В голове звон струн, скрипящий, высокий, всё громче и громче. До такой степени, что у тебя закладывает уши. И вдруг утром следующего дня ничего. Сидишь, пялишься в стену, пальцами перебирая свои волосы, щупаешь их мягкость. Не думаешь. Говорю же, никакого желания нагружать голову, да и организм сам не дает тебе этого, будто понимает лучше тебя, что в данный момент лучше морально молчать.
Я не проснулась с этой пустотой. Она пришла ко мне постепенно. Во время приготовления обеда уже ощущала, как слабо руки сжимают овощи, как медленно и без нужного давления двигаю ножом. Обычно в голове наигрывает любимая песня, вперемешку с идеями для провождения вечера, но в итоге стоишь за столом, нарезая салат, и не существуешь. Всё сильнее. Сильнее холодное отношение отражается во всем, что делаешь, даже забываешь добавить сахар в чай Лиллиан, хотя хорошо знаешь, сколько ложек она обычно кладет. Полное равнодушие. Нежелание. Частые «передышки» между делами: на диван прилечь, на траву помять стопы, присесть на ступеньки лестницы, пока спускаешься с этажа. Тело одновременно расслаблено и напряжено, мышцы немного дрожат, когда поднимаешь учебники, тарелки, ноги дрожат после минования лестницы, хотя обычно спокойно взбегаешь на неё без одышки.
И вечером настроение посылает тебя к черту, вообще заставив рухнуть без сил на кровать, как и поступаю, уткнувшись лицом в подушку. Организм позволяет дышать, но на большее не способен. Словно все тело проникает сквозь мягкую поверхность кровати. За окном закат. Небо над лесом и горами переливается красными, розовыми и оранжевыми оттенками. Слышу, как где-то среди хвои ухает сова. В комнате столько мертвых растений, и они совсем не пахнут, но есть одно, которое удалось спасти от парня в коридоре. И аромат у него необычный, но довольно приятный. Хватает, чтобы окутать всё пространство помещения.
Чувство такое, будто прямо сейчас отдамся сну без памяти и пролежу весь следующий день. Хотелось бы.
Я так не выпила витамины. Тянусь рукой к тумбе, на которой горит лампа, открываю ящик, ища упаковку витаминов. Но замечаю, что вода в бутылке, что стоит у светильника, закончилась, так что рука падает с края кровати, сжав белую баночку. Выдыхаю. Без раздражения. Приходится подняться и покинуть кабинет мамы. В коридорах тихо, а на первом этаже играет спокойная музыка.
Медленно шаркаю ногами по паркету, готовясь свернуть на кухню, но со стороны гостиной слышится голос отца, и приходится притормозить, развернуться.
Гостиная мне не особо нравится. Она темная, с этими рогами оленя на стене. Один из моих прадедушек был охотником. Камин горит, Лиллиан сидит на мягком ковре, грея ладони, а отец читает газету на диване. Свет приглушен. Атмосферно.
Прячу в шорты баночку, оставив в карманах ладони. Опираюсь плечом на дверную арку, глубоко и ровно дыша. Мужчина поглядывает на часы, без задней мысли замечая:
— Ты сегодня не готовишь ужин? — Лиллиан оглядывается, поправляя на своих плечах вязанную кофту:
— Я могу помочь с готовкой, — улыбается, но не могу ответить ей тем же, лишь выдыхаю, ненадолго прикрыв веки:
— Я устала сегодня, — объясняю. Отец переворачивает страницу, смотрит на меня краем глаз. В стеклах очков отражается огонь камина. Думаю, мужчина видит мое состояние, хорошо знаком с этим «мгновением» моей безэмоциональности, поэтому хмурит брови, скрыв за ровным тоном свое недовольство:
— Может, тебе стоит отдохнуть?
— Так я собиралась, — начинаю шептать, потирая ладонью горячий лоб, но отец перебивает, дав понять, что именно имеет в виду:
— Подумать и отдохнуть. Райли, иди и подумай, — встряхивает страницы газеты. Лиллиан опускает взгляд в пол, вовсе поворачивается спиной к мужчине, задумчиво уставившись на трещащие бревна.
