— Поедем, — вмешался Лунан, тронув поводья Бури. — Лучше увидим своими глазами, что затеяла твоя безумная бабушка.
На южном причале толпилась адская прорва народа, и Лунану уже от одной этой картины стало не по себе. Нет, погрузка шла полным ходом. Натужно скрипели лебедки, слаженно перекидывались и крепились тросы. Под дружное «Кха!» из десятков луженых глоток, со свистом рассекая воздух, вонзались в подплывающие льдины, как в масло, острия магических крючьев. Нанятые маги знали свою работу, как знал ее каждый, кто из года в год трудился на погрузке черного льда в северных землях. Но вот скопище зрителей, от мала до велика толпившихся на причале и на всем берегу, собралось здесь, уж конечно, поглазеть не на лед, а на неожиданно спустившуюся буквально с небес на землю — аж с вершины холма к простым смертным, из которых магов было раз-два и обчелся — ее сиятельство старую герцогиню. Которую большинство жителей герцогства и в глаза-то отродясь не видели. Мать, поддерживаемая с двух сторон Ярвой и одноглазым Ральфом, стояла посреди причала на огромном обломке льдины, как статуя безутешной вдовы на пьедестале. Вся в черном с ног до головы, от траурной вуали на чепце до кружевных перчаток и тяжелой креповой юбки. И черный лед под ней отзывался на остатки ее магии, вспыхивал золотисто-синими искрами.
— Боги! Что она делает? — изумился, кажется, слегка напуганный зрелищем Мартин.
Лунан не знал, что ему ответить. Мать не делала ничего. Пока. Просто наблюдала, не то за работами, не то за морем. Он, хмурясь, пустил Бурю шагом к дощатым настилам.
Бодро гаркнули приветствие стражники из внешнего оцепления. Их было немного — скорее дань традиции, чем попытка обезопасить погрузочный док. Присмотреть за порядком, помешать какому-нибудь особо резвому сорванцу пробраться в опасную зону или свалиться в воду — не больше. Жители прибрежных деревень, его подданные — не те, от кого Лунан стал бы отгораживаться мечами и арбалетами.
— Бабушка! — Эрдбирен оказалась у льдины первой. Подскочивший стражник перехватил у нее поводья, а мать обернулась. Резко откинула вуаль, обожгла Лунана коротким колючим взглядом.
— Явились наконец. — И протянула Эрдбирен руку: — Забирайся.
Эрдбирен резво запрыгнула на льдину, хотела поддержать мать под локоть, но та сама схватила ее за руки. Резко выдохнула, пристально всматриваясь в лицо:
— Я видела, Рена. Видела!
— Что, бабушка?
Мать вдруг топнула по льдине, и искры магии вместе с ледяным крошевом взвихрились вокруг ее подола.
— Этот лед! Всю проклятую ночь лезли на меня глыбищи! Звали! Обещали! Измучили! Я здесь поэтому. — И продолжила, торопясь, почти задыхаясь, снова впадая в это свое безумное исступление, которого Лунан с детства боялся больше, чем самых страшных сказок: — Не вижу-не слышу. Не понимаю. Не могу открыть тропы. Запечатала сама болью, страхом, предала дар, думала, сумею обмануть. А дар не простил, предал меня! Проклял меня им! — она вдруг в упор взглянула на Лунана, и будто мало было этого, вдруг простерла руку и указала на него пальцем, чтобы уж наверняка никто не ошибся, кого она считает своим настоящим проклятьем. — Им! Вместо дочери! Отнял любовь, отнял мужа, отнял душу! Ты понимаешь?
— Понимаю, бабушка. Понимаю, но… — Эрдбирен взглянула на него тоже — почти с мольбой, и Лунан от этого взгляда вдруг пришел в себя. Спрыгнул с Бури, прижал ладонь к настилу, выжигая первый отводящий знак. Мартин понятливо кинулся к кучке восстанавливающих силы магов, к нему навстречу тут же шагнули двое, и Лунан сразу почувствовал прилив их магии. Она сливалась с его, подпитывала рунические знаки. Толпа большая, запросто, в одиночку, морок не наведешь, так что помощь совсем не лишняя. Шесть? Нет, пожалуй, восемь символов будет достаточно. Чтобы не просто рассеять или переключить внимание, а обеспечить память зевак правдоподобной заменой происходящего. С магами и рабочими он разберется как-нибудь потом. Позже. А мать все не унималась, до Лунана, сосредоточившегося на потоке проходящей сквозь него силы, будто сквозь плотную завесу доносились обрывки ее выкриков.
