— Безобразие на голове тоже нужно прикрыть. В нашем мире короткие волосы только у бездомных анх из трущоб и сумасшедших.
«Отличная длина, — мысленно огрызнулась Лин, — ни одна мразь за патлы не ухватит». Но спорить не стала. Тем более что укрывший голову узорный синий платок ниспадал на грудь, хоть немного решая проблему прозрачной рубашки. Ладуш надел поверх ткани плотно охвативший голову обруч из белого металла, украшенного сверкающими прозрачными камнями, слишком дорогой на вид, Лин даже не по себе стало. Объяснил:
— Если не нравится, можно будет закреплять шпильками, когда волосы хоть немного отрастут. Пока же — только так. Обувайся и пойдем, владыка не любит ждать.
На полу возле лавки стояли синие же… тапочки? Без задников и с загнутыми носами, тряпичные, изукрашенные камнями. Не обувь, а… ювелирка! Хотя тапочки из ювелирного салона точно меньшее зло, чем ничего не скрывающие штаны и рубашка.
— Ужасно! — вырвалось словно само, помимо ее воли.
— Не вижу ничего ужасного, кроме цвета. Но сейчас на это нет времени.
Лин прерывисто вздохнула, сунула ноги в тапочки и выдавила через силу:
— Пойдемте.
— Я его убью! — Дар метался по залу совещаний, как дикий анкар по клетке, разве что зубами не щелкал, но был близок к тому.
— Если он укрывал иномирцев, ты его не просто убьешь, — Асир, чувствуя подступающую к горлу злость, старался не повышать голос: начнешь орать, поддашься гневу, и остановиться будет сложно, а сейчас ему нужна ясная и холодная голова. — Ты будешь убивать его так медленно и так страшно, что в Им-Роке не останется ни одной шавки, которая не вспоминала бы об этом с содроганием.
— Да!
— Я надеюсь, никто не ушел?
— Не успели. Повязали всех. Они в казармах под охраной. Шайка Рыжего, до самой мелкой паскуды, сидит в шахте. Ваган ручался головой за сохранность каждого. Остальных разместили в строевой. Набилось их туда, конечно, — Дар скривился, — вонь такая, что дышать нечем. Ты сам поедешь или мне допросить?
— Сам. Мне нужен двухместный выезд. Возьму с собой эту анху. Ты — в сопровождении. Много нелегалов нашли?
— Дохрена!
— Давно не было показательной чистки, это твоя вина.
— Знаю. Но и ты знаешь, сколько их стекается сюда в поисках лучшей жизни. Мы не можем казнить всех подряд.
— И впускать в город всех подряд тоже не можем.
— И не впускаем! Ты видел, что творится за воротами.
Асир пожал плечами.
— То же, что и обычно. Постоят-постоят и расползутся по окрестностям. Разберись с этим, смени охрану на воротах, они, похоже, слишком много на себя взяли.
— Уже, — коротко ответил Дар. — Проведем дознание, те, кто забыл правила, отправятся прямиком на плаху.
— Где анхи?
— Дожидаются тебя в пыточной. Напуганы до истерики. Их не так уж много, но я толком не рассматривал.
— Ладно. Сейчас о другом. Сначала разберемся с казармами, потом с анхами, а потом я расскажу вам кое-что. Тебе и Ладушу.
— О другом мире? — у Дара дернулась щека. Он поверил, разумеется, но думать об этом не хотел. Да и кто бы захотел?
— Да.
Ладуш, легок на помине, вплыл в зал с обычным своим безмятежным видом. Асир прищурился: братца он знал как облупленного и прекрасно отличал истинное его спокойствие от напускного. Сейчас Ладуш был встревожен, изумлен и, пожалуй, пребывал на грани одного из своих приступов жалости. Пришлая анха его сильно чем-то задела, и чуть позже Асир собирался узнать, чем именно.
Сама анха брела следом за Ладушем, опустив взгляд, и выглядела совершенно убитой. А в саду вела себя бодро. Значит, что-то произошло в эти полчаса. Или просто до нее наконец дошло, что случилось. Провалиться в другой мир — это стало бы потрясением для любого, а уж для анхи, пусть и странной, с дурацким документом и профессией, могло оказаться и вовсе непереносимо.
