— У тебя, наверное, давно уже жена? Ваша светлость…
Когда мысль о том, что Эберт может быть женат, впервые пришла ей в голову, Изольда смогла ее откинуть. Но сейчас… Так бывает, когда морские воды, отступив, возвращаются высоченной волной, сбивают с ног и уносят от берега на глубину, и выплыть может только самый отчаянный и упорный. Но у Изольды не было сейчас сил выплывать. Может, так и лучше, подумала она, с трудом сдерживая слезы и стараясь дышать ровно. Узнать самое плохое сразу и больше не надеяться ни на что. И разве она уже не решила, что Эберт теперь в любом случае не для нее? То есть, она не для него?
— А как же. Жена и десяток детей. Хотя нет, постой, десять мы бы, наверное, не успели. Боги, Леда! О чем ты думаешь? Какая жена?
— Обычная, — фыркнула Изольда, — какие жены бывают? Которая ждет тебя дома из всех твоих походов и что там у вас еще бывает? Задания? Которая, наверное, управляет твоим замком, пока тебя нет, ведь у “светлости” должен быть замок? И вообще… ровня тебе такому вот…
— Так, хорошо. Жена, дети, замок, — перечислил Эберт со смешком. — Что еще ты успела мне придумать? Когда-то вместо одной мечты ты намечатала десяток, а теперь из одного… чего? страха? сожаления? вырастила целый сад кошмаров?
— Но ведь это… вероятно? — неуверенно спросила она. — Ты старше меня, на тебя всегда заглядывались девчонки, даже когда ты еще не был ни магом, ни… — Почему-то “граф” даже на язык идти не хотело. — Если я, по-твоему, уже пару лет как должна быть просватана, почему тебя удивляет, что, по-моему, ты должен быть женат?
Эберт вздохнул и помолчал. Изольда ждала, вслушиваясь в его дыхание. Отчего-то казалось, что он обязательно заговорит снова. Так и вышло, только голос теперь звучал как-то странно, глуховато и отстраненно.
— Обучение азам магии длится два года, потом магов делят по склонностям и умениям, это еще год, а дальше ты должен решить, чего хочешь. Если у тебя способности к прикладной магии или бытовой — можешь завершить обучение, если к целительству или менталистике — продолжишь заниматься под руководством личного наставника. Направлений много, каждый найдет для себя что-то подходящее. Но если тебя угораздило податься в боевые маги, это еще год муштры и бесконечных тренировок. Ты безвылазно торчишь в казармах, и когда валишься от усталости ночью на тюфяк, думаешь не о жене и детях, а о том, что завтра вставать с рассветом, и его превосходительство главный надзиратель с радостью открутит тебе башку за любую оплошность. О том, что если в руке ненароком дрогнет меч, ты станешь трупом не когда-нибудь, а на ближайшей вылазке в Диколесье или Черные горы. А потом, — он хмыкнул, — тебя поднимают среди ночи и до рассвета гоняют в потемках по бездорожью, чтобы научился находить путь магией, а не глазами. И нет, никто не даст доспать с утра. Поверь, все девчонки, о которых там хочется думать — это тетка Гертруда из замковой пекарни, у которой всегда найдется для тебя лишний кусок, и малышка Хьелли, дочь кузнеца, которая упросила отца поработать с твоим мечом без очереди, и надо бы ей за это хоть цветов по пути надрать. Или конфет купить.
Изольда прикусила губу. Что такое, она готова ревновать к какой-то малявке? Да, готова. И ревновать, и завидовать. Потому что та малявка чем-то могла ему помочь, и он до сих пор об этом помнит…
А Эберт снова помолчал, словно не сразу сумел выбраться из воспоминаний. И продолжил:
— Еще полгода — служба в особом отряде герцога. С теми, с кем успел сработаться за это время, сладиться и не один раз выжить. И с теми, кого видишь первый раз, а они должны прикрывать тебе спину в следующей схватке. А потом на тебя сверху валится титул. И ты уже не какой-то Эб из Дортбурга, а целая “его светлость” с владениями от среднего течения Эрды до ее устья к югу и до Черных гор к закату. Нет, Леда. Про девчонок, может быть, но про жену я еще подумать не успел. Как-то не случилось подходящей передышки.