— Примешь от меня самое важное! Теперь вижу и знаю. Проклятый лед дает силу! Чуешь его магию, девочка? Нет? И не надо тебе. Еще рано! Проклятым — проклятое. Чистым — чистое.
— Бабушка!
— Не бойся! Передам все, что знаю, все, что смогу! Только дождись. Ты должна выдержать, поняла?! Должна справиться с ним. Если станет совсем тяжело — приезжай сюда, ко мне! Помогу. Дорога будет сложной и долгой, но он должен узнать тебя! Принять, Рена! И ты должна. Слушать и слышать. Узнавать и доверяться. Во всем! Всегда! Очень сложно, девочка. Больно и горько! Но если ты справишься, если вы оба справитесь — я отдам, слышишь? Многое знаю, многое храню. Научу и направлю. Только сумей взять!
Лунан выжег последний знак, медленно выдохнул и поднялся. Хотелось схватить мать в охапку, засунуть в коляску, или на чем там ее сюда принесло, и отправить обратно в ее флигель. А может, и вовсе — заколотить ее там, как заколотил башню Чайки. Толстыми досками. Навсегда. Но хотелось как-то вяло. Быть проклятьем собственной матери, когда тебе почти сорок и ты, если будет на то милость богов, скоро сам станешь дедом, уже не больно. Больно расти с этим знанием, больно ребенком просыпаться от очередного кошмара и звать маму, которая никогда не придет. Больно хоронить самого дорогого человека и не получить ни слова утешения от единственной родной женщины. Больно видеть, как слова безумной старухи причиняют боль твоим детям!
— Хватит! — резко сказал Лунан. — Ты устала. Тебе пора возвращаться.
— Ты никогда не понимал! — воскликнула мать. — Не мог понять! Судьба давала тебе шанс за шансом. Но ты не смог ничего! Даже спасти любимую женщину! Твою единственную надежду!
— Бабушка! Не надо! — Рена все-таки обхватила ее за плечи. — Пойдем домой. Здесь холодно.
— Ты — дар, которого он не заслужил, — вздохнула мать, ласково погладила ее по щеке и снова посмотрела на Лунана в упор. — Я не впустила тебя, потому что злилась. Думала, ты решил купить дочерью свою свободу. И возвращение в столицу своей глупой курице-жене. Тогда я прокляла бы тебя всерьез! Но на этот раз… — она вздохнула, — на это раз ты дал мне надежду. Снова дал надежду, почти через два десятка лет! И слава всем богам, что теперь у тебя не будет возможности все испортить! Тот… — она прикрыла глаза, будто вглядываясь во что-то, ведомое только ей. — Тоже не без греха и не без изъяна. Но я буду молиться, чтобы у него получилось лучше, чем у тебя!
Она снова топнула по льдине, подняла отколовшийся кусок, с некрупный камень размером, сжала его в кулаке, бормоча что-то одними губами, и вложила в ладонь Эрдбирен. Стиснула ее руку обеими руками.
— Чувствуешь, как жжется? Твой путь, что начнется сегодня, будет жечься еще сильней. Но в твоих силах сделать мед из самой горькой горечи. Не сдавайся, девочка. Дорога без ям и кочек — неправильная дорога, она не приведет ни к чему важному. Ни тебя, ни того, с кем по ней пойдешь.
Она вдруг пошатнулась, взмахнула руками, каблук предательски поехал по льду, и Лунан сам не понял, как оказался рядом.
— Мама!
Вскрикнула Эрдбирен, заохал Ральф, что-то запричитала Ярва, а Лунан, подхватывая на руки удивительно легкое тело, всматривался в строгие черты когда-то безупречно красивого лица, в резкие морщины, поблекшие губы и тонкую, желтоватую, будто бумажную кожу на опущенных веках.
— Мама!
— Не надейся, теперь не умру, — тихо сказала мать. — Дождусь всего, чего должна. А ты, безмозглый олух, не подобрал ей даже толковую служанку. Девчонка у красного камня, с рыжими косами, подойдет. Мечтает выбраться отсюда. Отец сгинул на «Веселом кракене» прошлой зимой. Отчим проходу не дает. За госпожу пойдет в огонь и воду. Слышишь, Рена? Найди рыжую у красного камня. Забери с собой. Юв-ва? — выдохнула, мучительно морщась, будто от боли. — Юва Рауд.