— Ничего себе, — сказал впечатленный Дар, даже психовать забыл. — Ладуш, во что ты ее вырядил? Нет, это, конечно, лучше, чем было, но…
— Ни слова о Лалии, — предупредил Асир, стараясь не ухмыляться. Это было действительно забавно. Синий цвет анхе не просто не шел, он ее убивал. Русые, в легкую рыжину волосы, светлая, с едва заметным загаром кожа, яркие карие глаза, в которых на солнце зажигались золотистые крапинки, все это в синем, да еще и под платком казалось блеклым и мертвым. Но сейчас было не до того. В конце концов, в казармы он собирался не затем, чтобы демонстрировать новую наложницу. А придраться, по большому счету, было не к чему.
— Мне дали полчаса, — развел руками Ладуш. — Надеюсь, я не сильно травмировал твой вкус, Дар. Владыка?
— Годится. Проверил?
— Я смогу разместить ее среди остальных.
— Хорошо. Тебе есть что сказать мне?
— О да. Но это не срочно.
— Тогда едем. Ладуш, подготовь ей комнату.
Дар несся впереди, на ходу отдавая приказы. Асир шел следом, поглядывая на семенящую рядом анху. Та на каждом шагу пыталась выпасть из обуви, не раскрывала рта и все так же смотрела под ноги. Разительная перемена казалась странной. Будто вместе с прежней одеждой она утратила и былое спокойствие, и уверенность, которая так забавно смотрелась в тайном саду.
Закрытый паланкин ждал у дверей. Асир кивнул:
— Забирайся, — и подхватил под локоть: подсадить.
Анха резко дернулась в сторону, вскидывая руку. Замерла, не закончив движения, выругалась злым шепотом, выдохнула и сказала спокойно:
— Прошу прощения, владыка. Я не привыкла к неожиданным прикосновениям и могу воспринимать их как угрозу. Умоляю вас, не провоцируйте меня на защиту. Не хотелось бы случайно схлопотать обвинение в покушении. А сюда я легко влезу и без посторонней помощи.
И влезла, даже впрыгнула, вот только тапки все же потеряла.
Асир смотрел на синие шлепанцы, валявшиеся на алой ковровой дорожке, на застывшего с отвисшей челюстью Дара, уткнувшихся лбами в землю носильщиков и не знал, то ли разозлиться, то ли рассмеяться. Что не так с тем дурацким миром, из которого явилось это чудо в перьях? Он махнул рукой Дару, поднял шлепанцы и закинул в паланкин. Сказал, опускаясь на подушки рядом с покрасневшей анхой:
— В Имхаре правила устанавливаю я, советую тебе помнить об этом. И держать свою обувь при себе. Разгуливать босиком по казармам — дурная идея.
— Я не пытаюсь устанавливать правила, владыка, — серьезно ответила та, — я высказываю просьбу, исходя из соображений безопасности и взаимопонимания. — Наклонилась, пристроила на ноги шлепанцы и спросила сердито: — Как вообще в этом можно ходить?! Они же сваливаются!
— Бегать по крышам и лазить по стенам не получится, а ходить по дворцу и сералю можно, привыкнешь.
Лицо анхи стало таким, будто без крыш и стен она немедленно помрет. Но заострять внимание на этом Асир не стал. Будет еще время во всем разобраться.
— Сейчас мы отсмотрим нелегалов, может быть, ты узнаешь кого-то из своих. Там будут кродахи и клибы из трущоб. Не вздумай показать хоть кому-то, что ты не отсюда. Держись позади меня. Как можно ближе. Анхи редко бывают в казармах, на тебя будут реагировать. Течки у тебя нет, и ты почти не пахнешь, но для изголодавшихся воинов любая анха — лакомый кусок, тем более — моя. Им перепадает только по праздникам. Хороший воин должен уметь сдерживаться, но реакцию не спрячешь. Спрашивай, если хочешь о чем-то спросить. Здесь можно говорить открыто — я не держу носильщиков, которые могут что-то услышать.
— Что мне делать, если кого-то узнаю?