Быстро скольжу кончиком языка по сухим губам. Делаю шаг назад, поворачиваясь спиной к тем, кто находится в гостиной, и направляюсь к двери, что ведет в подвальное помещение. Свет в доме не горит, поэтому ориентируюсь в темноте, пальцами находя дверную ручку. Открываю. Передо мной ступеньки вниз. Щурю веки, еле рассматривая лестницу из бетона под ногами. Закрываю дверь за собой, оставаясь в темном узком коридорчике, ведущим резко вниз. Спускаюсь, ладонями опираясь на стены, и быстро настигаю арку без двери. Щупаю стену, находя переключатель света, и после щелчка слабая лампочка в потолке дает возможность видеть небольшое помещение с голыми стенами. Здесь хранятся старые вещи. Бабушек, дедушек, просто древнее барахло. В детстве мне нравилось рыться здесь, всегда находилось что-то интересное. Сейчас меня это мало интересует. Есть еще одна дверь. Я еле переступаю коробки, давясь пылью, и оказываюсь возле неё, совсем не долго думаю, прежде чем открыть. Смотрю на очень маленькое, очень узкое помещение с темными стенами из древесины. Тут ничего нет, кроме упаковки старых мелков на полу и деревянного стула у стены напротив. Переступаю порожек, находя пальцами переключатель, и свет мерцающей лампочки вызывает боль в глазах. Недолго потираю веки, выдохнув, после спокойно прикрываю за собой дверь, оставшись наедине со стулом. С каждым годом подобные помещения кажутся меньше, может, у меня развивается клаустрофобия? Поднимаю голову, щурясь, чтобы наблюдать за лампочкой. Висит довольно низко, отчего даже с моим ростом можно достать пальцами, чем и занимаюсь, качнув её. Сильнее мерцает, колеблясь на проводе. Завораживает.
Изучаю стены с рисунками. В детстве я развлекала себя рисованием мелками. Что ж, с годами мои навыки не улучшились. Домики, овечки, травка, солнышко. Люди, если это можно назвать людьми. Коровки, кошечки, собачки, цветочки. Просто каракули. Полным полно всего, даже глаза разбегаются. Наклоняюсь, чтобы взять желтый мелок. Пальцы пачкаются, пока мну его в ладони, крутясь на носках, чтобы найти свободное место на стене. И нахожу. Поднимаю руку, рисуя звёздочку, полностью закрашиваю желтым, и, закончив, отступаю назад, задев ногой ножку старого стула. Внимательно смотрю на него, минуту уж точно, хотя совсем теряю счет времени. Сажусь на край, лицом к двери, и продолжаю вертеть мелок, слегка приоткрыв рот, когда взгляд различает тонкие линии на поверхности двери. Белым мелом, слабым нажатием выведен кружок, глазки и улыбка. Похоже на смайлик из социальных сетей.
Медленно прикрываю веки в процессе моргания, наклонив голову к плечу, и смотрю на рисунок с легкой хмуростью, пока сознание уже второй раз за день дает мне счастье припомнить кое-что важное.
«Почему вы ругаетесь?» — девочка принимает из рук матери красный мелок, чтобы нарисовать человечку треугольной формы юбочку. Она сонно зевает, потирая разноцветными пальчиками щечку, оставляя следы. Девушка сидит на стуле, устало горбится, сложив ногу на ногу, одним локтем упирается на колено, пальцами сжимая кожу лба. Второй рукой держит белый мелок. Несмотря на тяжелый день, слабо улыбается, наблюдая за попытками дочери достать мелком чуть выше. Нижняя часть стены уже исписана.
«У людей бывают периоды плохого настроения».
«Но ты не ругаешься», — девочка привстает на носки, рисуя сначала облака, потом пририсовывает им голову и ножки. Овечка в небе.
«Да, я привыкла сидеть одна до тех пор, пока не станет лучше, — девушка поправляет пальцами свои густые волосы. — Когда будешь чувствовать, что тебе нехорошо, уходи от людей, чтобы перетерпеть это, иначе под твою горячую руку попадутся невиновные».