— Коляску! Быстрее! — Лунан спрыгнул со льдины. — Мы едем домой. Рена!
— Юва Рауд, — сразу отозвалась та. — Найду ее и тут же приеду.
— Не задерживайся. Первый портал откроется на закате. Мы с тобой не можем опоздать.
— Я успею. Бабушка, я все поняла, не волнуйся. — И умчалась вперед, искать какую-то Юву у какого-то камня.
Уже сидя в коляске, мать, которая выглядела едва живой, вдруг цепко схватила его за руку. Сказала с нескрываемым удивлением:
— Ты любишь ее больше, чем себя. Больше, чем Йоле.
— Она моя дочь. Я умру за нее.
— Там, наверху, еще двое растут. За всех умирать — жизни не хватит. Лучше живи для них. Я так никогда не могла, но ты — другое дело.
Глядя вслед отъезжающей коляске, Лунан устало прислонился к скальному отвесу, давая себе пару минут передышки, и усмехнулся. Надо же, сегодня мать сказала ему больше слов, чем, пожалуй, за последний десяток лет. Может, черный лед и впрямь дарует просветление безумцам? Какие только академики и маститые чародеи не пытались разгадать все его загадки. Прежний король даже выписывал для его изучения мудрецов из соседних королевств. Но вопросов всегда оставалось больше, чем ответов. Магия льда была неуловима, как дыхание ветра, она жила ровно зиму, усиливала заклинания, была прекрасным проводником для магических механизмов и неиссякаемым источником для поддержки постоянных порталов, но угасала вместе с первыми днями северной весны, и удержать ее не могли никакие амулеты. Как будто черный лед был порождением самой северной зимы и неизбежно таял вместе с ней, где бы ни находился, и какими бы замораживающими чарами не пытались его сохранить.
А еще в голову вдруг пришла неожиданная, но ужасно забавная мысль. Надо как-нибудь подсунуть матери в собеседники Ястреба. С его историей ему будет полезно полюбоваться на результат всякого рода магических экспериментов. А мать от души развлечется и посмотрит на него собственными глазами. Ведь ее «тот, не без греха и не без изъяна» было точно о нем, об Асторе Гроссе, герцоге Эйдельбургском и Дортбургском, любимом брате короля, думать о котором как о зяте и муже Эрдбирен пока получалось плохо. Но Лунан верил, что научится.
Навестив Маркуса и выслушав уверения Бертрама, что жизнь раненого уже, слава богам, вне опасности, Астор отправился к себе. Не в герцогские покои в королевском дворце — сейчас ему нечего было делать здесь, а в городской особняк. Возможно, стоило бы проехаться верхом, остудить голову и немного развеяться, но, заметив краем глаза, как шарахнулся и вжался в стену кто-то из дворцовой обслуги, герцог хмыкнул и свернул к портальной зале. Незачем народ пугать больше обычного.
Давно герцог Астор не был настолько раздражен. А чтобы из-за Арнольда — пожалуй, и вовсе никогда. Вопреки расхожему мнению, братья искренне друг друга любили, с пониманием тоже проблем не возникало — ни в далеком детстве, ни сейчас. Пожалуй, именно понимание и мешало разозлиться всерьез. Арнольд мог и не утруждаться аргументами, любой из них, да хоть и все сразу, Астор легко озвучил бы сам. Больше того, он прекрасно знал, что брат прав! Во всем прав, до мелочей. Не зря отец (при полном согласии и одобрении Астора) завещал короновать младшего сына. Не только из-за увлеченности старшего магией и наукой, не только из-за того, что Астору больше по душе созданная им тайная служба, заботы о безопасности государства, а не о процветании. И даже не потому, что Арнольд скучные для Астора политические, экономические и финансовые проблемы решал так же легко, как дышал. Было в нем какое-то глубокое, инстинктивное понимание людей, он гораздо легче Астора умел находить общий язык с любым, от аристократа до торговца или моряка.
Тот самый тип короля, который вызывает горячую любовь подданных, причем вполне заслуженно. Астор, с его желчным, требовательным характером, был начисто лишен столь полезного для правителя свойства — и слава богам! Любить должны законного государя и его наследников, а не отставленного в сторону претендента на трон. Еще и поэтому герцог Астор так тщательно создавал образ грозного Черного Ястреба. Пусть боятся. Это полезно и для Арнольда, и для Стормберга.
