Тем временам начало темнить, и мама спохватилась: - Мужчины, домой, пора стол накрывать!
Мальчик подбежал к снежному другу и шепнул: Не скучай, Снежок, завтра еще поиграем!
Дверь подъезда плотно закрылась, но снеговик недолго был один. Мимо проходили разные люди, некоторые не замечали фигуру из снега, кто-то отпускал шуточки или просто улыбался, одна девушка с большим букетом, воткнула цветок в руку Снежка и поздравила с наступающим праздником.
Потом народу стало меньше, двор опустел, но ярко освещался окнами, горящими по всему фасаду. Там двигались человеческие фигуры, смутно доносились звуки музыки, затем раздался ритмичный одинаковый звон. И вскоре двор опять заполнился людьми. Снежок с интересом наблюдал, как они зажигали яркие брызжущие огни, смеялись и кричали что-то непонятное, водили хороводы, пили странную шипучую жидкость. А в небе горели и рассыпались мелкими огоньками разноцветные звезды.
Большая веселая компания окружила снеговика, с громким смехом прыгая вокруг. Один из них воткнул ему в руку пустую бутылку, сломав замерзший, но все еще красивый цветок. В рот ткнулась дымящаяся сигарета. Шатающийся человек, не удержав равновесия, обрушился на снежного человека, раскрошив ему руку. Шляпа-ведерко скатилась на дорожку, и с хрустом раскололась под ногами, топающими в такт громкой музыке. Внезапно, на снежное плечо упало что-то горячее: раскаленная петарда прожгла солидную яму в холодном теле. Кто-то выдернул морковку и с радостным криком: «Во, закусь!», с хрустом разгрыз ее. Из большой блестящей бутылки Снежка облили липкой жидкостью, которая оставила оранжевые потеки и почти полностью смыла правый синий глаз.
И, когда двор опустел, снеговик совершенно не походил на прежнего, озорного и доброго новогоднего человечка.
Внезапно сзади внизу стало нестерпимо горячо. Скосив туда уцелевший глаз, он увидел смутную фигуру и размытое теплой желтоватой струей основание своего тела. Снеговик дрогнул и покосился.
…Раннее утро Нового года было сонным и безлюдным. Только собачники, вынужденные своими верными четвероногими друзьями, появлялись на пару минут и быстренько утаскивали упиравшихся собачек обратно, досыпать.
Снеговик грустно размышлял о том, как огорчится Андрюшка, увидев его сегодняшнего. Представлял, как потемнеют и нальются горькими слезами светлые детские глаза. Если б он мог убежать…
Чьи-то легкие шаги замерли около него. Единственным глазом Снежок увидел молодую девушку. Толстая русая коса, выбиваясь из-под голубой шапочки с меховой опушкой, спускалась на полушубок, расшитый серебряными нитями. Белые, заиндевевшие ресницы окаймляли ярко-синие глаза и создавали необычный контраст с румяными щеками. Она внимательно рассматривала жалкие остатки снежной бабы.
- Бедняжка, - в ее голосе звучали жалость и сочувствие. – Подожди, сейчас я тебе помогу. - В руке девушки появилась тонкая прозрачная сосулька, которая засветилась серебристо-голубым светом. Прохладные волны этого сияния охватили снеговика, покачивая и убаюкивая. А девушка в голубом полушубке взмахнула рукой и исчезла в рассветном сумраке первого новогоднего утра.
…Дверь подъезда гулко хлопнула, выпуская радостного мальчишку. Он, сжимая в маленькой ручке леденцовую фигурку на палочке, сразу устремился к снеговику. И остановился в изумлении: его снежный друг совершенно преобразился – вместо старого ведерка красовался яркий блестящий колпачок, метелку из веника сменила маленькая пушистая елочка, на туловище сверкали золотые и серебряные звезды. Морковка носа задорно устремлялась ввысь, рот широко улыбался.
Андрюшка подошел поближе, воткнул в свободную руку Снежка леденец и тихонько произнес:
- Это тебе. От меня. С Новым годом!
