— Хесса!
— Ты что тут делаешь? — откликнулась та. — Уходи, пока не засекли. Или... — она судорожно вздохнула, так что даже из коридора было слышно, — попрощаться пришла?
— Как тебе сказать, — Лин прислонилась к двери, затем, подумав, села на пол. Злость и напряжение откатывали, оставляя после себя дрожь в коленях и легкую слабость, будто после чрезмерной тренировки. — Хотела объяснить в тишине и без лишних ушей, почему ты идиотка, и все такое. Был выбор — или дать по морде каждой, кто там вякал, и прийти сюда официально, или вот так. Но первый способ ограничивал свободу маневра, не факт, что нам достались бы соседние камеры.
Хесса фыркнула. Но скорее для Лин, а не потому что и впрямь было весело представлять побоище в серале.
— Я знаю, что идиотка. Ты можешь не утруждаться, объясняя на пальцах.
— Хотела бы я знать, что случилось, — Лин вытянула ноги и поморщилась: сидеть на полу было холодно, влажные штаны вчистую проигрывали сухим. Вот ведь, приступ возбуждения прошел, а неудобство осталось. — Лалия на себя непохожа, Сардар твой весь в крови и встрепанный, будто его башкой дорожки подметали. Ну блядь, взял Нариму, и плевать, проблема Наримы, не твоя. Ладно, умолкаю. Я просто испугалась.
— Ты же его видела, — Хесса, похоже, тоже прижималась к двери, голос звучал совсем близко. — Мне плевать, что там случилось, но ему... ему же совсем херово. А эта мразь... истеричная... она же не поняла нихрена. Будет подставляться и млеть. Только о себе думает. Если бы хоть Сальму взял, да кого угодно, я бы промолчала, но не эту!
Лин даже растерялась на несколько мгновений: не думала, что дело вовсе не в ревности или хотя бы не только в ней.
— Значит, у тебя другой сорт идиотизма. Прости. Такое понять могу. Ну, может, ему все равно, поймут его или будут только подставляться?
— Ему, может, все равно, а мне — нет. — Хесса вздохнула. — Столько времени держалась, а тут... Устроила хрен знает что. Теперь все, пиздец мне.
Лин и хотела бы возразить, но не могла. То есть, если бы это произошло сразу после представления, когда владыка был добр и благостен — она бы почти не боялась. Но сейчас… Не хватало информации. Можно было только надеяться, но кормить других пустыми надеждами старший агент Линтариена не умела. Даже ради их блага.
В пустом коридоре заметалось эхо торопливых шагов. Стражник почти выбежал к камере, остановился резко, уставившись на Лин. Та посмотрела снизу вверх — шевелиться не хотелось.
— Добрый вечер. Я никого не похищаю, просто сижу. Болтаем. Ей разговоры не запрещали, честное слово.
— Это не полагается. В карцере нельзя...
Другие шаги, легкие, быстрые, почти бесшумные, Лин уловила в самый последний момент, а стражник, кажется, и вовсе не расслышал. Потому что уставился на подошедшего Ладуша так, будто тот соткался прямо из воздуха.
— Оставь ее, — сказал Ладуш и посмотрел на Лин. — Возвращайся в сераль. Нечего тебе здесь делать.
То ли что-то в выражении его лица, то ли в голосе заставило напрячься, от нехорошего предчувствия похолодело в животе. Стражник уже громыхал оружием прочь по коридору.
— Что случилось? — спросила Лин, поднимаясь. Ладуш молчал, и она переспросила, скрывая за резким тоном острую, почти животную панику: — Что?! Ну, все равно скоро все узнают! Что решил владыка? Он ведь не мог… — Лин осеклась: на самом деле мог что угодно, все здесь помнили два слова, заменяющие закон: «воля владыки».
— Казармы. Но она останется здесь до утра, а потом...
— Нет, — прошептала Лин. Кажется, Ладуш хотел что-то объяснить, может быть, пообещать, что замолвит за Хессу перед Ваганом или договорится с каким-нибудь кродахом из стражи… или небо упадет на землю и всем станет не до Хессы? Лин не слышала.
