Он даже нанял рабочих, и те начали подвал обустраивать: ввинтили в потолок крюки для перекладин и колец, установили какие то железки в полу, завезли стойки для тренировочных мечей и манекены для отработки ударов.
Но мечтам папы не суждено было сбыться: сначала родилась Кайла, потом я. Мечты о сыне пришлось оставить, как и идею сделать для детей тренировочный зал. В подвал стаскивали мебель, которая по какой то причине перестала устраивать Кристалл, шкафы, которые ломились от ненужных вещей. Едва я вошла, то сразу же подумала, что нужно разобрать здесь все и выбросить добрую половину. А вторую половину отдать кому то, кто не может себе позволить купить новое. И вообще, обновить бы весь интерьер в доме, а то уж больно мрачным выглядит Кордеро холл. Если я собираюсь прожить в нем всю жизнь, нужно хотя бы сделать это с большим комфортом.
В подвале никого не было. Из него сложно уйти незамеченным: всего один вход, никаких окон или тайных ходов… кроме того, заваленного. Что бы ни издало тот звук, оно не могло нам навредить.
— Наверное, что то упало, какая-нибудь ветхая рухлядь, — вслух произнесла я, и голос эхом прокатился по подвалу.
— Наверное… — откликнулся Герберт.
Затем я услышала, как щелкнул замок на двери.
— Я ведь предупреждал, Кортни, что не стоит ходить со мной по подвалам.
— И что это значит? — холодно поинтересовалась я, стараясь, чтобы в голосе не промелькнула дрожь.
Он неспешно приблизился. Это был Герберт, настоящий. Не тот, что еще несколько минут назад утверждал, что не сможет без меня жить. Он умело играл в добродушного адвоката, когда хотел, или в галантного кавалера, когда это было выгодно. Но настоящий Герберт был только таким — с опасным блеском в глазах, не сводящий с меня обжигающего взгляда.
За спиной неожиданно оказалась стена, я сама не заметила, как отступила к ней и почувствовала холод обнаженной частью спины. Герберт придвинулся ближе, рука взметнулась к моей шее, но лишь осторожно коснулась чувствительной кожи за ухом.
— Знакомое чувство, да? — хрипло произнес он. — Волнение. Страх. Скучала по нему?
— Нет, — не очень уверенно пробормотала я.
— Лгунья. Скучала. Неужели ты решила, что я от тебя так просто отступлюсь? Видят боги, Кортни, я хотел. Я резал по живому, думая, что жертвую всем ради тебя. Но не теперь, когда ты почти призналась, что чувства еще остались.
Он еще приблизился, даже через ткань пальто я чувствовала жар, исходящий от тела. И сбежать от него никуда не получится. Губы коснулись щеки, но мимолетно, я почти ничего не почувствовала, кроме мелкой дрожи, охватившей тело.
— Не знаю, что сделал тебе отец, что он сказал, но мне плевать. Он мертв, а мы живы, и я не хочу остаток жизни жалеть, что так и не рискнул.
В какой то момент мне это надоело. Дразнящих прикосновений и теплого дыхания стало мало. Мои губы коснулись его, но Герберт прикосновение прервал и тихо рассмеялся.
— Ты ведь знаешь правила. Только когда я скажу.
— Нет.
— Тебе нравится это слово, да?
Он быстро, словно делал это сотни раз, расплел мою косу. Кудри рассыпались по плечам.
— Мне тоже нравится, как ты говоришь «нет».
Мы оказались в центре помещения. Я не двигалась с места, хоть и слышала, что Герберт делает что то очень… знакомое. То, о чем я старалась не думать и не вспоминать.
— Сними туфли. — Почти приказ, которого, впрочем, не захотелось ослушаться.
Я с наслаждением сбросила обувь и почувствовала, как ноги ноют от усталости. Потом — как руки в перчатках расстегивают пуговички на платье, и оно спадает на пол. Кожа покрылась мурашками от легкой прохлады.
Некоторое время ничего не происходило. В абсолютной тишине я слышала только свое прерывистое дыхание. И… боролась с искушением обернуться и посмотреть. А еще боролась, а вернее, пыталась не обращать внимания на неожиданное стеснение. Откуда оно появилось? Герберт далеко не впервые видел меня обнаженной.
