-- Что будет, Васса, если я притворялась? Как ты думаешь, если я повешусь, предварительно завещав все свое имущество Святому Храму, ты сможешь снова вернуться в свою деревню? Ну, за свиньями там убирать или коров пасти? Я беспокоюсь о тебе, милая…
Кана охнула…
А моя мачеха аж задохнулась и не сразу сообразила, что нужно сказать.
-- Ты… Ты, мерзавка, не смеешь так со мной разговаривать!
В чем-то она была права, безусловно. Я не знала, могу ли позволить в обращении с ней такой тон и такие слова. Но и сдавать назад я не собиралась. Слишком уж гадко пахнет от моего замужества.
-- Завтра я хочу посетить Святой Храм.
Не представляю, что там за Храм Святой, но раз есть такое словосочетание, значит, есть и храм.
-- Мы пойдем туда в выходной, как обычно!
-- Васса, я не спрашивала тебя, как и когда ты, обычно, ходишь туда. Я тебя поставила в известность, что нуждаюсь в духовном наставлении служителя храма. Ты хочешь запретить мне это?
-- Не Васса, а кир Васса!
-- Только в обмен на кир Стефанию. Я, если ты напряжешь память, урожденная кир. В отличии от тебя.
Понимала, что злю ее неимоверно, но и спускать ей даже такие мелочи не собиралась. Хуже, чем есть – все равно не будет. Не знаю, на сколько послушной была Стефания, но я-то – вовсе не она!
-- Васса, ты можешь идти. Я больше не держу тебя. Кана, принеси воды и тряпки, нужно прибрать мою комнату. Сегодня я буду ночевать там.
Похоже, Васса ни разу не встречала отпора. Я села и посмотрела ей в глаза.
-- Я повторяю, ты можешь идти.
Чувствовала ее ненависть, злость, бешенство… И – растерянность. Она не знала, что нужно сделать и как меня унять. Развернулась и выскочила, зло отпихнув с дороги сестру…
Побледневшая Кана трясущимися руками подала мне кружку с теплым травяным питьем. Я выпила половину и повторила:
-- Сегодня я буду ночевать в своей комнате.
Кана часто-часто закивала головой и, пятясь, выскользнула за дверь.
Я откинулась на вышитую подушку, положила голову на жесткую спинку диванчика и задумалась, что именно и как спросить в храме. Есть ли здесь тайна исповеди? Что из себя представляет вера? Судя по отсутствию крестика у меня на шее – точно не наше христианство. Возможно, это и к лучшему. Я, совершенно точно, не была готова выслушивать разглагольствования храмового служителя о покорности и прочей ерунде. Интересно, как здесь называются священники?
В коридоре тем временем раздавался быстрый шепот, шаги нескольких людей и хлопанье дверей. Значит, Кана не единственная служанка в доме. Кто-то еще помогает ей. И не думаю, что это – повариха. С кухни в дом прорублено окно в стене и нет двери. Значит, поварихе вход в дом запрещен.
К приезду доктора детская комната была вычищена и вымыта. Нашлись и шторы на окна.
Доктор был стар, толст и равнодушен. И ко мне, и к моим болезням, и к вопросам Вассы.
Послушал легкие через сорочку смешной деревянной трубочкой, нащупал пульс и что-то посчитал, заглянул в рот и заявил:
-- Потеря сознания у юной кир от излишней впечатлительности. Легкая еда, фрукты, крепкие бульоны, на ночь можно теплое разведенное вино. Обязательно ежедневные прогулки на свежем воздухе. Некоторая слабость и бледность – следствие болезни. Так же, как и её дерзость вам, уважаемая.
-- Доктор, я хочу завтра посетить храм.
-- Отличная идея, отличная. Разговор с пастырем благотворно повлияет на ваше нервное состояние! Если будут проблемы со сном – можете принимать вот этот сироп. Но не более одной ложки на ночь!
-- Что это за лекарство, доктор?
Я с подозрением смотрела на темный стеклянный пузырек с жидкостью.
-- Это знаменитый сироп госпожи Уинслоу. Он содержит небольшую дозу морфия, который служит прекрасным успокоительным. Его дают даже младенцам, очень рекомендую!
