— Один из них – плетение Золотой ветви, которые практически никогда не дарят за пределами кланов. Второй – лунное серебро с редчайшим хамелеонитом. Полагаю, ваша культурная прогулка прошла успешно?
— Виль, я слышу зависть?
— Ну что ты, Барс. Мне тут тоже было весело.
— И чем же ты занимался?
— Позировал.
— Что?
— Что слышал. Вон там, на столе… Можешь оценить руку мастера.
Аскел сгрёб со стола ворох листов и с интересом принялся рассматривать. Лили изобразила эльфа угловатыми, но удивительно живыми линиями — узнаваемого с первого взгляда, несмотря на детскую манеру исполнения. На одном листе он стоял с мечом, на третьем — сидел у камина, задумчиво подперев подбородок.
— А вот это уже интересно... — Аскел развернул перед собой особенно выразительный набросок. На нём эльф был изображён с букетом полевых цветов в руках и смешным солнцем в углу. — Да ты красавчик.
— Только заметил? – Вильнор слегка откинул голову назад, ровно настолько, чтобы свет от камина скользнул по его лицу, подчеркнув безупречные черты. Уголок его губ дрогнул в улыбке — чуть насмешливой, но такой обезоруживающе искренней, что Аскел замер с рисунком в руках, на мгновение пойманный эльфийскими чарами. Потом маг фыркнул и моргнул, сбрасывая наваждение.
— Пожалуй, заберу себе этот шедевр, - проговорил он.
— Пожалуй, нет. — Эльф выхватил лист у него из пальцев, аккуратно сложил и спрятал за пазуху. — Но раз уж мы говорим об искусстве… Как тебе Золотая ветвь?
Аскел задумался.
— Я понял, почему эльфы запрещают записывать свои песни. Ни один нотный лист не передаст и десятой доли того, что они делают с душой.
Вильнор усмехнулся:
— Ты становишься сентиментальным.
— …Сказал мне тот, кто стал нянькой для пятилетней девочки.
— Музой, Барс - не путай понятия. Вам сыграли что-нибудь стоящее?
— «Песню падающих листьев».
Вильнор замер.
— Этим не разбрасываются. Даже Золотая ветвь.
— Кстати, о ветвях… — Аскел ухмыльнулся. — У них был охранник из Ночной. Такой же мрачный, как ты в свои плохие дни.
— И?
— Дайнира показала ему кхен-тар.
— Она… что сделала?
— Кхен-тар, – Аскел изящно повторил движение пальцами. – Совершенно невозмутимо, чтобы подольше поболтать с арфисткой.
Вильнор замер на секунду, а затем рассмеялся, звонко и искренне, как редко смеялся.
— Боги, хотел бы я видеть его лицо.
— Оно стало очень... выразительным, — ухмыльнулся Аскел.
Вильнор покачал головой, но в его глазах светилось чистое восхищение.
— Дерзко. Глупо. И прекрасно… Она хоть правильно сложила знак?
— Абсолютно. Разве она учится не у лучшего из Ночной ветви?
— Лучшего? — Эльф прищурился.
— Ты же не станешь спорить?
Вильнор хмыкнул, промолчав, и Аскел улыбнулся.
— Я привёз тебе кинжал. Тот самый, с костяной рукоятью.
— С этого и надо было начинать....
В этот момент дверь распахнулась, и в библиотеку влетела Лили, размахивая новым рисунком.
— Вильнор, смотри! Я нарисовала тебя с крыльями!
— Барс...
— Да?
Лучший из Ночной ветви сложил пальцы в красноречивый кхен-аэль.
16.
«Командор Лар,
Прошу Вас о личной встрече, если Вы сочтёте возможным. Я не готова обсуждать с Вами сделанный мною выбор, но готова ответить за его последствия. Если Вам будет угодно считать, что я всё ещё могу оказать поддержку Ордену, несмотря на разногласия между нами — назовите условия, которые Вы полагаете справедливыми.
С уважением,
Дайнира ди Ренли,
Лэа-хранительница Дома ди Ренли,
Айнарское графство, королевство Карн»
Шли дни, но ответа не было.
17.
Скоро снега навалило столько, что замок казался затерянным в белой пустыне. Сугробы поднимались выше нижних окон, а дороги превратились в едва угадываемые тропинки, которые каждое утро приходилось пробивать заново. Дни стали короче, вечера — длиннее, и в старых стенах Ренли поселился особенный, почти забытый уют.
