руки к иллюзорному огню. Итай же, возвратив мелки поражённым и оттого растерявшимся детям, весело поманил меня рукой и зашагал в прежнем направлении. Я поспешила присоединиться к нему, но успела углядеть нищего, стоявшего от прочих особняком. Улыбнувшись белозубой улыбкой, он показал мне большой палец и заговорщицки подмигнул. Когда я обернулась во второй раз, его, как водится, и след простыл…
На следующее утро служанка Дова Вайна, зайдя к нему в комнату, обнаружила своего хозяина скончавшимся от последствий перенесённого несколько дней назад сердечного приступа. Художник лежал на спине, на постели из яркой осенней листвы, в лесу, нарисованном им накануне. Взгляд его был устремлён в синее небо, лица мягко касался солнечный луч, проникший сквозь кроны деревьев, а на губах застыла счастливая улыбка.
Около половины одиннадцатого, ибо утро наше начиналось поздно, я пришла в гостиную, где завтракал Итай, демонстрируя газету, которую четверть часа назад принёс почтальон.
- Пресса шумит о вчерашнем событии, - бодро заметила я, раскрыв газету на второй странице. – Все обсуждают таинственного художника, нарисовавшего очаг для бездомных. – Поискав глазами нужный абзац, я зачитала: «Оман, оставшийся неузнанным, при помощи обычных детских мелков изобразил камин на заборе в бедном квартале. Картина ожила, в результате чего нищие, беспризорные дети, жители квартала и просто прохожие получили возможность согреться в холодную ночь. Неизвестный художник наглядно продемонстрировал, насколько важную роль может играть современное искусство в общественной жизни Мамлахи».
- Повезло, что оман остался неузнанным, - закатил глаза Итай.
- Говорят, что скромность красит художника, - похвалила я. – Но мне казалось, что вы знаете себе цену.
- Знаю, - с мрачным видом подтвердил оман. – А ещё я знаю цену своему времени. И не желаю тратить его на ту шумиху, которая здесь поднимется, если кто-нибудь узнает, что это был я. Так что скромность тут ни при чём.
- На вашем месте я бы не слишком рассчитывала на анонимность, - хмыкнула я, складывая газету. Про время, которое Итаю придётся потратить на журналистов, я, конечно, всё понимала, но переживать по этому поводу всё равно не могла: слишком сильна была гордость за работодателя. – Оманов в Ирбире не так уж и много, а внешность вашу наверняка запомнили хорошо.
- Уму непостижимо. – Итай покачал головой, передвигая указательным пальцем тупой нож, которым прежде намазывал масло на хлеб. – С такой радостью избавиться от необходимости рисовать печку для баронессы – чтобы потом сделать ровно то же самое по собственной инициативе.
- Это не то же самое, - горячо возразила я. – Разница очень большая.
- Ну да, конечно, - фыркнул Итай. – И заключается она в том, что от баронессы я бы получил за работу деньги.
- Вовсе не в этом. - Я отлично сознавала, что до гипотетических денег аристократки оману никакого дела нет, а высказался он исключительно из упрямства. – Баронесса прекрасно может обзавестись настоящим камином или перейти в более тёплую комнату. Поэтому нет никаких причин, чтобы вы тратили свой талант на её прихоть. Но тем людям, которых мы видели вчера, действительно некуда деваться и негде согреться. А знаете, это ведь и в самом деле скромность. Вы знаете себе цену в том, что касается вашего таланта, но совершенно не готовы признать, что захотели сделать для кого-то что-то хорошее.
- Я циничен и эгоистичен, - проворчал художник. – С какой стати я должен захотеть сделать для кого-то что-то хорошее?
- Не знаю, - улыбнулась я. – Но это же здорово!
Итай поглядел на меня, склонив голову набок, словно пытался отыскать в моей реакции логику, но никак не находил. Потом, сощурившись, проговорил:
- Кстати, когда ты перестанешь обращаться ко мне на «вы»? Это, знаешь ли, начинает надоедать.
Давно заметила, что со слова «кстати» люди парадоксальным образом начинают предложения, не имеющие ни малейшего отношения к предшествовавшему разговору.
- Мне казалось… - Я растерянно запнулась. – Мне казалось, что это само собой разумеется. Ну, вы же сами сразу обратились ко мне на «ты»! – Не обнаружив понимания с его стороны, я принялась защищаться. – Это было обращение начальника к ассистенту. Ну, и я соответственно…
- Чушь! – перебил меня Итай. – Я обратился к тебе на «ты», потому что так у нас принято.
- У кого «у нас»? – начала раздражаться я.
- У… людей искусства, - пояснил он, немного поискав нужное определение.
- Но вы же слышали, что я разговариваю на «вы»? – не сдавалась я.