Ребенок слишком сосредоточен на вырисовывании кругов для цветов, поэтому немного медлит, сохраняя молчание около минуты:
«Я боюсь папу, — бубнит, надувая губки. — Когда он ругается».
«Нет, — девушка пальцами гладит её волосы, улыбаясь с тревогой в глазах. — Он не хочет пугать тебя, — странно, но она говорит с дочерью, как с взрослым человеком. — Творческие люди очень сложные, — вздыхает, слыша, как гремит музыка на этажах выше. — Постарайся в следующий раз отвечать на его злость спокойно, можешь даже улыбнуться, — девушка мягко дергает дочь за щечку. — Знаешь, да, как он любит твою улыбку, сразу ворчит, ведь не может сопротивляться», — смеется, когда девочка растягивает губки.
Привстаю со стула, делая небольшой шаг к двери, чтобы осторожно коснуться кнопки выключателя на стене. Продолжаю смотреть на нарисованный смайлик.
«Улыбка помогает?» — ребенок заинтересованно хлопает ресницами, смотря в упор на мать, которая кивает, уверенно заявляя:
«Конечно, — без сомнений. — Улыбка спасает мир», — шутит, а девочка приоткрывает рот, с эмоциональным возбуждением в голосе шагнув к ней:
«Тогда я буду всегда улыбаться», — и растягивает губки, выглядя очень забавно, вот только девушка морщится, задумчиво разглядывая мелок в своей руке:
«Это невозможно, — со вздохом поднимается, взглядом исследуя стены, чтобы понять, где рисовать. — Каждая эмоция важная».
«Даже злость?» — ребенок не совсем понимает. Садится на колени, перебирая цветные мелки, чтобы найти нужный.
«Конечно. И злость, и печаль, даже раздражение, — девушка останавливается напротив двери, поднося к деревянной поверхности кончик мела. — Это всё, из чего мы состоим».
Щелчок. Комната поникла во мраке. С опечаленной хмуростью встречаю темноту, пока пальцами не давлю на кнопочку.
Щелчок. Вновь могу видеть улыбку смайлика.
«Знаешь, я часто отказываю себе в сладком», — выводит круг белым мелом, а дочка с удивлением смотрит на мать, моргая:
«Сладкое? Я люблю сладкое».
Девушка смеется:
«Я тоже, но мне приходится воздерживаться, чтобы не набрать вес, — один круг прорисовывает несколько раз, чтобы он был заметнее. — Я не ем день, неделю, месяц, но в итоге, — рисует первую линию глаза, — я обязательно сорвусь и объемся им. Очень люблю сладкое. Видимо, не смогу жить без него».
«Я тоже», — девочка мала и вряд ли сможет понять, что скрывают слова матери, но девушка всё равно продолжает, пока рисует второй глазик.
Щелчок. Темнота, приносящая дискомфорт.
Щелчок. Свет опять ударяет по глазам, но не прикрываю их.
«Так же и с эмоциями, — опускает руку ниже, говоря немного расстроено, словно тема их беседы огорчает. — Если ты будешь сдерживаться, разрешая себе проявлять только одну эмоцию, то рано или поздно тебя начнет от неё тошнить. И произойдет „бум“», — рисует улыбку.
Смотрю на кривой смайлик. Не улыбаюсь.
Щелчок. Остаюсь в темноте.
Задний дворик тонет в густой растительности, но Митчелл находит в себе силы, чтобы немного прибраться и примять ногами высокую траву, очистив место, где они жгли раньше костер. И этим теплым весенним вечером, пока ночь медленно овладевает пространством вокруг, мужчина так же разводит огонь, наблюдая за тем, как Лиллиан греет руки о кружку с какао, накрывая плечи пледом. Сидит на скамейке, ножки в носочках тянет к костру, получая неописуемое удовольствие от обстановки. Митчелл садится напротив, взяв в руки гитару, и обсуждает планы на завтрашний день со своей возлюбленной. Начинает наигрывать мелодию, чем приносит больше наслаждения в этот вечер, полный ярких звезд в темном небе. Брёвна трещат, искры уносятся вверх вместе с легким дымом.
Раз. Два. Три.
Мама считает звёзды.
