ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Миниатюра "Однажды в лесу"
Аннотация: Чего только не случается в лесу в полнолуние...
— Да ну, мужики, не буду я ничего рассказывать… Засмеёте ведь. И всё равно не поверите, — Пётр Тимофеевич отвёл глаза, поглаживая рукой подбородок.
Ему очень хотелось рассказать, как всё было на самом деле, как он, возвращаясь домой дорогой, исхоженной тысячи раз, оказался вдруг за десять километров в глухом лесу. Но кому понравится стать всеобщим посмешищем?
— Поверим! — за всех ответил Саня — самый молодой из них, отчаянный фантазёр в душе.
Но и остальные покивали серьёзно, ведь все знали, что Тимофеич мужик серьёзный, округу знает лучше, чем свои пять пальцев, да и пьяным в тот вечер не был даже близко! Он вообще больше бутылки пива или рюмки коньяку и не пил никогда! Разве что на Новый год. Но тут никакого Нового года не было — обычный вечер, когда Пётр Тимофеич, возвращаясь из райцентра, шёл от автобусной остановки знакомой до последней ямки или корешка тропинкой. Но не дошёл, его нашли на другой день в лесной глуши, хотя он и там не заплутал — шёл домой, точно, как по компасу! Но как он в такой дали оказался, вот в чём вопрос…
— Ну ладно, — махнул рукой Тимофеич.
Его товарищи быстренько подбросили веток в костёр и приготовились слушать.
— История-то не особо длинная. Просто… я бы сам в такое не поверил. Шёл я, значит, домой, как обычно, шёл… Смеркалось уже, но Луна была полная, видно хорошо всё было. Хотя поначалу смотреть не на что… Просто… шёл я… ну и…
— Ну не томи, Тимофеич! — взмолился Санька. — Говори уже!
— Я вроде как… о Галке из магазина вспомнил… ну… подумал там… всякое о ней… — мужики понимающе усмехнулись.
Галка была женщиной аппетитной и волновала мужскую часть населения посёлка этой своей аппетитностью почти поголовно. Женскую, впрочем, тоже волновала… мягко выражаясь.
— В общем, вспомнил о Галке, и вдруг слышу… вроде как хихикает кто-то! Рядом совсем. Тихо было, слышно всё хорошо, отчётливо. Ну я, конечно, подумал — показалось, хотя мурашки по спине побежали, врать не стану. Оглянулся — нет никого. Пошёл дальше. И снова слышу — хихикает кто-то! Ясно так, будто прямо мне в ухо! Тоненьким голоском, вроде детского или девичьего. Я аж подпрыгнул на месте! И вижу… из-за дерева выглядывает ехидная рожица. Девушка вроде, не ребёнок, но миниатюрная такая, мне примерно по пояс или чуть выше. Тоненькая, полупрозрачная почти, а за спиной крылышки мелькают вроде стрекозиных. Я так и обмер. Стою и смотрю на неё, а она на меня смотрит и усмехается. Пока я глазами хлопал, она ко мне шагнула и говорит: "Пойдём со мной". И ручку мне протягивает. Ну, что сказать… Я и сам понять не могу, что тогда со мной было. Вроде как и страшно, и дух захватывает от такой красоты… Да, братцы, это вам не Галка. Это… не передать, в общем! Но я всё же тёртый калач, и осторожность — моё второе имя! Вот я и говорю: "Куда это, — говорю, — пойдём? И зачем?"
— Вот так прямо взял и спросил? — недоверчиво ухмыльнулся Володька, городской парень около тридцати лет, приезжавший в посёлок помочь бабке с дедом.
— Ага, так вот взял и спросил, — враждебно прищурился Тимофеич. — А если не веришь…
На Володьку зашикали и вразнобой стали просить рассказчика продолжать. Всем хотелось узнать, что же будет дальше. Даже если Тимофеич и врёт, всё равно интересно послушать!
— Ну, не сразу я спросил, — признал Тимофеич. — Чуть ли не минуту сначала стоял и глазами хлопал. А потом спросил!
— А она что? — поторопил Санька, слушавший с жадным любопытством.
— А она говорит: "На праздник пойдём. Танцевать будем, веселиться". И всё ручку мне протягивает — будто игрушечную, но такую красивую… И вся она — что твоя куколка. И смотрит на меня уже не с насмешкой, а так… что у меня в голове зашумело. Хотите верьте, братцы, хотите нет!
