Недавно брат сказал, что после тризны ждет гостей из Полтеска. Сговорятся, а там и сватов зашлют.
Мирушка посмотрела туда, где стояли княжьи гридни, но не нашла того, кого искала. Дым причудливо завивался в дождливой мороси, мешал Явь с Навью… Она не смогла никого разглядеть.
«Пусть, - кивнула Мирушка сама себе, - зачем я ему – такая? А в Полтеске, говорят, солнечно…»
Погребальный костер запалили рано, чтоб к закату догорел. Но дождь ненадолго притих, огонь неожиданно густо загудел, и вскоре на месте ладьи остались только дымящие угли. Когда прах собрали в горшок – домовину, князь Твердислав первым кинул несколько комьев земли будущего отцовского кургана. За ним – Мирушка, бояре и весь Гнездовск, от мала до велика. И все – с надеждой, что мертвый старый князь заберет немилость богов, и после тризны покажется солнышко.
Но, дав мертвому уйти в огне, дождь зарядил с новой силой.
- Добро тебе, княже, - поклонился Твердиславу подошедший перед тризной высокий седой волхв, - прости, но дело срочное. Ответили нам боги, как можем кару дождливую с княжества снять. Прямо у костра отца твоего ответили. Батюшка твой, уходя, помог.
- Говори, - кивнул ему новый князь.
Мирушка, держа в руках кувшин хмельного меда, замерла за плечом брата.
- Мокошь это плачет, уняться не может. Жертва ей нужна, да не простая, как бык да колосья, быков тех у нее много. Тварь ей надо. Особенную. Что в одном мире рождена, в другом живет. Вот если кровью твари этой корни дуба на капище напоить, перестанет богиня плакать.
«Утку, ей что ли? Рождается на земле, живет на воде. Тоже мне, загадка. Вот только мало будет крови одной утки, дуб большой», - подумала про себя Мирушка, но сказать не посмела. И правильно. Брат – недаром княжит! – умнее оказался.
- Что за тварь? – спросил Твердислав. – Где ее добыть можно?
- Того, князь, прости, не ведаю. Знаю только, что тварь эта два мира связывает – Явь и Навь. Тварь двух миров. Потому и смог батюшка твой подсказать, что сам между Явью и Навью был.
Волхв принял поданную Мирушкой хмельную чашу, выпил до дна, поклонился князю и ушел.
Княжна снова замерла за плечом брата, ни жива, ни мертва. Слова умершего, переданные волхвом, пробирали до костей сильнее любой холодной мороси.
Князь встал. Все замолчали, ждали, что скажет.
- Дружина моя! – разнесся голос Твердислава, - слыхали, что волхв сказал? Нужна богине тварь Яви и Нави, тогда рыдать перестанет и солнышко покажет. Добудьте мне такую тварь! А кто достанет – тот пусть награду по душе выберет, ни в чем ему отказа не будет.
Дружина ответила согласным ревом.
Мирушка, по обычаю, подносила мед брату да боярам на погребальном пиру. Кувшин пустел быстро, и ей часто приходилось отходить к бочке – наполнять. Присела на лавку, минутку передохнуть. Тут-то и подошла к ней Богодея.
Ее чтили наравне с волхвами, но больше, чем чтили – боялись. Волхвы светлым богам служат, а Богодея – богине-матери, что и рождает все на земле, и принимает в свои объятия, когда время придет.
Богодею не часто видали в городе. Жила она на отшибе, в маленькой избушке. К ней ходили – гадать, или за снадобьем… или еще с каким секретом. Когда баба не могла разродиться – звали Богодею, курить травы и просить у богини помощи.
- Здравствуй, княжна Даримира, - поклонилась, статная старуха.
- Здравствуй, ведунья, - поклонилась в ответ княжна. Налила Богодее меда, предложила сесть рядом на лавку.
- Ты взрослая уже, сватов скоро примешь, - ласково начала гостья, - так что поймешь меня правильно. Волхв знает, что говорит – но, пока дружина ту тварь искать будет, все сроки пройдут, и все равно голодать Гнездовску.
- У князя сильная дружина, - нерешительно пролепетала Мирушка. Чего скрывать, боялась она Богодею крепко. Та с Богиней говорит...