— Дотронься до меня. А потом не пытайся сбежать или обороняться, когда я буду делать то, что буду. Ты — моя анха. Надеюсь, не нужно объяснять, что это значит в глазах окружающих?
Пришлая посмотрела прямо, не отводя взгляда, и сказала тихо:
— Лучше объясните. Я не знаю ваших порядков, но мне кажется, они могут отличаться от наших.
— Они отличаются, — кивнул Асир. Нет, он не злился, почему-то объяснять всем известные вещи было даже забавно. — Анхи и работа здесь понятия несовместимые. Никто и никогда не доверил бы анхе право раскрывать преступления и тем более ловить преступников. Никто и никогда не разрешил бы тебе разгуливать по городу без присмотра, если ты не бродяга и не проститутка. Место таких — в трущобах. Мои анхи — это элита, на которую капают слюной все, от полотеров до знати. У них много привилегий, недоступных остальным. Иногда они могут даже казнить и миловать, — он усмехнулся, вспомнив последнюю показательную кампанию Лалии, закончившуюся тремя обезглавленными трупами на Белой площади. — Моя анха может вмешаться в разговор и даже увести меня из казарм, разумеется, если я сочту повод достойным внимания. Твой повод — сочту.
— Просто дотронуться или что-то большее? Как и до какой степени я могу вмешаться? И еще, если на вашу анху капают слюной стражники, а ей это не нравится, как она может показать недовольство? — пришлая хмурилась и кусала губы, особенно когда Асир объяснял насчет работы, но вопросы задавала по делу.
— Просто дотронься. Возьми за руку, сожми локоть, привлеки мое внимание, я найду способ выяснить, чего ты хочешь. Смотреть и проявлять интерес может каждый, многим анхам это нравится. Я считаю такое нормальным. Но если кто-то, хоть одна похотливая тварь посмеет прикоснуться к тебе, сказать что-то недостойное или попытается сделать нечто большее, ты обязана сообщить об этом мне. Можешь пожелать чего угодно, от избиения плетьми до казни. К моим анхам без особого дозволения разрешено прикасаться лишь четверым, кроме целителей и обслуги. С двумя ты уже знакома. Первый советник, Сардар дех Азгуль аль Шитанар, и второй советник — Ладуш дех Лазиза Санар аль Забир. Со всем, что касается сераля, дворцовых проблем и личных трудностей, ты можешь обращаться к Ладушу. Дар редко бывает на вашей территории. Третьего сейчас увидишь — это Ваган, мой начальник стражи. Есть еще один человек, у которого достаточно прав, думаю, рано или поздно тебе придется иметь с ним дело. Но пока его нет в столице.
Пришлая кивнула, все еще кусая губы, и Асир добавил:
— Но вступать с моими анхами в плотскую связь, если я того не разрешал, не может никто.
— Хорошо, — от нее волной пошло облегчение, в запахе стало меньше страха и тревоги. — Можно еще вопрос?
— Задавай.
— Чего я не должна делать, как ваша анха? Какие действия и поступки неприемлемы?
Асир рассмеялся. Выражение лица Дара до сих пор стояло перед глазами.
— Ты уже сделала то, чего не должна. Шипеть, брыкаться, отталкивать меня и разбрасывать обувь. Бывают, конечно, исключения, но я не люблю прилюдных истерик. Ты не можешь бродить по дворцу без охраны, не имеешь права приходить ко мне без приглашения. Это привилегия митхуны — любимой наложницы, и то в исключительных случаях. Ты не можешь отказаться прийти, если я позову тебя. Тесные телесные контакты с другими анхами и клибами непозволительны. Нельзя встречаться с горожанами, посещать ярмарки или гулять по Им-Року без моего ведома и без соответствующего сопровождения. Прилюдно оскорблять меня или моих советников и отказываться от осмотров Ладуша и целителей. Ты можешь сама планировать свой день, но Ладуш должен знать, где ты находишься.
Пришлая помолчала, прикрыв глаза, словно повторяя про себя нехитрые правила.
— А в таких поездках, как сейчас? Заговаривать первой, заговаривать с другими людьми, задавать вопросы без дозволения? Еще что-то?