— Дай руку, — мягко попросил он. — Вверх, Кортни, ты ведь знаешь. И вторую.
Вокруг запястий обвилась веревка, потом я почувствовала, как она натягивается, заставляя меня поднять руки над головой. Герберт затянул узлы и проверил, насколько сильно давят веревки. Терпимо. Приятно.
Он собрал мои волосы и несколькими шпильками зафиксировал наверху, обнажив шею и спину. Не снимая перчаток, указательным пальцем провел вдоль позвоночника, и я непроизвольно вздрогнула.
— Напомнить тебе правила? — прошептал он. — Хотя я подозреваю, ты все прекрасно помнишь.
— Кристалл часто приходилось напоминать? — вырвалось у меня.
Герберт рассмеялся и отошел в сторону.
— Тебя так злит мой роман с Кристалл. Ты не представляешь, какое удовольствие мне доставляют твои шпильки. Твоя ревность. Если бы не она, я бы, наверное, сдался.
Плеча коснулось что то прохладное. Повторило контур шеи, спустилось вниз по позвоночнику и задержалось на пояснице. Я замерла, закрыв глаза. Ощущение приятной неги, смешанной с легкой щекоткой, сменилось болью от слабого удара. И второго, чуть сильнее. Стеком Герберт провел по внутренней стороне моей коленки, бедра. Близко, очень… у меня вырвался короткий стон, сзади я услышала удовлетворенный смешок.
— Ты ведь это планировал. Ты выбрал безошибочный способ заставить меня спуститься.
Он вышел вперед, так, чтобы я его видела. Рассматривал меня долго, горящим взглядом, выдававшим нетерпение. Та часть меня, что еще могла разумно рассуждать, гадала, как долго он сможет продолжать эти игры. Как быстро не выдержит.
От прикосновения стека к груди соски напряглись, удар был совсем легкий, но от него все тело словно пронзило током, и я дернулась.
Это борьба. Герберт здесь хозяин, от его воли зависит все. Он не остановится, даже если я буду умолять это сделать. Единственный выход — переиграть. Чем дольше он контролирует себя и эту игру, тем увереннее себя чувствует.
Я рассмеялась. Азарт стал пряным дополнением к растекающемуся по телу удовольствию.
— Что тебя так веселит, любовь моя? Мы только начали.
— Это и веселит, — хрипло ответила я. — Ты сходишь с ума от того, что всю жизнь тебе приходится подчиняться моей семье, и единственный способ доказать себе собственную значимость — хоть на немного подняться над тем, от кого зависишь.
Я четко знала, куда бить и тщательно (насколько позволял затуманенный возбуждением разум) подбирала фразы. В лице Герберта ничего не менялось, но я инстинктивно чувствовала его состояние и знала, что он на пределе. Он приблизился вплотную, а я упрямо смотрела ему в глаза.
Там полыхал огонь. И не знаю, чего в нем было больше, злости на меня или страсти. Он сжал мои волосы на затылке, а поцелуй, последовавший за этим, больше напоминал укус. Но все же прикосновение было настоящим, и я вся отдалась этому чувству, подумав, что, если он снова начнет меня дразнить, выйду из себя. Во мне не было покорности пять лет назад, не будет и сейчас.
Но это его слабость. Однажды приблизившись, он не сможет вернуть хладнокровие.
Однако за годы, как оказалось, Герберт все же чему то научился, потому что победа оказалась мимолетной. Я ощутила короткую радость от того, что сумела вывести его из равновесия, а потом он вновь отстранился, оставив меня наедине с холодным разочарованием. Стек был отброшен куда то в сторону, Герберт вновь зашел мне за спину.
Теперь он использовал руку, так и не сняв перчатку. Прикосновение грубой ткани к обнаженной коже казалось нестерпимым, на грани боли и наслаждения. С замиранием сердца я ждала, когда он снимет перчатку, но Герберт не торопился, лаская грудь, покрывая шею короткими поцелуями. Я выгнулась, насколько позволяли веревки, почувствовала, как они сильнее впиваются в кожу, но в этот момент такая боль казалась совсем пустячной. Герберт провел рукой по животу, спустился ниже, и в прикосновениях не было нежности или осторожности, но мне уже было все равно, от каждого касания я вздрагивала.