— А… теперь? — ее голос дрожал, и она сама не знала, что за “теперь” ее волнует. Женится ли он теперь, или что теперь, после такого тяжелого и долгого обучения, будет в его жизни? Или все сразу? — Что дальше, Эберт? Я… нет, ты можешь не говорить, если нельзя, но я совсем ничего не знаю о магах, кроме того, что они все близки к трону и служат короне. А о тебе я всегда хотела знать.
— Теперь? Теперь его светлость граф Тессард, как и его люди, связан священной клятвой верности, и до тех пор, пока герцогу нужен его меч, преданность или жизнь…
— Мужчины… — чуть слышно выдохнула Изольда.
— Звучит до безобразия безысходно, — заметил Эберт и добавил мягче: — Все не настолько страшно. Мы все здесь, потому что хотели. Но замок у меня есть, это ты правильно намечтала. Правда, он почти полвека беспризорный, там по комнатам гуляет ветер и гнездятся летучие мыши, и я точно разорюсь на ремонте, если срочно не найму добросовестного управляющего.
— “Беспризорный замок” — это тоже безысходно, — особенно учитывая священную клятву верности, которая в любой миг может потребовать отдать жизнь, и точно не даст спокойно заняться делами графства, не говоря уж о семье. Кстати, о семье…
Изольда в мыслях отмотала разговор немного назад, пытаясь вспомнить точно.
— Эберт. Ты, кажется, что-то говорил о своих родителях? Почему-то я только сейчас подумала, это ведь очень странно, что я ни разу не попыталась узнать о тебе у них. Я даже не могу толком их вспомнить! — От этого осознания накатила паника, вспомнилось, что сказал Эберт о дядюшке О — тот уверен, что с ней все благополучно. Это Гантрам. Но… Она попыталась вскочить в волнении, позабыв о намотанном на себя одеяле, и в итоге только неловко села, утопая ладонями в меху и почему-то нависая над Эбертом. — Кто-то был в Дортбурге раньше? До Гантрама? И… что-то сдвинул в моей голове, чтобы я забыла?!
Эберт от ее возни обернулся и теперь смотрел с непонятным выражением, не просто удивленно, а будто и вовсе не понимал, чего она так всполошилась. А Изольда вдруг до леденящего ужаса испугалась, что могла позабыть и его тоже, и это не было бы ее решением, а чужой злой волей.
— Морок второго уровня, базовая программа, — сказал Эберт. — Ты ничего не забыла. Вспомнила ведь, когда я об этом заговорил. Просто не думала о людях, которые когда-то жили в соседнем доме, а потом уехали. Как наверняка не думала и о Хельме с его баркасом, и о многих других, кто остался в прошлом.
— Но я от этого вашего морока могла забыть тебя! Это было бы ужасно. Зачем… как можно так с людьми? Память — иногда единственное, что нам остается.
— То, что важно, никакой морок у тебя не отнимет.
— Но ведь отнял твоих родителей? А я могла бы заходить к ним и узнавать что-то о тебе?
— Они сами ничего не знали, — не согласился Эберт. — Кроме места, куда могут раз в месяц относить письма. Кому стало бы легче? Но, Леда, я и представить не мог, что ты так долго… — он смотрел на нее внимательно и как-то грустно, но вдруг усмехнулся. — Ты такая грозная в этих жутких мехах. И косы очень воинственно растрепались.
Изольда вспыхнула: меньше всего ей хотелось выглядеть перед ним растрепой и вызывать смех! Но упрямство и привычка докапываться до сути взяли верх.
— Ты пытаешься меня отвлечь! — она обвиняюще ткнула пальцем в мех на его груди. — Какие “жуткие” меха, ты же сам их принес! Нет уж, продолжай! Что еще я могла забыть? — Она нахмурилась: — Ты знал, что я жила с дядюшкой О. Что бабушки с дедушкой… уже нет. Это… письма? Тебе обо мне писали? Почему?
Боги, нельзя прямее спросить “неужели я все-таки не была тебе безразлична”! — и, наверное, нельзя еще сильнее покраснеть, но у Изольды точно получилось. Хорошо, что в полумраке Эберт вряд ли видит ее пылающие щеки и горящие уши.