— Можешь говорить со мной, но, если это что-то важное, лучше не у всех на виду. Заговаривать первой — с кем угодно. Задавать вопросы — кому угодно, причем любые, даже самые нелепые. О цвете ночных панталон супруги почтенного кродаха или о времени течки знатной анхи. Не стоит перебивать меня ни при каких обстоятельствах, — Асир посмотрел в сосредоточенное лицо и добавил, так, на всякий случай: — Не стоит допрашивать подозреваемых в казармах, ты недавно при дворе, поэтому твои профессиональные странности могут броситься в глаза. Через некоторое время об этом можно будет уже не думать: к тебе привыкнут. Ты можешь попросить воды или вина у стражника, можешь потребовать принести кресло, можешь даже сказать, что тебе скучно, и вернуться в паланкин.
— Поняла, — кивнула анха. — И еще… знаю, это теперь не мое дело, но… вы будете осматривать место, откуда я пришла?
— Не сегодня. — Асир видел за этим вопросом гораздо больше, чем простое любопытство. Ничего удивительного — она наверняка надеялась вернуться домой. Хотя нет, уже не надеялась. Не могла не понимать, что ей не позволят. Верил ли Асир в ее историю? Верил, он хорошо разбирался в людях, а нюх позволял учуять ложь любой анхи. Но, вернувшись, та могла рассказать обо всем своему народу, а этого допустить было нельзя. Если, конечно, обратный путь вообще существовал. Впрочем, выяснить это в любом случае требовалось. — Проверить, можно ли вернуться, я тебе, конечно, не дам. Но место покажешь.
И снова анха на несколько мгновений прикрыла глаза, но теперь — пряча всплеск эмоций. Она все же старалась держать себя в руках. В паланкине повисла вязкая, удушающая тишина, разбавленная окриками стражи и ржанием коней снаружи, гомоном любопытствующей толпы, цокотом копыт по брусчатке. Асир подумал вдруг, что вопросы этой анхи раздражают меньше, чем пустая болтовня прочих, а вот молчание неожиданно раздосадовало. Может, из-за того, что в полумраке паланкина и в этом отвратительном синем — с закрытыми глазами она и правда похожа на мертвую?
— Мы узнаем раньше, — сказала она вдруг. — Если там будет хоть один человек из моего мира. Вряд ли они не пытались вернуться.
— Может, не хотели, — предположил Асир. — Судя по тому, что ты рассказала, сюда могло провалиться такое отребье, которому либо все равно, где жить, либо опасно возвращаться. За исключением сына главы города.
Паланкин легко тряхнуло, Асир отодвинул штору, увидел внутренний двор казарм и опущенные головы стражников. Похоже, Ваган вывел приветствовать владыку всех, кто не охранял пленников, от новичков до опытных вояк.
Штора со стороны анхи тоже сдвинулась, появившийся Дар протянул той руку.
— Прими, — подсказал Асир, ступая на землю.
Казармы воняли — это было самое яркое от них впечатление, заслонившее, казалось, весь мир. Конюшни с кучами грязной, в навозе, соломы в стороне, за манежем; выгребная яма с непередаваемо густым, едким «ароматом» гнили, прокисшего супа и прелых овощей; с десяток будок уличных сортиров с ней рядом; но хуже всего — запах разгоряченных, давно не мывшихся кродахов, хоть сейчас готовых к вязке. Лин сглатывала, пытаясь прогнать подступавшую к горлу тошноту, стараясь не смотреть по сторонам, и сама не заметила, как вместо привычных до автоматизма двух шагов до напарника прилепилась к владыке почти вплотную, так, чтобы его запах хоть немного глушил прочие. Тот, конечно, тоже пах резко и остро, сильным, подавляющим кродахом, но это был чистый, вкусный запах без примесей пота, конского дерьма и кухонных отходов.
А в привычных двух шагах позади шел Сардар — Сардар дех Азгуль аль Шитанар, первый советник, повторила про себя Лин, чтобы как следует запомнить. Тоже кродах, но его запах почему-то угнетал и вгонял в тревогу, хотя был чистым и куда приятней царивших в казарме ароматов.
Высокопарное приветствие начальника стражи, слаженное рявканье выстроившихся во дворе вояк, почтительные взгляды на владыку и советника и любопытно-алчные — на нее, «элитную анху».
