Десятый “Г” назывался универсальным классом. То есть классом для тех, кого больше никуда не взяли. Ученики побаивались Рудольфа Варфоломеевича. Он будто бы подавлял одним своим присутствием, заставлял нервничать даже отличников. Правда, объяснял понятно, оценки ставил по справедливости, хоть и любил помучить вызванного к доске. Некоторые ученицы старших классов даже были тайно в него влюблены. Ларису Витальевну поражало, что Рудольф Варфоломеевич, в отличие от предыдущего преподавателя физики, никогда не жаловался на неработающее оборудование для опытов. У него, по его словам, все работало исправно. Лариса Витальевна в итоге решила, что предыдущий преподаватель был нытик и лентяй, а она правильно сделала, что не поддалась на его уговоры и не заменила старые приборы на новые. На самом деле у Рудольфа Варфоломеевича все работало лишь потому, что ему самому так хотелось.
Несмотря на довольно неплохой старт, к концу второй четверти над головой демона начали сгущаться тучи. Во-первых, новый преподаватель понравился родителям. Вернее, родительницам. Некоторым даже слишком сильно. По этой причине на очередное родительское собрание познакомиться с новым преподавателем пришли отцы.
Во-вторых, педагогический коллектив тоже вел себя как-то странно: “англичанка” внезапно перекрасилась из блондинки в рыжий, историчка Софья Владимировна после очередного отказа от маминых пирожков внезапно всплакнула и заявила, что больше ее мама ничего печь не будет.
И уж совсем неудобно получилось с завучем Антониной Михайловной. Будучи женщиной уже разумных лет, она, тем не менее, не смогла не попасть под демонические чары. Антонина Михайловна стала чаще обычного приходить на работу в платье, которое она называла парадным, и декольте которого по своей разумности несколько не соответствовало возрасту завуча. К платью Антонина Михайловна прикалывала брошь с мелкими камешками и рассказывала всем, что украшение это досталось ей от прапрабабки, а камешки те — настоящие алмазы. Попытка познакомить Рудольфа Варфоломеевича с брошью обернулась почти скандалом. Желая продемонстрировать украшение во всем его блеске Антонина Михайловна подошла к демону почти вплотную и спросила:
— Я уже показывала вам свою фамильную драгоценность, Рудольф Варфоломеевич?
Брошь была приколота строго по центру чуть ниже выреза платья и лежала на внушительном бюсте завуча, словно орден на подушке. Антонина Михайловна набрала побольше воздуха в грудь, чтобы Рудольфу Варфоломеевичу было удобнее разглядывать украшение. Рудольф Варфоломеевич бросил быстрый взгляд на брошь, после чего сказал:
— Неплохая генетика.
Сидящий за столом и заполняющий какие-то ведомости физрук то ли хмыкнул, то ли хрюкнул. Женская часть коллектива прекратила болтать и прислушалась.
— Вы о чем, Рудольф Варфоломеевич? — взгляд Антонины Михайловны стал недобрым. — Я вам про брошь говорю. Антикварная вещь. Досталась мне по наследству от прапрабабушки.
Рудольфу Варфоломеевичу в этот момент следовало бы восхититься, сказать что-нибудь общепринятое и малозначимое. И тогда, возможно, его оплошность была бы забыла. Но демону были чужды такие нюансы общения, поэтому он ответил:
— Ах, брошь! Да, конечно. Можно рассмотреть ее поближе?
Антонина Михайловна не стала рисковать, отколола украшение и отдала его демону в руки. Рудольф Варфоломеевич повертел брошь в пальцах, погладил камешки, проверил на остроту булавку.
— Камни, конечно, мелкие, зато чистые бриллианты! — гордо заявила Антонина Михайловна.
— Ваша прапрабабушка, вероятно, скончалась не так давно? — спросил демон. Спрашивал он абсолютно серьезно, без тени сарказма, поэтому вопрос прозвучал странно.
— Нет, конечно. Она умерла в позапрошлом веке, еще до революции. А почему вы спрашиваете?