Ой, что-то я такое слышала про старинные лекарства. Думаю, обойдусь и без этой дряни.
И доктор привычно протянул руку, в которую Васса сунула крупную желтоватую монету.
Дождавшись, пока Кана проводит доктора, я позвала ее к себе в комнату.
-- Кана, пожалуйста, перенеси сюда все мои вещи с чердака. И еще, подскажи, далеко ли находится храм? Я так ничего и не вспомнила…
-- Кир Стефания, не очень далеко. Вы всегда туда пешком ходили.
Ох ты… И на «вы» и «кир Стефания»… Возможно, это и к лучшему. Кана слишком мягкая, чтобы идти против сестры. А вот доносить на меня она вполне может. И даже не будет считать, что делает что-то гадкое. Не считает же она моего жениха неудачной партией. Как она тогда сказала про него, когда я выспрашивала? «Справный…» Ага, справный. Только забыла упомянуть, что жених больной. И ведь думаю, не одна она понимает, что Жожель этот пытался девочку изнасиловать. Но – нет, все будем стыдливо молчать и отводить глаза. Так что пусть я буду кир Стефания.
Когда ни на кого не полагаешься – не получишь плевок в спину. Это я прекрасно запомнила по своей прежней жизни.
-- Завтра проводишь меня в храм, Кана.
-- Слушаюсь, кир Стефания.
___________________________________________
Успокаивающий сироп госпожи Уинслоу (морфий).
В 1849 г-жа Шарлотта Н. Уинслоу предложила всем свой Успокоительный Сироп. Коктейль, который объединил компоненты, такие как карбонат натрия и аммиак, возможно, был относительно безопасен – за исключением одного момента: он содержал 65 мг морфия. Сироп был популярен для успокоения маленьких детей во время прорезания зубов и других недугов. Нью-Йорк Таймс написали, что ее эффект сиропа был “как волшебство; малыш быстро засыпает, и вся боль и нервозность исчезают.” К сожалению, дети стали часто погибать от передозировки морфием. Американская Медицинская ассоциация осудила сироп как "детоубийцу" в 1911, несмотря на то, что он оставался на рынке Великобритании до 1930.
Проснулась я от шума за дверью – Кана возилась в комнате с посудой и тихонько звякала серебром под скрипучее бурчание своей сестры. Терпеливая она все же женщина.
Есть вместе с Вассой я не захотела. Неторопливо умылась, нашла платье, которое мне сегодня понадобится, оделась.
Завтракать я предпочла в своей комнате и Кана безропотно накрыла мне стол. Сладкая каша со сливками, теплые ванильные булочки и совершенно божественный кофе! Аромат его я почувствовала еще до того, как села завтракать. Но у меня на столе в кувшине была простая вода. Мне опять пришлось надавить на Кану. Я слышала, как она ходила спрашивать разрешения у Вассы и готовилась к очередной перепалке, но Кана вернулась, неся красивую джезву и сахарницу. Я получила свой утренний допинг! Это несколько примирило меня с действительностью.
После завтрака, подождав, пока поест Кана, я одела дурацкий чепец и мы, наконец-то, вышли на улицу. Дом, довольно большой, из песчаника, стоял на взгорке, но из-за разросшейся небольшой рощицы ту самую Мончу я все еще не видела. Широкая дорожка больше напоминала аллею – по обе стороны, густо сплетая ветви, стояли совсем еще голые деревья. И только с середины склона через ветки я увидела первый дом. Он был скрыт от дороги высокими зацветающими деревьями. Не знаю, яблони или что-то другое.
-- Кана, что это такое?!
-- Так это семьи Суров дом.
Я даже не представляла, что бывают такие дома. Более, чем странное строение! Как-будто великан-младенец взял и слепил вместе кучу различных домов и домиков. Все полуторноэтажные, с каменным первым этажом и фахверковой надстройкой, но с разными окнами, разной формой крыш и крылечек. И все сросшиеся между собой!
-- Кана, а почему у них отдельные входы?