— Ч-ш-ш, сейчас перебудишь всех спящих и притянешь всех неспящих. — Он вдруг резко приподнялся, обхватил ее и как-то очень ловко опрокинул обратно на одеяла. — Не буянь, воинственная пироженка. А то напугаешь его светлость на ночь глядя, как он завтра отряд поведет?
И уже укладываясь обратно, сказал:
— Писали, потому что знали, что ты мне дорога. Спи, завтра вставать с рассветом. Мы еще потом поговорим.
“Спи”! Легко сказать “спи”, а тут в голове ужасающая мешанина из мыслей и вопросов, и отчего-то хочется его обнять и пожалеть, вспоминая рассказ об обучении на мага, но нельзя, потому что Эберт, как, наверное, все мальчишки, даже в детстве ненавидел, когда его жалели. А главное, главное — какое “обнять”, если ей и жарко и холодно одновременно при мысли о том, как он вот только что опрокидывал ее в мех. Отчего-то одно это стремительное движение и его близость, даже сквозь слои одеял, взволновали сильнее всего, что она когда-нибудь испытывала. Да еще это “ты мне дорога”...
Но он прав, поспать надо. Если завтра снова такой же путь…
— По крайней мере, теперь я думаю не о метельных голосах и даже не о цветке, — прошептала она.
— И правильно, — сонно ответил Эберт.
Он дышал медленно и ровно, Изольда прислушалась, подстроилась под его дыхание — и мягко уплыла в сон.
Утро было морозным и солнечным. Снег искрился, слепил, Изольда натягивала на глаза отороченный пушистым белым мехом капюшон шубы, но помогало мало. Зато никакой метели!
Ее Брюкву снова вел Руди. К завтраку он с шутливым поклоном поднес ей “новый отвар”:
— Испейте, госпожа Пироженка, отличное средство от страхов и тревог.
— Смотрю, кто-то нашел себе подходящий шедевр кондитера для экспериментов. Только особенно не усердствуй. Она герцогу нужна живой.
Лукаш, похоже, находил особенное удовольстве в цеплянии всех и каждого, но “шедевр” был, пожалуй, даже милым. А Лукаш как раз укладывал свой сложный узел, и Изольда смотрела во все глаза, пытаясь понять секрет прически.
— Что за пристальный интерес? — мрачно спросил он.
— Никогда ничего подобного не видела, — честно призналась Изольда. — И она ведь… не разваливается. В чем хитрость?
— Хитрость? — хмыкнул он. — В том, чтобы тебе не свернули шею в бою, ухватив за косу или за хвост. Или за патлы, — он недобро покосился в сторону мельтешащего по пещере Венделина. Тот вчера ходил с куцым забавно торчащим хвостиком, а сегодня просто расчесал волосы и оставил распущенными — надо признать, ему шло.
— Вот, — Лукаш показал ей длинную, гладкую, заостренную с двух сторон… палочку? То ли деревянную, то ли еще какую. И ловко засунул в волосы. Вчера из-под выпущенных прядей ее было и вовсе не видно. Да и сегодня — Изольда пригляделась — тоже не видно. — Вашими шпильками и заколками только кур смешить. Вываливаются при любом резком движении. А так можешь хоть вниз головой болтаться. А еще можно воткнуть кому-нибудь в глаз, — мечтательно заметил он и покосился на нее с усмешкой. — Или разломить пополам и в оба сразу. Тройная польза.
— У всех магов такие есть? — с любопытством спросила Изольда. — Знаете, многие женщины оценили бы настолько… полезную, — выделила она, — шпильку, но я никогда не видела ничего похожего.
— Почему у магов? — удивился Лукаш. — В ней магии не больше, чем в этом столе. Никто не запрещает втыкать себе палки в волосы, — он пожал плечами. — Просто вы, срединники, часто не замечаете прекрасных возможностей даже у себя под носом.
— Лукаш из Южного Загорья, — пояснил Руди, как раз убиравший со стола. — Там многие так ходят.
— И женщины тоже, и даже дети, — подтвердил Лукаш. — Поэтому трижды подумаешь, прежде чем лезть к кому-то с недобрыми намерениями.