В мире, где анхи не могли избежать течки, они неизбежно оказывались в полной власти кродахов. Лин на месте Хессы предпочла бы быструю казнь. Даже пусть не слишком быструю, все равно лучше, чем стать подстилкой для кучи потных, агрессивных, озверевших от воздержания стражников. Но ни у Хессы, ни у нее, у любой анхи здесь не было права выбирать судьбу, как нет этого права у самой роскошной атласной подушки: украсят ли ею комнату, положат под голову, усядутся задницей или бросят под ноги. И если для Асира это нормально…
— И он еще говорит, что наш мир безумен?! После того, как сам… вот так?!
Почему-то вдруг вспомнилось, как владыка утешал Нариму. Утешал, успокаивал ревнивую лживую суку, зная, что именно она виновата, потому что считал ее слишком слабой. Тогда он сказал, что до казарм нужно совершить не одну ошибку.
Лин сжала кулаки и вскинула голову.
— Пусть он повторит это, глядя мне в глаза. Пусть объяснит, за что! Я не понимаю, как он мог быть настолько несправедлив!
— Лин! — Ладуш что-то кричал вслед, но Лин не слышала. Она и сама знала все, что тот скажет. Что нельзя врываться к повелителю без приглашения, да еще в такое время, да еще когда он в дурном настроении, да еще… еще какую-нибудь ерунду. Похрен и нахрен. Потому что из-за этого решения Лин теряла сразу двух дорогих людей. Единственную подругу. И кродаха, которому поверила и в которого успела влюбиться, как последняя дура.
Она еще сообразила, что никто не выпустит ее из сераля, не говоря уж о том, чтобы впустить в покои владыки. Но был другой путь, мимо стражи. Сад, заросли жасмина, запертая калитка — на калитку Лин было плевать с башни. Или со стены. Тем более что на эту стену она влезла бы даже без достаточно надежных для ее веса стволов жасмина, с закрытыми глазами и с разгона. И даже в тех дурацких тапках, которые все-таки сбросила еще у камеры, потому что бегать в них — только улитку и обгонишь.
— Лин, остановись! — Ладуш все-таки умудрился ее догнать. Лин махнула рукой, изображая что-то вроде «слышу, отстань, вали в бездну» и спрыгнула со стены в садик.
Замерла, ожидая оклика стражи, но, похоже, с этой стороны покои владыки не охранялись вовсе. Приди сюда Лин по другому поводу, не такому ужасному, непременно высказала бы все, что думает о дворцовой охране в целом и господине Вагане в частности. Но сейчас халатность стражи была на руку. Лин обвела взглядом ряд открытых настежь окон и двинулась к тому, в котором теплился свет.
Сначала в голову ударил запах, отшибая остатки соображения — густой, сильный, но не яркий, а... мрачный? Подавляющий, тяжелый, сбивающий с ног, как горная река, и настолько же опасный. Владыка, кажется, был в ярости. Каким-то отдельным, на удивление спокойным участком сознания Лин отметила, что эта вариация запаха владыки ее не так уж и пугает. И даже каким-то образом возбуждает. Пинком загнав озабоченную запахами анху подальше, куда-нибудь в компанию к внутреннему зверю, вилявшему сейчас хвостом от близости вожака, Лин медленно выдохнула и пошла к окну. «Пошла, а не побежала! И заговорила, а не заорала! Владыка не любит истерик, ты ведь хочешь, чтобы он тебе ответил, а не послал в бездну нахрен?»
Потом стали слышны медленные, тяжелые шаги. Приглушенная ругань. Несколько мгновений тишины — и звон, как будто что-то разбилось. На звон среагировала не анха, а агент охранки — забыв обо всем, что себе внушала, Лин промчалась к окну, взлетела по еще одной смешной стене, перескочила через подоконник, окинула комнату взглядом и замерла, осознавая увиденное.
Владыка был пьян. Настолько пьян, что бил о стену кувшины из-под вина. Отличное состояние для правосудия, нечего сказать!
Он резко обернулся, уперся в Лин тяжелым и на удивление осмысленным взглядом. Похоже, степень опьянения была меньше, чем показалось вначале. Или же он отлично сопротивлялся алкоголю.