— Тут что-то не сходится, — ответил демон. — Этой броши не больше пятидесяти лет. И это фианиты, а не бриллианты.
Тут хмыкнула химичка. Она знала, когда примерно в Советском Союзе были синтезированы первые фианиты, и возраст броши даже до пятидесяти лет никак не дотягивал.
От возможной физической расправы прямо в учительской демона спас звонок на урок. Однако сказанного было не воротить, и завуч прощать новому преподавателю такую возмутительную выходку не собиралась. Антонина Михайловна начала продумывать, как именно она испортит Рудольфу Варфоломеевичу жизнь в ближайшее время. И у нее бы получилось, но, увы, демон испортил все сам. Последним фиаско в его учительской карьере стал гипс.
Ученик девятого класса Антон Исайкин сломал руку. С детьми такое иногда случается. Перелом, к счастью, был простой, без смещения. К несчастью, дело происходило в выходные дни в сельской местности, и ближайший травмпункт похвастать богатым оснащением не мог. Сломанная конечность была зафиксирована самой обычной гипсовой повязкой. Постепенно повязка утратила первоначальную белизну и покрылась разнообразными надписями и рисунками. Рудольф Варфоломеевич наблюдал за развитием гипсовой живописи несколько недель, и в его голове зрела мысль. Мысль была дурная, на грани фола. Рудольф Варфоломеевич прекрасно осознавал это. Но его тянуло на эксперименты.
— Исайкин, задержись на две минуты, — сказал демон однажды после того, как прозвенел звонок с урока.
Исайкин не удивился. Его средний балл по физике болтался где-то в районе двух с половиной, а конец четверти, между тем, был близок.
— Покажи гипс, — сказал демон.
Эта просьба Антона уже несколько удивила.
— Шпор там нет, — сказал он на всякий случай. Вообще-то они там были. Но после последней самостоятельной он успел их закрасить.
В целом ничего особенного на гипсе нарисовано не было: пара сердечек, котят и цветочков со подписями “Выздоравливай!” (видимо, от одноклассниц), танчики, робот-трансформер, скабрезности на русском и английском языках, безумного вида улитка с флагом “Звезда паркура” (неплохо изображенная, кстати). Ближе к локтю имелся полностью закрашенный прямоугольник, под которым все равно виднелось “Кискискин — дебил”.
— Кто такой Кискискин? — поинтересовался Рудольф Варфоломеевич, чтобы как-то развить беседу.
— Я, — неохотно признался Исайкин.
— Почему?
— Химичка в прошлом году перепутала, вот и привязалось.
— Гипс когда снимают?
— В понедельник обещали. А что?
— Тройку за четверть хочешь?
Исайкин напрягся. Тройка, разговор о дурацком прозвище и предполагаемый съем гипса никак не монтировались в его голове в единое целое.
— Ну… Хочу.
— Принесешь мне гипс — поставлю.
— В смысле гипс? — не понял Антон.
— Все просто: тебе снимают гипс, ты забираешь его у врача и приносишь мне. Получаешь за четверть тройку по физике. Так понятно?
— Понятно… А зачем вам гипс? — вообще-то Антон подумывал оставить гипс себе. Может быть, не весь. Может быть, попытаться выпилить из него улитку — она ему нравилась.
— Коллекционирую школьное творчество, — ответил демон. — Ты тройку хочешь?
— Хочу!
— Тогда с тебя гипс.
Рудольф Варфоломеевич понимал, что гипс по составу отличается от мела, но кальций был там и там. Почему бы не попробовать? Эмоции гипс сохранил — демон их чуял. Он уже прикидывал, как и что он сделает с лангетой, но в школу вместо Исайкина пришли его родители. Без гипса. И не к Рудольфу Варфоломеевичу, а сразу к директору. Почему-то легенда про коллекционирование школьного творчества показалась им неправдоподобной.
— Зачем вам гипс? — прямо спросила Лариса Витальевна, вызвав демона к себе в кабинет.
— Какой гипс? — на всякий случай не понял Рудольф Варфоломеевич.