— И похищать с балов, — буркнула себе под нос Изольда. — Обязательно заведу себе такую же. Научите?
— Научу, — неожиданно согласился Лукаш. — Только в магов без умения лучше не тыкай. Может плохо кончиться.
А потом ввалился с улицы запорошенный снегом Юхан, пробасил, что лошади ждут и надо поторапливаться, и стало не до разговоров. Даже отвар пришлось допивать на бегу.
Если честно, никакого особенного эффекта от “отличного средства” Изольда не ощущала. Ее личное средство от тревог и страхов — Эберт — ехал во главе отряда и на нее не оглядывался. Да и не должен был, правда же?
Руди тоже молчал. День начинался крайне скучно, да так же и продолжился. Снег, тишина, бесконечные заснеженные елки, похожие одна на другую, как горошины из одного стручка, фырканье Брюквы, когда ей на морду падал снег с еловых лап… Настолько тягуче и нудно, что даже не понять, сколько времени прошло! Хотя, судя по сосущему голоду в животе, уже перевалило за полдень.
Когда огромная ледовая глыба впереди и чуть в стороне вдруг встала дыбом и поднялась на задние лапы, словно дрессированная собачка, Изольда решила, что заснула от скуки. Вот только громовой рык, от которого разом облетел снег со всех окрестных деревьев, совсем не напоминал тявканье милого песика!
— Снова кошмар? — пробормотала она.
Вслед за задними лапами у глыбы появились передние, длинные и когтистые, и небольшая для такой громадины голова, сидевшая на глыбе без всякой шеи. И все это щетинилось искрящимся голубоватым льдом, напомнившим Изольде цветок на ее руке.
Брюква попятилась, мотая головой. Ей, наверное, не понравилось очутиться в чужом кошмаре.
— Вен! Уводишь! — раздалось резкое и отрывистое от Эберта. — Юхан — спереди! Руди — по ногам! Лукаш…
Что сказал Лукашу, Изольда не расслышала: заглушило испуганное ржание.
Руди, бросив поводья Брюквы подскакавшему Венделину, спрыгнул с лошади, за ним бросился Юхан, тоже пеший. Изольда изумленно смотрела, как все они вчетвером, скинув прямо на бегу плащи, устремляются к ожившей глыбище. Зачем? Какой странный сон…
— Не спи! — заорал едва ли не в ухо Венделин. — Уходим!
Очень странный сон. Почему “уходим”, если они оба верхом? Зачем “уходим”, куда? Нет, она не хочет никуда уходить от Эберта!
И почему Эберт застрял рядом с этой странной и устрашающей глыбой? Что они там делают все?
Изольда вытянула шею и немного подалась в сторону, чтобы Венделин не мешал видеть, а он тащил за повод Брюкву и других взбаламученных коней, в воздухе вилась снежная взвесь, загораживая обзор, и мешала больше чем Венделин. Все это ужасно сердило, но еще хуже стало, когда она наконец разглядела Эберта!
Глыбища снова заревела, взмахнула огромными лапищами и вдруг с ошеломительной быстротой кинулась на людей. А они — на нее. Солнце все еще слепило глаза, наворачивались слезы. В этом слепящем сиянии почти невозможно было отличить блеск снега от блеска мечей, зато очень хорошо виделось, насколько люди крохотны и слабы рядом с ледяным чудищем. И в тот миг, когда оно занесло огромную лапу над головой Эберта, Изольду словно ударило двумя мыслями сразу. Первая, ужасающая, была о том, что Эберта сейчас попросту расплющит. А вторая… “Это мой сон! Мой! Я не хочу, чтобы он был кошмаром и так страшно закончился!”
И вместе с мгновенным озарением, что в собственном сне она совсем не должна оставаться такой же беспомощной, как наяву, Изольда всей душой пожелала, чтобы эту ледовую глыбищу на веки вечные погребло под снегом, из которого она вылезла! Чтобы замело — и следа не осталось!
Она представила, как эту глыбу заметает снег — это сколько же нужно снега? Сильная должна быть метель!
Вдруг под ногами дрогнула земля, в ушах раздался протяжный, пугающий не то гул, не то стон.