Что ж.
— Объясните мне, — Лин старалась, честно старалась говорить спокойно. Несмотря на кипевшую все сильнее злость, на боль и обиду, несмотря на опасный, но все равно невыносимо будоражащий запах. — Пожалуйста. Объясните, как можно приговорить человека фактически к смерти, даже не разобравшись. Не выяснив, в чем дело. Вы же сами сказали, что не вышвыриваете анх в казармы после единственной ошибки. Так почему, за что?!
— За что? — Асир медленно двинулся к Лин, сжимая в кулаке горлышко очередного кувшина так, будто кого-то душил или очень хотел придушить. — За то, что не понимает и уже не поймет. Не думает о последствиях, когда открывает рот! За то, что даже когда не течет, делает то, что не позволено никому. За оскорбления человека, даже мизинца которого не стоит, за то, что устроила безобразную драку в моем серале! Она пыталась себя убить — и провела течку так, как некоторым даже к старости не снилось. Неблагодарная безмозглая свинья.
— Вы не знаете, о чем она думала. Вы и не попытались узнать! Конечно, это нежных фиалок вроде Наримы можно расспрашивать и успокаивать, и давать им вторые, третьи и двадцать третьи шансы! А трущобная по умолчанию не способна на благодарность, так?! Да что б вы знали!
Владыка в два быстрых шага оказался рядом, вплотную. Лин вжало в подоконник, почти размазало злостью, яркой и оглушительной.
— О чем она думала, когда оскорбляла перед всем сералем моего первого советника? О чем думала, когда подняла руку на Лалию? — От рычания, низкого, раскатистого, звериного, дыбом встали все волосы на теле. — Да, я не узнал. И не желаю знать! Если в этом выражается ее благодарность, пусть благодарит стражников в казармах.
И уже было ясно, что без толку объяснять и доказывать. Что владыка — со своей точки зрения — прав, а на другие точки зрения ему класть с размаху. Что ничего Лин не добьется. И лучше ей умолкнуть, если не хочет тоже оказаться в карцере, а потом и в казармах, с клеймом неблагодарной свиньи.
Наверное, только отчаяние толкнуло продолжать, отчаяние и ужас от осознания безнадежности всего — этого разговора, собственных дурацких надежд, веры, уважения и того, что уже было и могло бы быть дальше. Потому что не сможет она простить такую страшную судьбу Хессы, пусть даже та в самом деле напрочь попутала берега и вообще дура. Никому. Даже Асиру. А раз так, раз терять уже, по сути, нечего…
— Ладно, — она сглотнула, и насыщенный густым запахом ярости воздух обжег гортань. — Ладно. Судите о людях по внешнему впечатлению. Казните тех, кто готов за вас умереть, но никогда не скажет этого вслух. Прикармливайте лживых гадюк вроде Наримы, которые лижут вам зад...
Ее сдернуло с подоконника и приложило спиной о стену. В голове зазвенело, от затылка к позвоночнику ошпарило болью. Лин с трудом открыла зажмуренные глаза, увидела искаженное гневом лицо, неузнаваемое и все равно то самое, изученное уже, оказывается, до каждой черты, до каждого штриха и росчерка, настолько, что даже запредельная ярость не смогла сделать его чужим.
— Замолчи, — выдохнул Асир, скалясь. — Сейчас. Не слышишь. Не понимаешь. Меня. Даже ты, — выталкивал слова по одному, с трудом. Стискивал плечи, прижимал к стене всем телом. Лин чувствовала крупную дрожь, будто он сдерживался из последних сил. Удерживал себя от чего-то непоправимого. Она вдруг с диким, первобытным ужасом осознала, что владыке ничего не стоит просто разорвать ее пополам, переломить, свернуть шею — но ей, как любой нормальной, по здешним меркам, анхе, плевать. Потому что кродах таким и должен быть, потому что слабый кродах, мягкий кродах, всепрощающий кродах — не кродах.
А говорить «понимаю» было поздно. Хотя она поняла, на самом деле поняла все аргументы и доводы Асира, просто не согласилась с ними. Он оскорбился за друга и за любимую — по сути, так же, как Лин. Трудно не понять.