Веревки вдруг ослабли. Не удержавшись на ногах, я опустилась на пол, чуть поцарапав колени. Почувствовала, как Герберт уверенно меня направляет, заставляя принять удобное… для него положение. Связанные руки не дали толком опереться, но мне вскоре стало плевать. Тело требовало разрядки, разум оказался затуманен, весь мир снова сузился до одного единственного мужчины, которого я даже не видела, но которого чувствовала каждой клеточкой тела.
Каким то чудом мне еще удавалось не кричать, чтобы не разбудить никого в доме, эхо в подвале звучало что надо. Но с каждым движением я теряла контроль. Настал момент, когда я просто перестала обращать внимание на что то, кроме лавины удовольствия. И еще долго не могла прийти в себя, когда напряжение взорвалось внутри. Сердце билось так, что перед глазами темнело, я чувствовала каждый удар сердца и просто лежала, приходя в себя. На холодном полу, в темноте.
На плечи опустились руки, уже без перчаток. Непривычно было ощущать тепло его кожи. Герберт аккуратно усадил меня к себе на колени и принялся распутывать веревку. Мы оба молчали, я вообще не была уверена, что смогу что то произнести, и дрожала явно не от холода.
А он растирал мне запястья со следами веревки.
Герберт достал из кармана фляжку и протянул мне. Я сделала несколько больших глотков и, поняв, что внутри всего лишь вода, жадно пила, пока она не кончилась.
— Ты как?
Я опустила голову ему на плечо и закрыла глаза.
— Если бы во фляге оказалось зелье, ты бы разбил мне сердце.
— Я слишком сильно люблю тебя, чтобы так рисковать.
Поняв, что засыпаю, я не стала противиться усталости. Возможно, стоило взять себя в руки и гордо уйти, оставив Герберта наедине с его же пороками, но я впервые за много дней чувствовала себя в безопасности.
Слишком много эмоций для одного дня. Слишком.
Пять лет назад
Дом спал. Кайла ушла последней, хотя под конец Кортни казалось, что сестра останется в гостиной до утра. Но все же дверь ее спальни закрылась, и Кортни, выждав полчаса, вышла. Ноги утопали в ковре, шагов не было слышно. В руках она держала дорожную сумку, как утопающий держит спасательный круг. По сути, сумка им и была. И сейчас Кортни отчаянно пыталась выплыть.
Ей чудом удалось не смотреть в сторону мраморной спальни. А вот на часы все же посмотрела. Герберт ждет… еще минут десять он будет думать, что она опаздывает, а потом… решится ли он пойти ее искать? И если да, то догадается ли? Кортни тошнило при мысли, что она не успеет уехать из Хейзенвилля прочь.
Размышляя об этом, она не заметила, что дверь отца приоткрыта. Словно что-то почувствовав, Кортни повернула голову и вздрогнула, встретившись взглядом с папой. Сначала она подумала, что он мертв. Но потом его голос вернул ее к реальности.
— Кортни… подойди.
Он понял. Несомненно, он все понял, ведь болезнь уничтожала тело, но не разум.
— А ведь он тебя ждет, — к ее удивлению, произнес отец, когда она оказалась рядом.
— Он ждет не меня, — с трудом она нашла в себе силы ответить. — Он ждет момент, когда у него появится безграничная власть. Мне это не нужно.
Отец хрипло рассмеялся и закашлялся. Он уже не мог поднять руку, чтобы достать платок, а Кортни помогать не стала.
— Никогда не думал, что ты на такое осмелишься.
— Ты многого обо мне не знал, — холодно ответила она.
— Похоже на то.
Они замолчали. Кортни была готова — внутренне готова — просто уйти, оставив отца здесь, зная, что он просто не сможет ее догнать. Не сможет вернуть домой, ударить, накричать. Ничего больше не сможет. И это ощущение ей так понравилось, что она просто наслаждалась им, стоя у постели отца и оттягивая момент прощания.