— Не придуривайтесь! Ко мне пришли родители Исайкина. Зачем вам его гипс?
— Для опытов, — не задумываясь ответил демон.
— Каких? — подняла татуажные брови директриса.
— Определять плотность. Лабораторная работа.
— Другого гипса вы найти не смогли? Хоть в аптеке, хоть в магазине детского творчества! Зачем вам именно этот?
— Стараюсь увлечь детей. Этот интереснее.
Лариса Витальевна была не против, чтобы дети увлекались физикой. Но ей хотелось, чтобы путь к этому был как-то проще. Объясняться с родителями ученика, когда те надумали себе невесть что, — задача нелегкая. Жалобы наверх и проверки оттуда школе совершенно не требовались. А кроме того, Ларисе Витальевне очень не нравилось настроение Антонины Михайловны. Вообще-то директриса не состояла в дружеских отношениях с завучем. Более того, она сначала даже тайно позлорадствовала, узнав про историю с брошью. Но завуч была частью коллектива уже долгие годы, а новый преподаватель — нет. Затяжных конфликтов на рабочем месте Ларисе Витальевне не хотелось. Взвесив все “за” и “против”, включая вечно раздражающие ее взлохмаченные волосы Рудольфа Варфоломеевича, она предложила ему написать заявление об увольнении по собственному желанию. Борисоглебский-Таврический согласился.
Запас еды у демона был. Ему бы точно хватило на несколько месяцев, а если “сесть на диету”, то, наверное, и на полгода. Но рано или поздно вопрос о меле насущном все равно встанет. Демон попытался было устроиться в другую школу. Однако преподаватели математики и физики требовались далеко не везде, а кроме того, в большинстве школ старые деревянные доски успели сменить на новые — пластиковые и электронные. Ни те, ни другие Рудольфа Варфоломеевича не устраивали. Тут демон вспомнил свой визит в университет. Он совершенно точно видел там несколько аудиторий с деревянными досками. К тому же в университете была кафедра латыни — того самого мертвого языка, с помощью которого несколько пьяных молодых идиотов сумели создать портал в его мир. Рудольф Варфоломеевич все еще не терял надежды вернуться домой.
На реализацию плана “Стань молодым перспективным сотрудником университета” ушел месяц. Это оказалось несколько сложнее, чем устроиться в школу, но демон умел достигать поставленных целей.
Жизнь вузовского преподавателя математики показалась Рудольфу Варфоломеевичу легче школьной. Во-первых, никакого классного руководства. Никаких встревоженных родителей. Во-вторых, его странное поведение тут никого не волновало. На фоне некоторых своих коллег демон был даже чересчур нормальным. Всегда в черном, всегда костюм-тройка? Серьезно относится к дресс-коду. Слишком креативная прическа? У каждого должны быть своя отдушина от регламентированных серых будней. Говорите, иногда рожки проглядывают? Не выдумывайте ерунду! Не переносите свои семейные проблемы на окружающих!
К сожалению, аудиторий с досками для мела было мало. К счастью, никто, кроме Рудольфа Варфоломеевича, работать в таких местах не рвался. Кроме того, демон приобрел несколько детских мольбертов, на которых можно было писать мелом, и носил их с собой. (Тоже в общем-то ничего особенного. Некоторые в портфелях бутерброды с селедкой и луком носят, что куда ужаснее).
Демон был одним из немногих преподавателей, кто всегда вызывал на семинарах студентов к доске. К меловой, разумеется. “Маркер для преподавателя, мел — для студента” стало коронной фразой Рудольфа Варфоломеевича. Психологически студенты были более устойчивы, чем школьники. Но демон быстро освоил ряд приемов игры на нервах. Особенно хорошо зарекомендовали себя бесконтактный опрос — полное отсутствие обратной связи со стороны преподавателя во время ответа студента, — и сказанное с сомнением “Вы уверены в этом?” какому-нибудь отличнику в конце его блестящего выступления. Дабы фраза не теряла своей силы, Рудольф Варфоломеевич периодически вместо нее говорил “Мне кажется, вы что-то здесь недопоняли. Попробуйте еще раз”. Студенты дали Борисоглебскому-Таврическому прозвище Демон.