Пальцы на плечах разжались, Асир отступил, покачнулся и тяжело оперся о подоконник, склонив голову. Ярость никуда не делась, но сквозь нее вдруг проступили другие запахи — горьковатый и острый запах каких-то трав и почему-то крови. Лин хватала ртом воздух, заставляла себя дышать, собирала по кускам — и не могла собрать, не получалось. Слишком страшно. Она пропала. С ней все-таки случилось то, чего боялась, и течка оказалась совершенно для этого не нужна. Потому что не течка делает анху анхой.
— Убирайся.
— Владыка! — Распахнулась дверь, в комнату вбежал Ладуш. — О, всеблагие предки, что тут...
— Уведи ее, — сказал Асир, резко выпрямляясь.
— Ты что делаешь? Тебе нужно лежать! Лекарь велел...
Казалось, все происходит не с ней. Кто-то другой привычно и почти машинально отмечал и сопоставлял: запах трав и крови, лекарь велел лежать, от Сардара пахло кровью и болью, и сам он был… и Лалия… покушение? Кто-то другой снова думал о том, что охрана здесь ни к черту, а Лин готова была взвыть от ужаса при мысли, что убийца мог оказаться удачливее. Кто-то другой ехидно напоминал собственные мысли — что произошло такого страшного, из-за чего все с катушек съехали? — а Лин казнила себя за то, что не разобралась сразу, не спросила, не поговорила хотя бы с Лалией для начала: знай она, что владыка ранен, конечно же, не стала бы врываться с заведомо безнадежным разговором.
— Выметайтесь! Оба! И не впускать ее ко мне больше! — Асир грохнул кулаком по подвернувшемуся столику. Подскочили, зазвенев, графины и какие-то банки. Что-то разбилось, разлилось. Едко и противно запахло лекарствами.
— Идем, — Ладуш стиснул запястье Лин и потащил к выходу.
Сон не шел. То ли тело после этой психической недели успело забыть, как это — просто расслабиться и позволить глазам закрыться, то ли пережитый прошлой ночью ужас не отпускал. Может, владыка и не считал его виноватым, но Сардар знал: несостоявшееся покушение — да какого хрена? Очень даже состоявшееся, хоть и закончившееся неудачей для безмозглого сопляка — это его проеб. Только его, ничей больше. Это он смотрел не туда и был не там, где нужно, это он ждал удара не с той стороны, откуда тот последовал. Это его не было рядом с владыкой, когда тот нуждался в защите. Поэтому дуло, уткнувшееся в живот, стало бы даже не заслуженным возмездием, а наградой. Если бы Асир выстрелил.
Сардар сел на кровати — так и не разделся, потому что каждую секунду ждал стука в дверь. Хрен его знает, вдруг случится что-то еще? Где один проеб, там и два, и три, и десяток. Ну не идиот ли? Ничего не закончилось, владыке все еще нужна его помощь и его преданность, а он собирался сдохнуть от руки взбешенного повелителя. Друга.
Он со злостью пнул стоящий на полу у кровати поднос. Раскатились по ковру персики и виноградины, опрокинулся кувшин, запахло сладким вином, и Сардар облизал губы. Явиться в сераль в надежде хоть немного забыться, перестать по тысячному разу прогонять в голове один и тот же сценарий — с удачным покушением и пышными похоронами владыки в финале — тоже было ошибкой. Крики Хессы до сих пор звенели в ушах. В них, в ее запахе не было ни ярости, ни ревности, было что-то совсем другое, чего он так и не смог опознать. В бездну все! Он собирался просто трахнуться, просто выебать чей-нибудь рот, хоть пять минут не думать об Асире и крови на его рубашке, а потом, может быть, заснуть. Почему же вышла такая херня?
Нарима, гибкая, привлекательная, с ласковыми глазами, умеющая себя показывать, опытная в каждом движении, стояла между его коленями, тянулась пальцами и губами к налившемуся члену, а Сардар понимал, что не сможет ничего. Ни забыть, ни расслабиться, ни тем более получить удовольствие. Не сегодня.