«Отличная длина, — мысленно огрызнулась Лин, — ни одна мразь за патлы не ухватит». Но спорить не стала. Тем более что укрывший голову узорный синий платок ниспадал на грудь, хоть немного решая проблему прозрачной рубашки. Ладуш надел поверх ткани плотно охвативший голову обруч из белого металла, украшенного сверкающими прозрачными камнями, слишком дорогой на вид, Лин даже не по себе стало. Объяснил:
— Если не нравится, можно будет закреплять шпильками, когда волосы хоть немного отрастут. Пока же — только так. Обувайся и пойдем, владыка не любит ждать.
На полу возле лавки стояли синие же… тапочки? Без задников и с загнутыми носами, тряпичные, изукрашенные камнями. Не обувь, а… ювелирка! Хотя тапочки из ювелирного салона точно меньшее зло, чем ничего не скрывающие штаны и рубашка.
— Ужасно! — вырвалось словно само, помимо ее воли.
— Не вижу ничего ужасного, кроме цвета. Но сейчас на это нет времени.
Лин прерывисто вздохнула, сунула ноги в тапочки и выдавила через силу:
— Пойдемте.
ГЛАВА 3
— Я его убью! — Дар метался по залу совещаний, как дикий анкар по клетке, разве что зубами не щелкал, но был близок к тому.
— Если он укрывал иномирцев, ты его не просто убьешь, — Асир, чувствуя подступающую к горлу злость, старался не повышать голос: начнешь орать, поддашься гневу, и остановиться будет сложно, а сейчас ему нужна ясная и холодная голова. — Ты будешь убивать его так медленно и так страшно, что в Им-Роке не останется ни одной шавки, которая не вспоминала бы об этом с содроганием.
— Да!
— Я надеюсь, никто не ушел?
— Не успели. Повязали всех. Они в казармах под охраной. Шайка Рыжего, до самой мелкой паскуды, сидит в шахте. Ваган ручался головой за сохранность каждого. Остальных разместили в строевой. Набилось их туда, конечно, — Дар скривился, — вонь такая, что дышать нечем. Ты сам поедешь или мне допросить?
— Сам. Мне нужен двухместный выезд. Возьму с собой эту анху. Ты — в сопровождении. Много нелегалов нашли?
— Дохрена!
— Давно не было показательной чистки, это твоя вина.
— Знаю. Но и ты знаешь, сколько их стекается сюда в поисках лучшей жизни. Мы не можем казнить всех подряд.
— И впускать в город всех подряд тоже не можем.
— И не впускаем! Ты видел, что творится за воротами.
Асир пожал плечами.
— То же, что и обычно. Постоят-постоят и расползутся по окрестностям. Разберись с этим, смени охрану на воротах, они, похоже, слишком много на себя взяли.
— Уже, — коротко ответил Дар. — Проведем дознание, те, кто забыл правила, отправятся прямиком на плаху.
— Где анхи?
— Дожидаются тебя в пыточной. Напуганы до истерики. Их не так уж много, но я толком не рассматривал.
— Ладно. Сейчас о другом. Сначала разберемся с казармами, потом с анхами, а потом я расскажу вам кое-что. Тебе и Ладушу.
— О другом мире? — у Дара дернулась щека. Он поверил, разумеется, но думать об этом не хотел. Да и кто бы захотел?
— Да.
Ладуш, легок на помине, вплыл в зал с обычным своим безмятежным видом. Асир прищурился: братца он знал как облупленного и прекрасно отличал истинное его спокойствие от напускного. Сейчас Ладуш был встревожен, изумлен и, пожалуй, пребывал на грани одного из своих приступов жалости. Пришлая анха его сильно чем-то задела, и чуть позже Асир собирался узнать, чем именно.
Сама анха брела следом за Ладушем, опустив взгляд, и выглядела совершенно убитой. А в саду вела себя бодро. Значит, что-то произошло в эти полчаса. Или просто до нее наконец дошло, что случилось. Провалиться в другой мир — это стало бы потрясением для любого, а уж для анхи, пусть и странной, с дурацким документом и профессией, могло оказаться и вовсе непереносимо.
