По этому песчаному океану, словно кто-то пригоршнями разбросал мельчайшие, размером не больше песчинки, кристаллики, и когда солнечный луч касался их, они вспыхивали россыпями алмазов, рубинов, изумрудов и других, неизвестных Василию, а может и никому из людей, драгоценностей.
Возможно, они сверкали куда красивее, чем любые драгоценные камни, если бы кто-то сумел собрать их в таком количестве. Эти мягкие переливы и неожиданные сверкающие вспышки, это пустынное и в то же время невероятно живое царство заставило Василия забыть про усталость.
Квекс стоял немного впереди и, так же как и человек, не мог оторвать взгляда от многоцветного искрящегося великолепия, которое, как видно по какому-то недоразумению, называлось Пустыней.
Через несколько минут Ляух усадил Василия на тёплый песок и сам опустился рядом.
— Ты тоже никогда её не видел? — спросил Вася.
— Видел. Но к ней невозможно привыкнуть.
Они опять замолчали и долго ещё смотрели в полной тишине, как краски, теряя яркость, наливаются нежностью, покоем и глубиной. Только когда почти совсем стемнело, Ляух достал из рюкзаков их спальные мешки, и они улеглись спать.
Уже в полусне Василий несколько раз приоткрывал глаза и видел, как в потемневшем просторе то там, то тут вдруг вспыхивали неяркие россыпи искр, словно Пустыня, так же как и он, постепенно погружается в сон, дремлет, время от времени вздрагивая и на несколько секунд возвращаясь к своим загадочным мыслям, чтобы снова успокоиться и уплыть в ещё более загадочный сон, полный неясных, недоступных человеческому пониманию сновидений.
Глава 16. Договор с Пустыней
— Вчера ты говорил, что никогда не бывал в Пустыне, — заметил Василий утром.
— Говорил, — согласился Ляух.
— А потом сказал, что видел её.
— Видел, — подтвердил квекс. — В Центральном Мире ты не найдёшь никого, кто не видел её хоть раз, разве что какой-нибудь мхом поросший хррг, вроде одного из моих воспитателей. И все туристы обязательно отправляются взглянуть на Пустыню — это же главная достопримечательность Центра. Но мы, как и туристы, доходили только вот до этого места, — Ляух остановился и указал куда-то вперёд и вниз.
Василий посмотрел, потом протёр глаза и посмотрел снова.
— Это первая песчаная река, — с гордостью сообщил Ляух. — Она, конечно, совсем узенькая, но это граница настоящей Пустыни. Это единственная река, которая течёт не к заливу, до неё не бывает блуждающих песчаных рек и вообще ничего такого. А за ней... за ней может быть всё, что угодно, — закончил он зловеще.
Это был скорее ручеёк, чем река, его легко можно было перешагнуть, но эта полоса медленно движущегося песка, по которой временами пробегало слабое волнение, производила сильное, хотя и неясное впечатление. Песок в этой странной реке был жёлтым, как и тот, на котором они стояли, а другой берег был окрашен заметно темнее, там преобладали разные оттенки коричневого с отдельными вкраплениями красного и зеленоватого.
— Смотри, — Ляух перескочил на другую сторону и зачерпнул пригоршню песка потемнее, а потом бросил его в реку. Тёмные песчинки практически мгновенно исчезли, скрывшись под светлым песком, невозмутимо продолжавшим течь слева направо. — Можешь опустить туда руку, — предложил Ляух. — Это самая безопасная и предсказуемая из песчаных рек. Но наступать туда нельзя.
Василий не хотел не только наступать, но и прикасаться к этому пугающему потоку. Однако, не желая выглядеть законченным трусом, он всё же опустил в текучий песок пальцы.
Они вошли очень легко, почти как в воду, а затем он ощутил, как руку тянет дальше — всё сильнее с каждой секундой, при этом она совсем не смещалась вбок, куда всё текли и текли бесчисленные мириады песчинок.
Вася выдернул руку, распрямился и с опаской перешагнул неутомимый поток, вечно движущийся неизвестно куда, непонятно откуда, с неведомой целью.