Встреча произошла случайно. Поздно вечером около входа в университет. Они опознали друг друга сразу, но еще какое-то время стояли и просто смотрели, боясь, что как только они сделают хоть шаг вперед, чудо исчезнет и они поймут, что обознались. Мужчина был намного старше Борисоглебского-Таврического. Рудольф Варфоломеевич подошел первым, протянул руку и представился:
— Рудольф Варфоломеевич Борисоглебский-Таврический.
— Леонидий Витольдович Лебедской-Тамбиев.
Лебедской-Тамбиев несколько затянул рукопожатие, внимательно оглядывая Рудольфа Варфоломеевича. Рудольф Варфоломеевич тоже жадно изучал своего нового знакомого. Тот был довольно крепок, с темными волосами, зачесанными назад и собранными в небольшой хвост. По местным меркам ему можно было бы дать лет пятьдесят — пятьдесят пять. На лице уже пролегли морщины, в волосах внимательный взгляд мог бы отыскать редкое серебро. Глаза у Лебедского-Тамбиева были глубоко посажены и полуприкрыты веками, а наружные их углы опущены вниз. Все вместе придавало Леонидию Витольдовичу сходство с погрустневшей собакой.
— Очень рад знакомству. Я ждал вас, — сказал Лебедской-Тамбиев.
— Ждали? — удивился Рудольф Варфоломеевич.
— Не здесь, нет. Вообще. Я когда впервые услышал про Меловика — сразу все понял. И надеялся, что смогу рано или поздно встретить вас. Нас тут таких, знаете ли, немного…
— Немного? — переспросил Рудольф Варфоломеевич.
— Если быть точным, двое. Считая вас, — улыбка у Лебедского-Тамбиева тоже была грустной.
— Но послушайте… — от волнения речь Рудольфа Варфоломеевича стала сбивчивой. – Как вы сюда… То есть сколько вы уже…
— Как попал и когда?
— Да!
— Давно. Более ста лет назад по местному исчислению. Я, знаете ли, уже свой собственный дедушка. А как? Довольно глупо…
— Латынь? Экзамен у студентов?
— Это ваш вариант? — Леонидий Витольдович усмехнулся. – Латынь, да. Только у гимназистов. Так что мое появление в обнаженном виде наделало много шуму. Еле смог ноги унести. У студентов нынче, я полагаю, нравы сильно проще.
— Определенно, – ответил Рудольф Варфоломеевич.
— К слову, зачем мы здесь стоим? Могу я пригласить вас к себе? Уверен, нам обоим есть что рассказать друг другу.
Жил Леонидий Витольдович недалеко от университета в небольшой однокомнатной квартирке, кухня которой была превращена в химическую лабораторию.
— Кулинарничаю вот, — развел руками Лебедской-Тамбиев. — Как вы понимаете, я столкнулся с теми же проблемами, что и вы. Только практически сразу же отправился в университет и выбрал химию. Она здесь довольно примитивна по сравнению с нашей. Присаживайтесь, я вас сейчас чем-нибудь угощу.
“Что-нибудь” в исполнении Леонидия Витольдовича оказалось куда как более чистым и питательным продуктом, чем то, что удавалось добыть Рудольфу Варфоломеевичу даже в самые удачливые для него дни.
— Я же химик, — не без гордости заметил Лебедской-Тамбиев. — Знания, опыт, возможность экспериментировать. Я поделюсь с вами и запасами, и рецептами.
— А вы, — осторожно поинтересовался Рудольф Варфоломеевич, — не пытались… — тема возвращения была болезненной.
— Не пытался ли я вернуться? Пытался, конечно же! Выучил даже эту их чертову латынь! Знаете, сто лет назад ее преподавали практически всем и везде. В полном объеме. Помогло ли мне это? Нет! — Леонидий Витольдович встал, прошелся по комнате, остановился у окна и долго смотрел куда-то вдаль. Он молчал, и Борисоглебский-Тверской молчал тоже.
