Что ж, спорить и скандалить мне пока невыгодно. Посмотрим, что будет дальше. К слову, ждать приходится недолго. Вчерашний неразговорчивый знакомец жестом велит идти за ним. Мы проходим узкими и довольно мрачными коридорами на жаркий и душный задний двор, где стоит уже заведённая машина. Может они отвезут меня в посольство? Надежда на благополучный исход вновь поднимает голову. Я же Мария Бекероф, известный везунчик. Но поездка оказывается совсем недолгой. Пятнадцать минут попетляв по пыльным улицам, меня привозят в другой дом, возможно несколько меньше предыдущего, но такой же роскошный. На пороге встречает тот, кому я вчера «подошла».
- Доброе утро, Мария, – приветствует он меня на вполне понятном языке моей северной страны.
- Вчера вы были куда менее любезны и разговорчивы, – не могу сдержать свой острый язык и тут же об этом жалею, заметив его недовольный прищуренный взгляд. – Простите, это было невежливо с моей стороны. Доброе утро, господин… - я замолкаю, склонив голову, ожидаю, что мужчина представится.
- Меня зовут Самир, милое дитя, – усмехается он. Ну да, мы оба знаем, что на деточку я не тяну ни в коем случае. В мои-то двадцать пять. – Ты, вероятно, жаждешь узнать, что делаешь здесь и какова твоя дальнейшая судьба?
Я молчу, ожидая продолжения, молчит и он, пристально глядя мне в глаза. Так и подмывает снять осточертевший никаб, но я не рискую злить его. Собравшись с мыслями, Самир всё же пропускает меня в дом. Внутри сумрачно, прохладно, но помпезно.
- Тебе нравится этот дом, бейгали?
- Что значит «бейгали»? – отвечать вопросом на вопрос – моё любимое развлечение.
- Оно не имеет перевода на твой язык. Самое близкое, что приходит в голову, что-то вроде «любимая прислужница».
Заметив, как меня передёргивает, Самир смеётся вполне себе искренне и непринуждённо:
- Не так всё плохо, девочка. Бейгали – это любимая игрушка хозяина, с неё сдувают пылинки и берегут как зеницу ока.
Почему-то эти слова меня совершенно не утешают. Я резко останавливаюсь:
- Мой отец весьма влиятельный человек, Самир. И богатый. Я думаю, мы сможем договориться. У меня есть жених, в конце концов! Чего вы хотите? Выкуп?
Я всё стою, ожидая ответа, а Самир крутит в руках неизвестно откуда взявшуюся вычурную золотую ручку. Молчание затягивается.
- Вы понимаете, что меня будут искать? Неужели вам нужны такие проблемы?!
Он всё-таки изволит повернуться ко мне:
- В этой стране крепкие и высокие заборы, девочка. А люди стоят за своих до последнего. Тебя не найдут. Смирись.
Он снова неторопливо шагает вглубь дома. Дойдя до изящного бассейна, в залитом солнцем внутреннем дворике, Самир останавливается.
- Я не прошу от тебя многого, чужеземка. Ты не ответила, нравится ли тебе этот дом.
- Он красивый, но он не похож на то, к чему я привыкла, - интерьер действительно роскошен. Ажурные решётки на выходящих во дворик окнах, золочёные светильники в глубине портика, многочисленные деревья в керамических кадках и мягкие диванчики создают необыкновенную сказочную атмосферу. Бассейн, выложенный изумрудно-зелёной мозаикой так и манит окунуться в него.
- Человек ко всему привыкает. И ты привыкнешь, – он щурится и словно забывает на какое-то время, что я рядом. Устав ждать его реакции, я опускаюсь в резное кресло тёмного дерева и всё же позволяю себе снять никаб. На душе скребут кошки. Если я останусь здесь пленницей, сбежать будет практически невозможно. В Палере нет выхода в международную сеть и международных телефонных линий. В Палере у женщины нет никакой возможности попросить помощи – просто не у кого, полиция вернёт посмевшую пожаловаться домой, а социальных служб нет и в помине.