Аскел никуда не уходил.
Вильнор решал всё за него — исчезал в метели, собирал информацию, договаривался, угрожал. Иногда его не было пару дней, иногда неделю — без предупреждений, без объяснений. Но всегда возвращался. Снег скрипел под его сапогами, когда он входил, стряхивая с плеч ледяную пыль, принося новости, письма, иногда – кровь на клинках. Аскел встречал его безмятежно - они и так были на связи ментально, и маг всегда знал, чем занята его Тень.
Аскел оставался в Ренли - с Дайнирой.
Тёплый. Мягкий. Любящий. Абсолютно покорный, как приручённый зверь, и девушку даже пугала эта покорность. Но Дар подсказывал, что ему самому нужно это – после тех осенних месяцев, когда он тосковал по ней в Рентаме. Как будто сытый хищник согрелся, наконец, у её очага.
Он проектировал освещение.
Бродил по замку, прикладывая ладони к стенам, что-то бормоча про «узлы» и «резонансы», а потом возвращался в библиотеку и покрывал пергаменты сложными схемами. Иногда звал Дайниру — чтобы она прикоснулась к камню и сказала, теплеет ли он под её пальцами. Иногда — Вильнора, чтобы тот, скрипя зубами, держал кристалл, пока Аскел настраивал частоту.
— Если он взорвётся, я убью тебя, — предупреждал эльф.
— Не взорвётся, — успокаивал Аскел.
Взрывалось.
Но через месяц в Ренли зажглись огни.
Не обычные свечи или факелы, а мягкие, мерцающие сферы, закреплённые в нишах стен. Они светились, как живые, меняя оттенок — от золотого до голубоватого, — и замок совсем перестал напоминать мрачную крепость. Лили бегала по коридорам, трогала их пальцами и смеялась, когда свет в ответ играл радужными бликами.
Дайнира знала, что замку это нравится.
Она слышала камни. Это было ощущение на грани сознания, дрожь под её босыми ногами, едва уловимый образ в узорах пламени, который исчезал, стоила ей попытаться рассмотреть его. Она ощущала бесконечно сложную паутину силовых линий, опутывающих замок. Она чувствовала каждую трещину в камне, как собственную царапину, каждое древнее бревно — как собственную кость. Она ощущала башни и подземелья, кухню и прачечные, торжественность Главного зала – и уют Малой столовой. Это был не просто дом. Это был живой организм. Древняя магия, вплетённая в его камни, была другой — не магией заклинаний, а магией места, магией сущности.
Замок не спал. Он бодрствовал, он наблюдал. Он отзывался Дайнире, когда она звала.
И он принимал Аскела, со всей его Тьмой – и Светом тоже.
Дайнира знала, что будут слухи.
В провинции не любили чужаков – особенно тех, кто появился ниоткуда возле юных дочерей старого графа. Она знала, о чём шепчутся на кухнях - о пришлом мужчине в её постели, о его светлой коже и светлых волосах, о его Силе, отличной от принятого, о той ауре властности, которая прорывалась в нём временами, как бы хорошо он не прятался за своими щитами. Его и раньше называли демоном – а что будет теперь, когда демон остался в твердыне ди Ренли, слишком чужой и чуждый для этого места?.. Он снял проклятье с замка, об этом помнили – но помнили и о Каоране Разрушителе, которого северянин превратил в пепел у своих ног.
Дайнира не боялась слухов - но боялась последствий.
Потому что однажды кто-то решит, что демона нужно изгнать. Или убить. Или использовать против самой хозяйки Ренли. И тогда ей придётся выбирать: между замком, который стал её домом, и человеком, который стал её миром.
Но всё изменилось, когда мэтр Тимон постучался в их покои глубокой ночью.
Скрип двери, холодный ветер, ворвавшийся в тёплую комнату, сбивчивое дыхание старого мага — всё это слилось в один тревожный момент, разорвавший тишину. Дайнира приподнялась на локте, ещё не до конца проснувшись, но уже чувствуя, как сердце учащённо бьётся в груди. Аскел уже сидел на краю кровати, его силуэт резко вырисовывался в тусклом свете ночника, а голос звучал спокойно, словно он и не спал вовсе.
— Что случилось?