— Ну, вот этому-то поверить нетрудно, — буркнул Володька, но на него снова зашикали и он притих.
— И вроде как она уже ростом выше стала, и свет от неё такой… ну как от Луны вроде… Не могу я это передать, как она была… хороша… Точно, как фея из сказки! В общем, кажется, она сама меня за руку взяла, а может, и я ей руку протянул, но когда это произошло, меня словно молнией шибануло — не сильно только, но вот так всего… перетряхнуло, вроде как током! И, глядь, мы уже с ней стоим на поляне, кругом летают такие светляки или не знаю, кто это были, размером с кулак, и полно там таких, как она. В общем, танцуют все, крылышками так и машут, пляшут не то по земле, не то уже и по воздуху — не пойму.
— Я тогда уже как пьяный был. Не сильно, но будто бутылку шампанского на Новый год принял — лёгкость такая и радость… И музыка какая-то такая вокруг… И феечки эти… Они меня за руки ухватили, потащили танцевать… Какие я там коленца выделывал, знать не знаю, и хорошо! Но потом… что-то стало мне тревожно…
— Потом жена-то сказала, что волновалась за меня, когда я задержался, и телефон у меня не отвечал. Ну она и помолилась за меня. Так вот, мужики, вы не смейтесь, потому что над феечками — сколько угодно, а над верой смеяться нельзя! Может, это Аннушка моя меня и спасла, так я теперь думаю. А то уплясали бы меня до смерти!
— Ну вот, значит, стало мне тревожно, и вспомнилось, что есть такие — вроде как заставляют танцевать, пока не помрёшь… Словно морок с меня сошёл. Не до конца, но всё же в мыслях прояснилось. Ну и думаю я: как выбраться-то? Не отпустят же меня эти бестии! Хотел я остановиться, а ноги сами двигаются! Эх, думаю, беда… Ну и, не знаю, каким боком я до такого додумался, но решил я им спеть! А вы ж знаете, братцы, у меня ни слуха, ни голоса. Вот и заголосил я, что было мочи! Во всю, значит, глотку, ровно — бешеный медведь!
— Тут феечки от меня в разные стороны кинулись, ручками уши закрывают, взгляды кидают гневные, а потом вроде как с мольбой. Только я знай своё — пою, значит, на весь лес ор стоит! Ну и пропали они все, и светляки вместе с ними. Стемнело вокруг. Осмотрелся я — стою, значит, на кочке, на болоте! Вокруг никого, только гнилушки болотные там и сям виднеются, да Луна на небе. Тихо всё, сгинуло, значит, наваждение. Не выдержали моего пения.
— Да твоё пение, Тимофеич, никто не сдюжит. Тебе надо дома под снос пускать силой голоса! — заржал Серёга, с которым Тимофеич ещё в школе учился и дружил всю жизнь. — Чего ж ты им выдал-то? Помню, я тебя последний раз года три назад слышал. "Шумел камыш". Твой рёв за пять километров слыхать было!
— Ну уж это ты, Серёга, привираешь! "Шумел камыш" я культурно пел — негромко, значит. А тут уж — во всю силу! "Ой мороз, мороз" я им исполнил. Не оценили, — Тимофеич ухмыльнулся.
— Наверное, это были фейри, — протянул Санька, когда мужики отсмеялись.
— Чего? — не понял Тимофеич. — Средства для мытья посуды там точно не было! Да и посуды я никакой не видел.
Санька вздохнул.
— Тёмный ты, Тимофеич. Фейри — это вроде фей.
— Ну, так бы и говорил, — насупился рассказчик. — И ничего я не тёмный. Про нашу нечисть знаю, может, поболее твоего. А никаких этих Фейри и прочих Пемолюксов у нас тут водиться не должно! Совсем Землю-матушку довели… Надо же… фейри… — ворчал Тимофеич, но Санька его уже не слушал. Он мечтал сам встретить удивительных созданий…
***
На счастье Саньки, нередко теперь бродившего по окрестным лесам в надежде на интересные встречи, фейри ему так и не попались. Вернее — он им не попался. Так как они сразу после конфуза с Тимофеичем отбыли на историческую родину. А побывали они в наших краях по программе обмена опытом с местными кикиморами.