ссылка на автора
https://vk.com/ipogonina59
глава 28. Жозе Дале Третья жизнь мадам Букли
Это случилось в декабре 1913г., мы тогда как раз стояли в Праге, помнишь, Самюэль? Да, это было 21 декабря, пятница – самый разгар рождественских базаров. Прага вообще очень красивый город, а перед Рождеством так просто сказочный: тысячи огоньков в нарядно убранных витринах, гирлянды и сувенирные палатки на Староместской площади. Даже статуи на Карловом мосту и те как-то приосаниваются и смотрят благосклоннее на толпы прохожих, целыми днями снующих туда-сюда.
«Кассиопея» стояла на Влтаве, а мы с Самюэлем гуляли, где захотим. Он отправился в Вышеград, а я осталась в Старом городе, мне всегда нравились кривые средневековые улочки, в которых, если прислушаться, то можно уловить шаги тех, кто уже давно умер.
Я прибилась к одному дому на Влтавской, где жили мастеровые и студенты. День-деньской они хлопали дверями, бегали туда-сюда, занося холод в помещение. А было как раз холодно, как сейчас – стояли знатные морозы, такие, что деревянные балки по ночам потрескивали от мороза. Воробьи мерзли сотнями, а те, кому повезло, лепились под козырьки крыш, туда, где пар поднимался от человеческого жилья.
Иржи был студентом Масарикова университета и занимал маленькую комнатку на пятом этаже. Ему повезло, потому что печь была обернута большим боком в его комнату, и он мог сэкономить на дровах, поэтому он очень дорожил этой комнатой. Был он очень славный, несмотря на то, что балбес – любил посмеяться и погулять с товарищами, стоило хотя бы какой-то копеечке завестись у него в кармане, как он тут же шел в пивную и немедленно от нее избавлялся. В этом деле все студенты одинаковы.
Он и заметил меня под лестницей, принес к себе и дал поесть того, что у него было. Все беспокоился, что бедненькая кошечка замерзла, и даже сделал мне какое-то подобие гнезда из своей одежды, которое поставил возле печки. Там действительно было очень уютно и мягко, я была ему благодарна.
- Кто там за порогом? Новый год!
- А какой это год? Одна тысяча девятьсот четырнадцатый год!
- Что он нам принесет?
И тут дверь распахнулась. То ли сквозняк был таким сильным, то ли кто-то пошутил, но даже щеколда треснула и разломилась – дверь пролетела до самого конца и треснулась о стену с такой силой, что посыпалась старая штукатурка.
За дверью никого не было. Только тишина и такая непроглядная темнота, что казалось, будто само пространство исчезло в ее проеме. Студенты испуганно притихли, никто не решался встать и закрыть ее.
- Ой, сколько всего хорошего он нам принесет, не унесем, надорвемся... – тихо прошептал Онда, качая головой.
- В коридоре лампа погасла, наверное, фитиль перегорел... – Иржи встал и взялся за ручку двери. Ему было страшно, но он все же выглянул наружу – никого. Страх понемногу рассеивался.
- Я схожу до лампы, поправлю фитиль, а то кто-нибудь пойдет и расшибет себе лоб. Не закрывайте дверь.
Он шагнул в темноту, я – за ним, у меня на душе было неспокойно, и мне не хотелось оставлять его одного. Тем более, что я прекрасно знаю, как плохо люди видят в темноте. Мы прошлись до конца коридора и он нащупал руками старую керосиновую лампу, стекло которой было еще горячим – значит, она погасла совсем недавно. Иржи обмотал руку рубашкой и снял стекло, чтобы поправить фитиль.
Фуф... фуф... свет снова задрожал и вспыхнул, и тут я увидела ее. Могу поклясться чем угодно, но когда мы шли по коридору в темноте, ее там не было – у меня отличное зрение. А тут она словно соткалась из темноты и выступила вперед, Иржи едва лампу не выронил от испуга.
- Ой, простите, барышня, вы меня напугали...
- Извините, я не хотела.
- Я понимаю, но все равно испугался... – он прикрутил стекло на место и посмотрел на девушку, - вы кого-то ждете?