— Ничего себе, — сказал впечатленный Дар, даже психовать забыл. — Ладуш, во что ты ее вырядил? Нет, это, конечно, лучше, чем было, но…
— Ни слова о Лалии, — предупредил Асир, стараясь не ухмыляться. Это было действительно забавно. Синий цвет анхе не просто не шел, он ее убивал. Русые, в легкую рыжину волосы, светлая, с едва заметным загаром кожа, яркие карие глаза, в которых на солнце зажигались золотистые крапинки, все это в синем, да еще и под платком казалось блеклым и мертвым. Но сейчас было не до того. В конце концов, в казармы он собирался не затем, чтобы демонстрировать новую наложницу. А придраться, по большому счету, было не к чему.
— Мне дали полчаса, — развел руками Ладуш. — Надеюсь, я не сильно травмировал твой вкус, Дар. Владыка?
— Годится. Проверил?
— Я смогу разместить ее среди остальных.
— Хорошо. Тебе есть что сказать мне?
— О да. Но это не срочно.
— Тогда едем. Ладуш, подготовь ей комнату.
Дар несся впереди, на ходу отдавая приказы. Асир шел следом, поглядывая на семенящую рядом анху. Та на каждом шагу пыталась выпасть из обуви, не раскрывала рта и все так же смотрела под ноги. Разительная перемена казалась странной. Будто вместе с прежней одеждой она утратила и былое спокойствие, и уверенность, которая так забавно смотрелась в тайном саду.
Закрытый паланкин ждал у дверей. Асир кивнул:
— Забирайся, — и подхватил под локоть: подсадить.
Анха резко дернулась в сторону, вскидывая руку. Замерла, не закончив движения, выругалась злым шепотом, выдохнула и сказала спокойно:
— Прошу прощения, владыка. Я не привыкла к неожиданным прикосновениям и могу воспринимать их как угрозу. Умоляю вас, не провоцируйте меня на защиту. Не хотелось бы случайно схлопотать обвинение в покушении. А сюда я легко влезу и без посторонней помощи.
И влезла, даже впрыгнула, вот только тапки все же потеряла.
Асир смотрел на синие шлепанцы, валявшиеся на алой ковровой дорожке, на застывшего с отвисшей челюстью Дара, уткнувшихся лбами в землю носильщиков и не знал, то ли разозлиться, то ли рассмеяться. Что не так с тем дурацким миром, из которого явилось это чудо в перьях? Он махнул рукой Дару, поднял шлепанцы и закинул в паланкин. Сказал, опускаясь на подушки рядом с покрасневшей анхой:
— В Имхаре правила устанавливаю я, советую тебе помнить об этом. И держать свою обувь при себе. Разгуливать босиком по казармам — дурная идея.
— Я не пытаюсь устанавливать правила, владыка, — серьезно ответила та, — я высказываю просьбу, исходя из соображений безопасности и взаимопонимания. — Наклонилась, пристроила на ноги шлепанцы и спросила сердито: — Как вообще в этом можно ходить?! Они же сваливаются!
— Бегать по крышам и лазить по стенам не получится, а ходить по дворцу и сералю можно, привыкнешь.
Лицо анхи стало таким, будто без крыш и стен она немедленно помрет. Но заострять внимание на этом Асир не стал. Будет еще время во всем разобраться.
— Сейчас мы отсмотрим нелегалов, может быть, ты узнаешь кого-то из своих. Там будут кродахи и клибы из трущоб. Не вздумай показать хоть кому-то, что ты не отсюда. Держись позади меня. Как можно ближе. Анхи редко бывают в казармах, на тебя будут реагировать. Течки у тебя нет, и ты почти не пахнешь, но для изголодавшихся воинов любая анха — лакомый кусок, тем более — моя. Им перепадает только по праздникам. Хороший воин должен уметь сдерживаться, но реакцию не спрячешь. Спрашивай, если хочешь о чем-то спросить. Здесь можно говорить открыто — я не держу носильщиков, которые могут что-то услышать.
— Что мне делать, если кого-то узнаю?
— Дотронься до меня. А потом не пытайся сбежать или обороняться, когда я буду делать то, что буду. Ты — моя анха. Надеюсь, не нужно объяснять, что это значит в глазах окружающих?