— Ты моя дочь, Кортни. И я должен испытывать к тебе какую то отцовскую любовь. Но я не чувствую ничего. Ты меня разочаровала. Вы оба меня предали.
Она наклонилась так, чтобы из коридора не было слышно слов. И на пару мгновений замерла, завороженная тем, как грудь отца тяжело вздымается.
— Мне плевать, — отчетливо и резко произнесла Кортни.
С кончиков изящных пальцев сорвались алые огоньки. Они почти ласково коснулись груди отца, и у него вырвался прерывистый хриплый вздох.
Это было действительно его последнее слово.
Она хорошо знала, какие ступеньки скрипят. На ходу запахивая полы плаща, Кортни быстро сбежала вниз, почти не издав ни звука. Уже у самой двери она замерла. Запоминая звуки дома, бывшего родным столько лет. Запечатлевая в памяти запахи. Последний взгляд, брошенный почти против воли на лестницу, — и ей почудились мягкие шаги Герберта. Она тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. Пальцы сомкнулись на дверной ручке.
И в следующий миг прохлада дождя ударила в лицо. Ночной Хейзенвилль сверкал множеством отражений луны в лужах и мокрых листьях деревьев. Кортни сделала несколько шагов, словно не веря, что это действительно происходит с ней.
Стена дождя отрезала ее от прошлого. В которое, как она надеялась, не вернется никогда.
— Кортни… — донеслось откуда то из реальности.
Донестись то донеслось, но я решительно не хотела просыпаться и вникать, кто и зачем меня зовет. Однако голос оказался настойчив:
— Детка, просыпайся. Кортни, ты нам сейчас нужна.
Потом меня потрясли за плечо, так что пришлось недовольно открыть глаза. Я бросила взгляд в окно, но рассвет еще даже не начался.
— Ким приболела, мы вызвали целителя. Кайла велела тебя разбудить.
— Что с ней?
Несмотря на спокойный голос, что то в Герберте мне не понравилось. Он говорил так, словно Ким лишь кашляла, но ради этого не нужно было вызывать целителя. Даже если она простудилась или отравилась, в доме стоял целый сундук с лекарственными зельями.
— Обожглась, — еще больше удивил Герберт.
Пришлось встать и накинуть халат. Я не нашла обувь и поняла, что это вообще не моя комната. Одна из нежилых спален, я даже в темноте не смогла определить какая.
— Каким образом она умудрилась обжечься посреди ночи?
Герберт смотрел на меня с некоторой… я бы сказала опаской, если бы верила в то, что он может меня бояться.
— Ким опрокинула на себя кастрюлю с кипятком. Мы понятия не имеем, кто оставил ее на огне. Вероятно, Ким спустилась за водой и оступилась.
— Просто случайно пошла и опрокинула на себя кастрюлю?
— Понимаю, о чем ты думаешь. Но она говорит, что сама. Нет причин думать, что кто то пытался ей навредить. В конце концов, детка, неприятности случаются и сами по себе.
— Ага, — буркнула я, поежившись, — и все — в моей семье.
Кайла с Диналией тоже не спали. Старшая сестра, выглядя крайне уставшей и помятой. Под глазами залегли темные круги. В комнате Ким сидела перепуганная Диналия. Сестра была бледной, со следами слез на лице, но улыбнулась, когда я вошла.
— Зря тебя разбудили. Я в порядке.
— Ну ка, покажи, что с тобой случилось.
Ким обожгла бедро, ногу и часть руки, поэтому сидела сильно наклонившись, так, чтобы не опираться на больные места. Пораженная кожа выглядела не слишком хорошо, возможно, останутся шрамы.
— Ты выпила обезболивающее?
Ким кивнула и вздохнула.
— Прости. Тебе и так непросто. Не нужно за меня волноваться. Я просто бываю ужасно неуклюжей.
— Не думай об этом. Мы обязательно выясним, кто оставил на кухне кастрюлю с кипятком.
— Не ругай Нину! — взмолилась сестра. — Я действительно неудачно оступилась. Не увольняй ее!