Когда мысль о том, что Эберт может быть женат, впервые пришла ей в голову, Изольда смогла ее откинуть. Но сейчас… Так бывает, когда морские воды, отступив, возвращаются высоченной волной, сбивают с ног и уносят от берега на глубину, и выплыть может только самый отчаянный и упорный. Но у Изольды не было сейчас сил выплывать. Может, так и лучше, подумала она, с трудом сдерживая слезы и стараясь дышать ровно. Узнать самое плохое сразу и больше не надеяться ни на что. И разве она уже не решила, что Эберт теперь в любом случае не для нее? То есть, она не для него?
— А как же. Жена и десяток детей. Хотя нет, постой, десять мы бы, наверное, не успели. Боги, Леда! О чем ты думаешь? Какая жена?
— Обычная, — фыркнула Изольда, — какие жены бывают? Которая ждет тебя дома из всех твоих походов и что там у вас еще бывает? Задания? Которая, наверное, управляет твоим замком, пока тебя нет, ведь у “светлости” должен быть замок? И вообще… ровня тебе такому вот…
— Так, хорошо. Жена, дети, замок, — перечислил Эберт со смешком. — Что еще ты успела мне придумать? Когда-то вместо одной мечты ты намечатала десяток, а теперь из одного… чего? страха? сожаления? вырастила целый сад кошмаров?
— Но ведь это… вероятно? — неуверенно спросила она. — Ты старше меня, на тебя всегда заглядывались девчонки, даже когда ты еще не был ни магом, ни… — Почему-то “граф” даже на язык идти не хотело. — Если я, по-твоему, уже пару лет как должна быть просватана, почему тебя удивляет, что, по-моему, ты должен быть женат?
Эберт вздохнул и помолчал. Изольда ждала, вслушиваясь в его дыхание. Отчего-то казалось, что он обязательно заговорит снова. Так и вышло, только голос теперь звучал как-то странно, глуховато и отстраненно.
— Обучение азам магии длится два года, потом магов делят по склонностям и умениям, это еще год, а дальше ты должен решить, чего хочешь. Если у тебя способности к прикладной магии или бытовой — можешь завершить обучение, если к целительству или менталистике — продолжишь заниматься под руководством личного наставника. Направлений много, каждый найдет для себя что-то подходящее. Но если тебя угораздило податься в боевые маги, это еще год муштры и бесконечных тренировок. Ты безвылазно торчишь в казармах, и когда валишься от усталости ночью на тюфяк, думаешь не о жене и детях, а о том, что завтра вставать с рассветом, и его превосходительство главный надзиратель с радостью открутит тебе башку за любую оплошность. О том, что если в руке ненароком дрогнет меч, ты станешь трупом не когда-нибудь, а на ближайшей вылазке в Диколесье или Черные горы. А потом, — он хмыкнул, — тебя поднимают среди ночи и до рассвета гоняют в потемках по бездорожью, чтобы научился находить путь магией, а не глазами. И нет, никто не даст доспать с утра. Поверь, все девчонки, о которых там хочется думать — это тетка Гертруда из замковой пекарни, у которой всегда найдется для тебя лишний кусок, и малышка Хьелли, дочь кузнеца, которая упросила отца поработать с твоим мечом без очереди, и надо бы ей за это хоть цветов по пути надрать. Или конфет купить.
Изольда прикусила губу. Что такое, она готова ревновать к какой-то малявке? Да, готова. И ревновать, и завидовать. Потому что та малявка чем-то могла ему помочь, и он до сих пор об этом помнит…
А Эберт снова помолчал, словно не сразу сумел выбраться из воспоминаний. И продолжил:
— Еще полгода — служба в особом отряде герцога. С теми, с кем успел сработаться за это время, сладиться и не один раз выжить. И с теми, кого видишь первый раз, а они должны прикрывать тебе спину в следующей схватке. А потом на тебя сверху валится титул. И ты уже не какой-то Эб из Дортбурга, а целая “его светлость” с владениями от среднего течения Эрды до ее устья к югу и до Черных гор к закату. Нет, Леда. Про девчонок, может быть, но про жену я еще подумать не успел. Как-то не случилось подходящей передышки.