И вот вам, пожалуйста — женись, дорогой брат! И ладно бы только ради наследника. Сделать наследника недолго, а там можно и позабыть о ненужной жене. Приходить к ней изредка, исключительно ради того, чтобы сбросить напряжение — с чем до сих пор прекрасно справлялась веселая вдовушка Табея. Так нет же! Все эти “она прекрасная девушка” и “я хочу, чтобы ты был с ней счастлив” вызывали не слишком приятные предчувствия. Арнольд подошел к вопросу крайне серьезно. Основательно, можно сказать! А значит, девушка и правда заслуживает внимания.
Еще и с Леонорой дружит. Обретенная не так давно дочь отличалась редкостным для девушки здравомыслием и с кем попало дружить не стала бы.
И зачем ему внезапное навязанное счастье? Незваное, непрошенное, ненужное! Сейчас, когда найдена дочь, решены созданные им же самим проблемы с собственной магией, и в разуме и сердце наконец-то воцарились мир и спокойствие. Когда можно, наконец, сосредоточиться на важных для государства делах, а их накопилось не то что немало, а настоящая прорва!
Дом встретил его благостной тишиной. И тут же царапнула неприятная мысль: долго ли продлится эта тишина, если здесь начнет хозяйничать посторонняя женщина? Наводить какие-то свои порядки, чего-то требовать, ждать внимания от законного, черти бы все побрали, мужа? Леонора, правда, ни разу не помешала ему здесь. Но ведь это Леонора! Давно потерянная и чудом найденная дочь, которой он готов был позволить все. Готов был — но она ни разу не воспользовалась своим положением сверх допустимого, причем Астор подозревал, что это самое “допустимое” Леонора устанавливала для себя сама. Может, по той же причине, что и он — с трудом привыкая к новой семье. А может, была так воспитана. На самом деле, учитывая, в каком окружении выросла дочь, герцог Астор имел на удивление мало претензий к ее воспитанию.
Но вряд ли стоило ожидать того же от единственной дочери герцога Мьёля! Наверняка избалованной сверх меры, принимающей высокое положение как должное, а опалу своей семьи — как личную прихоть грозного и ужасного Черного Ястреба. Не исключено, что придется готовиться к войне — в собственном доме и с собственной законной супругой! Которая, к тому же, в дочери ему годится!
Арнольд со своим стремлением к счастью брата явно что-то перемудрил.
Что ж, похоже, нужно использовать последние тихие дни и готовиться к худшему.
Он взбежал на второй этаж и свернул в южное крыло, к кабинету. Проходя мимо библиотеки, остановился: дверь была распахнута, а у окна сидела с книгой Леонора.
Астор невольно залюбовался: предзакатный свет золотил очень светлые от природы волосы, падал теплыми бликами на лицо. Его дочь была красива, и, слава всем богам, больше не напоминала ему свою мать, холодную снежную ведьму. Внешне — может быть, но у Леоноры была горячая душа, совсем другой характер, другие мысли, и Астор довольно быстро перестал замечать внешнее сходство с Ульрикой.
— Отец, — Леонора просияла улыбкой, увидев его. — Я ждала тебя.
— Надеюсь, не для того, чтобы поздравить? — поморщился Астор.
На южном причале толпилась адская прорва народа, и Лунану уже от одной этой картины стало не по себе. Нет, погрузка шла полным ходом. Натужно скрипели лебедки, слаженно перекидывались и крепились тросы. Под дружное «Кха!» из десятков луженых глоток, со свистом рассекая воздух, вонзались в подплывающие льдины, как в масло, острия магических крючьев. Нанятые маги знали свою работу, как знал ее каждый, кто из года в год трудился на погрузке черного льда в северных землях. Но вот скопище зрителей, от мала до велика толпившихся на причале и на всем берегу, собралось здесь, уж конечно, поглазеть не на лед, а на неожиданно спустившуюся буквально с небес на землю — аж с вершины холма к простым смертным, из которых магов было раз-два и обчелся — ее сиятельство старую герцогиню. Которую большинство жителей герцогства и в глаза-то отродясь не видели. Мать, поддерживаемая с двух сторон Ярвой и одноглазым Ральфом, стояла посреди причала на огромном обломке льдины, как статуя безутешной вдовы на пьедестале. Вся в черном с ног до головы, от траурной вуали на чепце до кружевных перчаток и тяжелой креповой юбки. И черный лед под ней отзывался на остатки ее магии, вспыхивал золотисто-синими искрами.