- Самир, - предпринимаю ещё одну попытку. Но он заставляет меня замолчать резким взмахом руки.
- Просто выслушай, девочка. Возможно, ты не заешь, но в нашей стране есть такой обычай: мужчина в день совершеннолетия должен покинуть родительский кров и начать самостоятельную жизнь. У меня есть сын, и завтра ему исполняется восемнадцать. Я купил этот риад для него. Но дело в том, что Кирам не сможет жить один. Он… - Самир прочищает горло, - по традициям он должен остаться в моём доме как «убогий»! – последнее слово мужчина словно выплёвывает. – Тем не менее, мой мальчик гораздо сильнее, чем думают окружающие, и он сможет это доказать. Я намерен дать ему этот шанс. Кирам слеп. Попал в аварию, когда ему не было и восьми… Обычно бейгали мужчина выбирает сам, но у Кирама такой возможности нет. Поэтому за него выбрал я.
Я слушаю, не перебивая. Да и что тут скажешь. Меж тем Самир продолжает:
- Он много времени провёл за границей. Ему близки ваши порядки, так что, думаю, вы найдёте общий язык. Не удивляйся, при должном влиянии и количестве золотого запаса можно выбраться и из Палеры. Я возил его к лучшим врачам Араны и Кирии, но они не смогли помочь. И сейчас ему нужна помощница, которая станет его проводником в мире зрячих. Наши женщины не подойдут на эту роль, они зажаты в рамках традиций. Ты – нет.
- Постойте, Самир, - не удержавшись, вклиниваюсь в его речь. - Вы могли выбрать любую другую мою соотечественницу. Многие из них согласились бы жить в роскошной золотой клетке. Я даже могу помочь в поисках.
- Ты не поняла, Анна Мария. Я выбрал. И ты здесь.
С этими словами мужчина разворачивается и быстрым шагом покидает патио, но через минуту возвращается, чтобы бросить:
- Скоро придёт моя бейгали, она всему тебя научит. Завтра я привезу Кирама.
Сказав это, он уходит окончательно. Я остаюсь одна в изумительно красивой клетке для глупой птички, что, сломя голову, сама залетела в ловушку.
КИРАМ
Весь день не нахожу себе места. Даже пропускаю тренировку, что для меня неслыханно. Не могу представить, какой будет моя жизнь уже завтра. У меня даже нет необходимости собирать вещи – это сделают за меня, так что я не знаю, чем заняться. Отец сказал, что оборудовал спальню и ванную в купленном риаде в точности как дома, чтобы мне было легче привыкать, это обнадёживает. Тураб так же остаётся со мной, так что я довольно много привычного забираю с собой в новую жизнь. Но я всё равно на взводе, хожу из угла в угол и вспоминаю. Вспоминаю страшные дни, предшествовавшие моей слепоте, слоняясь по своей старой комнате. Я ведь не перестал видеть в один момент. Казалось, сначала всё было хорошо. Переломы заживали, синяки сошли на нет. Но вдруг, проснувшись утром, я понял, что всё перед моими глазами стало неясным, размытым. Сначала отец возил меня к лучшим эскулапам Палеры, но те лишь разводили руками. Тогда Самир решился вывезти меня за границу. У него даже не ушло на это много времени на самом деле. Я помню, как поразил меня Давил, мегаполис, каким никогда не стать Палере. Я с восторгом наблюдал за жизнью, несущейся с бешеной скоростью вокруг меня потоком бесконечных машин, монорельсов и людей. Это так отличалось от ленивого темпа Палеры, словно застывшей во времени. Как мне понравилась Арана с её холодными и сказочными улицами, заметёнными невиданным доселе чудом – замёрзшей водой, снегом. А зрение ухудшалось неумолимо и с каждой новой клиникой и страной надежды оставалось всё меньше. И вот очередной приезд в Арану. Я уже почти ничего не видел, лишь размытые силуэты. Передвигался можно сказать на ощупь. И мне было страшно, всё время страшно. Там в больнице я познакомился с Мэй. Я долгое время думал, что мой новый друг – мальчишка. Такой же несчастный как я. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что Мэй – девчонка! Никогда в Палере девочки не вели себя столь открыто и раскрепощёно. Не проказничали и не дразнились. Не давали сдачи. Это было так удивительно. Пожалуй, это главное, что вообще поразило меня во внешнем мире. Что женщины там не были теми женщинами, к которым я привык дома. Они не прятали своих лиц. Они могли быть врачами и полицейскими. Они могли говорить, когда им этого хочется, и ходить, куда им хочется, ни у кого не спрашивая разрешения. Странно и непривычно. За последние десять лет я много раз бывал то в Аране, то в Кирии и привык к этому, но тогда они, местные женщины, казались мне существами с другой планеты. А с Мэй я сдружился так крепко, что мы до сих пор видимся в мои довольно частые наезды в Арану. Нам всегда есть, что обсудить, у нас довольно много общих интересов. К тому же мне с ней легко, ведь она, как и я, лишена главного из чувств человека – зрения, поэтому понимает меня как никто другой. И, да, эта девушка никогда не щадит моих чувств, прямо высказывая в лицо всё, что обо мне думает. Если бы моя бейгали была хоть вполовину похожа на Мэй, жизнь в одном доме с ней могла бы быть не столь и ужасна.
Хватит мечтать о несбыточном. Спать. Завтра новая жизнь.
3
МАРИ
Чтобы хоть как-то разогнать бегущие по кругу мысли, решаю осмотреться в доме. Риад, правда, оказывается не очень большим. По левую руку от дворика расположены хозяйственные помещения, кухня с массивным дубовым столом и тяжёлыми коваными стульями, оснащённая всей необходимой современной техникой, довольно тёмная и мрачная, в коричневых тонах, а так же две небольшие спальни, видимо для прислуги. По правую - шикарная гостиная с длинным, низким и комфортным диваном, заваленным огромным количеством пёстрых подушек, на столике перед диваном - золочёный кальян, а на стенах бесконечные завораживающие орнаменты. Так же рядом находится тренажёрный зал, довольно просторный, с беговой дорожкой, боксёрской грушей и штангой. И, в завершение, небольшая гостевая спальня всё в том же восточном стиле. Главная спальня, на удивление лаконичная и просторная, совершенно не соответствует антуражу дома и имеет прямой выход во дворик, расположенный строго напротив главного входа в дом. Светлые стены без каких-либо украшений, встроенный шкаф и исполинская кровать. Вот и вся обстановка.
В одной из комнат для прислуги я обнаруживаю свои немногочисленные пожитки – камеру, планшет, диктофон и наушники. Долго медитирую над планшетом, не решаясь открыть галерею и всегда успею, и решительно откладываю его в сторону. Тем более, что времени на одиночество мне фактически и не дают. В риад входят две женщины. Одна из них, полноватая, с уверенностью крейсера подплывает ко мне, колыхая телесами. Я как раз сижу на краю бассейна, болтаю ногами в воде и раздумываю, не искупаться ли. Когда женщина откидывает никаб, на её немолодом лице мелькает высокомерная усмешка. Она молчит и возвышается надо мной, будто чёртов памятник. А на меня нападает какое-то жуткое ребячество, когда хочется делать всё наперекор. Посему я продолжаю своё беззаботное занятие. Только бы не показать им все те эмоции, что раздирают меня изнутри. Вторая женщина, та, что повыше и постройнее, вслед за ней снимает никаб и оказывается гораздо моложе, нежели я ожидала. Лет тридцати пяти или около того. Она уродилась настоящей восточной красавицей, с прямым носом, золотисто-карими глазами, густо подведёнными чёрной краской, и по сравнению со своей старшей подругой выигрывает однозначно. Но на её лице так же не мелькает и тени приязни ко мне. Ни одна из нас не спешит начинать беседу. Потом женщины перекидываются несколькими словами на своём языке, и молодая всё же обращается ко мне на ломаном аранском:
- Как тебя зовут?
- Мария, - не упираюсь я.