-- Так детей когда отделяют – они пристраиваются. Вот, кир Стефания, которая часть в центре – там сейчас старший сын Суров живет с женой и детьми. А раньше там прадед его жил. А младшим – пристраивают.
-- Кана, а почему нельзя сделать отдельные дома?!
-- Так налог на каждый дом платить придется. А это все – один дом считается.
-- Это сколько же сейчас здесь семей живет?
-- Ну, вот считайте, кир Стефания, сами Суры-старшие, у них четверо детей было, дочку выдали замуж, а сыновья тут пристраивались. А у сыновей тоже дети взрослые уже… Суры-старшие помрут – их дом займут те внуки, что еще не обзавелись своим. А не помрут – так будут всем кагалом новое пристраивать.
Всего я насчитала в этом странном доме восемь крылечек. Возможно, что и ошиблась – слишком часто загораживали этот человейник садовые деревья.
-- Кана, а чем они живут?
-- Так землю вашу пашут, кир Стефания. Огород у них огроменный. Средний сын у них овец держит, зимой девки ткани вырабатывают. Богатая семья получается.
Мне такой колхоз показался несколько странным, но следующий дом был еще длиннее. Мы прошли уже пару километров, а эти забавные дома все не кончались. А вот людей на улице я практически не видела. Только пару раз мне кланялись молодые женщины, одетые в похожие на мой чепец головные уборы и аккуратные холстинковые платья. Одна из них попалась нам на встречу с большой корзиной, прикрытой белой салфеткой. Вторая сидела на низенькой скамеечке, в ажурной тени раскидистого дерева и вязала, а рядом с ней возились трое малышей. Увидев меня и Кану она торопливо встала и низко поклонилась. А потом долго-долго смотрела нам в след, заслонив лицо ладонью от солнца. Я оглядывалась несколько раз, а она все продолжала смотреть. Наверное, редко видела меня. Похоже, особо гулять Фанию раньше не выпускали.
Из болтовни Каны поняла, что дома специально ставят очень далеко друг от друга. И ведет эта улица к храму. А от храма, дальше, и начинаются дома Жожеля. Кана притомилась и замолчала, а я задумалась. Возможно, это и не самое плохое решение – жить вот такими общинами. У каждой семьи есть свой угол, но в тоже время есть к кому обратится за помощью. Вряд ли все три малыша были детьми этой молодой женщины. Скорее всего, мамы-соседки скооперировались и оставили своих детей на одну, и у двоих из них появилось время на работу.
-- Кана, а по сколько детей, обычно, в крестьянской семье?
-- Когда пятеро-шестеро, а бывает, что и больше…
Я чуть не присвистнула. Это получается, что в таком доме живут человек пятьдесят…
-- Так ведь можно и до бесконечности дома разращивать.
-- Нельзя! Больше двенадцати в ряд не разрешают ставить.
-- А если семья дальше разрастется?
-- Значит, будут ставить отдельный дом, новый. Или уйдут в город, учениками. Бывает и так. Ваш батюшка начинал когда управлять – домов только четырнадцать было. Это уже при нем разрослась Монча.
-- Столько рожают детей в семье, значит – очень медленно растет, значит – люди предпочитают в город уходить?
-- Что вы, кир Стефания! Умирает-то их сколько? Батюшка ваш завел коров специально, аж трех держал, когда голодные годы были – матерям и детям молоко отдавали. А до него, говорят, больше половины детей умирало. Ежели изо всех рожденных трое или четверо вырастут – это счастливая семья.
Ох, не по себе мне от такого счастья…
-- А сейчас?
-- Что сейчас?
-- Сейчас где эти коровы?
-- Ну, так кир Васса продала. Сказала, что старые очень, толку от них мало.
-- А новых купила?
-- Пока нет.
Понятно…
Храм был сложен из такого-же сероватого песчаника, как и мой дом. С остроконечной черепичной крышей и странной формы звездой на небольшой шпиле.