— Мы здесь узники, — заговорил наконец-то старший демон. — Срок пожизненный. Строгая изоляция. Дверь камеры открывается только в одну сторону. У нас ведь в мире нет анекдота о том, как готовившиеся к экзамену по … — тут Леонидий Витольдович издал набор трудно воспроизводимых горловых звуков, — вызвали человека.
Несмотря на довольно неплохой старт, к концу второй четверти над головой демона начали сгущаться тучи. Во-первых, новый преподаватель понравился родителям. Вернее, родительницам. Некоторым даже слишком сильно. По этой причине на очередное родительское собрание познакомиться с новым преподавателем пришли отцы.
Во-вторых, педагогический коллектив тоже вел себя как-то странно: “англичанка” внезапно перекрасилась из блондинки в рыжий, историчка Софья Владимировна после очередного отказа от маминых пирожков внезапно всплакнула и заявила, что больше ее мама ничего печь не будет.
И уж совсем неудобно получилось с завучем Антониной Михайловной. Будучи женщиной уже разумных лет, она, тем не менее, не смогла не попасть под демонические чары. Антонина Михайловна стала чаще обычного приходить на работу в платье, которое она называла парадным, и декольте которого по своей разумности несколько не соответствовало возрасту завуча. К платью Антонина Михайловна прикалывала брошь с мелкими камешками и рассказывала всем, что украшение это досталось ей от прапрабабки, а камешки те — настоящие алмазы. Попытка познакомить Рудольфа Варфоломеевича с брошью обернулась почти скандалом. Желая продемонстрировать украшение во всем его блеске Антонина Михайловна подошла к демону почти вплотную и спросила:
— Я уже показывала вам свою фамильную драгоценность, Рудольф Варфоломеевич?
Брошь была приколота строго по центру чуть ниже выреза платья и лежала на внушительном бюсте завуча, словно орден на подушке. Антонина Михайловна набрала побольше воздуха в грудь, чтобы Рудольфу Варфоломеевичу было удобнее разглядывать украшение. Рудольф Варфоломеевич бросил быстрый взгляд на брошь, после чего сказал:
— Неплохая генетика.
Сидящий за столом и заполняющий какие-то ведомости физрук то ли хмыкнул, то ли хрюкнул. Женская часть коллектива прекратила болтать и прислушалась.
— Вы о чем, Рудольф Варфоломеевич? — взгляд Антонины Михайловны стал недобрым. — Я вам про брошь говорю. Антикварная вещь. Досталась мне по наследству от прапрабабушки.
Рудольфу Варфоломеевичу в этот момент следовало бы восхититься, сказать что-нибудь общепринятое и малозначимое. И тогда, возможно, его оплошность была бы забыла. Но демону были чужды такие нюансы общения, поэтому он ответил:
— Ах, брошь! Да, конечно. Можно рассмотреть ее поближе?
Антонина Михайловна не стала рисковать, отколола украшение и отдала его демону в руки. Рудольф Варфоломеевич повертел брошь в пальцах, погладил камешки, проверил на остроту булавку.
— Камни, конечно, мелкие, зато чистые бриллианты! — гордо заявила Антонина Михайловна.
— Ваша прапрабабушка, вероятно, скончалась не так давно? — спросил демон. Спрашивал он абсолютно серьезно, без тени сарказма, поэтому вопрос прозвучал странно.
— Нет, конечно. Она умерла в позапрошлом веке, еще до революции. А почему вы спрашиваете?
— Тут что-то не сходится, — ответил демон. — Этой броши не больше пятидесяти лет. И это фианиты, а не бриллианты.
Тут хмыкнула химичка. Она знала, когда примерно в Советском Союзе были синтезированы первые фианиты, и возраст броши даже до пятидесяти лет никак не дотягивал.