Кикиморы же остались весьма довольны тем, что местный мужик посрамил заморскую нечисть, и ввиду этого были к окрестным жителям настроены весьма благодушно. Сколько ни пытался Санька заблудиться, благодарные кикиморы упорно выводили его к посёлку.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Миниатюра "Самое страшное"
Аннотация: Возможно, когда-нибудь никто не поверит в то, что для нас - самое обычное дело.
— Да не может быть, дедушка! — в очередной раз потрясённо выдохнул внук. — Мои друзья постоянно просят твои страшилки пересказывать, но никто не верит, что всё это было на самом деле.
— Эх, внучок… — Степаныч вздохнул. — Ты же знаешь, я самый старый из бывших, из прежних-то! Зачем мне придумывать? В мои-то годы. Это тебе хочется, чтобы друзей побольше было, чтобы слушали тебя, общаться интересно, а мне-то что… Мне ведь и так хорошо. Всё есть, ни деньги не нужны, ни одежда, ни пища, ни лекарства, ни за жильё платить! Красота. Иногда тоскую только… по прежней жизни.
— Дедушка… — внук едва не позеленел от удивления. — Но как же можно тосковать по такой ужасной жизни? Если всё это правда… Вы жили в каких-то коробках, дышали отравленным воздухом, пили грязную воду, ели всякую гадость, мучились от болезней, постоянно должны были добывать пропитание, были злыми, нападали друг на друга, убивали, калечили…
— Ну так это не все же… Я вот в жизни никого не обидел. Ну разве что… подрался пару раз в школе. Так это что, это ничего такого!
— Ничего такого… — пробормотал внук, который никак не мог привыкнуть к тем кошмарам, о которых рассказывал дед.
Вообще-то Степаныч был не дедом ему, а куда более дальним предком, но это не имело ровным счётом никакого значения. В новом мире родство вообще было далеко не так важно, потому что все отчётливо понимали, что приходятся друг другу роднёй. Чуть более близкой или дальней — какая разница? Единственное, что имело значение, — общность интересов и увлечений.
— Так ты собирался мне о самом страшном рассказать, — напомнил внук, задумавшемуся Степанычу.
Тот с сомнением посмотрел на юношу. Нет, нельзя ему такое рассказывать. С него и так хватит. Натура у него тонкая, впечатлительная, как и у всей этой новой молодёжи. Ну, о войнах он ему, может, ещё и расскажет чуть больше, хотя его и рассказ о рыбалке надолго вывел из равновесия… Но, может, со временем… Если будет у него это время…
— В другой раз, внучок… Устал я что-то… В сон клонит.
Внук испустил эмоции понимания и лёгкого сожаления.
Степаныч медленно погружался в дрёму, отмечая, как внук привычно подключился к общей сети-грибнице в полную силу. Отчасти он, разумеется, всегда был к ней подключён, но когда общался с дедом, приглушал большую часть связей, знал, что для деда полное подключение, даже и через внука, слишком тяжело.
Он ведь очень стар. Он жил до всеобщего преображения, тогда, когда они ещё были… как же это называлось… Людьми, да! Они ходили на двух ногах… Степаныч ощутил лёгкий зуд — не в грибнице, к счастью, а в своём теле — под шляпкой… Букашка, что ли, опять забралась… Ерунда, главное, что грибница у него в хорошем состоянии.
Нет, нельзя внуку рассказывать о том, что называлось когда-то "тихой охотой", о том, что и сам он когда-то ходил по лесу в поисках грибов, сшибал яркие мухоморы палкой, а съедобные грибы порой не срезал, как положено, а варварски вырывал, повреждая грибницу. Нет, такие ужасы молодёжи лучше не знать!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Миниатюра "Другой взгляд"
Аннотация: Не всегда можно рассказывать детям правду. Иногда это очень опасно.
— Расскажи, бабушка! Ну расскажи ещё про чудовищ!
— Да ведь уже без счёта рассказывала! Ну ладно, шалуньи, слушайте… Далеко-далеко лежат земли мёртвые, иссушённые, Солнцем выжженные. Горы бесплодные, равнины бескрайние, плавящиеся от жара, изнывающие от сухости. Даже растения там совсем не такие, как у нас, вы таких и не видывали. Они огромные, сухие и твёрдые, будто камни. И живут там чудища страшные, ненасытные, кровожадные! Ловят они и пожирают всех, кого только могут поймать. А поймать они могут, кого угодно, и нет от них спасения!