— Ты что тут делаешь? — откликнулась та. — Уходи, пока не засекли. Или... — она судорожно вздохнула, так что даже из коридора было слышно, — попрощаться пришла?
— Как тебе сказать, — Лин прислонилась к двери, затем, подумав, села на пол. Злость и напряжение откатывали, оставляя после себя дрожь в коленях и легкую слабость, будто после чрезмерной тренировки. — Хотела объяснить в тишине и без лишних ушей, почему ты идиотка, и все такое. Был выбор — или дать по морде каждой, кто там вякал, и прийти сюда официально, или вот так. Но первый способ ограничивал свободу маневра, не факт, что нам достались бы соседние камеры.
Хесса фыркнула. Но скорее для Лин, а не потому что и впрямь было весело представлять побоище в серале.
— Я знаю, что идиотка. Ты можешь не утруждаться, объясняя на пальцах.
— Хотела бы я знать, что случилось, — Лин вытянула ноги и поморщилась: сидеть на полу было холодно, влажные штаны вчистую проигрывали сухим. Вот ведь, приступ возбуждения прошел, а неудобство осталось. — Лалия на себя непохожа, Сардар твой весь в крови и встрепанный, будто его башкой дорожки подметали. Ну блядь, взял Нариму, и плевать, проблема Наримы, не твоя. Ладно, умолкаю. Я просто испугалась.
— Ты же его видела, — Хесса, похоже, тоже прижималась к двери, голос звучал совсем близко. — Мне плевать, что там случилось, но ему... ему же совсем херово. А эта мразь... истеричная... она же не поняла нихрена. Будет подставляться и млеть. Только о себе думает. Если бы хоть Сальму взял, да кого угодно, я бы промолчала, но не эту!
Лин даже растерялась на несколько мгновений: не думала, что дело вовсе не в ревности или хотя бы не только в ней.
— Значит, у тебя другой сорт идиотизма. Прости. Такое понять могу. Ну, может, ему все равно, поймут его или будут только подставляться?
— Ему, может, все равно, а мне — нет. — Хесса вздохнула. — Столько времени держалась, а тут... Устроила хрен знает что. Теперь все, пиздец мне.
Лин и хотела бы возразить, но не могла. То есть, если бы это произошло сразу после представления, когда владыка был добр и благостен — она бы почти не боялась. Но сейчас… Не хватало информации. Можно было только надеяться, но кормить других пустыми надеждами старший агент Линтариена не умела. Даже ради их блага.
В пустом коридоре заметалось эхо торопливых шагов. Стражник почти выбежал к камере, остановился резко, уставившись на Лин. Та посмотрела снизу вверх — шевелиться не хотелось.
— Добрый вечер. Я никого не похищаю, просто сижу. Болтаем. Ей разговоры не запрещали, честное слово.
— Это не полагается. В карцере нельзя...
Другие шаги, легкие, быстрые, почти бесшумные, Лин уловила в самый последний момент, а стражник, кажется, и вовсе не расслышал. Потому что уставился на подошедшего Ладуша так, будто тот соткался прямо из воздуха.
— Оставь ее, — сказал Ладуш и посмотрел на Лин. — Возвращайся в сераль. Нечего тебе здесь делать.
То ли что-то в выражении его лица, то ли в голосе заставило напрячься, от нехорошего предчувствия похолодело в животе. Стражник уже громыхал оружием прочь по коридору.
— Что случилось? — спросила Лин, поднимаясь. Ладуш молчал, и она переспросила, скрывая за резким тоном острую, почти животную панику: — Что?! Ну, все равно скоро все узнают! Что решил владыка? Он ведь не мог… — Лин осеклась: на самом деле мог что угодно, все здесь помнили два слова, заменяющие закон: «воля владыки».
— Казармы. Но она останется здесь до утра, а потом...
— Нет, — прошептала Лин. Кажется, Ладуш хотел что-то объяснить, может быть, пообещать, что замолвит за Хессу перед Ваганом или договорится с каким-нибудь кродахом из стражи… или небо упадет на землю и всем станет не до Хессы? Лин не слышала.