Внутри было тихо и прохладно, даже зябко. Толстые каменные стены еще не прогревались на солнце. Стены внутри были оштукатурены и расписаны цветами и травами, пахло свечным воском, тянуло каким-то сладким ароматом, приторным и тяжелым. В центре храма, на невысоком пьедестале, стояла каменная статуя в полтора человеческих роста. Седой старец держал на ладони все ту же странную звезду. У ног его, на специальной каменной подставке горели несколько огоньков. Кана правой рукой коснулась своего лба, губ и груди и низко поклонилась статуе. Отошла в сторону и в одной из стенных ниш взяла коротенькие тонкие свечки. Положила монетку на пару уже лежащих там.
Ой, как неудобно! Я даже не подумала, что придется тратить какие-то деньги. Вряд ли Васса платит сестре достойно.
-- Кана, я верну, обещаю!
Она улыбнулась и кивнула мне. Протянула одну из свечей, свою зажгла от горящей и что-то неслышно забормотала под нос, забавно шевеля губами.
-- Дочь божья, говорят, ты болела?
Я вздрогнула – голос раздался из-за спины, но я совершенно не слышала шагов. Развернувшись, я застыла с открытым ртом – слишком уж нереально выглядел служитель.
На свете я прожила не так и мало. И красивых мужчин видела достаточно. Умных, интересных, разных…
Священник, который стоял за моей спиной, отключил у моего тела все двигательные функции. Он был не просто красив, он был – идеален! Начиная от голоса, который густым бархатом окутывал разум, и кончай потрясающей формы руками. Вот прямо таки – анатомически-правильными.
Золотистой волной, идеальной в своем изгибе, на широченных плечах раскинулись волосы. Прекрасное в своем совершенстве лицо, удивительной яркости и синевы глаза, темные брови и густые длинные ресницы… Такие губы мог бы сделать гениальный пластический хирург!
Сердечко бедной Стефании норовило пробить мою грудную клетку. Она, именно она, а не я, покраснела так, что полыхнули уши и потупилась. Это была самая яркая физиологическая реакция на моей памяти.
Посмотрев на грязноватый пол, я мысленно сосчитала до десяти, подняла глаза и ответила:
-- Добрый день.
При такой внешности – что он делает в этом захолустье?! Да и девочка, похоже, была влюблена в него. Ему лет двадцать пять-двадцать семь, он не может не знать, какое впечатление производил на Стефанию. И тем не менее стоит передо мной с победительной ухмылкой на лице. Это настораживало. Я ответила – теперь ваш ход, красавчик.
-- Благословите, патроно Серджио!
Кана стояла чуть сбоку от меня, низко склонив голову и ожидая этого самого благословения. Патроно несколько нетерпеливо, даже не поворачиваясь к ней, левой рукой то ли произвел это самое благословение, то ли отмахнулся от нее…
Все так же ласково-снисходительно улыбаясь, он спросил:
-- Твоя душа в смятении, дочь божья? Ты хочешь поговорить об этом?
-- Да, патроно Серджио, я бы хотела поговорить…
Кана, я так понимаю, вовсе не та божья дочь, о душе которой беспокоится патроно.
Одним плавным жестом руки он выдворил Кану из храма и, нежно прихватив меня под локоток отвел к глубокой нише. Больше всего это напоминало боковое место в вагоне поезда – столик и два сидения напротив. Только вместо окна с белыми шторками – глухая каменная стена с вырезанной звездой.
-- Присаживайся, дитя… Я слушаю тебя.
Слово «божье» после «дитя» патроно аккуратно упустил.
Я села и, не поднимая глаз от стола, изо всех сил изображая смущение, сказала:
-- Патроно Сержио, я не знаю, как мне быть… Вчера у нас присутствовали в гостях мой жених, Жожель…
-- Что смутило твою душу, Стефания?
Ах, какой голос!
-- Патроно, мне показалось, что он болен разумом.
-- Стефания! Как истинная дочь божья ты не должна произносить таких слов!
-- Почему, патроно?!
Я подняла глаза и села удобнее. Вот с этого места – поподробнее, пожалуйста!
-- Ты же знаешь, Стефания, печальную историю молодого Жожеля! Как же ты можешь отказать ему в любви и опоре?