- Мужики одни в дружине у князя, - ответила ведунья, - сильные, да, но Богине сейчас не мужская сила нужна, а жертва. Умилостивить бы ее, время для поисков твари выгадать… А это только ты можешь. Много лет ни одна девка княжеского рода пояс в честь богини не развязывала.
Мирушка покраснела, кажется, до корней волос.
Богодея по-доброму усмехнулась.
- Знаю, для мужа берегла – но своей жертвой ты всех спасти можешь. Через день, ближе к полночи, как взойдет за тучами полная луна, приду за тобой. К дубу пойдем.
Мирушка смогла только кивнуть. Горло перехватило что-то жуткое, поднимавшееся из глубины души. Княжну колотило – от страха ли, от промозглого серого дождя, от ожидания, от безысходности?
От разочарования, что великая, как ей казалось, ведунья, может вот так врать в глаза?
Даримира была готова на жертву ради княжества. Она – княжна, князьями народ перед богами стоит. Ради народа можно и пояс развязать, и под жертвенный нож встать… Своей волей.
Но не обманом.
Не Богодее за решать судьбу княжны.
***
С утра Мирушка пыталась вязать. Прясть израненными о камни склона пальцами было очень больно. Но петли путались, убегали, выходили неровными. Позорище.
Её тянуло на капище. К тому самому дубу. Хотелось увидеть, где все закончится. Может быть, понять что-нибудь?
Княжна бросила клубок, накинула плащ и вышла под проливной дождь. Поскользнулась на раскисшей земле, еле удержалась на ногах, схватившись мгновенно отдавшимися болью пальцами за плетень, на котором в солнечные дни (где же они?) сушились горшки и постиранные рубахи. Сейчас склизкие от влаги прутья были пусты.
Проходя мимо дружинного дома на княжьем подворье, княжна зашагала чуть медленнее. Даже остановилась почистить сапожки от налипшей грязи – но того, кого она искала глазами, не высмотрела. Зайти внутрь Мирушка не решилась и пошла дальше, к разбухшей от ливней реке, мимо пристани, где скучали лодьи с убранными от дождя парусами, к капищу за излучиной.
Священный дуб много веков стоял здесь. Лес почти подобрался к нему, но на пару саженей вокруг, под тяжелой кроной, росла только трава. Несколько громадных елей вокруг поляны спорили древностью с дубом, но приношения всегда несли ему, на низкий, плоский камень-алтарь, испокон века лежащий у самого ствола.
Она присела на поваленную березу и замерла. Ливень снова усилился, в шорохе капель, казалось, можно услышать что-то важное…
- Мирушка, ты зачем тут мокнешь? Сначала по двору бродишь неприкаянно, теперь сюда забралась…
Она не заметила, как подошел Горазд. Немудрено – княжьи дружинники умели ходить бесшумно, если надо. А уж Горазд, большой мастак в лесных делах, и подавно.
- Я как тебя у дружинного дома увидел, сразу понял – меня высматриваешь. Вот и пошел за тобой. Что случилось, Мирушка?
Княжна с Гораздом вместе выросли. Он рано остался сиротой, рос при дружине, на княжьем дворе. Им было по пять зим, когда княжна с Горькой первый раз взялись за руки и убежали к колодцу, ловить лягушек. Теперь Горазд стал справным парнем, скоро, может, и в гридни князь посвятит…
В последние годы Мирушке строго пеняли: негоже, мол, княжне водиться с простым дружинником. Что говорили Горазду, и говорили ли вообще - он не рассказывал. Но встречи стали все реже и реже, даже таиться приходилось.
Его она искала глазами у погребального костра. Кто бы спросил княжну – зачем? Не ответила бы.
Горазд бережно взял ее руки в свои – от его ладоней стало тепло, будто сидишь не на бревне в лесу, а дома, у печки, пьешь горячий сбитень…
Не будет больше дома.
Княжна вздрогнула и отвернулась. Горазд сел рядом, обнял ее, укрыл своим плащом и погладил по мокрым волосам. Даримира уткнулась лицом ему в плечо.
- Промокла совсем, - сказал Горазд, - пойдем.
Придерживая за плечи, он подвел княжну к вековой ели, опустившей лапы до самой травы. Густые иголки не пускали дождь к земле, хранили сухой, ароматный ковер из хвои. Будто крошечный домик, закрытый от всего мира.