— Боги! Что она делает? — изумился, кажется, слегка напуганный зрелищем Мартин.
Лунан не знал, что ему ответить. Мать не делала ничего. Пока. Просто наблюдала, не то за работами, не то за морем. Он, хмурясь, пустил Бурю шагом к дощатым настилам.
Бодро гаркнули приветствие стражники из внешнего оцепления. Их было немного — скорее дань традиции, чем попытка обезопасить погрузочный док. Присмотреть за порядком, помешать какому-нибудь особо резвому сорванцу пробраться в опасную зону или свалиться в воду — не больше. Жители прибрежных деревень, его подданные — не те, от кого Лунан стал бы отгораживаться мечами и арбалетами.
— Бабушка! — Эрдбирен оказалась у льдины первой. Подскочивший стражник перехватил у нее поводья, а мать обернулась. Резко откинула вуаль, обожгла Лунана коротким колючим взглядом.
— Явились наконец. — И протянула Эрдбирен руку: — Забирайся.
Эрдбирен резво запрыгнула на льдину, хотела поддержать мать под локоть, но та сама схватила ее за руки. Резко выдохнула, пристально всматриваясь в лицо:
— Я видела, Рена. Видела!
— Что, бабушка?
Мать вдруг топнула по льдине, и искры магии вместе с ледяным крошевом взвихрились вокруг ее подола.
— Этот лед! Всю проклятую ночь лезли на меня глыбищи! Звали! Обещали! Измучили! Я здесь поэтому. — И продолжила, торопясь, почти задыхаясь, снова впадая в это свое безумное исступление, которого Лунан с детства боялся больше, чем самых страшных сказок: — Не вижу-не слышу. Не понимаю. Не могу открыть тропы. Запечатала сама болью, страхом, предала дар, думала, сумею обмануть. А дар не простил, предал меня! Проклял меня им! — она вдруг в упор взглянула на Лунана, и будто мало было этого, вдруг простерла руку и указала на него пальцем, чтобы уж наверняка никто не ошибся, кого она считает своим настоящим проклятьем. — Им! Вместо дочери! Отнял любовь, отнял мужа, отнял душу! Ты понимаешь?
— Понимаю, бабушка. Понимаю, но… — Эрдбирен взглянула на него тоже — почти с мольбой, и Лунан от этого взгляда вдруг пришел в себя. Спрыгнул с Бури, прижал ладонь к настилу, выжигая первый отводящий знак. Мартин понятливо кинулся к кучке восстанавливающих силы магов, к нему навстречу тут же шагнули двое, и Лунан сразу почувствовал прилив их магии. Она сливалась с его, подпитывала рунические знаки. Толпа большая, запросто, в одиночку, морок не наведешь, так что помощь совсем не лишняя. Шесть? Нет, пожалуй, восемь символов будет достаточно. Чтобы не просто рассеять или переключить внимание, а обеспечить память зевак правдоподобной заменой происходящего. С магами и рабочими он разберется как-нибудь потом. Позже. А мать все не унималась, до Лунана, сосредоточившегося на потоке проходящей сквозь него силы, будто сквозь плотную завесу доносились обрывки ее выкриков.
— Примешь от меня самое важное! Теперь вижу и знаю. Проклятый лед дает силу! Чуешь его магию, девочка? Нет? И не надо тебе. Еще рано! Проклятым — проклятое. Чистым — чистое.
— Бабушка!
— Не бойся! Передам все, что знаю, все, что смогу! Только дождись. Ты должна выдержать, поняла?! Должна справиться с ним. Если станет совсем тяжело — приезжай сюда, ко мне! Помогу. Дорога будет сложной и долгой, но он должен узнать тебя! Принять, Рена! И ты должна. Слушать и слышать. Узнавать и доверяться. Во всем! Всегда! Очень сложно, девочка. Больно и горько! Но если ты справишься, если вы оба справитесь — я отдам, слышишь? Многое знаю, многое храню. Научу и направлю. Только сумей взять!