- Я – Джахиза, мать Кирама. Это, - женщина кивает на свою спутницу. – Азра. Бейгали господина Самира. Мы пришли показать твои обязанности. Пойдём.
Подчиняться не хочется безумно. Но и смысла в открытой конфронтации я пока не вижу. Поэтому медленно встаю. Сначала меня ведут на кухню. В дверях Джахиза неожиданно останавливается, бросает через плечо:
- Мой сын слепой. Он не может делать многие вещи. Тем более в незнакомом доме. Тебе придётся стать его глазами, – тон её способен заморозить всё в радиусе километра.
Боже, дай мне сил не сорваться. Это всего лишь женщина, переживающая за своего «малыша». Но саркастичную усмешку всё же сдержать не удаётся.
- Что? – требовательно вопрошает она.
- Я не просила об этой чести, не стоит так злиться. Уговорите вашего мужа отпустить меня и замените той, что вам придётся по душе. Я только спасибо скажу.
Ответом меня не удостаивают. Битый час они объясняют, что и в какое время ест их драгоценная кровиночка. Как ухаживать за одеждой и мыть полы, меня тоже учат («Не дай бог мальчик поскользнётся!»). Показывают, как должны быть расставлены флаконы в ванной и куда нужно класть носки и трусы. К третьему часу экзекуции я искренне ненавижу объект всей этой суматохи. Ещё только нянькой для избалованного подростка я не была! Также выдают ежедневник, в котором обнаруживаю расписание дня и разных встреч на несколько недель вперёд. Кажется, постарались именно для меня - все надписи сделаны на аранском.
- Ты должна следить за временем и напоминать ему расписание. У Кирама есть свой водитель, но иногда и тебе придется куда-то отвозить его, – с этими словами к ежедневнику добавляется новенький навигатор и ключи от машины.
- Машина во дворе. Сейчас мы поедем и покажем тебе ближайший магазин. За продуктами будешь ездить сама.
Ого, мне дают машину? И надеются, что я даже не попробую сбежать?! Словно прочитав мои мысли, Азра, до этого всё больше молчавшая, говорит:
- Даже не думай, тебя поймают задолго до границы. Самир именитый человек, тебя вернут быстро. Хуже своим побегом сделаешь.
О том, что без бесследно пропавших документов пройти границу мне не светит в любом случае, все тактично молчат. Что ж, я подумаю, что с этим можно сделать, позже.
- И ещё, – снова вступает в разговор мать «моего господина». – Держи.
Мне протягивают яркую упаковку. Надписи на коробочке для меня не читаемы, поэтому остаётся лишь гадать, что внутри.
- Это таблетки. Чтобы детей не было, – отвечает на мой немой вопрос Азра. – Бейгали может родить только после того, как появится наследник от жены.
Я просто теряю дар речи. Родить? Секс? Вы серьёзно?! С незнакомым слепым малолеткой? Господи, давно я так не смеялась. Женщины ждут терпеливо, пока я успокоюсь. Затем Азра подходит вплотную ко мне и угрожающе шипит в лицо:
- Ты сделаешь нашего мальчика счастливым. Иначе пеняй на себя.
И даже, несмотря на то, что женщина ниже ростом и явно слабее, от её тона у меня появляются премерзкие мурашки. В любом случае ЭТО я с ними обсуждать не намерена.
- Кажется, мы собирались в магазин, - я разворачиваюсь и уверенно иду на выход, прихватив чёртов никаб.
КИРАМ
Паршивая выдаётся ночь, уснуть выходит лишь под утро. Вот она – новая жизнь – на расстоянии вытянутой руки. Нетерпение смешивается с нервозностью в бурлящий коктейль. И хотя состояние довольно разбитое из-за недосыпа, встаю я в прекрасном расположении духа. А почему нет? Мне восемнадцать и я начинаю самостоятельную жизнь. Страшно? Нет. Скорее волнительно, как оно всё сложится. Так или иначе, пути назад нет, и не будет. Я должен справиться. Другого не дано. За завтраком мать начинает было причитать, но отец довольно строго обрывает её, велит не портить мне праздник.