-- Патроно Сержио, я боялась сказать…
-- Говори и ничего не бойся! Я здесь именно для того, чтобы развеять твои сомнения, Стефания.
Кана охнула…
А моя мачеха аж задохнулась и не сразу сообразила, что нужно сказать.
-- Ты… Ты, мерзавка, не смеешь так со мной разговаривать!
В чем-то она была права, безусловно. Я не знала, могу ли позволить в обращении с ней такой тон и такие слова. Но и сдавать назад я не собиралась. Слишком уж гадко пахнет от моего замужества.
-- Завтра я хочу посетить Святой Храм.
Не представляю, что там за Храм Святой, но раз есть такое словосочетание, значит, есть и храм.
-- Мы пойдем туда в выходной, как обычно!
-- Васса, я не спрашивала тебя, как и когда ты, обычно, ходишь туда. Я тебя поставила в известность, что нуждаюсь в духовном наставлении служителя храма. Ты хочешь запретить мне это?
-- Не Васса, а кир Васса!
-- Только в обмен на кир Стефанию. Я, если ты напряжешь память, урожденная кир. В отличии от тебя.
Понимала, что злю ее неимоверно, но и спускать ей даже такие мелочи не собиралась. Хуже, чем есть – все равно не будет. Не знаю, на сколько послушной была Стефания, но я-то – вовсе не она!
-- Васса, ты можешь идти. Я больше не держу тебя. Кана, принеси воды и тряпки, нужно прибрать мою комнату. Сегодня я буду ночевать там.
Похоже, Васса ни разу не встречала отпора. Я села и посмотрела ей в глаза.
-- Я повторяю, ты можешь идти.
Чувствовала ее ненависть, злость, бешенство… И – растерянность. Она не знала, что нужно сделать и как меня унять. Развернулась и выскочила, зло отпихнув с дороги сестру…
Побледневшая Кана трясущимися руками подала мне кружку с теплым травяным питьем. Я выпила половину и повторила:
-- Сегодня я буду ночевать в своей комнате.
Кана часто-часто закивала головой и, пятясь, выскользнула за дверь.
Я откинулась на вышитую подушку, положила голову на жесткую спинку диванчика и задумалась, что именно и как спросить в храме. Есть ли здесь тайна исповеди? Что из себя представляет вера? Судя по отсутствию крестика у меня на шее – точно не наше христианство. Возможно, это и к лучшему. Я, совершенно точно, не была готова выслушивать разглагольствования храмового служителя о покорности и прочей ерунде. Интересно, как здесь называются священники?
В коридоре тем временем раздавался быстрый шепот, шаги нескольких людей и хлопанье дверей. Значит, Кана не единственная служанка в доме. Кто-то еще помогает ей. И не думаю, что это – повариха. С кухни в дом прорублено окно в стене и нет двери. Значит, поварихе вход в дом запрещен.
К приезду доктора детская комната была вычищена и вымыта. Нашлись и шторы на окна.
Доктор был стар, толст и равнодушен. И ко мне, и к моим болезням, и к вопросам Вассы.
Послушал легкие через сорочку смешной деревянной трубочкой, нащупал пульс и что-то посчитал, заглянул в рот и заявил:
-- Потеря сознания у юной кир от излишней впечатлительности. Легкая еда, фрукты, крепкие бульоны, на ночь можно теплое разведенное вино. Обязательно ежедневные прогулки на свежем воздухе. Некоторая слабость и бледность – следствие болезни. Так же, как и её дерзость вам, уважаемая.
-- Доктор, я хочу завтра посетить храм.
-- Отличная идея, отличная. Разговор с пастырем благотворно повлияет на ваше нервное состояние! Если будут проблемы со сном – можете принимать вот этот сироп. Но не более одной ложки на ночь!
-- Что это за лекарство, доктор?
Я с подозрением смотрела на темный стеклянный пузырек с жидкостью.
-- Это знаменитый сироп госпожи Уинслоу. Он содержит небольшую дозу морфия, который служит прекрасным успокоительным. Его дают даже младенцам, очень рекомендую!
Ой, что-то я такое слышала про старинные лекарства. Думаю, обойдусь и без этой дряни.