- Я? Да... то есть нет... Я просто зашла погреться, сегодня очень холодно.
- А... может быть, вы присоединитесь к нам? У нас все очень просто, но весело. Мы играем, гадаем, вызываем Пиковую даму, спрашиваем, что ждет нас в будущем году.
Девушка вскинула на него быстрый взгляд. Была она миленькая, со светлыми волосами и чистым кругленьким личиком, говорящим о том, что она, должно быть, из деревни.
- Мне право неловко...
- Пустяки, идемте. Это гораздо лучше, чем стоять в темноте в коридоре! – и он потащил девушку к себе.
Я шла за ними и мучительно думала – где я ее встречала? Ее лицо было и новым, и бесконечно знакомым, как будто мы много раз виделись. Девушка, в свою очередь, иногда смотрела на меня слишком понимающим взглядом, и от этого мне становилось не по себе.
- Представляете, мы тут хором скандируем: «Новый год, новый год, что же он нам принесет!», и тут бац! Распахивается дверь, а за ней темно и пусто. У меня аж мурашки по коже побежали. Как вы думаете, что это значит?
Девушка посмотрела на него ясным голубым взглядом и тихонько сказала:
- Там было не пусто, там стояла я.
- Ах да, точно! Так значит, мы счастливчики, и в наступающем году нас ожидают счастливые встречи с очаровательными девушками! Я не могу пожелать ничего лучшего... Тост! Онда, давай тост за прекрасных дам!
Бутылка пошла по кругу, щеки студентов раскраснелись, а девушка все смотрела на них ласково и печально. Она так и не притронулась к вину, предпочитая присесть поближе к печке.
- Не могу поверить, что ты меня не помнишь, - ее рука только что держалась за раскаленную печку, но на своей спине я ощутила ее бесконечный холод. – Мы уже встречались, два раза я приходила за тобой.
Она почесала мне ухо и тут я все поняла!
- Ты за мной? Неужели мне пора? Так скоро?
- Нет, - она покачала головой, - я вообще-то к сапожнику приходила, когда вы на меня в коридоре наткнулись.
Уффф... я выдохнула с облегчением.
- Но почему ты пошла с нами? Разве у тебя нет других дел?
- Вы же сами позвали, вернее, Иржи позвал. А дел у меня столько, что и не вышепчешь. Я ведь тоже иногда гадаю на Рождество, и, представь себе, нынче мне выпало, что в наступающем году у меня будет море работы, буду я трудиться без продыха от зари и до зари. Невиданная доселе работа ждет меня в Новом году.
- Звучит страшновато. Но ты же не тронешь Иржи?
Она не ответила, откинулась назад и прислонилась спиной к печке. Я знала, что ей всегда холодно, но никогда не видела ее такой усталой.
В сентябре Иржи получил повестку, как и Онда, и другие. Он еще не знал, что этот маленький клочок бумаги и есть ответ на его вопрос, который он так настойчиво задавал в новогоднюю ночь. Он был очень расстроен и все переживал, что же будет со мной. Кому нужна какая-то кошка, когда на дворе война…
- Ты не волнуйся, Букля, я оставлю денег пани Стойковой, чтобы она кормила тебя и присматривала за тобой. Война не продлится долго, это к бабке не ходи, и тогда я вернусь и заберу тебя. Мы снова будем жить вдвоем, пока не встретим прекрасную девушку, как и было обещано. Ты же помнишь, в этом году я обязательно ее встречу!
Он ушел утром по Влтавской, худой и нелепый в своей новой форме, а я смотрела ему вслед и понимала, что мне больше нечего здесь делать. Я бы дорого дала, чтобы уметь говорить с ним, но это было выше моих сил.
Иржи погиб в декабре, как раз в годовщину своей первой встречи со смертью. Она сказала мне об этом, когда приходила за мной в третий раз. Глупо, наверное, но я любила его – до сих пор вспоминаю, как он делал мне гнездо, и как мы вместе смотрели в окно и считали падающие снежинки. С тех пор я избегала заходить в Прагу, она мне напоминала о нем.