Девушка стоит за стеклянной дверью, наблюдая за происходящим. Изучает выражения лиц взрослых, их улыбки и блеск в глазах, отражающий языки пламени. А ведь отец учился играть, чтобы понравится маме. И играл он когда-то только для неё.
Мама всё ещё считает звезды, пока лежит на траве, нежно водя пальцами по темным, уже густым волосам дочери.
Райли действительно рада видеть подобную картину. Она испытывает только счастье, но мысленно продолжает считать.
Четыре. Пять. Шесть.
Её уже уносит в страну воспоминаний, запылившегося прошлого, что накрывает сознание таким теплым облаком, укутывает туманом.
Семь. Восемь. Девять.
Скрип двери за спиной. Оглядывается, сжав пальцами предплечье. Парень выходит из гостиной, видимо, всё это время переключал каналы телевизора, надеясь чем-то себя заинтересовать. Его взгляд натыкается на девушку в темноте, с губ противно, без уважения слетает:
— Чё?
Она не отвечает. Не хочет тратить на него время и силы. Отворачивает голову, быстрым шагом поспешив к лестнице. Поднимается, пропадая во мраке стен. Парень не провожает взглядом. Ему это не нужно. Так же, как и ей. Они в равном положении, просто один привык атаковать, другой — терпеть, обороняться. Сует ладони в карманы джинсов, медленно шаркая по паркету к двери, чтобы так же изучить обстановку во дворе. Видит мать. Видит её улыбку. Та самая, которая, думал, больше не проявится на её бледном лице. И такое открытое проявление эмоций для женщины редкость. Дома она ведет себя иначе, поэтому парня начинает неприятно тошнить, так как не может позволить себе что-то с этим сделать. Его мать выглядит счастливой. И разрушение её радости из-за своего недовольства кажется неправильным, а наличие комка в глотке только подтверждает эти мысли. Но разве непринятие происходящего исчезнет само по себе? Ему необходимо изливать негодование, но при этом оно не должно задевать мать, как-то касаться её счастья.
Наверное, в этом и есть вся проблема. Нужно отыгрываться на ком-то.
Уважение к родному человеку граничит с собственным эгоистичным желанием.
Женщина смеется вместе с мужчиной. С чужим мужчиной, а ведь раньше эта улыбка была предназначена для другого человека.
Люди изменяют. Люди неверны. Люди нарушают обещание.
Вторник
Масло на сковородке шипит, плюется. Капли касаются открытого участка кожи рук, но не отхожу назад, пока зеваю, следя за тостами. За окном довольно пасмурно, думаю, вчерашний алый закат предупреждал об ухудшении погоды, так что не стоит удивляться стоящей в доме прохладе. Мне, в принципе, по душе такая температура. Можно надеть что-то теплое, тем более пробивает озноб. Голова еще болит, горло, кажется, не собирается проходить, зато мое настроение немного лучше.
Немного.
Всё еще без желания готовлю завтрак, не зная, что добавить к поджаренным тостам. Обычно в голове столько идей, видимо, состояние «опустошенности» еще не прошло, главное, что после звона будильника вообще появилось желание встать с кровати и приготовить поесть. Мне обычно приносит удовольствие возможность накормить близких, а тут…
Потираю лоб, вовсе давлю пальцами на виски. Горячая кожа, а ладони холодные. Слышу голоса и шаги со стороны коридора, поэтому накрываю сковородку с бешенным маслом крышкой, и спешу выйти, чтобы поздороваться со взрослыми, но они проходят мимо кухни, поэтому переступаю порог, немного озадаченно произнося:
— Доброе утро, — на часах только полдевятого, а они уже одеты и готовятся куда-то идти.
— Привет, — Лиллиан поправляет подол своего платья, пока отец ищет ключи от машины в куртке, висящей на крючке. Хмурю брови, не совсем понимая:
— Вы куда-то собрались? — не позавтракают?
— Помнишь тот ретро ресторанчик? — мужчина улыбается, звеня связкой в руках. Да, помню, мы часто с мамой и тобой там кушали. Хорошее место, довольно далеко отсюда.