И доктор привычно протянул руку, в которую Васса сунула крупную желтоватую монету.
Дождавшись, пока Кана проводит доктора, я позвала ее к себе в комнату.
-- Кана, пожалуйста, перенеси сюда все мои вещи с чердака. И еще, подскажи, далеко ли находится храм? Я так ничего и не вспомнила…
-- Кир Стефания, не очень далеко. Вы всегда туда пешком ходили.
Ох ты… И на «вы» и «кир Стефания»… Возможно, это и к лучшему. Кана слишком мягкая, чтобы идти против сестры. А вот доносить на меня она вполне может. И даже не будет считать, что делает что-то гадкое. Не считает же она моего жениха неудачной партией. Как она тогда сказала про него, когда я выспрашивала? «Справный…» Ага, справный. Только забыла упомянуть, что жених больной. И ведь думаю, не одна она понимает, что Жожель этот пытался девочку изнасиловать. Но – нет, все будем стыдливо молчать и отводить глаза. Так что пусть я буду кир Стефания.
Когда ни на кого не полагаешься – не получишь плевок в спину. Это я прекрасно запомнила по своей прежней жизни.
-- Завтра проводишь меня в храм, Кана.
-- Слушаюсь, кир Стефания.
___________________________________________
Успокаивающий сироп госпожи Уинслоу (морфий).
В 1849 г-жа Шарлотта Н. Уинслоу предложила всем свой Успокоительный Сироп. Коктейль, который объединил компоненты, такие как карбонат натрия и аммиак, возможно, был относительно безопасен – за исключением одного момента: он содержал 65 мг морфия. Сироп был популярен для успокоения маленьких детей во время прорезания зубов и других недугов. Нью-Йорк Таймс написали, что ее эффект сиропа был “как волшебство; малыш быстро засыпает, и вся боль и нервозность исчезают.” К сожалению, дети стали часто погибать от передозировки морфием. Американская Медицинская ассоциация осудила сироп как "детоубийцу" в 1911, несмотря на то, что он оставался на рынке Великобритании до 1930.
Глава 7
Проснулась я от шума за дверью – Кана возилась в комнате с посудой и тихонько звякала серебром под скрипучее бурчание своей сестры. Терпеливая она все же женщина.
Есть вместе с Вассой я не захотела. Неторопливо умылась, нашла платье, которое мне сегодня понадобится, оделась.
Завтракать я предпочла в своей комнате и Кана безропотно накрыла мне стол. Сладкая каша со сливками, теплые ванильные булочки и совершенно божественный кофе! Аромат его я почувствовала еще до того, как села завтракать. Но у меня на столе в кувшине была простая вода. Мне опять пришлось надавить на Кану. Я слышала, как она ходила спрашивать разрешения у Вассы и готовилась к очередной перепалке, но Кана вернулась, неся красивую джезву и сахарницу. Я получила свой утренний допинг! Это несколько примирило меня с действительностью.
После завтрака, подождав, пока поест Кана, я одела дурацкий чепец и мы, наконец-то, вышли на улицу. Дом, довольно большой, из песчаника, стоял на взгорке, но из-за разросшейся небольшой рощицы ту самую Мончу я все еще не видела. Широкая дорожка больше напоминала аллею – по обе стороны, густо сплетая ветви, стояли совсем еще голые деревья. И только с середины склона через ветки я увидела первый дом. Он был скрыт от дороги высокими зацветающими деревьями. Не знаю, яблони или что-то другое.
-- Кана, что это такое?!
-- Так это семьи Суров дом.
Я даже не представляла, что бывают такие дома. Более, чем странное строение! Как-будто великан-младенец взял и слепил вместе кучу различных домов и домиков. Все полуторноэтажные, с каменным первым этажом и фахверковой надстройкой, но с разными окнами, разной формой крыш и крылечек. И все сросшиеся между собой!
-- Кана, а почему у них отдельные входы?
-- Так детей когда отделяют – они пристраиваются. Вот, кир Стефания, которая часть в центре – там сейчас старший сын Суров живет с женой и детьми. А раньше там прадед его жил. А младшим – пристраивают.