- И это очень жаль, потому что Прага – потрясающий город. – Самюэль подал голос, когда мадам Букля окончательно умолкла, погрузившись в воспоминания. – Прага не виновата в том, что случилось с Иржи и еще миллионами людей. Сколько мы живем, столько и будем умирать, это закон мироздания. Правда, когда нам кто-то действительно дорог, мы отчаянно пытаемся его изменить, и конечно же, ничего не выходит.
ссылка на автора
https://vk.com/autumn_land
глава 29. Ирина Соляная Сказ о Северном сиянии
Жила в старые года на краю света Зима. До чего красива была – слов не хватит описать, но нравом крута и несговорчива. Иной раз лишь глазами зыркнет, а земля льдом покроется, избы напополам трескаются, а гнус амбарныйi к зерну примерзает.
Мила она была только на всхожем и закатном солнце. В другое время показывала характер. В гладь речную любуется – ледяные торосы нарастут. Песнь зачнёт — ветер звенящий подымется. Белы косыньки расчесывает – вьюга путника закружит, и домой следу не найти.
Стали поморы думать, как Зиму усмирить, и пошли за советом к ведунье Мавре. Говорили про нее, что она уж по краю могилы ходит, потому торопиться надо, чтобы с собой ведунья тайны не унесла.
Поморскую жалобу старуха высмеяла: «Ишь чего удумали! Живите и терпите». Рыбаки всё не отстают, и тогда ведунья сказала: « Замуж надоть Зиму пристроить. Ей уж года давнёхонько пришли. От мущинского корня подобреет, потеплеет». Говорят поморы: «Это ж верная смерть!» А Мавра с ухмылкой отвечает: «Один помрёт, а все спасутся».
Стали поморы совещаться, кому свататься к Зиме идти. Нашелся храбрый карбасникii Захар Афанасьев-сын. Был он румяный и статный, только не пришелся по духу злой красавице. Дохнула лёдным пламенем и превратила его в камень бессловесный, который мурмане сейдом называют. Второй жених поплоше был — Ефим Митриев-сын, но мастеровитый. Принес шубу соболью и сапожки расшитые. Вослед за другом застыл торосом.
Разозлилась Зима на глупых женихов, и настала такая буранная ночь, что полгода длилась без единого просвета. Казаркиiii в небесах замертво падали, Северная Двина до дна промёрзла. Думают поморы: «Нешто Зима – девка простая? К ней другой подход нужен, её земными радостями не обаять».
Стали искать на Архангельской земле убогого, сирого и блажного. Обошли все селения – нет ни одного. Все статные, к ремеслу пригодные. Другие не выживают в морозном краю.
Наконец, нашли слепого баюнка Митрофана. Жил он одиноко, питался, чем добрые люди угостят, бродил от селения к селению, нигде долго не живал. Смирный был, безответный. Коли погубит его Зима, так и плакать некому о баюнке.
Укутали его поморы в толстую ошкуйную шкуру, усадили на берегу. А у Митрофана были гудок и погудальце, переладец и кантеле. Стал слепой песни играть, сказы петь. Слова его на холоде замерзали и превращались в самоцветные камни.
Зима села рядом с Митрофаном на пушистый сугроб, заслушалась и стала снежную шаль вязать. Нить из сугроба тянула, камешки крючком на неё поддевала. А самоцветы всю округу устлали, падали под ноги Зимы без счета. Украсил слепой белую простынку Северной Двины: алые, синие, зеленые, желтогорячие камешки.
Зима связала шаль снежную, на плечи накинула и молвила: «Всякие ко мне сватались, а полюбила я баюнка слепого. Не за силу, красоту и хитрость, а за голос ласковый, за песни сладкие».
Взмахнула она кончиком шали, разлилась по округе дивная самоцветная заря. Поцеловала Зима Митрофана, побелели от инея его виски, а кудри поседели. Только голубые незрячие глаза увидели то, чего он нам никогда не сказывал.
Сложил слепой баюнок об этой зимней любви песню, до самой старости на кантеле ее играл, и никому не надоедало слушать. Всякий раз небо всполохами исходило, когда звучала поморская песня.