От возможной физической расправы прямо в учительской демона спас звонок на урок. Однако сказанного было не воротить, и завуч прощать новому преподавателю такую возмутительную выходку не собиралась. Антонина Михайловна начала продумывать, как именно она испортит Рудольфу Варфоломеевичу жизнь в ближайшее время. И у нее бы получилось, но, увы, демон испортил все сам. Последним фиаско в его учительской карьере стал гипс.
Ученик девятого класса Антон Исайкин сломал руку. С детьми такое иногда случается. Перелом, к счастью, был простой, без смещения. К несчастью, дело происходило в выходные дни в сельской местности, и ближайший травмпункт похвастать богатым оснащением не мог. Сломанная конечность была зафиксирована самой обычной гипсовой повязкой. Постепенно повязка утратила первоначальную белизну и покрылась разнообразными надписями и рисунками. Рудольф Варфоломеевич наблюдал за развитием гипсовой живописи несколько недель, и в его голове зрела мысль. Мысль была дурная, на грани фола. Рудольф Варфоломеевич прекрасно осознавал это. Но его тянуло на эксперименты.
— Исайкин, задержись на две минуты, — сказал демон однажды после того, как прозвенел звонок с урока.
Исайкин не удивился. Его средний балл по физике болтался где-то в районе двух с половиной, а конец четверти, между тем, был близок.
— Покажи гипс, — сказал демон.
Эта просьба Антона уже несколько удивила.
— Шпор там нет, — сказал он на всякий случай. Вообще-то они там были. Но после последней самостоятельной он успел их закрасить.
В целом ничего особенного на гипсе нарисовано не было: пара сердечек, котят и цветочков со подписями “Выздоравливай!” (видимо, от одноклассниц), танчики, робот-трансформер, скабрезности на русском и английском языках, безумного вида улитка с флагом “Звезда паркура” (неплохо изображенная, кстати). Ближе к локтю имелся полностью закрашенный прямоугольник, под которым все равно виднелось “Кискискин — дебил”.
— Кто такой Кискискин? — поинтересовался Рудольф Варфоломеевич, чтобы как-то развить беседу.
— Я, — неохотно признался Исайкин.
— Почему?
— Химичка в прошлом году перепутала, вот и привязалось.
— Гипс когда снимают?
— В понедельник обещали. А что?
— Тройку за четверть хочешь?
Исайкин напрягся. Тройка, разговор о дурацком прозвище и предполагаемый съем гипса никак не монтировались в его голове в единое целое.
— Ну… Хочу.
— Принесешь мне гипс — поставлю.
— В смысле гипс? — не понял Антон.
— Все просто: тебе снимают гипс, ты забираешь его у врача и приносишь мне. Получаешь за четверть тройку по физике. Так понятно?
— Понятно… А зачем вам гипс? — вообще-то Антон подумывал оставить гипс себе. Может быть, не весь. Может быть, попытаться выпилить из него улитку — она ему нравилась.
— Коллекционирую школьное творчество, — ответил демон. — Ты тройку хочешь?
— Хочу!
— Тогда с тебя гипс.
Рудольф Варфоломеевич понимал, что гипс по составу отличается от мела, но кальций был там и там. Почему бы не попробовать? Эмоции гипс сохранил — демон их чуял. Он уже прикидывал, как и что он сделает с лангетой, но в школу вместо Исайкина пришли его родители. Без гипса. И не к Рудольфу Варфоломеевичу, а сразу к директору. Почему-то легенда про коллекционирование школьного творчества показалась им неправдоподобной.
— Зачем вам гипс? — прямо спросила Лариса Витальевна, вызвав демона к себе в кабинет.
— Какой гипс? — на всякий случай не понял Рудольф Варфоломеевич.
— Не придуривайтесь! Ко мне пришли родители Исайкина. Зачем вам его гипс?
— Для опытов, — не задумываясь ответил демон.
— Каких? — подняла татуажные брови директриса.
— Определять плотность. Лабораторная работа.
— Другого гипса вы найти не смогли? Хоть в аптеке, хоть в магазине детского творчества! Зачем вам именно этот?
— Стараюсь увлечь детей. Этот интереснее.