— В городе роженица, высокий лэр, — Тимон говорил торопливо, его морщинистое лицо было бледным от тревоги. — Дочка пекаря. Никак не может разродиться, повитухи уже отчаялись. Боюсь, если не вмешаться…
Он не договорил, но Дайнира услышала невысказанное: она умрёт. И ребёнок тоже.
Аскел уже вставал, одеваясь. Его движения были быстрыми, но в них не было привычной уверенности — лишь решимость, смешанная с чем-то ещё. С сомнением?
— Я смогу помочь? — прямо спросил он старого мага, и Дайнира поняла, о чём он думает. Мэтр Тимон — искусный целитель, но его запас Силы ограничен четвёртым уровнем. Аскел же… Аскел мог бы наполнить целое озеро магией, но его знания в исцелении были отрывочными и ограниченными. Он умел затягивать раны, снимать боль, но роды были явно за гранью его опыта.
— Если вы не против, — Тимон кивнул. — Ваша Сила станет продолжением моих рук.
Он вернулся в предрассветных сумерках. Даже не открывая глаз, Дайнира почувствовала его присутствие — не Даром, а чем-то глубже, на уровне дыхания, пульса, тепла под кожей. Аскел стоял на пороге, засыпанный снегом, и в глазах его было что-то новое. Он медленно проговорил, сбрасывая мокрый плащ:
— Это девочка.
Этот голос — сдавленный, тёплый, почти незнакомый — заставил её сердце сжаться.
— Здоровая?
— Да. Кричала так, что, кажется, разбудила весь город.
Он сел на край кровати, и Дайнира почувствовала холод, исходящий от его одежды, дрожь в пальцах, когда он провёл ими по волосам.
— Ты помогал?
— Нет. — Он усмехнулся. — Я только подпитывал мэтра Силой и... смотрел.
И вот это — смотрел — прозвучало так, будто он впервые увидел солнце.
Дайнира прикоснулась к его руке.
— Расскажи.
Аскел прикрыл глаза.
— Женщина боролась. Проклинала всех богов разом. А потом...
Он сделал паузу, подбирая слова.
— Потом появилась жизнь. Маленькая, красная, вся в... следах борьбы. Но такая… настоящая. И она закричала. И все вокруг тоже. Даже я, кажется.
Дайнира улыбнулась.
— Ты кричал?
— Внутри.
Он повернулся к ней, и в его глазах — обычно таких холодных, таких контролируемых — было столько чувства, что Дайнира на мгновение потеряла дар речи.
— Я думал, что знаю, что такое магия. Что такое Сила. Но это... Сильнее.
Дайнира обняла его, прижалась к мокрой одежде, к его дрожащим рукам, к этому странному, новому, человечному Аскелу, который вдруг открылся ей в предрассветных сумерках.
Весть о том, что маг помог дочери пекаря, разлетелись по городу быстрее, чем метель. Вначале шепот был осторожным: «А если он проклял ребёнка?» Но когда девочку принесли в храм для благословения — здоровую, крепкую, с ясными глазами — шепот сменился удивлением, а потом и благодарностью.
Аскел не искал признания. Он просто шёл за Тимоном, когда тот звал — то к старику, задыхающемуся от лихорадки, то к ребёнку, обжёгшему руку у печи. Маг не лечил сам — он лишь становился источником Силы, позволяя мэтру работать дольше и точнее. Изучал, что делал старый мэтр. Иногда – слегка касался плетений. Но люди видели, как он склоняется над постелями больных, как его обычно холодные глаза смягчаются, когда ребёнок перестаёт плакать. И страх начал таять, как снег на тёплых камнях очага.
Однако были и другие случаи. Как-то утром, после особенно обильного ночного снегопада, когда двор замка оказался полностью заметён, Гарет бросил за завтраком, не сдержавшись:
— У тебя же две минуты займёт всё это убрать – даже кофе остыть не успеет.
Аскел смотрел на него, чуть склонив голову.
— Пойдём, посмотрим, капитан, — наконец сказал он. Его голос был мягким, безмятежным и вежливым. Дайнира чуть улыбнулась в свою чашку, прекрасно чувствуя за этой мягкостью сталь. Она не пошла за ними. Не слышала их разговор. Но скоро Аскел вернулся один – кофе не успел остыть. Он поднял чашку, подошёл к окну и сделал глоток, чуть прищурившись на солнце. А за окном стража гарнизона — под бдительным взглядом капитана — уже усердно работала лопатами, расчищая двор.