Горазд снял с княжны промокший до нитки плащ, накинул свой, кожаный и теплый, и снова крепко ее обнял.
- Ты чего, Мирушка? Князь в Нави теперь, проводили, как должно, все хорошо.
Княжна, всхлипнув, собралась соврать, что скучает по отцу, но вместо этого, неожиданно для себя самой, подняла голову и посмотрела Горазду в глаза.
- Не отец он мне. Я подменыш полевой, - голос чудом не сорвался, и княжна договорила. - Тварь из двух миров, из Яви и Нави. Родилась там, живу здесь… Слыхал ведь, какую жертву богине надо?
Княжна почувствовала, как затвердели руки Горазда, до того ласково ее обнимавшие. И тут же снова стали мягкими и нежными.
- Ты с чего взяла? – он осторожно убрал с ее лица мокрую прядь волос.
- Знаю, - всхлипнула княжна, - я с Перунова обрыва упала, пара царапин осталась. Помнишь, как там дед Жилко переломался?
- Повезло тебе, бывает, – пожал плечами Горазд, - это там ты так пальцы изувечила?
- Там. Не перебивай, пожалуйста! Потом меня полевик за свою принял. А вчера Богодея подошла – звала обряд проводить! Мол, обряд темный, ночной, женский, и мне его рядить надо, раз я из княжьего рода одна взрослая девка и есть… И брату велела ни слова не говорить! Он князь, мужчина, все дело испортить может!
- И что? – уже намного серьезнее спросил он.
- Гораздушка, не строй из себя дурака! Сам же все понимаешь! – княжна говорила тихо, быстро и отчаянно. - Какой обряд на урожай может девка провести, хоть какого она будет рода? Тут баба мужатая нужна, да чтоб с детьми… Я могу разве что девичество свое на алтаре отдать, затем меня Богодея и звала, да и то весной это надо делать!
Горазд непределенно хмыкнул.
- Не нужно оно никому, девичество мое! – княжна махнула рукой, - Кровь моя нужна! Корни дуба поить, потому что тварь двух миров – это я и есть! Богодея, видно, меня пугать не хочет, чтоб не сбежала. Вот и мелет чушь всякую.
- Ты уверена?
- Еще как уверена. И самое главное, - помедлив, тихонько добавила Мирушка, - отец меня всю жизнь тварью и выродком звал. Теперь понятно, почему. Мы думали, он разум потерял от горя, когда княгиня его умерла – а там горя намного больше было… Знал он! Знал, что я подменыш, а не родная дочка! Имя мне дал – не родовое, чужое, потому что чужая я ему! Видно, как в сказках, взяли с него страшную клятву, что не выдаст, кто я – а ненавидеть подкидыша ему никто не мог запретить!
Горазд передернул плечами. Пошевелился, устраиваясь поудобнее, оперся спиной на еловый ствол. У Мирушки слегка кружилась голова – трудно в таком признаваться, пусть и самому близкому другу. Брату говорить точно нельзя. Да и какой он брат? Он той княжне брат, которая…
Мирушке даже думать о ней не хотелось, как о «настоящей». Княжна – она, Мирушка, другой нет! И если за это придется жизнь отдать – что ж, так тому и быть. Настоящая княжна, если может народ спасти, пусть и ценой жертвы великой – спасает. Княжеская судьба. Пусть без почета, пусть только жертва – но княжеская.
Мирушка вдохнула полной грудью густой еловый запах, в голове чуть прояснилось.
- Как все сложно-то! – хмыкнул Горазд, - полевики, подменыши, обряды… - Он осторожно взял княжну за ладонь и провел пальцем по еле заметному в полумраке маленькому шраму. – Помнишь?
- Еще бы, - усмехнулась она, - мы в боярский сад за яблоками лазали, я споткнулась, упала на руку… Как мы удирали! Но сейчас-то какая разница?
- У меня на ноге тоже маленький след есть. От занозы, которую ты вытаскивала.
- Это не заноза была, - прошептала княжна, - это было бревно.