Лариса Витальевна была не против, чтобы дети увлекались физикой. Но ей хотелось, чтобы путь к этому был как-то проще. Объясняться с родителями ученика, когда те надумали себе невесть что, — задача нелегкая. Жалобы наверх и проверки оттуда школе совершенно не требовались. А кроме того, Ларисе Витальевне очень не нравилось настроение Антонины Михайловны. Вообще-то директриса не состояла в дружеских отношениях с завучем. Более того, она сначала даже тайно позлорадствовала, узнав про историю с брошью. Но завуч была частью коллектива уже долгие годы, а новый преподаватель — нет. Затяжных конфликтов на рабочем месте Ларисе Витальевне не хотелось. Взвесив все “за” и “против”, включая вечно раздражающие ее взлохмаченные волосы Рудольфа Варфоломеевича, она предложила ему написать заявление об увольнении по собственному желанию. Борисоглебский-Таврический согласился.
Запас еды у демона был. Ему бы точно хватило на несколько месяцев, а если “сесть на диету”, то, наверное, и на полгода. Но рано или поздно вопрос о меле насущном все равно встанет. Демон попытался было устроиться в другую школу. Однако преподаватели математики и физики требовались далеко не везде, а кроме того, в большинстве школ старые деревянные доски успели сменить на новые — пластиковые и электронные. Ни те, ни другие Рудольфа Варфоломеевича не устраивали. Тут демон вспомнил свой визит в университет. Он совершенно точно видел там несколько аудиторий с деревянными досками. К тому же в университете была кафедра латыни — того самого мертвого языка, с помощью которого несколько пьяных молодых идиотов сумели создать портал в его мир. Рудольф Варфоломеевич все еще не терял надежды вернуться домой.
На реализацию плана “Стань молодым перспективным сотрудником университета” ушел месяц. Это оказалось несколько сложнее, чем устроиться в школу, но демон умел достигать поставленных целей.
Жизнь вузовского преподавателя математики показалась Рудольфу Варфоломеевичу легче школьной. Во-первых, никакого классного руководства. Никаких встревоженных родителей. Во-вторых, его странное поведение тут никого не волновало. На фоне некоторых своих коллег демон был даже чересчур нормальным. Всегда в черном, всегда костюм-тройка? Серьезно относится к дресс-коду. Слишком креативная прическа? У каждого должны быть своя отдушина от регламентированных серых будней. Говорите, иногда рожки проглядывают? Не выдумывайте ерунду! Не переносите свои семейные проблемы на окружающих!
К сожалению, аудиторий с досками для мела было мало. К счастью, никто, кроме Рудольфа Варфоломеевича, работать в таких местах не рвался. Кроме того, демон приобрел несколько детских мольбертов, на которых можно было писать мелом, и носил их с собой. (Тоже в общем-то ничего особенного. Некоторые в портфелях бутерброды с селедкой и луком носят, что куда ужаснее).
Демон был одним из немногих преподавателей, кто всегда вызывал на семинарах студентов к доске. К меловой, разумеется. “Маркер для преподавателя, мел — для студента” стало коронной фразой Рудольфа Варфоломеевича. Психологически студенты были более устойчивы, чем школьники. Но демон быстро освоил ряд приемов игры на нервах. Особенно хорошо зарекомендовали себя бесконтактный опрос — полное отсутствие обратной связи со стороны преподавателя во время ответа студента, — и сказанное с сомнением “Вы уверены в этом?” какому-нибудь отличнику в конце его блестящего выступления. Дабы фраза не теряла своей силы, Рудольф Варфоломеевич периодически вместо нее говорил “Мне кажется, вы что-то здесь недопоняли. Попробуйте еще раз”. Студенты дали Борисоглебскому-Таврическому прозвище Демон.
***
Встреча произошла случайно. Поздно вечером около входа в университет. Они опознали друг друга сразу, но еще какое-то время стояли и просто смотрели, боясь, что как только они сделают хоть шаг вперед, чудо исчезнет и они поймут, что обознались. Мужчина был намного старше Борисоглебского-Таврического. Рудольф Варфоломеевич подошел первым, протянул руку и представился:
— Рудольф Варфоломеевич Борисоглебский-Таврический.