— Не волнуйся. Я никого не собираюсь увольнять.
Но мечтам папы не суждено было сбыться: сначала родилась Кайла, потом я. Мечты о сыне пришлось оставить, как и идею сделать для детей тренировочный зал. В подвал стаскивали мебель, которая по какой то причине перестала устраивать Кристалл, шкафы, которые ломились от ненужных вещей. Едва я вошла, то сразу же подумала, что нужно разобрать здесь все и выбросить добрую половину. А вторую половину отдать кому то, кто не может себе позволить купить новое. И вообще, обновить бы весь интерьер в доме, а то уж больно мрачным выглядит Кордеро холл. Если я собираюсь прожить в нем всю жизнь, нужно хотя бы сделать это с большим комфортом.
В подвале никого не было. Из него сложно уйти незамеченным: всего один вход, никаких окон или тайных ходов… кроме того, заваленного. Что бы ни издало тот звук, оно не могло нам навредить.
— Наверное, что то упало, какая-нибудь ветхая рухлядь, — вслух произнесла я, и голос эхом прокатился по подвалу.
— Наверное… — откликнулся Герберт.
Затем я услышала, как щелкнул замок на двери.
— Я ведь предупреждал, Кортни, что не стоит ходить со мной по подвалам.
— И что это значит? — холодно поинтересовалась я, стараясь, чтобы в голосе не промелькнула дрожь.
Он неспешно приблизился. Это был Герберт, настоящий. Не тот, что еще несколько минут назад утверждал, что не сможет без меня жить. Он умело играл в добродушного адвоката, когда хотел, или в галантного кавалера, когда это было выгодно. Но настоящий Герберт был только таким — с опасным блеском в глазах, не сводящий с меня обжигающего взгляда.
За спиной неожиданно оказалась стена, я сама не заметила, как отступила к ней и почувствовала холод обнаженной частью спины. Герберт придвинулся ближе, рука взметнулась к моей шее, но лишь осторожно коснулась чувствительной кожи за ухом.
— Знакомое чувство, да? — хрипло произнес он. — Волнение. Страх. Скучала по нему?
— Нет, — не очень уверенно пробормотала я.
— Лгунья. Скучала. Неужели ты решила, что я от тебя так просто отступлюсь? Видят боги, Кортни, я хотел. Я резал по живому, думая, что жертвую всем ради тебя. Но не теперь, когда ты почти призналась, что чувства еще остались.
Он еще приблизился, даже через ткань пальто я чувствовала жар, исходящий от тела. И сбежать от него никуда не получится. Губы коснулись щеки, но мимолетно, я почти ничего не почувствовала, кроме мелкой дрожи, охватившей тело.
— Не знаю, что сделал тебе отец, что он сказал, но мне плевать. Он мертв, а мы живы, и я не хочу остаток жизни жалеть, что так и не рискнул.
В какой то момент мне это надоело. Дразнящих прикосновений и теплого дыхания стало мало. Мои губы коснулись его, но Герберт прикосновение прервал и тихо рассмеялся.
— Ты ведь знаешь правила. Только когда я скажу.
— Нет.
— Тебе нравится это слово, да?
Он быстро, словно делал это сотни раз, расплел мою косу. Кудри рассыпались по плечам.
— Мне тоже нравится, как ты говоришь «нет».
Мы оказались в центре помещения. Я не двигалась с места, хоть и слышала, что Герберт делает что то очень… знакомое. То, о чем я старалась не думать и не вспоминать.
— Сними туфли. — Почти приказ, которого, впрочем, не захотелось ослушаться.
Я с наслаждением сбросила обувь и почувствовала, как ноги ноют от усталости. Потом — как руки в перчатках расстегивают пуговички на платье, и оно спадает на пол. Кожа покрылась мурашками от легкой прохлады.
Некоторое время ничего не происходило. В абсолютной тишине я слышала только свое прерывистое дыхание. И… боролась с искушением обернуться и посмотреть. А еще боролась, а вернее, пыталась не обращать внимания на неожиданное стеснение. Откуда оно появилось? Герберт далеко не впервые видел меня обнаженной.