Пришлая посмотрела прямо, не отводя взгляда, и сказала тихо:
— Лучше объясните. Я не знаю ваших порядков, но мне кажется, они могут отличаться от наших.
— Они отличаются, — кивнул Асир. Нет, он не злился, почему-то объяснять всем известные вещи было даже забавно. — Анхи и работа здесь понятия несовместимые. Никто и никогда не доверил бы анхе право раскрывать преступления и тем более ловить преступников. Никто и никогда не разрешил бы тебе разгуливать по городу без присмотра, если ты не бродяга и не проститутка. Место таких — в трущобах. Мои анхи — это элита, на которую капают слюной все, от полотеров до знати. У них много привилегий, недоступных остальным. Иногда они могут даже казнить и миловать, — он усмехнулся, вспомнив последнюю показательную кампанию Лалии, закончившуюся тремя обезглавленными трупами на Белой площади. — Моя анха может вмешаться в разговор и даже увести меня из казарм, разумеется, если я сочту повод достойным внимания. Твой повод — сочту.
— Просто дотронуться или что-то большее? Как и до какой степени я могу вмешаться? И еще, если на вашу анху капают слюной стражники, а ей это не нравится, как она может показать недовольство? — пришлая хмурилась и кусала губы, особенно когда Асир объяснял насчет работы, но вопросы задавала по делу.
— Просто дотронься. Возьми за руку, сожми локоть, привлеки мое внимание, я найду способ выяснить, чего ты хочешь. Смотреть и проявлять интерес может каждый, многим анхам это нравится. Я считаю такое нормальным. Но если кто-то, хоть одна похотливая тварь посмеет прикоснуться к тебе, сказать что-то недостойное или попытается сделать нечто большее, ты обязана сообщить об этом мне. Можешь пожелать чего угодно, от избиения плетьми до казни. К моим анхам без особого дозволения разрешено прикасаться лишь четверым, кроме целителей и обслуги. С двумя ты уже знакома. Первый советник, Сардар дех Азгуль аль Шитанар, и второй советник — Ладуш дех Лазиза Санар аль Забир. Со всем, что касается сераля, дворцовых проблем и личных трудностей, ты можешь обращаться к Ладушу. Дар редко бывает на вашей территории. Третьего сейчас увидишь — это Ваган, мой начальник стражи. Есть еще один человек, у которого достаточно прав, думаю, рано или поздно тебе придется иметь с ним дело. Но пока его нет в столице.
Пришлая кивнула, все еще кусая губы, и Асир добавил:
— Но вступать с моими анхами в плотскую связь, если я того не разрешал, не может никто.
— Хорошо, — от нее волной пошло облегчение, в запахе стало меньше страха и тревоги. — Можно еще вопрос?
— Задавай.
— Чего я не должна делать, как ваша анха? Какие действия и поступки неприемлемы?
Асир рассмеялся. Выражение лица Дара до сих пор стояло перед глазами.
— Ты уже сделала то, чего не должна. Шипеть, брыкаться, отталкивать меня и разбрасывать обувь. Бывают, конечно, исключения, но я не люблю прилюдных истерик. Ты не можешь бродить по дворцу без охраны, не имеешь права приходить ко мне без приглашения. Это привилегия митхуны — любимой наложницы, и то в исключительных случаях. Ты не можешь отказаться прийти, если я позову тебя. Тесные телесные контакты с другими анхами и клибами непозволительны. Нельзя встречаться с горожанами, посещать ярмарки или гулять по Им-Року без моего ведома и без соответствующего сопровождения. Прилюдно оскорблять меня или моих советников и отказываться от осмотров Ладуша и целителей. Ты можешь сама планировать свой день, но Ладуш должен знать, где ты находишься.
Пришлая помолчала, прикрыв глаза, словно повторяя про себя нехитрые правила.
— А в таких поездках, как сейчас? Заговаривать первой, заговаривать с другими людьми, задавать вопросы без дозволения? Еще что-то?