— Хотим позавтракать там, заодно покажу парк у гор, — отец открывает дверь. Равнодушно поднимаю ладонь, таким образом отвечая на прощание женщины, после чего оба взрослых исчезают с поля зрения, оставив меня в прихожей. Стою. Смотрю на дверь. Слышу мотор автомобиля.
Я не проснулась с этой пустотой. Она пришла ко мне постепенно. Во время приготовления обеда уже ощущала, как слабо руки сжимают овощи, как медленно и без нужного давления двигаю ножом. Обычно в голове наигрывает любимая песня, вперемешку с идеями для провождения вечера, но в итоге стоишь за столом, нарезая салат, и не существуешь. Всё сильнее. Сильнее холодное отношение отражается во всем, что делаешь, даже забываешь добавить сахар в чай Лиллиан, хотя хорошо знаешь, сколько ложек она обычно кладет. Полное равнодушие. Нежелание. Частые «передышки» между делами: на диван прилечь, на траву помять стопы, присесть на ступеньки лестницы, пока спускаешься с этажа. Тело одновременно расслаблено и напряжено, мышцы немного дрожат, когда поднимаешь учебники, тарелки, ноги дрожат после минования лестницы, хотя обычно спокойно взбегаешь на неё без одышки.
И вечером настроение посылает тебя к черту, вообще заставив рухнуть без сил на кровать, как и поступаю, уткнувшись лицом в подушку. Организм позволяет дышать, но на большее не способен. Словно все тело проникает сквозь мягкую поверхность кровати. За окном закат. Небо над лесом и горами переливается красными, розовыми и оранжевыми оттенками. Слышу, как где-то среди хвои ухает сова. В комнате столько мертвых растений, и они совсем не пахнут, но есть одно, которое удалось спасти от парня в коридоре. И аромат у него необычный, но довольно приятный. Хватает, чтобы окутать всё пространство помещения.
Чувство такое, будто прямо сейчас отдамся сну без памяти и пролежу весь следующий день. Хотелось бы.
Я так не выпила витамины. Тянусь рукой к тумбе, на которой горит лампа, открываю ящик, ища упаковку витаминов. Но замечаю, что вода в бутылке, что стоит у светильника, закончилась, так что рука падает с края кровати, сжав белую баночку. Выдыхаю. Без раздражения. Приходится подняться и покинуть кабинет мамы. В коридорах тихо, а на первом этаже играет спокойная музыка.
Медленно шаркаю ногами по паркету, готовясь свернуть на кухню, но со стороны гостиной слышится голос отца, и приходится притормозить, развернуться.
Гостиная мне не особо нравится. Она темная, с этими рогами оленя на стене. Один из моих прадедушек был охотником. Камин горит, Лиллиан сидит на мягком ковре, грея ладони, а отец читает газету на диване. Свет приглушен. Атмосферно.
Прячу в шорты баночку, оставив в карманах ладони. Опираюсь плечом на дверную арку, глубоко и ровно дыша. Мужчина поглядывает на часы, без задней мысли замечая:
— Ты сегодня не готовишь ужин? — Лиллиан оглядывается, поправляя на своих плечах вязанную кофту:
— Я могу помочь с готовкой, — улыбается, но не могу ответить ей тем же, лишь выдыхаю, ненадолго прикрыв веки:
— Я устала сегодня, — объясняю. Отец переворачивает страницу, смотрит на меня краем глаз. В стеклах очков отражается огонь камина. Думаю, мужчина видит мое состояние, хорошо знаком с этим «мгновением» моей безэмоциональности, поэтому хмурит брови, скрыв за ровным тоном свое недовольство:
— Может, тебе стоит отдохнуть?
— Так я собиралась, — начинаю шептать, потирая ладонью горячий лоб, но отец перебивает, дав понять, что именно имеет в виду:
— Подумать и отдохнуть. Райли, иди и подумай, — встряхивает страницы газеты. Лиллиан опускает взгляд в пол, вовсе поворачивается спиной к мужчине, задумчиво уставившись на трещащие бревна.