В мире, где анхи не могли избежать течки, они неизбежно оказывались в полной власти кродахов. Лин на месте Хессы предпочла бы быструю казнь. Даже пусть не слишком быструю, все равно лучше, чем стать подстилкой для кучи потных, агрессивных, озверевших от воздержания стражников. Но ни у Хессы, ни у нее, у любой анхи здесь не было права выбирать судьбу, как нет этого права у самой роскошной атласной подушки: украсят ли ею комнату, положат под голову, усядутся задницей или бросят под ноги. И если для Асира это нормально…
— И он еще говорит, что наш мир безумен?! После того, как сам… вот так?!
Почему-то вдруг вспомнилось, как владыка утешал Нариму. Утешал, успокаивал ревнивую лживую суку, зная, что именно она виновата, потому что считал ее слишком слабой. Тогда он сказал, что до казарм нужно совершить не одну ошибку.
Лин сжала кулаки и вскинула голову.
— Пусть он повторит это, глядя мне в глаза. Пусть объяснит, за что! Я не понимаю, как он мог быть настолько несправедлив!
— Лин! — Ладуш что-то кричал вслед, но Лин не слышала. Она и сама знала все, что тот скажет. Что нельзя врываться к повелителю без приглашения, да еще в такое время, да еще когда он в дурном настроении, да еще… еще какую-нибудь ерунду. Похрен и нахрен. Потому что из-за этого решения Лин теряла сразу двух дорогих людей. Единственную подругу. И кродаха, которому поверила и в которого успела влюбиться, как последняя дура.
Она еще сообразила, что никто не выпустит ее из сераля, не говоря уж о том, чтобы впустить в покои владыки. Но был другой путь, мимо стражи. Сад, заросли жасмина, запертая калитка — на калитку Лин было плевать с башни. Или со стены. Тем более что на эту стену она влезла бы даже без достаточно надежных для ее веса стволов жасмина, с закрытыми глазами и с разгона. И даже в тех дурацких тапках, которые все-таки сбросила еще у камеры, потому что бегать в них — только улитку и обгонишь.
— Лин, остановись! — Ладуш все-таки умудрился ее догнать. Лин махнула рукой, изображая что-то вроде «слышу, отстань, вали в бездну» и спрыгнула со стены в садик.
Замерла, ожидая оклика стражи, но, похоже, с этой стороны покои владыки не охранялись вовсе. Приди сюда Лин по другому поводу, не такому ужасному, непременно высказала бы все, что думает о дворцовой охране в целом и господине Вагане в частности. Но сейчас халатность стражи была на руку. Лин обвела взглядом ряд открытых настежь окон и двинулась к тому, в котором теплился свет.
Сначала в голову ударил запах, отшибая остатки соображения — густой, сильный, но не яркий, а... мрачный? Подавляющий, тяжелый, сбивающий с ног, как горная река, и настолько же опасный. Владыка, кажется, был в ярости. Каким-то отдельным, на удивление спокойным участком сознания Лин отметила, что эта вариация запаха владыки ее не так уж и пугает. И даже каким-то образом возбуждает. Пинком загнав озабоченную запахами анху подальше, куда-нибудь в компанию к внутреннему зверю, вилявшему сейчас хвостом от близости вожака, Лин медленно выдохнула и пошла к окну. «Пошла, а не побежала! И заговорила, а не заорала! Владыка не любит истерик, ты ведь хочешь, чтобы он тебе ответил, а не послал в бездну нахрен?»
Потом стали слышны медленные, тяжелые шаги. Приглушенная ругань. Несколько мгновений тишины — и звон, как будто что-то разбилось. На звон среагировала не анха, а агент охранки — забыв обо всем, что себе внушала, Лин промчалась к окну, взлетела по еще одной смешной стене, перескочила через подоконник, окинула комнату взглядом и замерла, осознавая увиденное.
Владыка был пьян. Настолько пьян, что бил о стену кувшины из-под вина. Отличное состояние для правосудия, нечего сказать!
Он резко обернулся, уперся в Лин тяжелым и на удивление осмысленным взглядом. Похоже, степень опьянения была меньше, чем показалось вначале. Или же он отлично сопротивлялся алкоголю.