Вскоре после завтрака за мной приезжают Иса и Джавад: гонки по пустыне на восемнадцатилетие – это святое. Казалось бы, в чём для меня может заключаться интерес, если я не вижу ни черта? Но попробуйте закрыть глаза на скорости, когда машина срывается с гребня бархана, чтобы рухнуть в пропасть, а потом снова взмывает вверх.
- Доброе утро, Мария, – приветствует он меня на вполне понятном языке моей северной страны.
- Вчера вы были куда менее любезны и разговорчивы, – не могу сдержать свой острый язык и тут же об этом жалею, заметив его недовольный прищуренный взгляд. – Простите, это было невежливо с моей стороны. Доброе утро, господин… - я замолкаю, склонив голову, ожидаю, что мужчина представится.
- Меня зовут Самир, милое дитя, – усмехается он. Ну да, мы оба знаем, что на деточку я не тяну ни в коем случае. В мои-то двадцать пять. – Ты, вероятно, жаждешь узнать, что делаешь здесь и какова твоя дальнейшая судьба?
Я молчу, ожидая продолжения, молчит и он, пристально глядя мне в глаза. Так и подмывает снять осточертевший никаб, но я не рискую злить его. Собравшись с мыслями, Самир всё же пропускает меня в дом. Внутри сумрачно, прохладно, но помпезно.
- Тебе нравится этот дом, бейгали?
- Что значит «бейгали»? – отвечать вопросом на вопрос – моё любимое развлечение.
- Оно не имеет перевода на твой язык. Самое близкое, что приходит в голову, что-то вроде «любимая прислужница».
Заметив, как меня передёргивает, Самир смеётся вполне себе искренне и непринуждённо:
- Не так всё плохо, девочка. Бейгали – это любимая игрушка хозяина, с неё сдувают пылинки и берегут как зеницу ока.
Почему-то эти слова меня совершенно не утешают. Я резко останавливаюсь:
- Мой отец весьма влиятельный человек, Самир. И богатый. Я думаю, мы сможем договориться. У меня есть жених, в конце концов! Чего вы хотите? Выкуп?
Я всё стою, ожидая ответа, а Самир крутит в руках неизвестно откуда взявшуюся вычурную золотую ручку. Молчание затягивается.
- Вы понимаете, что меня будут искать? Неужели вам нужны такие проблемы?!
Он всё-таки изволит повернуться ко мне:
- В этой стране крепкие и высокие заборы, девочка. А люди стоят за своих до последнего. Тебя не найдут. Смирись.
Он снова неторопливо шагает вглубь дома. Дойдя до изящного бассейна, в залитом солнцем внутреннем дворике, Самир останавливается.
- Я не прошу от тебя многого, чужеземка. Ты не ответила, нравится ли тебе этот дом.
- Он красивый, но он не похож на то, к чему я привыкла, - интерьер действительно роскошен. Ажурные решётки на выходящих во дворик окнах, золочёные светильники в глубине портика, многочисленные деревья в керамических кадках и мягкие диванчики создают необыкновенную сказочную атмосферу. Бассейн, выложенный изумрудно-зелёной мозаикой так и манит окунуться в него.
- Человек ко всему привыкает. И ты привыкнешь, – он щурится и словно забывает на какое-то время, что я рядом. Устав ждать его реакции, я опускаюсь в резное кресло тёмного дерева и всё же позволяю себе снять никаб. На душе скребут кошки. Если я останусь здесь пленницей, сбежать будет практически невозможно. В Палере нет выхода в международную сеть и международных телефонных линий. В Палере у женщины нет никакой возможности попросить помощи – просто не у кого, полиция вернёт посмевшую пожаловаться домой, а социальных служб нет и в помине.
- Самир, - предпринимаю ещё одну попытку. Но он заставляет меня замолчать резким взмахом руки.