— Виль, я слышу зависть?
— Ну что ты, Барс. Мне тут тоже было весело.
— И чем же ты занимался?
— Позировал.
— Что?
— Что слышал. Вон там, на столе… Можешь оценить руку мастера.
Аскел сгрёб со стола ворох листов и с интересом принялся рассматривать. Лили изобразила эльфа угловатыми, но удивительно живыми линиями — узнаваемого с первого взгляда, несмотря на детскую манеру исполнения. На одном листе он стоял с мечом, на третьем — сидел у камина, задумчиво подперев подбородок.
— А вот это уже интересно... — Аскел развернул перед собой особенно выразительный набросок. На нём эльф был изображён с букетом полевых цветов в руках и смешным солнцем в углу. — Да ты красавчик.
— Только заметил? – Вильнор слегка откинул голову назад, ровно настолько, чтобы свет от камина скользнул по его лицу, подчеркнув безупречные черты. Уголок его губ дрогнул в улыбке — чуть насмешливой, но такой обезоруживающе искренней, что Аскел замер с рисунком в руках, на мгновение пойманный эльфийскими чарами. Потом маг фыркнул и моргнул, сбрасывая наваждение.
— Пожалуй, заберу себе этот шедевр, - проговорил он.
— Пожалуй, нет. — Эльф выхватил лист у него из пальцев, аккуратно сложил и спрятал за пазуху. — Но раз уж мы говорим об искусстве… Как тебе Золотая ветвь?
Аскел задумался.
— Я понял, почему эльфы запрещают записывать свои песни. Ни один нотный лист не передаст и десятой доли того, что они делают с душой.
Вильнор усмехнулся:
— Ты становишься сентиментальным.
— …Сказал мне тот, кто стал нянькой для пятилетней девочки.
— Музой, Барс - не путай понятия. Вам сыграли что-нибудь стоящее?
— «Песню падающих листьев».
Вильнор замер.
— Этим не разбрасываются. Даже Золотая ветвь.
— Кстати, о ветвях… — Аскел ухмыльнулся. — У них был охранник из Ночной. Такой же мрачный, как ты в свои плохие дни.
— И?
— Дайнира показала ему кхен-тар.
— Она… что сделала?
— Кхен-тар, – Аскел изящно повторил движение пальцами. – Совершенно невозмутимо, чтобы подольше поболтать с арфисткой.
Вильнор замер на секунду, а затем рассмеялся, звонко и искренне, как редко смеялся.
— Боги, хотел бы я видеть его лицо.
— Оно стало очень... выразительным, — ухмыльнулся Аскел.
Вильнор покачал головой, но в его глазах светилось чистое восхищение.
— Дерзко. Глупо. И прекрасно… Она хоть правильно сложила знак?
— Абсолютно. Разве она учится не у лучшего из Ночной ветви?
— Лучшего? — Эльф прищурился.
— Ты же не станешь спорить?
Вильнор хмыкнул, промолчав, и Аскел улыбнулся.
— Я привёз тебе кинжал. Тот самый, с костяной рукоятью.
— С этого и надо было начинать....
В этот момент дверь распахнулась, и в библиотеку влетела Лили, размахивая новым рисунком.
— Вильнор, смотри! Я нарисовала тебя с крыльями!
— Барс...
— Да?
Лучший из Ночной ветви сложил пальцы в красноречивый кхен-аэль.
16.
«Командор Лар,
Прошу Вас о личной встрече, если Вы сочтёте возможным. Я не готова обсуждать с Вами сделанный мною выбор, но готова ответить за его последствия. Если Вам будет угодно считать, что я всё ещё могу оказать поддержку Ордену, несмотря на разногласия между нами — назовите условия, которые Вы полагаете справедливыми.
С уважением,
Дайнира ди Ренли,
Лэа-хранительница Дома ди Ренли,
Айнарское графство, королевство Карн»
Шли дни, но ответа не было.
17.
Скоро снега навалило столько, что замок казался затерянным в белой пустыне. Сугробы поднимались выше нижних окон, а дороги превратились в едва угадываемые тропинки, которые каждое утро приходилось пробивать заново. Дни стали короче, вечера — длиннее, и в старых стенах Ренли поселился особенный, почти забытый уют.