-- Кана, а почему нельзя сделать отдельные дома?!
-- Так налог на каждый дом платить придется. А это все – один дом считается.
-- Это сколько же сейчас здесь семей живет?
-- Ну, вот считайте, кир Стефания, сами Суры-старшие, у них четверо детей было, дочку выдали замуж, а сыновья тут пристраивались. А у сыновей тоже дети взрослые уже… Суры-старшие помрут – их дом займут те внуки, что еще не обзавелись своим. А не помрут – так будут всем кагалом новое пристраивать.
Всего я насчитала в этом странном доме восемь крылечек. Возможно, что и ошиблась – слишком часто загораживали этот человейник садовые деревья.
-- Кана, а чем они живут?
-- Так землю вашу пашут, кир Стефания. Огород у них огроменный. Средний сын у них овец держит, зимой девки ткани вырабатывают. Богатая семья получается.
Мне такой колхоз показался несколько странным, но следующий дом был еще длиннее. Мы прошли уже пару километров, а эти забавные дома все не кончались. А вот людей на улице я практически не видела. Только пару раз мне кланялись молодые женщины, одетые в похожие на мой чепец головные уборы и аккуратные холстинковые платья. Одна из них попалась нам на встречу с большой корзиной, прикрытой белой салфеткой. Вторая сидела на низенькой скамеечке, в ажурной тени раскидистого дерева и вязала, а рядом с ней возились трое малышей. Увидев меня и Кану она торопливо встала и низко поклонилась. А потом долго-долго смотрела нам в след, заслонив лицо ладонью от солнца. Я оглядывалась несколько раз, а она все продолжала смотреть. Наверное, редко видела меня. Похоже, особо гулять Фанию раньше не выпускали.
Из болтовни Каны поняла, что дома специально ставят очень далеко друг от друга. И ведет эта улица к храму. А от храма, дальше, и начинаются дома Жожеля. Кана притомилась и замолчала, а я задумалась. Возможно, это и не самое плохое решение – жить вот такими общинами. У каждой семьи есть свой угол, но в тоже время есть к кому обратится за помощью. Вряд ли все три малыша были детьми этой молодой женщины. Скорее всего, мамы-соседки скооперировались и оставили своих детей на одну, и у двоих из них появилось время на работу.
-- Кана, а по сколько детей, обычно, в крестьянской семье?
-- Когда пятеро-шестеро, а бывает, что и больше…
Я чуть не присвистнула. Это получается, что в таком доме живут человек пятьдесят…
-- Так ведь можно и до бесконечности дома разращивать.
-- Нельзя! Больше двенадцати в ряд не разрешают ставить.
-- А если семья дальше разрастется?
-- Значит, будут ставить отдельный дом, новый. Или уйдут в город, учениками. Бывает и так. Ваш батюшка начинал когда управлять – домов только четырнадцать было. Это уже при нем разрослась Монча.
-- Столько рожают детей в семье, значит – очень медленно растет, значит – люди предпочитают в город уходить?
-- Что вы, кир Стефания! Умирает-то их сколько? Батюшка ваш завел коров специально, аж трех держал, когда голодные годы были – матерям и детям молоко отдавали. А до него, говорят, больше половины детей умирало. Ежели изо всех рожденных трое или четверо вырастут – это счастливая семья.
Ох, не по себе мне от такого счастья…
-- А сейчас?
-- Что сейчас?
-- Сейчас где эти коровы?
-- Ну, так кир Васса продала. Сказала, что старые очень, толку от них мало.
-- А новых купила?
-- Пока нет.
Понятно…
Храм был сложен из такого-же сероватого песчаника, как и мой дом. С остроконечной черепичной крышей и странной формы звездой на небольшой шпиле.