— Дай руку, — мягко попросил он. — Вверх, Кортни, ты ведь знаешь. И вторую.
Вокруг запястий обвилась веревка, потом я почувствовала, как она натягивается, заставляя меня поднять руки над головой. Герберт затянул узлы и проверил, насколько сильно давят веревки. Терпимо. Приятно.
Он собрал мои волосы и несколькими шпильками зафиксировал наверху, обнажив шею и спину. Не снимая перчаток, указательным пальцем провел вдоль позвоночника, и я непроизвольно вздрогнула.
— Напомнить тебе правила? — прошептал он. — Хотя я подозреваю, ты все прекрасно помнишь.
— Кристалл часто приходилось напоминать? — вырвалось у меня.
Герберт рассмеялся и отошел в сторону.
— Тебя так злит мой роман с Кристалл. Ты не представляешь, какое удовольствие мне доставляют твои шпильки. Твоя ревность. Если бы не она, я бы, наверное, сдался.
Плеча коснулось что то прохладное. Повторило контур шеи, спустилось вниз по позвоночнику и задержалось на пояснице. Я замерла, закрыв глаза. Ощущение приятной неги, смешанной с легкой щекоткой, сменилось болью от слабого удара. И второго, чуть сильнее. Стеком Герберт провел по внутренней стороне моей коленки, бедра. Близко, очень… у меня вырвался короткий стон, сзади я услышала удовлетворенный смешок.
— Ты ведь это планировал. Ты выбрал безошибочный способ заставить меня спуститься.
Он вышел вперед, так, чтобы я его видела. Рассматривал меня долго, горящим взглядом, выдававшим нетерпение. Та часть меня, что еще могла разумно рассуждать, гадала, как долго он сможет продолжать эти игры. Как быстро не выдержит.
От прикосновения стека к груди соски напряглись, удар был совсем легкий, но от него все тело словно пронзило током, и я дернулась.
Это борьба. Герберт здесь хозяин, от его воли зависит все. Он не остановится, даже если я буду умолять это сделать. Единственный выход — переиграть. Чем дольше он контролирует себя и эту игру, тем увереннее себя чувствует.
Я рассмеялась. Азарт стал пряным дополнением к растекающемуся по телу удовольствию.
— Что тебя так веселит, любовь моя? Мы только начали.
— Это и веселит, — хрипло ответила я. — Ты сходишь с ума от того, что всю жизнь тебе приходится подчиняться моей семье, и единственный способ доказать себе собственную значимость — хоть на немного подняться над тем, от кого зависишь.
Я четко знала, куда бить и тщательно (насколько позволял затуманенный возбуждением разум) подбирала фразы. В лице Герберта ничего не менялось, но я инстинктивно чувствовала его состояние и знала, что он на пределе. Он приблизился вплотную, а я упрямо смотрела ему в глаза.
Там полыхал огонь. И не знаю, чего в нем было больше, злости на меня или страсти. Он сжал мои волосы на затылке, а поцелуй, последовавший за этим, больше напоминал укус. Но все же прикосновение было настоящим, и я вся отдалась этому чувству, подумав, что, если он снова начнет меня дразнить, выйду из себя. Во мне не было покорности пять лет назад, не будет и сейчас.
Но это его слабость. Однажды приблизившись, он не сможет вернуть хладнокровие.
Однако за годы, как оказалось, Герберт все же чему то научился, потому что победа оказалась мимолетной. Я ощутила короткую радость от того, что сумела вывести его из равновесия, а потом он вновь отстранился, оставив меня наедине с холодным разочарованием. Стек был отброшен куда то в сторону, Герберт вновь зашел мне за спину.
Теперь он использовал руку, так и не сняв перчатку. Прикосновение грубой ткани к обнаженной коже казалось нестерпимым, на грани боли и наслаждения. С замиранием сердца я ждала, когда он снимет перчатку, но Герберт не торопился, лаская грудь, покрывая шею короткими поцелуями. Я выгнулась, насколько позволяли веревки, почувствовала, как они сильнее впиваются в кожу, но в этот момент такая боль казалась совсем пустячной. Герберт провел рукой по животу, спустился ниже, и в прикосновениях не было нежности или осторожности, но мне уже было все равно, от каждого касания я вздрагивала.