Аскел никуда не уходил.
Вильнор решал всё за него — исчезал в метели, собирал информацию, договаривался, угрожал. Иногда его не было пару дней, иногда неделю — без предупреждений, без объяснений. Но всегда возвращался. Снег скрипел под его сапогами, когда он входил, стряхивая с плеч ледяную пыль, принося новости, письма, иногда – кровь на клинках. Аскел встречал его безмятежно - они и так были на связи ментально, и маг всегда знал, чем занята его Тень.
Аскел оставался в Ренли - с Дайнирой.
Тёплый. Мягкий. Любящий. Абсолютно покорный, как приручённый зверь, и девушку даже пугала эта покорность. Но Дар подсказывал, что ему самому нужно это – после тех осенних месяцев, когда он тосковал по ней в Рентаме. Как будто сытый хищник согрелся, наконец, у её очага.
Он проектировал освещение.
Бродил по замку, прикладывая ладони к стенам, что-то бормоча про «узлы» и «резонансы», а потом возвращался в библиотеку и покрывал пергаменты сложными схемами. Иногда звал Дайниру — чтобы она прикоснулась к камню и сказала, теплеет ли он под её пальцами. Иногда — Вильнора, чтобы тот, скрипя зубами, держал кристалл, пока Аскел настраивал частоту.
— Если он взорвётся, я убью тебя, — предупреждал эльф.
— Не взорвётся, — успокаивал Аскел.
Взрывалось.
Но через месяц в Ренли зажглись огни.
Не обычные свечи или факелы, а мягкие, мерцающие сферы, закреплённые в нишах стен. Они светились, как живые, меняя оттенок — от золотого до голубоватого, — и замок совсем перестал напоминать мрачную крепость. Лили бегала по коридорам, трогала их пальцами и смеялась, когда свет в ответ играл радужными бликами.
Дайнира знала, что замку это нравится.
Она слышала камни. Это было ощущение на грани сознания, дрожь под её босыми ногами, едва уловимый образ в узорах пламени, который исчезал, стоила ей попытаться рассмотреть его. Она ощущала бесконечно сложную паутину силовых линий, опутывающих замок. Она чувствовала каждую трещину в камне, как собственную царапину, каждое древнее бревно — как собственную кость. Она ощущала башни и подземелья, кухню и прачечные, торжественность Главного зала – и уют Малой столовой. Это был не просто дом. Это был живой организм. Древняя магия, вплетённая в его камни, была другой — не магией заклинаний, а магией места, магией сущности.
Замок не спал. Он бодрствовал, он наблюдал. Он отзывался Дайнире, когда она звала.
И он принимал Аскела, со всей его Тьмой – и Светом тоже.
Дайнира знала, что будут слухи.
В провинции не любили чужаков – особенно тех, кто появился ниоткуда возле юных дочерей старого графа. Она знала, о чём шепчутся на кухнях - о пришлом мужчине в её постели, о его светлой коже и светлых волосах, о его Силе, отличной от принятого, о той ауре властности, которая прорывалась в нём временами, как бы хорошо он не прятался за своими щитами. Его и раньше называли демоном – а что будет теперь, когда демон остался в твердыне ди Ренли, слишком чужой и чуждый для этого места?.. Он снял проклятье с замка, об этом помнили – но помнили и о Каоране Разрушителе, которого северянин превратил в пепел у своих ног.
Дайнира не боялась слухов - но боялась последствий.
Потому что однажды кто-то решит, что демона нужно изгнать. Или убить. Или использовать против самой хозяйки Ренли. И тогда ей придётся выбирать: между замком, который стал её домом, и человеком, который стал её миром.
Но всё изменилось, когда мэтр Тимон постучался в их покои глубокой ночью.
Скрип двери, холодный ветер, ворвавшийся в тёплую комнату, сбивчивое дыхание старого мага — всё это слилось в один тревожный момент, разорвавший тишину. Дайнира приподнялась на локте, ещё не до конца проснувшись, но уже чувствуя, как сердце учащённо бьётся в груди. Аскел уже сидел на краю кровати, его силуэт резко вырисовывался в тусклом свете ночника, а голос звучал спокойно, словно он и не спал вовсе.
— Что случилось?