— Говорят, — снова подал голос Ляух, — что первая Принцесса заключила договор с Пустыней. Мы не должны тревожить её и без нужды заходить дальше этой границы, а она не будет возражать, если мы поселимся здесь.
Василий хотел было спросить, как могла бы Пустыня возражать, но язык не повернулся.
Напрасно он ожидал, что под лучами утреннего или полуденного солнца Пустыня предстанет перед ними менее живой, менее загадочной, что она окажется просто скоплением разноцветного песка, какой он хотел бы её видеть.
Утром она действительно оказалась другой, более того, она менялась постоянно, и временами ему даже начинало казаться, что он слышит её дыхание, дыхание огромного живого существа, погружённого в собственные мысли и заботы и до поры не замечающего двух крохотных букашек, ползущих куда-то по его необъятному телу. И чем отчётливее было это чувство, тем яснее он понимал, что "проползти" незамеченными не удастся.
Возможно, их уже заметили, но пока только наблюдают, спокойно, неторопливо. Ему казалось, что нечто древнее и могущественное решает его судьбу. Это должно было бы его возмутить, но возмущения не было. И сколь бы пугающей ни казалась Пустыня, она была ещё более притягательна и прекрасна — волшебная, таинственная, недоступная...
Странным показалось Василию и то, что идти было едва ли не легче, чем по траве. Он даже несколько раз пощупал песок — сухой, тёплый, легко рассыпается и не пристаёт к рукам, однако, ноги в него совсем не проваливались. По-прежнему не чувствовалось никакого особенного жара, и воздух не был чрезмерно сухим.
Кое-где попадались ползучие растения с тёмно-зелёными мясистыми листьями, их длинные изогнутые плети, лежащие на песке, почему-то производили на Василия отталкивающее впечатление. Ляух тоже косился на них с явной неприязнью. Но гораздо чаще встречались едва достающие человеку до пояса кустики-метёлки, бледно зелёные, с тонкими, трепещущими на ветру не то веточками, не то листьями. Раза два вдалеке показывался рясак. День прошёл спокойно, и Василий устал даже меньше, чем накануне.
Вечером, на заходе солнца, человек и квекс дружно встрепенулись и подняли глаза к небу. Их внимание привлёк лёгкий шелест, который, как оказалось, производили широкие белые крылья большой низко летящей птицы. По путешественникам скользнула её широкая тень.
— Это алли, — сообщил Ляух, когда тень удалилась. — Я, кажется, забыл тебе сказать, — прибавил он после паузы, — в Пустыне фантомы встречаются гораздо чаще и кажутся гораздо реальнее, чем в городе. А может, и не только кажутся... Но тебе их нечего бояться — они ведь из твоего мира, а значит, и мне тоже.
— Фантомы — это ерунда, — легкомысленно отозвался Вася, — меня больше волнуют реальные опасности — из плоти и крови, так сказать.
— Говорят, что кто-то должен охотиться на рясаков...
— Ничего себе! Представляю, какой должна быть эта тварь! Что ж ты раньше молчал? Если этот "кто-то" охотится на рясаков, он вполне может закусить нами, чтобы набраться сил для погони за этими... зелёными электричками... Оружие-то у нас какое-нибудь есть?
— Оружие? — удивился Ляух. — Конечно, нет.
Василий вздохнул.
— Ну да... у вас же договор... с Пустыней. Только я что-то ничего не слышал о гарантиях безопасности.
— Нет никаких гарантий. Но другими же не закусили.
— Может, они невкусные были, — пробурчал Василий, доставая спальный мешок, который в сложенном виде мог уместиться чуть ли не в кулаке, правда, для этого нужно было усвоить непростую науку о его правильном складывании.
Ляух наблюдал за своим спутником с некоторым удивлением, видимо, недоумевая, почему он так уверен в своей особой гастрономической притягательности.
Заснул Вася быстро, но в эту ночь ему не удалось спокойно отдохнуть.