- Просто выслушай, девочка. Возможно, ты не заешь, но в нашей стране есть такой обычай: мужчина в день совершеннолетия должен покинуть родительский кров и начать самостоятельную жизнь. У меня есть сын, и завтра ему исполняется восемнадцать. Я купил этот риад для него. Но дело в том, что Кирам не сможет жить один. Он… - Самир прочищает горло, - по традициям он должен остаться в моём доме как «убогий»! – последнее слово мужчина словно выплёвывает. – Тем не менее, мой мальчик гораздо сильнее, чем думают окружающие, и он сможет это доказать. Я намерен дать ему этот шанс. Кирам слеп. Попал в аварию, когда ему не было и восьми… Обычно бейгали мужчина выбирает сам, но у Кирама такой возможности нет. Поэтому за него выбрал я.
Я слушаю, не перебивая. Да и что тут скажешь. Меж тем Самир продолжает:
- Он много времени провёл за границей. Ему близки ваши порядки, так что, думаю, вы найдёте общий язык. Не удивляйся, при должном влиянии и количестве золотого запаса можно выбраться и из Палеры. Я возил его к лучшим врачам Араны и Кирии, но они не смогли помочь. И сейчас ему нужна помощница, которая станет его проводником в мире зрячих. Наши женщины не подойдут на эту роль, они зажаты в рамках традиций. Ты – нет.
- Постойте, Самир, - не удержавшись, вклиниваюсь в его речь. - Вы могли выбрать любую другую мою соотечественницу. Многие из них согласились бы жить в роскошной золотой клетке. Я даже могу помочь в поисках.
- Ты не поняла, Анна Мария. Я выбрал. И ты здесь.
С этими словами мужчина разворачивается и быстрым шагом покидает патио, но через минуту возвращается, чтобы бросить:
- Скоро придёт моя бейгали, она всему тебя научит. Завтра я привезу Кирама.
Сказав это, он уходит окончательно. Я остаюсь одна в изумительно красивой клетке для глупой птички, что, сломя голову, сама залетела в ловушку.
КИРАМ
Весь день не нахожу себе места. Даже пропускаю тренировку, что для меня неслыханно. Не могу представить, какой будет моя жизнь уже завтра. У меня даже нет необходимости собирать вещи – это сделают за меня, так что я не знаю, чем заняться. Отец сказал, что оборудовал спальню и ванную в купленном риаде в точности как дома, чтобы мне было легче привыкать, это обнадёживает. Тураб так же остаётся со мной, так что я довольно много привычного забираю с собой в новую жизнь. Но я всё равно на взводе, хожу из угла в угол и вспоминаю. Вспоминаю страшные дни, предшествовавшие моей слепоте, слоняясь по своей старой комнате. Я ведь не перестал видеть в один момент. Казалось, сначала всё было хорошо. Переломы заживали, синяки сошли на нет. Но вдруг, проснувшись утром, я понял, что всё перед моими глазами стало неясным, размытым. Сначала отец возил меня к лучшим эскулапам Палеры, но те лишь разводили руками. Тогда Самир решился вывезти меня за границу. У него даже не ушло на это много времени на самом деле. Я помню, как поразил меня Давил, мегаполис, каким никогда не стать Палере. Я с восторгом наблюдал за жизнью, несущейся с бешеной скоростью вокруг меня потоком бесконечных машин, монорельсов и людей. Это так отличалось от ленивого темпа Палеры, словно застывшей во времени. Как мне понравилась Арана с её холодными и сказочными улицами, заметёнными невиданным доселе чудом – замёрзшей водой, снегом. А зрение ухудшалось неумолимо и с каждой новой клиникой и страной надежды оставалось всё меньше. И вот очередной приезд в Арану. Я уже почти ничего не видел, лишь размытые силуэты. Передвигался можно сказать на ощупь. И мне было страшно, всё время страшно. Там в больнице я познакомился с Мэй. Я долгое время думал, что мой новый друг – мальчишка. Такой же несчастный как я. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что Мэй – девчонка! Никогда в Палере девочки не вели себя столь открыто и раскрепощёно. Не проказничали и не дразнились. Не давали сдачи. Это было так удивительно. Пожалуй, это главное, что вообще поразило меня во внешнем мире. Что женщины там не были теми женщинами, к которым я привык дома. Они не прятали своих лиц. Они могли быть врачами и полицейскими. Они могли говорить, когда им этого хочется, и ходить, куда им хочется, ни у кого не спрашивая разрешения. Странно и непривычно. За последние десять лет я много раз бывал то в Аране, то в Кирии и привык к этому, но тогда они, местные женщины, казались мне существами с другой планеты. А с Мэй я сдружился так крепко, что мы до сих пор видимся в мои довольно частые наезды в Арану. Нам всегда есть, что обсудить, у нас довольно много общих интересов. К тому же мне с ней легко, ведь она, как и я, лишена главного из чувств человека – зрения, поэтому понимает меня как никто другой. И, да, эта девушка никогда не щадит моих чувств, прямо высказывая в лицо всё, что обо мне думает. Если бы моя бейгали была хоть вполовину похожа на Мэй, жизнь в одном доме с ней могла бы быть не столь и ужасна.