Прода от 26.11.2022, 12:42
— А… теперь? — ее голос дрожал, и она сама не знала, что за “теперь” ее волнует. Женится ли он теперь, или что теперь, после такого тяжелого и долгого обучения, будет в его жизни? Или все сразу? — Что дальше, Эберт? Я… нет, ты можешь не говорить, если нельзя, но я совсем ничего не знаю о магах, кроме того, что они все близки к трону и служат короне. А о тебе я всегда хотела знать.
— Теперь? Теперь его светлость граф Тессард, как и его люди, связан священной клятвой верности, и до тех пор, пока герцогу нужен его меч, преданность или жизнь…
— Мужчины… — чуть слышно выдохнула Изольда.
— Звучит до безобразия безысходно, — заметил Эберт и добавил мягче: — Все не настолько страшно. Мы все здесь, потому что хотели. Но замок у меня есть, это ты правильно намечтала. Правда, он почти полвека беспризорный, там по комнатам гуляет ветер и гнездятся летучие мыши, и я точно разорюсь на ремонте, если срочно не найму добросовестного управляющего.
— “Беспризорный замок” — это тоже безысходно, — особенно учитывая священную клятву верности, которая в любой миг может потребовать отдать жизнь, и точно не даст спокойно заняться делами графства, не говоря уж о семье. Кстати, о семье…
Изольда в мыслях отмотала разговор немного назад, пытаясь вспомнить точно.
— Эберт. Ты, кажется, что-то говорил о своих родителях? Почему-то я только сейчас подумала, это ведь очень странно, что я ни разу не попыталась узнать о тебе у них. Я даже не могу толком их вспомнить! — От этого осознания накатила паника, вспомнилось, что сказал Эберт о дядюшке О — тот уверен, что с ней все благополучно. Это Гантрам. Но… Она попыталась вскочить в волнении, позабыв о намотанном на себя одеяле, и в итоге только неловко села, утопая ладонями в меху и почему-то нависая над Эбертом. — Кто-то был в Дортбурге раньше? До Гантрама? И… что-то сдвинул в моей голове, чтобы я забыла?!
Эберт от ее возни обернулся и теперь смотрел с непонятным выражением, не просто удивленно, а будто и вовсе не понимал, чего она так всполошилась. А Изольда вдруг до леденящего ужаса испугалась, что могла позабыть и его тоже, и это не было бы ее решением, а чужой злой волей.
— Морок второго уровня, базовая программа, — сказал Эберт. — Ты ничего не забыла. Вспомнила ведь, когда я об этом заговорил. Просто не думала о людях, которые когда-то жили в соседнем доме, а потом уехали. Как наверняка не думала и о Хельме с его баркасом, и о многих других, кто остался в прошлом.
— Но я от этого вашего морока могла забыть тебя! Это было бы ужасно. Зачем… как можно так с людьми? Память — иногда единственное, что нам остается.
— То, что важно, никакой морок у тебя не отнимет.
— Но ведь отнял твоих родителей? А я могла бы заходить к ним и узнавать что-то о тебе?
— Они сами ничего не знали, — не согласился Эберт. — Кроме места, куда могут раз в месяц относить письма. Кому стало бы легче? Но, Леда, я и представить не мог, что ты так долго… — он смотрел на нее внимательно и как-то грустно, но вдруг усмехнулся. — Ты такая грозная в этих жутких мехах. И косы очень воинственно растрепались.
Изольда вспыхнула: меньше всего ей хотелось выглядеть перед ним растрепой и вызывать смех! Но упрямство и привычка докапываться до сути взяли верх.
— Ты пытаешься меня отвлечь! — она обвиняюще ткнула пальцем в мех на его груди. — Какие “жуткие” меха, ты же сам их принес! Нет уж, продолжай! Что еще я могла забыть? — Она нахмурилась: — Ты знал, что я жила с дядюшкой О. Что бабушки с дедушкой… уже нет. Это… письма? Тебе обо мне писали? Почему?
Боги, нельзя прямее спросить “неужели я все-таки не была тебе безразлична”! — и, наверное, нельзя еще сильнее покраснеть, но у Изольды точно получилось. Хорошо, что в полумраке Эберт вряд ли видит ее пылающие щеки и горящие уши.