Глава 17. Форменный фоому
Прошло, наверное, часа два, сумерки сменились ночной темнотой, из-за горизонта робко показался один из трёх маленьких спутников Центрального Мира, будто обещая вступившей в свои права ночи, что он ничем не станет мешать ни ей, ни усталым путникам. За него это сделал кое-кто другой.
Василий проснулся не сразу и не сразу сумел осознать, что именно мешает ему спать дальше. Наконец, он открыл глаза. Перед ним колыхалось нечто аморфное, слабо, но явственно, светящееся. Колыхалось оно очень настойчиво, выписывая какие-то замысловатые кренделя вокруг спящего человека.
Несколько секунд Вася молча смотрел на этот диковинный танец, а потом заорал так, что у самого уши заложило. Квекс подпрыгнул вместе с мешком, а потом пулей выскочил из него.
— Что?! — закричал он, подпрыгивая на месте и крутясь во все стороны. — Что?! Где?!
— Там! — Василий с трудом освободился от своего мешка, запутаться в котором было очень непросто, но с перепугу и не такое удаётся.
Квекс уставился туда, куда он указывал, но там ничего не было. Он посмотрел на Василия.
— На что это было похоже?
— Ни на что! — выпалил тот, не задумываясь.
— Странно. Это должно быть из твоего мира.
— Никогда такого не видел.
— Может, ты просто не узнал?
— Да нет же! Оно было такое... полупрозрачное... светящееся... и колыхалось.
— Колыхалось? Что-то это мне напоминает... Нет, не может быть.
— Чего не может быть? — подозрительно поинтересовался Василий, предполагая, что это как раз может быть именно то, чего не может быть. И ничего хорошего он от этого, разумеется, не ожидал.
Но Ляух не успел ответить. В темноте перед ними снова начало сгущаться что-то полупрозрачно-мерцающее. Василий молча попятился. Ляух наблюдал за процессом сгущения с интересом.
Когда перед ним образовалось нечто почти круглое, с отростками, то и дело вытягивающимися в разные стороны, и некоторым сужением наверху, квекс хлопнул лапами и, ухмыляясь, заявил:
— Да это же форменный разделённый!
— Чего? Призрак что ли?
— Разделённый — это не призрак, — наставительно сообщил квекс, — потому что он ещё не умер.
— Но это же... это самое... без тела...
— Без тела, — согласился Ляух, — но не призрак. Это разделённый фоому. Первый раз вижу форменного разделённого фоому.
— А других видел?
— Конечно. Правда, здесь, в Пустыне, их видно лучше, но не всякий разделённый решится отправиться в Пустыню, а тем более — фоому. Да что там — ни один нормальный разделённый на это не решится. А фоому и вместе с телом смелостью не отличаются, а уж отдельно... Забьются в какой-нибудь угол и колышутся там.
Один в моей комнате чуть ли не целый год по ночам светился, потом пропал. Наверное, кто-то из ребят заходил и спугнул его. Я-то его не трогал. Жалко. Но тот был бесформенный. Фоому обычно бывают бесформенными. У них даже тело особенно форменным не назовёшь, так чего уж... Да, я кажется тебе не говорил, что разделённые бывают форменные и бесформенные.
— Не говорил, — машинально согласился Василий, как заворожённый наблюдая за фоому. Тот старательно и методично собирал и втягивал в себя расползающиеся во все стороны туманные отростки. Наконец, ему удалось практически полностью воспроизвести внешний вид того самого существа, которое так поразило Василия в первые минуты его пребывания в Центре, и глаза которого он тогда безуспешно пытался сосчитать.
— Видишь, как старается, — сочувственно заметил Ляух.
Фоому, поощрённый добрым отношением, попытался даже изобразить одежду, но это привело к тому, что конечности снова начали расползаться, а цепочка мерцающих глаз перекосилась, так что теперь проходила по диагонали. Фоому бросил бессмысленную затею. Если его настоящему телу и было что скрывать, то этому мерцающему облаку одежда была явно ни к чему.
— Правильно, — одобрил квекс, — лучше глаза поправь — перекосились.