Быстро скольжу кончиком языка по сухим губам. Делаю шаг назад, поворачиваясь спиной к тем, кто находится в гостиной, и направляюсь к двери, что ведет в подвальное помещение. Свет в доме не горит, поэтому ориентируюсь в темноте, пальцами находя дверную ручку. Открываю. Передо мной ступеньки вниз. Щурю веки, еле рассматривая лестницу из бетона под ногами. Закрываю дверь за собой, оставаясь в темном узком коридорчике, ведущим резко вниз. Спускаюсь, ладонями опираясь на стены, и быстро настигаю арку без двери. Щупаю стену, находя переключатель света, и после щелчка слабая лампочка в потолке дает возможность видеть небольшое помещение с голыми стенами. Здесь хранятся старые вещи. Бабушек, дедушек, просто древнее барахло. В детстве мне нравилось рыться здесь, всегда находилось что-то интересное. Сейчас меня это мало интересует. Есть еще одна дверь. Я еле переступаю коробки, давясь пылью, и оказываюсь возле неё, совсем не долго думаю, прежде чем открыть. Смотрю на очень маленькое, очень узкое помещение с темными стенами из древесины. Тут ничего нет, кроме упаковки старых мелков на полу и деревянного стула у стены напротив. Переступаю порожек, находя пальцами переключатель, и свет мерцающей лампочки вызывает боль в глазах. Недолго потираю веки, выдохнув, после спокойно прикрываю за собой дверь, оставшись наедине со стулом. С каждым годом подобные помещения кажутся меньше, может, у меня развивается клаустрофобия? Поднимаю голову, щурясь, чтобы наблюдать за лампочкой. Висит довольно низко, отчего даже с моим ростом можно достать пальцами, чем и занимаюсь, качнув её. Сильнее мерцает, колеблясь на проводе. Завораживает.
Изучаю стены с рисунками. В детстве я развлекала себя рисованием мелками. Что ж, с годами мои навыки не улучшились. Домики, овечки, травка, солнышко. Люди, если это можно назвать людьми. Коровки, кошечки, собачки, цветочки. Просто каракули. Полным полно всего, даже глаза разбегаются. Наклоняюсь, чтобы взять желтый мелок. Пальцы пачкаются, пока мну его в ладони, крутясь на носках, чтобы найти свободное место на стене. И нахожу. Поднимаю руку, рисуя звёздочку, полностью закрашиваю желтым, и, закончив, отступаю назад, задев ногой ножку старого стула. Внимательно смотрю на него, минуту уж точно, хотя совсем теряю счет времени. Сажусь на край, лицом к двери, и продолжаю вертеть мелок, слегка приоткрыв рот, когда взгляд различает тонкие линии на поверхности двери. Белым мелом, слабым нажатием выведен кружок, глазки и улыбка. Похоже на смайлик из социальных сетей.
Медленно прикрываю веки в процессе моргания, наклонив голову к плечу, и смотрю на рисунок с легкой хмуростью, пока сознание уже второй раз за день дает мне счастье припомнить кое-что важное.
«Почему вы ругаетесь?» — девочка принимает из рук матери красный мелок, чтобы нарисовать человечку треугольной формы юбочку. Она сонно зевает, потирая разноцветными пальчиками щечку, оставляя следы. Девушка сидит на стуле, устало горбится, сложив ногу на ногу, одним локтем упирается на колено, пальцами сжимая кожу лба. Второй рукой держит белый мелок. Несмотря на тяжелый день, слабо улыбается, наблюдая за попытками дочери достать мелком чуть выше. Нижняя часть стены уже исписана.
«У людей бывают периоды плохого настроения».
«Но ты не ругаешься», — девочка привстает на носки, рисуя сначала облака, потом пририсовывает им голову и ножки. Овечка в небе.
«Да, я привыкла сидеть одна до тех пор, пока не станет лучше, — девушка поправляет пальцами свои густые волосы. — Когда будешь чувствовать, что тебе нехорошо, уходи от людей, чтобы перетерпеть это, иначе под твою горячую руку попадутся невиновные».
Ребенок слишком сосредоточен на вырисовывании кругов для цветов, поэтому немного медлит, сохраняя молчание около минуты:
«Я боюсь папу, — бубнит, надувая губки. — Когда он ругается».