— Леонидий Витольдович Лебедской-Тамбиев.
Лебедской-Тамбиев несколько затянул рукопожатие, внимательно оглядывая Рудольфа Варфоломеевича. Рудольф Варфоломеевич тоже жадно изучал своего нового знакомого. Тот был довольно крепок, с темными волосами, зачесанными назад и собранными в небольшой хвост. По местным меркам ему можно было бы дать лет пятьдесят — пятьдесят пять. На лице уже пролегли морщины, в волосах внимательный взгляд мог бы отыскать редкое серебро. Глаза у Лебедского-Тамбиева были глубоко посажены и полуприкрыты веками, а наружные их углы опущены вниз. Все вместе придавало Леонидию Витольдовичу сходство с погрустневшей собакой.
— Очень рад знакомству. Я ждал вас, — сказал Лебедской-Тамбиев.
— Ждали? — удивился Рудольф Варфоломеевич.
— Не здесь, нет. Вообще. Я когда впервые услышал про Меловика — сразу все понял. И надеялся, что смогу рано или поздно встретить вас. Нас тут таких, знаете ли, немного…
— Немного? — переспросил Рудольф Варфоломеевич.
— Если быть точным, двое. Считая вас, — улыбка у Лебедского-Тамбиева тоже была грустной.
— Но послушайте… — от волнения речь Рудольфа Варфоломеевича стала сбивчивой. – Как вы сюда… То есть сколько вы уже…
— Как попал и когда?
— Да!
— Давно. Более ста лет назад по местному исчислению. Я, знаете ли, уже свой собственный дедушка. А как? Довольно глупо…
— Латынь? Экзамен у студентов?
— Это ваш вариант? — Леонидий Витольдович усмехнулся. – Латынь, да. Только у гимназистов. Так что мое появление в обнаженном виде наделало много шуму. Еле смог ноги унести. У студентов нынче, я полагаю, нравы сильно проще.
— Определенно, – ответил Рудольф Варфоломеевич.
— К слову, зачем мы здесь стоим? Могу я пригласить вас к себе? Уверен, нам обоим есть что рассказать друг другу.
Жил Леонидий Витольдович недалеко от университета в небольшой однокомнатной квартирке, кухня которой была превращена в химическую лабораторию.
— Кулинарничаю вот, — развел руками Лебедской-Тамбиев. — Как вы понимаете, я столкнулся с теми же проблемами, что и вы. Только практически сразу же отправился в университет и выбрал химию. Она здесь довольно примитивна по сравнению с нашей. Присаживайтесь, я вас сейчас чем-нибудь угощу.
“Что-нибудь” в исполнении Леонидия Витольдовича оказалось куда как более чистым и питательным продуктом, чем то, что удавалось добыть Рудольфу Варфоломеевичу даже в самые удачливые для него дни.
— Я же химик, — не без гордости заметил Лебедской-Тамбиев. — Знания, опыт, возможность экспериментировать. Я поделюсь с вами и запасами, и рецептами.
— А вы, — осторожно поинтересовался Рудольф Варфоломеевич, — не пытались… — тема возвращения была болезненной.
— Не пытался ли я вернуться? Пытался, конечно же! Выучил даже эту их чертову латынь! Знаете, сто лет назад ее преподавали практически всем и везде. В полном объеме. Помогло ли мне это? Нет! — Леонидий Витольдович встал, прошелся по комнате, остановился у окна и долго смотрел куда-то вдаль. Он молчал, и Борисоглебский-Тверской молчал тоже.
— Мы здесь узники, — заговорил наконец-то старший демон. — Срок пожизненный. Строгая изоляция. Дверь камеры открывается только в одну сторону. У нас ведь в мире нет анекдота о том, как готовившиеся к экзамену по … — тут Леонидий Витольдович издал набор трудно воспроизводимых горловых звуков, — вызвали человека.