Веревки вдруг ослабли. Не удержавшись на ногах, я опустилась на пол, чуть поцарапав колени. Почувствовала, как Герберт уверенно меня направляет, заставляя принять удобное… для него положение. Связанные руки не дали толком опереться, но мне вскоре стало плевать. Тело требовало разрядки, разум оказался затуманен, весь мир снова сузился до одного единственного мужчины, которого я даже не видела, но которого чувствовала каждой клеточкой тела.
Каким то чудом мне еще удавалось не кричать, чтобы не разбудить никого в доме, эхо в подвале звучало что надо. Но с каждым движением я теряла контроль. Настал момент, когда я просто перестала обращать внимание на что то, кроме лавины удовольствия. И еще долго не могла прийти в себя, когда напряжение взорвалось внутри. Сердце билось так, что перед глазами темнело, я чувствовала каждый удар сердца и просто лежала, приходя в себя. На холодном полу, в темноте.
На плечи опустились руки, уже без перчаток. Непривычно было ощущать тепло его кожи. Герберт аккуратно усадил меня к себе на колени и принялся распутывать веревку. Мы оба молчали, я вообще не была уверена, что смогу что то произнести, и дрожала явно не от холода.
А он растирал мне запястья со следами веревки.
Герберт достал из кармана фляжку и протянул мне. Я сделала несколько больших глотков и, поняв, что внутри всего лишь вода, жадно пила, пока она не кончилась.
— Ты как?
Я опустила голову ему на плечо и закрыла глаза.
— Если бы во фляге оказалось зелье, ты бы разбил мне сердце.
— Я слишком сильно люблю тебя, чтобы так рисковать.
Поняв, что засыпаю, я не стала противиться усталости. Возможно, стоило взять себя в руки и гордо уйти, оставив Герберта наедине с его же пороками, но я впервые за много дней чувствовала себя в безопасности.
Слишком много эмоций для одного дня. Слишком.
Пять лет назад
Дом спал. Кайла ушла последней, хотя под конец Кортни казалось, что сестра останется в гостиной до утра. Но все же дверь ее спальни закрылась, и Кортни, выждав полчаса, вышла. Ноги утопали в ковре, шагов не было слышно. В руках она держала дорожную сумку, как утопающий держит спасательный круг. По сути, сумка им и была. И сейчас Кортни отчаянно пыталась выплыть.
Ей чудом удалось не смотреть в сторону мраморной спальни. А вот на часы все же посмотрела. Герберт ждет… еще минут десять он будет думать, что она опаздывает, а потом… решится ли он пойти ее искать? И если да, то догадается ли? Кортни тошнило при мысли, что она не успеет уехать из Хейзенвилля прочь.
Размышляя об этом, она не заметила, что дверь отца приоткрыта. Словно что-то почувствовав, Кортни повернула голову и вздрогнула, встретившись взглядом с папой. Сначала она подумала, что он мертв. Но потом его голос вернул ее к реальности.
— Кортни… подойди.
Он понял. Несомненно, он все понял, ведь болезнь уничтожала тело, но не разум.
— А ведь он тебя ждет, — к ее удивлению, произнес отец, когда она оказалась рядом.
— Он ждет не меня, — с трудом она нашла в себе силы ответить. — Он ждет момент, когда у него появится безграничная власть. Мне это не нужно.
Отец хрипло рассмеялся и закашлялся. Он уже не мог поднять руку, чтобы достать платок, а Кортни помогать не стала.
— Никогда не думал, что ты на такое осмелишься.
— Ты многого обо мне не знал, — холодно ответила она.
— Похоже на то.
Они замолчали. Кортни была готова — внутренне готова — просто уйти, оставив отца здесь, зная, что он просто не сможет ее догнать. Не сможет вернуть домой, ударить, накричать. Ничего больше не сможет. И это ощущение ей так понравилось, что она просто наслаждалась им, стоя у постели отца и оттягивая момент прощания.