«Нет, — девушка пальцами гладит её волосы, улыбаясь с тревогой в глазах. — Он не хочет пугать тебя, — странно, но она говорит с дочерью, как с взрослым человеком. — Творческие люди очень сложные, — вздыхает, слыша, как гремит музыка на этажах выше. — Постарайся в следующий раз отвечать на его злость спокойно, можешь даже улыбнуться, — девушка мягко дергает дочь за щечку. — Знаешь, да, как он любит твою улыбку, сразу ворчит, ведь не может сопротивляться», — смеется, когда девочка растягивает губки.
Привстаю со стула, делая небольшой шаг к двери, чтобы осторожно коснуться кнопки выключателя на стене. Продолжаю смотреть на нарисованный смайлик.
«Улыбка помогает?» — ребенок заинтересованно хлопает ресницами, смотря в упор на мать, которая кивает, уверенно заявляя:
«Конечно, — без сомнений. — Улыбка спасает мир», — шутит, а девочка приоткрывает рот, с эмоциональным возбуждением в голосе шагнув к ней:
«Тогда я буду всегда улыбаться», — и растягивает губки, выглядя очень забавно, вот только девушка морщится, задумчиво разглядывая мелок в своей руке:
«Это невозможно, — со вздохом поднимается, взглядом исследуя стены, чтобы понять, где рисовать. — Каждая эмоция важная».
«Даже злость?» — ребенок не совсем понимает. Садится на колени, перебирая цветные мелки, чтобы найти нужный.
«Конечно. И злость, и печаль, даже раздражение, — девушка останавливается напротив двери, поднося к деревянной поверхности кончик мела. — Это всё, из чего мы состоим».
Щелчок. Комната поникла во мраке. С опечаленной хмуростью встречаю темноту, пока пальцами не давлю на кнопочку.
Щелчок. Вновь могу видеть улыбку смайлика.
«Знаешь, я часто отказываю себе в сладком», — выводит круг белым мелом, а дочка с удивлением смотрит на мать, моргая:
«Сладкое? Я люблю сладкое».
Девушка смеется:
«Я тоже, но мне приходится воздерживаться, чтобы не набрать вес, — один круг прорисовывает несколько раз, чтобы он был заметнее. — Я не ем день, неделю, месяц, но в итоге, — рисует первую линию глаза, — я обязательно сорвусь и объемся им. Очень люблю сладкое. Видимо, не смогу жить без него».
«Я тоже», — девочка мала и вряд ли сможет понять, что скрывают слова матери, но девушка всё равно продолжает, пока рисует второй глазик.
Щелчок. Темнота, приносящая дискомфорт.
Щелчок. Свет опять ударяет по глазам, но не прикрываю их.
«Так же и с эмоциями, — опускает руку ниже, говоря немного расстроено, словно тема их беседы огорчает. — Если ты будешь сдерживаться, разрешая себе проявлять только одну эмоцию, то рано или поздно тебя начнет от неё тошнить. И произойдет „бум“», — рисует улыбку.
Смотрю на кривой смайлик. Не улыбаюсь.
Щелчок. Остаюсь в темноте.
***
Задний дворик тонет в густой растительности, но Митчелл находит в себе силы, чтобы немного прибраться и примять ногами высокую траву, очистив место, где они жгли раньше костер. И этим теплым весенним вечером, пока ночь медленно овладевает пространством вокруг, мужчина так же разводит огонь, наблюдая за тем, как Лиллиан греет руки о кружку с какао, накрывая плечи пледом. Сидит на скамейке, ножки в носочках тянет к костру, получая неописуемое удовольствие от обстановки. Митчелл садится напротив, взяв в руки гитару, и обсуждает планы на завтрашний день со своей возлюбленной. Начинает наигрывать мелодию, чем приносит больше наслаждения в этот вечер, полный ярких звезд в темном небе. Брёвна трещат, искры уносятся вверх вместе с легким дымом.
Раз. Два. Три.
Мама считает звёзды.
Девушка стоит за стеклянной дверью, наблюдая за происходящим. Изучает выражения лиц взрослых, их улыбки и блеск в глазах, отражающий языки пламени. А ведь отец учился играть, чтобы понравится маме. И играл он когда-то только для неё.