— Можешь говорить со мной, но, если это что-то важное, лучше не у всех на виду. Заговаривать первой — с кем угодно. Задавать вопросы — кому угодно, причем любые, даже самые нелепые. О цвете ночных панталон супруги почтенного кродаха или о времени течки знатной анхи. Не стоит перебивать меня ни при каких обстоятельствах, — Асир посмотрел в сосредоточенное лицо и добавил, так, на всякий случай: — Не стоит допрашивать подозреваемых в казармах, ты недавно при дворе, поэтому твои профессиональные странности могут броситься в глаза. Через некоторое время об этом можно будет уже не думать: к тебе привыкнут. Ты можешь попросить воды или вина у стражника, можешь потребовать принести кресло, можешь даже сказать, что тебе скучно, и вернуться в паланкин.
— Поняла, — кивнула анха. — И еще… знаю, это теперь не мое дело, но… вы будете осматривать место, откуда я пришла?
— Не сегодня. — Асир видел за этим вопросом гораздо больше, чем простое любопытство. Ничего удивительного — она наверняка надеялась вернуться домой. Хотя нет, уже не надеялась. Не могла не понимать, что ей не позволят. Верил ли Асир в ее историю? Верил, он хорошо разбирался в людях, а нюх позволял учуять ложь любой анхи. Но, вернувшись, та могла рассказать обо всем своему народу, а этого допустить было нельзя. Если, конечно, обратный путь вообще существовал. Впрочем, выяснить это в любом случае требовалось. — Проверить, можно ли вернуться, я тебе, конечно, не дам. Но место покажешь.
И снова анха на несколько мгновений прикрыла глаза, но теперь — пряча всплеск эмоций. Она все же старалась держать себя в руках. В паланкине повисла вязкая, удушающая тишина, разбавленная окриками стражи и ржанием коней снаружи, гомоном любопытствующей толпы, цокотом копыт по брусчатке. Асир подумал вдруг, что вопросы этой анхи раздражают меньше, чем пустая болтовня прочих, а вот молчание неожиданно раздосадовало. Может, из-за того, что в полумраке паланкина и в этом отвратительном синем — с закрытыми глазами она и правда похожа на мертвую?
— Мы узнаем раньше, — сказала она вдруг. — Если там будет хоть один человек из моего мира. Вряд ли они не пытались вернуться.
— Может, не хотели, — предположил Асир. — Судя по тому, что ты рассказала, сюда могло провалиться такое отребье, которому либо все равно, где жить, либо опасно возвращаться. За исключением сына главы города.
Паланкин легко тряхнуло, Асир отодвинул штору, увидел внутренний двор казарм и опущенные головы стражников. Похоже, Ваган вывел приветствовать владыку всех, кто не охранял пленников, от новичков до опытных вояк.
Штора со стороны анхи тоже сдвинулась, появившийся Дар протянул той руку.
— Прими, — подсказал Асир, ступая на землю.
ГЛАВА 4
Казармы воняли — это было самое яркое от них впечатление, заслонившее, казалось, весь мир. Конюшни с кучами грязной, в навозе, соломы в стороне, за манежем; выгребная яма с непередаваемо густым, едким «ароматом» гнили, прокисшего супа и прелых овощей; с десяток будок уличных сортиров с ней рядом; но хуже всего — запах разгоряченных, давно не мывшихся кродахов, хоть сейчас готовых к вязке. Лин сглатывала, пытаясь прогнать подступавшую к горлу тошноту, стараясь не смотреть по сторонам, и сама не заметила, как вместо привычных до автоматизма двух шагов до напарника прилепилась к владыке почти вплотную, так, чтобы его запах хоть немного глушил прочие. Тот, конечно, тоже пах резко и остро, сильным, подавляющим кродахом, но это был чистый, вкусный запах без примесей пота, конского дерьма и кухонных отходов.
А в привычных двух шагах позади шел Сардар — Сардар дех Азгуль аль Шитанар, первый советник, повторила про себя Лин, чтобы как следует запомнить. Тоже кродах, но его запах почему-то угнетал и вгонял в тревогу, хотя был чистым и куда приятней царивших в казарме ароматов.
Высокопарное приветствие начальника стражи, слаженное рявканье выстроившихся во дворе вояк, почтительные взгляды на владыку и советника и любопытно-алчные — на нее, «элитную анху».