— Ты моя дочь, Кортни. И я должен испытывать к тебе какую то отцовскую любовь. Но я не чувствую ничего. Ты меня разочаровала. Вы оба меня предали.
Она наклонилась так, чтобы из коридора не было слышно слов. И на пару мгновений замерла, завороженная тем, как грудь отца тяжело вздымается.
— Мне плевать, — отчетливо и резко произнесла Кортни.
С кончиков изящных пальцев сорвались алые огоньки. Они почти ласково коснулись груди отца, и у него вырвался прерывистый хриплый вздох.
Это было действительно его последнее слово.
Она хорошо знала, какие ступеньки скрипят. На ходу запахивая полы плаща, Кортни быстро сбежала вниз, почти не издав ни звука. Уже у самой двери она замерла. Запоминая звуки дома, бывшего родным столько лет. Запечатлевая в памяти запахи. Последний взгляд, брошенный почти против воли на лестницу, — и ей почудились мягкие шаги Герберта. Она тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. Пальцы сомкнулись на дверной ручке.
И в следующий миг прохлада дождя ударила в лицо. Ночной Хейзенвилль сверкал множеством отражений луны в лужах и мокрых листьях деревьев. Кортни сделала несколько шагов, словно не веря, что это действительно происходит с ней.
Стена дождя отрезала ее от прошлого. В которое, как она надеялась, не вернется никогда.
Глава 11
— Кортни… — донеслось откуда то из реальности.
Донестись то донеслось, но я решительно не хотела просыпаться и вникать, кто и зачем меня зовет. Однако голос оказался настойчив:
— Детка, просыпайся. Кортни, ты нам сейчас нужна.
Потом меня потрясли за плечо, так что пришлось недовольно открыть глаза. Я бросила взгляд в окно, но рассвет еще даже не начался.
— Ким приболела, мы вызвали целителя. Кайла велела тебя разбудить.
— Что с ней?
Несмотря на спокойный голос, что то в Герберте мне не понравилось. Он говорил так, словно Ким лишь кашляла, но ради этого не нужно было вызывать целителя. Даже если она простудилась или отравилась, в доме стоял целый сундук с лекарственными зельями.
— Обожглась, — еще больше удивил Герберт.
Пришлось встать и накинуть халат. Я не нашла обувь и поняла, что это вообще не моя комната. Одна из нежилых спален, я даже в темноте не смогла определить какая.
— Каким образом она умудрилась обжечься посреди ночи?
Герберт смотрел на меня с некоторой… я бы сказала опаской, если бы верила в то, что он может меня бояться.
— Ким опрокинула на себя кастрюлю с кипятком. Мы понятия не имеем, кто оставил ее на огне. Вероятно, Ким спустилась за водой и оступилась.
— Просто случайно пошла и опрокинула на себя кастрюлю?
— Понимаю, о чем ты думаешь. Но она говорит, что сама. Нет причин думать, что кто то пытался ей навредить. В конце концов, детка, неприятности случаются и сами по себе.
— Ага, — буркнула я, поежившись, — и все — в моей семье.
Кайла с Диналией тоже не спали. Старшая сестра, выглядя крайне уставшей и помятой. Под глазами залегли темные круги. В комнате Ким сидела перепуганная Диналия. Сестра была бледной, со следами слез на лице, но улыбнулась, когда я вошла.
— Зря тебя разбудили. Я в порядке.
— Ну ка, покажи, что с тобой случилось.
Ким обожгла бедро, ногу и часть руки, поэтому сидела сильно наклонившись, так, чтобы не опираться на больные места. Пораженная кожа выглядела не слишком хорошо, возможно, останутся шрамы.
— Ты выпила обезболивающее?
Ким кивнула и вздохнула.
— Прости. Тебе и так непросто. Не нужно за меня волноваться. Я просто бываю ужасно неуклюжей.
— Не думай об этом. Мы обязательно выясним, кто оставил на кухне кастрюлю с кипятком.
— Не ругай Нину! — взмолилась сестра. — Я действительно неудачно оступилась. Не увольняй ее!
— Не волнуйся. Я никого не собираюсь увольнять.