Что ж.
— Объясните мне, — Лин старалась, честно старалась говорить спокойно. Несмотря на кипевшую все сильнее злость, на боль и обиду, несмотря на опасный, но все равно невыносимо будоражащий запах. — Пожалуйста. Объясните, как можно приговорить человека фактически к смерти, даже не разобравшись. Не выяснив, в чем дело. Вы же сами сказали, что не вышвыриваете анх в казармы после единственной ошибки. Так почему, за что?!
— За что? — Асир медленно двинулся к Лин, сжимая в кулаке горлышко очередного кувшина так, будто кого-то душил или очень хотел придушить. — За то, что не понимает и уже не поймет. Не думает о последствиях, когда открывает рот! За то, что даже когда не течет, делает то, что не позволено никому. За оскорбления человека, даже мизинца которого не стоит, за то, что устроила безобразную драку в моем серале! Она пыталась себя убить — и провела течку так, как некоторым даже к старости не снилось. Неблагодарная безмозглая свинья.
— Вы не знаете, о чем она думала. Вы и не попытались узнать! Конечно, это нежных фиалок вроде Наримы можно расспрашивать и успокаивать, и давать им вторые, третьи и двадцать третьи шансы! А трущобная по умолчанию не способна на благодарность, так?! Да что б вы знали!
Владыка в два быстрых шага оказался рядом, вплотную. Лин вжало в подоконник, почти размазало злостью, яркой и оглушительной.
— О чем она думала, когда оскорбляла перед всем сералем моего первого советника? О чем думала, когда подняла руку на Лалию? — От рычания, низкого, раскатистого, звериного, дыбом встали все волосы на теле. — Да, я не узнал. И не желаю знать! Если в этом выражается ее благодарность, пусть благодарит стражников в казармах.
И уже было ясно, что без толку объяснять и доказывать. Что владыка — со своей точки зрения — прав, а на другие точки зрения ему класть с размаху. Что ничего Лин не добьется. И лучше ей умолкнуть, если не хочет тоже оказаться в карцере, а потом и в казармах, с клеймом неблагодарной свиньи.
Наверное, только отчаяние толкнуло продолжать, отчаяние и ужас от осознания безнадежности всего — этого разговора, собственных дурацких надежд, веры, уважения и того, что уже было и могло бы быть дальше. Потому что не сможет она простить такую страшную судьбу Хессы, пусть даже та в самом деле напрочь попутала берега и вообще дура. Никому. Даже Асиру. А раз так, раз терять уже, по сути, нечего…
— Ладно, — она сглотнула, и насыщенный густым запахом ярости воздух обжег гортань. — Ладно. Судите о людях по внешнему впечатлению. Казните тех, кто готов за вас умереть, но никогда не скажет этого вслух. Прикармливайте лживых гадюк вроде Наримы, которые лижут вам зад...
Ее сдернуло с подоконника и приложило спиной о стену. В голове зазвенело, от затылка к позвоночнику ошпарило болью. Лин с трудом открыла зажмуренные глаза, увидела искаженное гневом лицо, неузнаваемое и все равно то самое, изученное уже, оказывается, до каждой черты, до каждого штриха и росчерка, настолько, что даже запредельная ярость не смогла сделать его чужим.
— Замолчи, — выдохнул Асир, скалясь. — Сейчас. Не слышишь. Не понимаешь. Меня. Даже ты, — выталкивал слова по одному, с трудом. Стискивал плечи, прижимал к стене всем телом. Лин чувствовала крупную дрожь, будто он сдерживался из последних сил. Удерживал себя от чего-то непоправимого. Она вдруг с диким, первобытным ужасом осознала, что владыке ничего не стоит просто разорвать ее пополам, переломить, свернуть шею — но ей, как любой нормальной, по здешним меркам, анхе, плевать. Потому что кродах таким и должен быть, потому что слабый кродах, мягкий кродах, всепрощающий кродах — не кродах.
А говорить «понимаю» было поздно. Хотя она поняла, на самом деле поняла все аргументы и доводы Асира, просто не согласилась с ними. Он оскорбился за друга и за любимую — по сути, так же, как Лин. Трудно не понять.