— В городе роженица, высокий лэр, — Тимон говорил торопливо, его морщинистое лицо было бледным от тревоги. — Дочка пекаря. Никак не может разродиться, повитухи уже отчаялись. Боюсь, если не вмешаться…
Он не договорил, но Дайнира услышала невысказанное: она умрёт. И ребёнок тоже.
Аскел уже вставал, одеваясь. Его движения были быстрыми, но в них не было привычной уверенности — лишь решимость, смешанная с чем-то ещё. С сомнением?
— Я смогу помочь? — прямо спросил он старого мага, и Дайнира поняла, о чём он думает. Мэтр Тимон — искусный целитель, но его запас Силы ограничен четвёртым уровнем. Аскел же… Аскел мог бы наполнить целое озеро магией, но его знания в исцелении были отрывочными и ограниченными. Он умел затягивать раны, снимать боль, но роды были явно за гранью его опыта.
— Если вы не против, — Тимон кивнул. — Ваша Сила станет продолжением моих рук.
Он вернулся в предрассветных сумерках. Даже не открывая глаз, Дайнира почувствовала его присутствие — не Даром, а чем-то глубже, на уровне дыхания, пульса, тепла под кожей. Аскел стоял на пороге, засыпанный снегом, и в глазах его было что-то новое. Он медленно проговорил, сбрасывая мокрый плащ:
— Это девочка.
Этот голос — сдавленный, тёплый, почти незнакомый — заставил её сердце сжаться.
— Здоровая?
— Да. Кричала так, что, кажется, разбудила весь город.
Он сел на край кровати, и Дайнира почувствовала холод, исходящий от его одежды, дрожь в пальцах, когда он провёл ими по волосам.
— Ты помогал?
— Нет. — Он усмехнулся. — Я только подпитывал мэтра Силой и... смотрел.
И вот это — смотрел — прозвучало так, будто он впервые увидел солнце.
Дайнира прикоснулась к его руке.
— Расскажи.
Аскел прикрыл глаза.
— Женщина боролась. Проклинала всех богов разом. А потом...
Он сделал паузу, подбирая слова.
— Потом появилась жизнь. Маленькая, красная, вся в... следах борьбы. Но такая… настоящая. И она закричала. И все вокруг тоже. Даже я, кажется.
Дайнира улыбнулась.
— Ты кричал?
— Внутри.
Он повернулся к ней, и в его глазах — обычно таких холодных, таких контролируемых — было столько чувства, что Дайнира на мгновение потеряла дар речи.
— Я думал, что знаю, что такое магия. Что такое Сила. Но это... Сильнее.
Дайнира обняла его, прижалась к мокрой одежде, к его дрожащим рукам, к этому странному, новому, человечному Аскелу, который вдруг открылся ей в предрассветных сумерках.
Весть о том, что маг помог дочери пекаря, разлетелись по городу быстрее, чем метель. Вначале шепот был осторожным: «А если он проклял ребёнка?» Но когда девочку принесли в храм для благословения — здоровую, крепкую, с ясными глазами — шепот сменился удивлением, а потом и благодарностью.
Аскел не искал признания. Он просто шёл за Тимоном, когда тот звал — то к старику, задыхающемуся от лихорадки, то к ребёнку, обжёгшему руку у печи. Маг не лечил сам — он лишь становился источником Силы, позволяя мэтру работать дольше и точнее. Изучал, что делал старый мэтр. Иногда – слегка касался плетений. Но люди видели, как он склоняется над постелями больных, как его обычно холодные глаза смягчаются, когда ребёнок перестаёт плакать. И страх начал таять, как снег на тёплых камнях очага.
Однако были и другие случаи. Как-то утром, после особенно обильного ночного снегопада, когда двор замка оказался полностью заметён, Гарет бросил за завтраком, не сдержавшись:
— У тебя же две минуты займёт всё это убрать – даже кофе остыть не успеет.
Аскел смотрел на него, чуть склонив голову.
— Пойдём, посмотрим, капитан, — наконец сказал он. Его голос был мягким, безмятежным и вежливым. Дайнира чуть улыбнулась в свою чашку, прекрасно чувствуя за этой мягкостью сталь. Она не пошла за ними. Не слышала их разговор. Но скоро Аскел вернулся один – кофе не успел остыть. Он поднял чашку, подошёл к окну и сделал глоток, чуть прищурившись на солнце. А за окном стража гарнизона — под бдительным взглядом капитана — уже усердно работала лопатами, расчищая двор.