- Да, и решил, что так тебе пока комфортнее, и потребуется время, чтобы ты раскрепостилась. Но мы работаем вместе уже много месяцев, и ожидание, знаешь ли, несколько затянулось.
Я сглотнула. Единственный ответ, который приходил в голову, - это что в данный момент я не чувствую себя готовой перейти с ним на «ты», но могу попытаться привыкнуть к этой мысли.
- И кстати! – с деланно небрежным видом, но напряжённым взглядом бросил Итай. Кажется, сегодня он решил буквально добить меня этим «кстати». – Если тебе понравилась Кинерет, имей в виду, что она неравнодушна к принцу.
Поморгав от неожиданности, я уже собиралась ответить оману гневной отповедью касательно непристойных инсинуаций, но вовремя сообразила, что в своё время сама невольно дала ему повод думать обо мне подобным образом.
- Вообще-то, - стараясь не размышлять о смысле собственных слов, будто ныряя в омут с головой, заговорила я, - я не питаю приязни к девушкам. Сверх обычного, я имею в виду. А про равнодушие к мужчинам тогда сказала просто потому, что смутилась. Ситуация вышла слишком уж…деликатная. И вообще я пойду, у меня сегодня назначено посещение клиента, нельзя заставлять его ждать.
И я буквально вылетела за дверь.
В тот день я действительно должна была ехать на дом к покупателю, так что в этом отношении я сказала чистую правду. В случае, когда оману предстояло расписывать стену непосредственно в особняке (или во дворце) клиента, сотрудничавший с ним архитектор непременно приезжал посмотреть место будущей работы, измерить предназначавшееся для рисунка пространство и сделать все необходимые расчёты.
А вот что касается страха опоздать на встречу, тут я слегка…скажем так, перегнула палку. На самом деле, меня ровным счётом никто не ждал. Недавно построенный дом был совершенно пуст. Стены ещё не расписали, картины не повесили, мебель не привезли. Так что воровать здесь, в сущности, было нечего, сам хозяин жил пока в другом месте, и в новом здании не было не только господ, но и слуг или даже охраны.
В моём представлении, так было лучше всего. Можно поработать спокойно и без помех. Остановившись на пороге, я огляделась, отмечая высокий потолок и широкую лестницу, перила которой якобы поддерживали скульптуры, изображающие мальчиков-пажей. Стала подниматься по ступеням, слушая эхо собственных шагов, особенно громко звучащее в необставленном помещении.
Интересующее меня место располагалось на втором этаже. Вторая комната по правую руку. Здесь было светло: солнечные лучи беспрепятственно проникали через большие окна, не занавешенные пока гардинами. Даже карнизов ещё не было. Как и ожидалось, никакой мебели. Весьма вероятно, что хозяева планировали сначала увидеть роспись, а уж потом решить, какие цвета больше всего к ней подойдут. В камине до сих пор не было дров, хотя чёрная металлическая решётка уже стояла, прикрывая очаг.
Я приблизилась к интересующей меня стене – напротив двери, справа от окон. Девственно чистая, абсолютно белая – ни картин или иных украшений интерьера, ни забитых гвоздей, ни пятен. Разве что оттенок белого немного менялся, приблизительно на уровне моей головы становясь чуть более тёмным.
Я поднесла к стене левую руку и, раскрыв ладонь, прикоснулась ею к белой поверхности. Гладкая или шероховатая?
Оказалась очень гладкая, прямо на удивление. Я попыталась отвести руку…и ошарашенно на неё уставилась. Отдёрнуть ладонь не удавалось, она словно приклеилась к стене…или даже вросла в стену. Я пыталась снова и снова, но все усилия оказывались тщетными. Болезненно-яркая белизна не отпускала. Упереться в стену второй рукой, дабы оттолкнуться посильнее, я не решалась по понятным причинам. Единственное, чего мне сейчас не хватало, - так это «приклеиться» обеими ладонями.
- Ну что, птичка попалась в клетку? – проворковал у меня за спиной женский голосок.
Приятный молодой голос, сам напоминавший птичье пение, был легко узнаваем. Чувствуя, как спина покрывается под платьем холодным потом, я повернулась – насколько это было возможно, не отрывая руки от стены. Впрочем, Нирит вовсе не собиралась вынуждать меня совершать чудеса акробатики, и сама подошла поближе.
- Что всё это значит? – спросила я, успешно уняв дрожь в голосе и всё ещё надеясь, что происходящее – просто недоразумение или глупая шутка.
- Это значит, что не надо было посягать на то, что создано не для тебя, - отчеканила девушка совершенно не привычным для меня тоном.
- Ты о чём? – выдохнула я, уже почти отчаявшись разобраться в происходящем.