Она прекрасно помнила жуткую длинную щепку, на которую Горька наступил. И как он шипел от боли, но не вскрикнул. Как она жевала лечебную траву, перебинтовывала втихомолку, чтобы никто не узнал, что отрок Горазд охромел, а то могли не взять в поход…
- Ты зачем в воспоминания ударился?
- Ну и кто тут дурочку из себя строит? – грустно улыбнулся Горазд. – Мне все равно, кто ты – княжна, подменыш, дух лесной, кикимора болотная… Не дам я тебя в жертву. Сейчас я тебя тут оставлю, ненадолго. Смотри, не выбирайся – промокнешь. Сам в город вернусь, коня возьму, и уедем отсюда. Пойдешь за меня, Мирушка?
- Ты на подменыше жениться хочешь? Я ж не человек!
- Скоморох сказывал, что и на незнакомых лягушках женятся, - усмехнулся Горазд, - а тебя я давно знаю.
Мирушка охнула, покраснела и снова спрятала лицо у него на груди. Еще чуть-чуть, еще капельку, продлить недолгое счастье, в котором есть дорога в неведомые земли, есть близкий и родной Горазд, есть жизнь… Еще чуть-чуть…
- А Гнездовску под дождем тонуть, а потом зимой от голода умирать? – чуть слышно сказала она. - Моя кровь богиню порадует, она плакать перестанет, дожди эти жуткие кончатся…
Горазд чуть вздрогнул, но рук не разомкнул.
- Что, лучше в жертву, чем за меня пойти?
- Тебе зачем жена на полтора дня? – грустно прошептала княжна. – Мне завтра, ближе к полуночи, к полной луне, сюда прийти нужно. Я больше всего на свете с тобой сбежать хочу, но нельзя так! Я должна!
- Не женское это дело, собой жертвовать! Это воины должны умирать, не девки!
- А что, баба, когда в родах умирает, как мама моя… - княжна осеклась, - как княгиня? Она собой не жертвует? У всех своя война, у всех – ради жизни, и у всех – насмерть… Я княжна. Я не могу сбежать, когда городу нужна.
Он чуть-чуть отстранился, нежно взял ее за подбородок и заставил посмотреть в глаза.
- На полтора дня, не на полтора… На всю жизнь. Отвечай, Даримира Ратиборовна, пойдешь за меня?
Даримира зажмурилась, как перед прыжком в омут, чуть помедлила и кивнула:
- Пойду.
- Ух ты, какой! – услышали они звонкий женский голос.
- Не ори, не дома, - ответил ей кто-то скрипучий. – И дома лучше б не орала.
Горазд беззвучно хмыкнул, удивленно приподняв брови, приложил палец к губам княжны – молчи! и бесшумно выскользнул из-под елки, посмотреть на незваных гостей. Тяжелые ветки не шелохнулись.
Мирушка, стараясь не шуметь, хотела углядеть хоть что-нибудь сквозь еловые лапы. Чуть сдвинула ветку, получился крошечный просвет.
Под дубом, там, куда сквозь густую крону не долетал дождь, нетерпеливо покачиваясь с носка на пятку, стояла девка. В широком плаще, мужской расшитой рубахе, портках и высоких сапогах. На поясе висел тяжелый нож. Девка была очень знакомая, и одновременно – пугающе чужая.
- Отойди! – велел девке скрипучий голос. К дубу подошел полевик – старый, седой, с длинной окладистой бородой и в громадной соломенной шляпе, по которой стекал дождь. Не тот, с которым княжна давеча повстречалась – от этого так и несло силой. Вождь. Царь.
Девка, фыркнув, сделала пару шагов.
Мирушка зажала рот руками, чтобы не ахнуть в голос. Это же… она сама! Она не умеет так презрительно-надменно кривиться, и коса у девки заплетена иначе. Но все остальное – не отличить!
Вот ты какая…
- Смотри сюда, - проскрипел полевик, дернув девку за рукав - видишь камешек под дубом? Это алтарь тутошний. Вот на него-то мы жертву и поставим. Связывать не будем, незачем, Богодея ее опоит, чтоб не дергалась.
- У меня никакая тварь не сбежит, - хмыкнула девка, красиво взявшись за рукоять ножа.
Полевик вздохнул.
- Ты встанешь вот сюда, - он положил что-то на землю, - запомнила? Ну-ка, давай.
Девка нехотя переступила сапожками.