— Слышала я об этом от бабки своей, а она от своей, так и повелось, что не приближаемся мы к тем местам… Но однажды, когда я была лишь чуть постарше, чем вы, поднялась буря сильная. Занесла та буря одно из чудовищ в наши края… Увидела я его… — пожилая женщина замолчала, взгляд её зелёных глаз слегка затуманился.
— И какое оно было, чудовище? Какое?!
— Оно было поистине жутко! — зловеще проговорила бабушка, делая страшные глаза. — У него два хвоста — тощих, суставчатых. И дышать в нашем мире оно не может. И ловит сетью всех неосторожных, чтобы замучить, высушить до костей на палящем солнце, а потом съесть!
Женщина прикрыла глаза, вспоминая молящий о помощи взгляд тонувшего моряка… Лёгкое течение покачивало густые пряди её волос, она не замечала, как молоденькие русалочки в возбуждении бьют хвостами, хотя воспитанным детям не полагается так себя вести.
Нет, он не был страшным. Он не был чудовищем… Она поцеловала его, прежде чем оставить на отмели. Но никогда и никому об этом не рассказывала. Старшие отругали бы её, а младшим такое знать нельзя. Ведь люди и правда жестоки и беспощадны. Но не все. Также как и русалки…
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Продолжение первой части "Однажды в лесу"
Однажды на болотах, или Кикиморы на Британщине
— Овсянка, сэр, — с достоинством провозгласил дворецкий.
— Благодарю, Бэрримор, — сэр Генри едва заметно кивнул, и в столовой воцарились тишина и неподвижность.
Через четверть часа, в течение которых упомянутая овсянка благополучно превратилась из горячего блюда в застывшую замазку, дворецкий позволил себе сдержанно кашлянуть, привлекая внимание хозяина.
— Да, Бэрримор? — слегка вздрогнул, отрываясь от созерцания овсянки, лорд Баскервиль, потомок того самого лорда Баскервиля, и тоже Генри.
— Позволю себе спросить, сэр… С овсянкой что-то не так, сэр?
— С овсянкой всё прекрасно, Бэрримор, — похоронным тоном произнёс лорд и снова погрузился в молчание.
В тишине протекли ещё десять минут. Наконец сэр Генри поднялся из-за стола.
— Благодарю за завтрак, Бэрримор, всё было превосходно, как и всегда, — проговорил он несколько рассеянно, не глядя на поклонившегося дворецкого, и направился к выходу из столовой, но уже у самой двери обернулся.
— Скажите, Бэрримор, — спросил Генри, чуть прищурившись, — вы не замечали в последнее время ничего необычного.
— Необычного, сэр? — дворецкий приподнял одну бровь.
— Да, необычного, — нетерпеливо повторил молодой лорд. — Может быть, слышали какие-нибудь странные звуки… со стороны болот.
— Болот, сэр? — переспросил внезапно побледневший Бэрримор, голос его дрогнул, как и руки, — тарелка с застывшей овсянкой медленно описала дугу и упала на пол.
Тарелка дзынькнула, расколовшись на три части, овсянка — хлюпнула. Лорд Баскервиль и Бэрримор около минуты невозмутимо взирали на расползающуюся по ковру овсяную жижу.
— Прошу прощения, сэр, — с траурным видом проговорил Бэрримор. — Я немедленно всё уберу.
— Послушайте, Бэрримор! — почти взорвался сэр Генри, у которого таки был темперамент, хотя большую часть времени он успешно скрывал его наличие ото всех, даже от себя самого. — Хватит ваших игр! Признавайтесь: вы снова прячете кого-то на болотах?!
— Снова, сэр? — искренне изумился дворецкий.
— Я имел в виду вашего деда, Бэрримор, — уточнил Генри. — Возможно, вы верны семейным традициям даже в этом.
— Как вы могли подумать, сэр?! — горестно вопросил дворецкий. — Моя семья служит роду Баскервилей с…
— Да-да, я помню, Бэрримор, — перебил его Генри. — И всё же… Скажу прямо: вчера, когда я прогуливался перед сном, я слышал… — он замолчал, неподвижно глядя перед собой.