— Ч-ш-ш, сейчас перебудишь всех спящих и притянешь всех неспящих. — Он вдруг резко приподнялся, обхватил ее и как-то очень ловко опрокинул обратно на одеяла. — Не буянь, воинственная пироженка. А то напугаешь его светлость на ночь глядя, как он завтра отряд поведет?
И уже укладываясь обратно, сказал:
— Писали, потому что знали, что ты мне дорога. Спи, завтра вставать с рассветом. Мы еще потом поговорим.
“Спи”! Легко сказать “спи”, а тут в голове ужасающая мешанина из мыслей и вопросов, и отчего-то хочется его обнять и пожалеть, вспоминая рассказ об обучении на мага, но нельзя, потому что Эберт, как, наверное, все мальчишки, даже в детстве ненавидел, когда его жалели. А главное, главное — какое “обнять”, если ей и жарко и холодно одновременно при мысли о том, как он вот только что опрокидывал ее в мех. Отчего-то одно это стремительное движение и его близость, даже сквозь слои одеял, взволновали сильнее всего, что она когда-нибудь испытывала. Да еще это “ты мне дорога”...
Но он прав, поспать надо. Если завтра снова такой же путь…
— По крайней мере, теперь я думаю не о метельных голосах и даже не о цветке, — прошептала она.
— И правильно, — сонно ответил Эберт.
Он дышал медленно и ровно, Изольда прислушалась, подстроилась под его дыхание — и мягко уплыла в сон.
Прода от 28.11.2022, 11:34
ГЛАВА 9
Утро было морозным и солнечным. Снег искрился, слепил, Изольда натягивала на глаза отороченный пушистым белым мехом капюшон шубы, но помогало мало. Зато никакой метели!
Ее Брюкву снова вел Руди. К завтраку он с шутливым поклоном поднес ей “новый отвар”:
— Испейте, госпожа Пироженка, отличное средство от страхов и тревог.
— Смотрю, кто-то нашел себе подходящий шедевр кондитера для экспериментов. Только особенно не усердствуй. Она герцогу нужна живой.
Лукаш, похоже, находил особенное удовольстве в цеплянии всех и каждого, но “шедевр” был, пожалуй, даже милым. А Лукаш как раз укладывал свой сложный узел, и Изольда смотрела во все глаза, пытаясь понять секрет прически.
— Что за пристальный интерес? — мрачно спросил он.
— Никогда ничего подобного не видела, — честно призналась Изольда. — И она ведь… не разваливается. В чем хитрость?
— Хитрость? — хмыкнул он. — В том, чтобы тебе не свернули шею в бою, ухватив за косу или за хвост. Или за патлы, — он недобро покосился в сторону мельтешащего по пещере Венделина. Тот вчера ходил с куцым забавно торчащим хвостиком, а сегодня просто расчесал волосы и оставил распущенными — надо признать, ему шло.
— Вот, — Лукаш показал ей длинную, гладкую, заостренную с двух сторон… палочку? То ли деревянную, то ли еще какую. И ловко засунул в волосы. Вчера из-под выпущенных прядей ее было и вовсе не видно. Да и сегодня — Изольда пригляделась — тоже не видно. — Вашими шпильками и заколками только кур смешить. Вываливаются при любом резком движении. А так можешь хоть вниз головой болтаться. А еще можно воткнуть кому-нибудь в глаз, — мечтательно заметил он и покосился на нее с усмешкой. — Или разломить пополам и в оба сразу. Тройная польза.
— У всех магов такие есть? — с любопытством спросила Изольда. — Знаете, многие женщины оценили бы настолько… полезную, — выделила она, — шпильку, но я никогда не видела ничего похожего.
— Почему у магов? — удивился Лукаш. — В ней магии не больше, чем в этом столе. Никто не запрещает втыкать себе палки в волосы, — он пожал плечами. — Просто вы, срединники, часто не замечаете прекрасных возможностей даже у себя под носом.
— Лукаш из Южного Загорья, — пояснил Руди, как раз убиравший со стола. — Там многие так ходят.
— И женщины тоже, и даже дети, — подтвердил Лукаш. — Поэтому трижды подумаешь, прежде чем лезть к кому-то с недобрыми намерениями.