Хватит мечтать о несбыточном. Спать. Завтра новая жизнь.
3
МАРИ
Чтобы хоть как-то разогнать бегущие по кругу мысли, решаю осмотреться в доме. Риад, правда, оказывается не очень большим. По левую руку от дворика расположены хозяйственные помещения, кухня с массивным дубовым столом и тяжёлыми коваными стульями, оснащённая всей необходимой современной техникой, довольно тёмная и мрачная, в коричневых тонах, а так же две небольшие спальни, видимо для прислуги. По правую - шикарная гостиная с длинным, низким и комфортным диваном, заваленным огромным количеством пёстрых подушек, на столике перед диваном - золочёный кальян, а на стенах бесконечные завораживающие орнаменты. Так же рядом находится тренажёрный зал, довольно просторный, с беговой дорожкой, боксёрской грушей и штангой. И, в завершение, небольшая гостевая спальня всё в том же восточном стиле. Главная спальня, на удивление лаконичная и просторная, совершенно не соответствует антуражу дома и имеет прямой выход во дворик, расположенный строго напротив главного входа в дом. Светлые стены без каких-либо украшений, встроенный шкаф и исполинская кровать. Вот и вся обстановка.
В одной из комнат для прислуги я обнаруживаю свои немногочисленные пожитки – камеру, планшет, диктофон и наушники. Долго медитирую над планшетом, не решаясь открыть галерею и всегда успею, и решительно откладываю его в сторону. Тем более, что времени на одиночество мне фактически и не дают. В риад входят две женщины. Одна из них, полноватая, с уверенностью крейсера подплывает ко мне, колыхая телесами. Я как раз сижу на краю бассейна, болтаю ногами в воде и раздумываю, не искупаться ли. Когда женщина откидывает никаб, на её немолодом лице мелькает высокомерная усмешка. Она молчит и возвышается надо мной, будто чёртов памятник. А на меня нападает какое-то жуткое ребячество, когда хочется делать всё наперекор. Посему я продолжаю своё беззаботное занятие. Только бы не показать им все те эмоции, что раздирают меня изнутри. Вторая женщина, та, что повыше и постройнее, вслед за ней снимает никаб и оказывается гораздо моложе, нежели я ожидала. Лет тридцати пяти или около того. Она уродилась настоящей восточной красавицей, с прямым носом, золотисто-карими глазами, густо подведёнными чёрной краской, и по сравнению со своей старшей подругой выигрывает однозначно. Но на её лице так же не мелькает и тени приязни ко мне. Ни одна из нас не спешит начинать беседу. Потом женщины перекидываются несколькими словами на своём языке, и молодая всё же обращается ко мне на ломаном аранском:
- Как тебя зовут?
- Мария, - не упираюсь я.
- Я – Джахиза, мать Кирама. Это, - женщина кивает на свою спутницу. – Азра. Бейгали господина Самира. Мы пришли показать твои обязанности. Пойдём.
Подчиняться не хочется безумно. Но и смысла в открытой конфронтации я пока не вижу. Поэтому медленно встаю. Сначала меня ведут на кухню. В дверях Джахиза неожиданно останавливается, бросает через плечо:
- Мой сын слепой. Он не может делать многие вещи. Тем более в незнакомом доме. Тебе придётся стать его глазами, – тон её способен заморозить всё в радиусе километра.