Мама всё ещё считает звезды, пока лежит на траве, нежно водя пальцами по темным, уже густым волосам дочери.
Райли действительно рада видеть подобную картину. Она испытывает только счастье, но мысленно продолжает считать.
Четыре. Пять. Шесть.
Её уже уносит в страну воспоминаний, запылившегося прошлого, что накрывает сознание таким теплым облаком, укутывает туманом.
Семь. Восемь. Девять.
Скрип двери за спиной. Оглядывается, сжав пальцами предплечье. Парень выходит из гостиной, видимо, всё это время переключал каналы телевизора, надеясь чем-то себя заинтересовать. Его взгляд натыкается на девушку в темноте, с губ противно, без уважения слетает:
— Чё?
Она не отвечает. Не хочет тратить на него время и силы. Отворачивает голову, быстрым шагом поспешив к лестнице. Поднимается, пропадая во мраке стен. Парень не провожает взглядом. Ему это не нужно. Так же, как и ей. Они в равном положении, просто один привык атаковать, другой — терпеть, обороняться. Сует ладони в карманы джинсов, медленно шаркая по паркету к двери, чтобы так же изучить обстановку во дворе. Видит мать. Видит её улыбку. Та самая, которая, думал, больше не проявится на её бледном лице. И такое открытое проявление эмоций для женщины редкость. Дома она ведет себя иначе, поэтому парня начинает неприятно тошнить, так как не может позволить себе что-то с этим сделать. Его мать выглядит счастливой. И разрушение её радости из-за своего недовольства кажется неправильным, а наличие комка в глотке только подтверждает эти мысли. Но разве непринятие происходящего исчезнет само по себе? Ему необходимо изливать негодование, но при этом оно не должно задевать мать, как-то касаться её счастья.
Наверное, в этом и есть вся проблема. Нужно отыгрываться на ком-то.
Уважение к родному человеку граничит с собственным эгоистичным желанием.
Женщина смеется вместе с мужчиной. С чужим мужчиной, а ведь раньше эта улыбка была предназначена для другого человека.
Люди изменяют. Люди неверны. Люди нарушают обещание.
***
Вторник
Масло на сковородке шипит, плюется. Капли касаются открытого участка кожи рук, но не отхожу назад, пока зеваю, следя за тостами. За окном довольно пасмурно, думаю, вчерашний алый закат предупреждал об ухудшении погоды, так что не стоит удивляться стоящей в доме прохладе. Мне, в принципе, по душе такая температура. Можно надеть что-то теплое, тем более пробивает озноб. Голова еще болит, горло, кажется, не собирается проходить, зато мое настроение немного лучше.
Немного.
Всё еще без желания готовлю завтрак, не зная, что добавить к поджаренным тостам. Обычно в голове столько идей, видимо, состояние «опустошенности» еще не прошло, главное, что после звона будильника вообще появилось желание встать с кровати и приготовить поесть. Мне обычно приносит удовольствие возможность накормить близких, а тут…
Потираю лоб, вовсе давлю пальцами на виски. Горячая кожа, а ладони холодные. Слышу голоса и шаги со стороны коридора, поэтому накрываю сковородку с бешенным маслом крышкой, и спешу выйти, чтобы поздороваться со взрослыми, но они проходят мимо кухни, поэтому переступаю порог, немного озадаченно произнося:
— Доброе утро, — на часах только полдевятого, а они уже одеты и готовятся куда-то идти.
— Привет, — Лиллиан поправляет подол своего платья, пока отец ищет ключи от машины в куртке, висящей на крючке. Хмурю брови, не совсем понимая:
— Вы куда-то собрались? — не позавтракают?
— Помнишь тот ретро ресторанчик? — мужчина улыбается, звеня связкой в руках. Да, помню, мы часто с мамой и тобой там кушали. Хорошее место, довольно далеко отсюда.
— Хотим позавтракать там, заодно покажу парк у гор, — отец открывает дверь. Равнодушно поднимаю ладонь, таким образом отвечая на прощание женщины, после чего оба взрослых исчезают с поля зрения, оставив меня в прихожей. Стою. Смотрю на дверь. Слышу мотор автомобиля.