— И похищать с балов, — буркнула себе под нос Изольда. — Обязательно заведу себе такую же. Научите?
— Научу, — неожиданно согласился Лукаш. — Только в магов без умения лучше не тыкай. Может плохо кончиться.
А потом ввалился с улицы запорошенный снегом Юхан, пробасил, что лошади ждут и надо поторапливаться, и стало не до разговоров. Даже отвар пришлось допивать на бегу.
Если честно, никакого особенного эффекта от “отличного средства” Изольда не ощущала. Ее личное средство от тревог и страхов — Эберт — ехал во главе отряда и на нее не оглядывался. Да и не должен был, правда же?
Руди тоже молчал. День начинался крайне скучно, да так же и продолжился. Снег, тишина, бесконечные заснеженные елки, похожие одна на другую, как горошины из одного стручка, фырканье Брюквы, когда ей на морду падал снег с еловых лап… Настолько тягуче и нудно, что даже не понять, сколько времени прошло! Хотя, судя по сосущему голоду в животе, уже перевалило за полдень.
Когда огромная ледовая глыба впереди и чуть в стороне вдруг встала дыбом и поднялась на задние лапы, словно дрессированная собачка, Изольда решила, что заснула от скуки. Вот только громовой рык, от которого разом облетел снег со всех окрестных деревьев, совсем не напоминал тявканье милого песика!
— Снова кошмар? — пробормотала она.
Вслед за задними лапами у глыбы появились передние, длинные и когтистые, и небольшая для такой громадины голова, сидевшая на глыбе без всякой шеи. И все это щетинилось искрящимся голубоватым льдом, напомнившим Изольде цветок на ее руке.
Брюква попятилась, мотая головой. Ей, наверное, не понравилось очутиться в чужом кошмаре.
— Вен! Уводишь! — раздалось резкое и отрывистое от Эберта. — Юхан — спереди! Руди — по ногам! Лукаш…
Что сказал Лукашу, Изольда не расслышала: заглушило испуганное ржание.
Руди, бросив поводья Брюквы подскакавшему Венделину, спрыгнул с лошади, за ним бросился Юхан, тоже пеший. Изольда изумленно смотрела, как все они вчетвером, скинув прямо на бегу плащи, устремляются к ожившей глыбище. Зачем? Какой странный сон…
— Не спи! — заорал едва ли не в ухо Венделин. — Уходим!
Очень странный сон. Почему “уходим”, если они оба верхом? Зачем “уходим”, куда? Нет, она не хочет никуда уходить от Эберта!
И почему Эберт застрял рядом с этой странной и устрашающей глыбой? Что они там делают все?
Прода от 29.11.2022, 11:10
Изольда вытянула шею и немного подалась в сторону, чтобы Венделин не мешал видеть, а он тащил за повод Брюкву и других взбаламученных коней, в воздухе вилась снежная взвесь, загораживая обзор, и мешала больше чем Венделин. Все это ужасно сердило, но еще хуже стало, когда она наконец разглядела Эберта!
Глыбища снова заревела, взмахнула огромными лапищами и вдруг с ошеломительной быстротой кинулась на людей. А они — на нее. Солнце все еще слепило глаза, наворачивались слезы. В этом слепящем сиянии почти невозможно было отличить блеск снега от блеска мечей, зато очень хорошо виделось, насколько люди крохотны и слабы рядом с ледяным чудищем. И в тот миг, когда оно занесло огромную лапу над головой Эберта, Изольду словно ударило двумя мыслями сразу. Первая, ужасающая, была о том, что Эберта сейчас попросту расплющит. А вторая… “Это мой сон! Мой! Я не хочу, чтобы он был кошмаром и так страшно закончился!”
И вместе с мгновенным озарением, что в собственном сне она совсем не должна оставаться такой же беспомощной, как наяву, Изольда всей душой пожелала, чтобы эту ледовую глыбищу на веки вечные погребло под снегом, из которого она вылезла! Чтобы замело — и следа не осталось!
Она представила, как эту глыбу заметает снег — это сколько же нужно снега? Сильная должна быть метель!
Вдруг под ногами дрогнула земля, в ушах раздался протяжный, пугающий не то гул, не то стон.