Пальцы на плечах разжались, Асир отступил, покачнулся и тяжело оперся о подоконник, склонив голову. Ярость никуда не делась, но сквозь нее вдруг проступили другие запахи — горьковатый и острый запах каких-то трав и почему-то крови. Лин хватала ртом воздух, заставляла себя дышать, собирала по кускам — и не могла собрать, не получалось. Слишком страшно. Она пропала. С ней все-таки случилось то, чего боялась, и течка оказалась совершенно для этого не нужна. Потому что не течка делает анху анхой.
— Убирайся.
— Владыка! — Распахнулась дверь, в комнату вбежал Ладуш. — О, всеблагие предки, что тут...
— Уведи ее, — сказал Асир, резко выпрямляясь.
— Ты что делаешь? Тебе нужно лежать! Лекарь велел...
Казалось, все происходит не с ней. Кто-то другой привычно и почти машинально отмечал и сопоставлял: запах трав и крови, лекарь велел лежать, от Сардара пахло кровью и болью, и сам он был… и Лалия… покушение? Кто-то другой снова думал о том, что охрана здесь ни к черту, а Лин готова была взвыть от ужаса при мысли, что убийца мог оказаться удачливее. Кто-то другой ехидно напоминал собственные мысли — что произошло такого страшного, из-за чего все с катушек съехали? — а Лин казнила себя за то, что не разобралась сразу, не спросила, не поговорила хотя бы с Лалией для начала: знай она, что владыка ранен, конечно же, не стала бы врываться с заведомо безнадежным разговором.
— Выметайтесь! Оба! И не впускать ее ко мне больше! — Асир грохнул кулаком по подвернувшемуся столику. Подскочили, зазвенев, графины и какие-то банки. Что-то разбилось, разлилось. Едко и противно запахло лекарствами.
— Идем, — Ладуш стиснул запястье Лин и потащил к выходу.
ГЛАВА 4
Сон не шел. То ли тело после этой психической недели успело забыть, как это — просто расслабиться и позволить глазам закрыться, то ли пережитый прошлой ночью ужас не отпускал. Может, владыка и не считал его виноватым, но Сардар знал: несостоявшееся покушение — да какого хрена? Очень даже состоявшееся, хоть и закончившееся неудачей для безмозглого сопляка — это его проеб. Только его, ничей больше. Это он смотрел не туда и был не там, где нужно, это он ждал удара не с той стороны, откуда тот последовал. Это его не было рядом с владыкой, когда тот нуждался в защите. Поэтому дуло, уткнувшееся в живот, стало бы даже не заслуженным возмездием, а наградой. Если бы Асир выстрелил.
Сардар сел на кровати — так и не разделся, потому что каждую секунду ждал стука в дверь. Хрен его знает, вдруг случится что-то еще? Где один проеб, там и два, и три, и десяток. Ну не идиот ли? Ничего не закончилось, владыке все еще нужна его помощь и его преданность, а он собирался сдохнуть от руки взбешенного повелителя. Друга.
Он со злостью пнул стоящий на полу у кровати поднос. Раскатились по ковру персики и виноградины, опрокинулся кувшин, запахло сладким вином, и Сардар облизал губы. Явиться в сераль в надежде хоть немного забыться, перестать по тысячному разу прогонять в голове один и тот же сценарий — с удачным покушением и пышными похоронами владыки в финале — тоже было ошибкой. Крики Хессы до сих пор звенели в ушах. В них, в ее запахе не было ни ярости, ни ревности, было что-то совсем другое, чего он так и не смог опознать. В бездну все! Он собирался просто трахнуться, просто выебать чей-нибудь рот, хоть пять минут не думать об Асире и крови на его рубашке, а потом, может быть, заснуть. Почему же вышла такая херня?
Нарима, гибкая, привлекательная, с ласковыми глазами, умеющая себя показывать, опытная в каждом движении, стояла между его коленями, тянулась пальцами и губами к налившемуся члену, а Сардар понимал, что не сможет ничего. Ни забыть, ни расслабиться, ни тем более получить удовольствие. Не сегодня.