Внутри было тихо и прохладно, даже зябко. Толстые каменные стены еще не прогревались на солнце. Стены внутри были оштукатурены и расписаны цветами и травами, пахло свечным воском, тянуло каким-то сладким ароматом, приторным и тяжелым. В центре храма, на невысоком пьедестале, стояла каменная статуя в полтора человеческих роста. Седой старец держал на ладони все ту же странную звезду. У ног его, на специальной каменной подставке горели несколько огоньков. Кана правой рукой коснулась своего лба, губ и груди и низко поклонилась статуе. Отошла в сторону и в одной из стенных ниш взяла коротенькие тонкие свечки. Положила монетку на пару уже лежащих там.
Ой, как неудобно! Я даже не подумала, что придется тратить какие-то деньги. Вряд ли Васса платит сестре достойно.
-- Кана, я верну, обещаю!
Она улыбнулась и кивнула мне. Протянула одну из свечей, свою зажгла от горящей и что-то неслышно забормотала под нос, забавно шевеля губами.
-- Дочь божья, говорят, ты болела?
Я вздрогнула – голос раздался из-за спины, но я совершенно не слышала шагов. Развернувшись, я застыла с открытым ртом – слишком уж нереально выглядел служитель.
Глава 8
На свете я прожила не так и мало. И красивых мужчин видела достаточно. Умных, интересных, разных…
Священник, который стоял за моей спиной, отключил у моего тела все двигательные функции. Он был не просто красив, он был – идеален! Начиная от голоса, который густым бархатом окутывал разум, и кончай потрясающей формы руками. Вот прямо таки – анатомически-правильными.
Золотистой волной, идеальной в своем изгибе, на широченных плечах раскинулись волосы. Прекрасное в своем совершенстве лицо, удивительной яркости и синевы глаза, темные брови и густые длинные ресницы… Такие губы мог бы сделать гениальный пластический хирург!
Сердечко бедной Стефании норовило пробить мою грудную клетку. Она, именно она, а не я, покраснела так, что полыхнули уши и потупилась. Это была самая яркая физиологическая реакция на моей памяти.
Посмотрев на грязноватый пол, я мысленно сосчитала до десяти, подняла глаза и ответила:
-- Добрый день.
При такой внешности – что он делает в этом захолустье?! Да и девочка, похоже, была влюблена в него. Ему лет двадцать пять-двадцать семь, он не может не знать, какое впечатление производил на Стефанию. И тем не менее стоит передо мной с победительной ухмылкой на лице. Это настораживало. Я ответила – теперь ваш ход, красавчик.
-- Благословите, патроно Серджио!
Кана стояла чуть сбоку от меня, низко склонив голову и ожидая этого самого благословения. Патроно несколько нетерпеливо, даже не поворачиваясь к ней, левой рукой то ли произвел это самое благословение, то ли отмахнулся от нее…
Все так же ласково-снисходительно улыбаясь, он спросил:
-- Твоя душа в смятении, дочь божья? Ты хочешь поговорить об этом?
-- Да, патроно Серджио, я бы хотела поговорить…
Кана, я так понимаю, вовсе не та божья дочь, о душе которой беспокоится патроно.
Одним плавным жестом руки он выдворил Кану из храма и, нежно прихватив меня под локоток отвел к глубокой нише. Больше всего это напоминало боковое место в вагоне поезда – столик и два сидения напротив. Только вместо окна с белыми шторками – глухая каменная стена с вырезанной звездой.
-- Присаживайся, дитя… Я слушаю тебя.
Слово «божье» после «дитя» патроно аккуратно упустил.
Я села и, не поднимая глаз от стола, изо всех сил изображая смущение, сказала:
-- Патроно Сержио, я не знаю, как мне быть… Вчера у нас присутствовали в гостях мой жених, Жожель…
-- Что смутило твою душу, Стефания?
Ах, какой голос!
-- Патроно, мне показалось, что он болен разумом.
-- Стефания! Как истинная дочь божья ты не должна произносить таких слов!
-- Почему, патроно?!
Я подняла глаза и села удобнее. Вот с этого места – поподробнее, пожалуйста!
-- Ты же знаешь, Стефания, печальную историю молодого Жожеля! Как же ты можешь отказать ему в любви и опоре?
-- Патроно Сержио, я боялась сказать…
-- Говори и ничего не бойся! Я здесь именно для того, чтобы развеять твои сомнения, Стефания.