Боже, дай мне сил не сорваться. Это всего лишь женщина, переживающая за своего «малыша». Но саркастичную усмешку всё же сдержать не удаётся.
- Что? – требовательно вопрошает она.
- Я не просила об этой чести, не стоит так злиться. Уговорите вашего мужа отпустить меня и замените той, что вам придётся по душе. Я только спасибо скажу.
Ответом меня не удостаивают. Битый час они объясняют, что и в какое время ест их драгоценная кровиночка. Как ухаживать за одеждой и мыть полы, меня тоже учат («Не дай бог мальчик поскользнётся!»). Показывают, как должны быть расставлены флаконы в ванной и куда нужно класть носки и трусы. К третьему часу экзекуции я искренне ненавижу объект всей этой суматохи. Ещё только нянькой для избалованного подростка я не была! Также выдают ежедневник, в котором обнаруживаю расписание дня и разных встреч на несколько недель вперёд. Кажется, постарались именно для меня - все надписи сделаны на аранском.
- Ты должна следить за временем и напоминать ему расписание. У Кирама есть свой водитель, но иногда и тебе придется куда-то отвозить его, – с этими словами к ежедневнику добавляется новенький навигатор и ключи от машины.
- Машина во дворе. Сейчас мы поедем и покажем тебе ближайший магазин. За продуктами будешь ездить сама.
Ого, мне дают машину? И надеются, что я даже не попробую сбежать?! Словно прочитав мои мысли, Азра, до этого всё больше молчавшая, говорит:
- Даже не думай, тебя поймают задолго до границы. Самир именитый человек, тебя вернут быстро. Хуже своим побегом сделаешь.
О том, что без бесследно пропавших документов пройти границу мне не светит в любом случае, все тактично молчат. Что ж, я подумаю, что с этим можно сделать, позже.
- И ещё, – снова вступает в разговор мать «моего господина». – Держи.
Мне протягивают яркую упаковку. Надписи на коробочке для меня не читаемы, поэтому остаётся лишь гадать, что внутри.
- Это таблетки. Чтобы детей не было, – отвечает на мой немой вопрос Азра. – Бейгали может родить только после того, как появится наследник от жены.
Я просто теряю дар речи. Родить? Секс? Вы серьёзно?! С незнакомым слепым малолеткой? Господи, давно я так не смеялась. Женщины ждут терпеливо, пока я успокоюсь. Затем Азра подходит вплотную ко мне и угрожающе шипит в лицо:
- Ты сделаешь нашего мальчика счастливым. Иначе пеняй на себя.
И даже, несмотря на то, что женщина ниже ростом и явно слабее, от её тона у меня появляются премерзкие мурашки. В любом случае ЭТО я с ними обсуждать не намерена.
- Кажется, мы собирались в магазин, - я разворачиваюсь и уверенно иду на выход, прихватив чёртов никаб.
КИРАМ
Паршивая выдаётся ночь, уснуть выходит лишь под утро. Вот она – новая жизнь – на расстоянии вытянутой руки. Нетерпение смешивается с нервозностью в бурлящий коктейль. И хотя состояние довольно разбитое из-за недосыпа, встаю я в прекрасном расположении духа. А почему нет? Мне восемнадцать и я начинаю самостоятельную жизнь. Страшно? Нет. Скорее волнительно, как оно всё сложится. Так или иначе, пути назад нет, и не будет. Я должен справиться. Другого не дано. За завтраком мать начинает было причитать, но отец довольно строго обрывает её, велит не портить мне праздник.
Вскоре после завтрака за мной приезжают Иса и Джавад: гонки по пустыне на восемнадцатилетие – это святое. Казалось бы, в чём для меня может заключаться интерес, если я не вижу ни черта? Но попробуйте закрыть глаза на скорости, когда машина срывается с гребня бархана, чтобы рухнуть в пропасть, а потом снова взмывает вверх.