Разделённый послушно поправил глаза и замерцал немного смущённо. В чём это смущение выражалось, невозможно было сказать, однако, Василий понял, что не ошибся, потому что квекс, обратившись к фоому, подтвердил его догадку.
— Ладно уж, не стесняйся, тут все свои. Я и сам пару раз подумывал о разделении, а принц и вовсе прыгнул во Вне. Правда, он разделяться не собирался. Он, понимаешь, увидел сначала хррга, потом — уж извини — фоому, ну и решил, что это страшный сон.
Фоому сочувственно заволновался.
— Однако, ты, как я посмотрю, отчаянный. Зачем ты за нами увязался?
Фоому заволновался ещё сильнее и даже сумел издать какой-то слабый булькающий звук, но дальше этого дело не пошло.
— Да-а... — протянул квекс, — сильно он жалеет, что разделился...
Светящееся облако всё пошло рябью, будто заплакало. Василий и Ляух дружно вздохнули. Обоим стало жаль несчастного форменного фоому.
— Да не переживай ты, ждать-то недолго осталось, — утешил его квекс. — Я вот понять не могу, чего ты сюда приволокся? Разве ты не знаешь, что разделённым в Пустыню нельзя? Здесь тебе почти так же легко потеряться, как и во Вне.
Фоому сжался от страха, уменьшившись чуть ли не вдвое. Хотя разделённый не мог говорить с ними, все его чувства были как на ладони. Даже при желании, он мог бы скрыть их только одним способом — исчезнуть. Но фоому не хотел ничего скрывать, напротив — он желал быть понятым.
— Ты хочешь идти с нами, чтобы помочь? — не без удивления спросил квекс, которому неплохо удавалось расшифровывать колыхания разделённого, сопровождаемые эмоциональными волнами.
Фоому радостно затрясся, подтверждая предположение квекса.
— Всё ясно, — обратился Ляух к Василию, — этот светящийся клочок тумана увязался за нами и мечтает быть нам полезным. Когда открывается новый Переход, разделённые могут снова соединиться со своими телами, так что его дальнейшая судьба зависит от исхода нашего путешествия, хватаешь?
— Теперь начинаю ухватывать. Но чем он может нам помочь? И зачем ему понадобилось меня пугать?
— Он не собирался тебя пугать. Просто хотел привлечь внимание, ведь днём его плохо видно.
— Не видно — и хорошо. Честно говоря, не велика потеря.
— Но он же должен спросить у тебя разрешения, — удивился Ляух.
— А если я не разрешу, он отстанет? — скептически поинтересовался Василий.
Фоому тревожно затрепетал.
— Конечно, отстанет. Но ты должен знать, что тогда он может не найти дороги назад и сгинуть в Пустыне.
— Он же призрак, ну то есть разделённый, и мы ничем не можем ему помешать таскаться за нами — разве нет?
— Нет, — ответил всерьёз удивлённый Ляух. — Мы можем не позволить ему и прогнать.
— Как?
— Очень просто, — квекс искоса глянул на совсем притихшего и сжавшегося фоому, — сказать, чтобы он уходил...
Фоому крупно задрожал.
— И он уйдёт? — всё ещё не веря, переспросил Василий.
— Конечно, уйдёт, — подтвердил Ляух.
— А он действительно может нам чем-то помочь?
— Вряд ли. Не представляю, что это может быть за помощь, — нехотя признал квекс.
Василий неожиданно осознал, что решение принимать должен он. Ведь это он — принц из нового мира, а Ляух только сопровождающее лицо. Васе совсем не хотелось брать в спутники привидение.
Сколько бы Ляух ни поправлял его, он особой разницы не видел и считал фоому привидением. Даже днём — и то как-то не по себе от сознания, что оно всё время болтается где-то поблизости, следит за тобой... — других-то занятий у него нет, а про ночь и говорить нечего.
В общем, толку от него примерно столько же, сколько было жителям Центра от случайно забредшей к ним козы. Он, конечно, безвредный, но...