Прода от 23.04.2023, 11:00
Лунан выжег последний знак, медленно выдохнул и поднялся. Хотелось схватить мать в охапку, засунуть в коляску, или на чем там ее сюда принесло, и отправить обратно в ее флигель. А может, и вовсе — заколотить ее там, как заколотил башню Чайки. Толстыми досками. Навсегда. Но хотелось как-то вяло. Быть проклятьем собственной матери, когда тебе почти сорок и ты, если будет на то милость богов, скоро сам станешь дедом, уже не больно. Больно расти с этим знанием, больно ребенком просыпаться от очередного кошмара и звать маму, которая никогда не придет. Больно хоронить самого дорогого человека и не получить ни слова утешения от единственной родной женщины. Больно видеть, как слова безумной старухи причиняют боль твоим детям!
— Хватит! — резко сказал Лунан. — Ты устала. Тебе пора возвращаться.
— Ты никогда не понимал! — воскликнула мать. — Не мог понять! Судьба давала тебе шанс за шансом. Но ты не смог ничего! Даже спасти любимую женщину! Твою единственную надежду!
— Бабушка! Не надо! — Рена все-таки обхватила ее за плечи. — Пойдем домой. Здесь холодно.
— Ты — дар, которого он не заслужил, — вздохнула мать, ласково погладила ее по щеке и снова посмотрела на Лунана в упор. — Я не впустила тебя, потому что злилась. Думала, ты решил купить дочерью свою свободу. И возвращение в столицу своей глупой курице-жене. Тогда я прокляла бы тебя всерьез! Но на этот раз… — она вздохнула, — на это раз ты дал мне надежду. Снова дал надежду, почти через два десятка лет! И слава всем богам, что теперь у тебя не будет возможности все испортить! Тот… — она прикрыла глаза, будто вглядываясь во что-то, ведомое только ей. — Тоже не без греха и не без изъяна. Но я буду молиться, чтобы у него получилось лучше, чем у тебя!
Она снова топнула по льдине, подняла отколовшийся кусок, с некрупный камень размером, сжала его в кулаке, бормоча что-то одними губами, и вложила в ладонь Эрдбирен. Стиснула ее руку обеими руками.
— Чувствуешь, как жжется? Твой путь, что начнется сегодня, будет жечься еще сильней. Но в твоих силах сделать мед из самой горькой горечи. Не сдавайся, девочка. Дорога без ям и кочек — неправильная дорога, она не приведет ни к чему важному. Ни тебя, ни того, с кем по ней пойдешь.
Она вдруг пошатнулась, взмахнула руками, каблук предательски поехал по льду, и Лунан сам не понял, как оказался рядом.
— Мама!
Вскрикнула Эрдбирен, заохал Ральф, что-то запричитала Ярва, а Лунан, подхватывая на руки удивительно легкое тело, всматривался в строгие черты когда-то безупречно красивого лица, в резкие морщины, поблекшие губы и тонкую, желтоватую, будто бумажную кожу на опущенных веках.
— Мама!
— Не надейся, теперь не умру, — тихо сказала мать. — Дождусь всего, чего должна. А ты, безмозглый олух, не подобрал ей даже толковую служанку. Девчонка у красного камня, с рыжими косами, подойдет. Мечтает выбраться отсюда. Отец сгинул на «Веселом кракене» прошлой зимой. Отчим проходу не дает. За госпожу пойдет в огонь и воду. Слышишь, Рена? Найди рыжую у красного камня. Забери с собой. Юв-ва? — выдохнула, мучительно морщась, будто от боли. — Юва Рауд.
— Коляску! Быстрее! — Лунан спрыгнул со льдины. — Мы едем домой. Рена!
— Юва Рауд, — сразу отозвалась та. — Найду ее и тут же приеду.
— Не задерживайся. Первый портал откроется на закате. Мы с тобой не можем опоздать.
— Я успею. Бабушка, я все поняла, не волнуйся. — И умчалась вперед, искать какую-то Юву у какого-то камня.
Уже сидя в коляске, мать, которая выглядела едва живой, вдруг цепко схватила его за руку. Сказала с нескрываемым удивлением:
— Ты любишь ее больше, чем себя. Больше, чем Йоле.
— Она моя дочь. Я умру за нее.
— Там, наверху, еще двое растут. За всех умирать — жизни не хватит. Лучше живи для них. Я так никогда не могла, но ты — другое дело.
Глядя вслед отъезжающей коляске, Лунан устало прислонился к скальному отвесу, давая себе пару минут передышки, и усмехнулся. Надо же, сегодня мать сказала ему больше слов, чем, пожалуй, за последний десяток лет. Может, черный лед и впрямь дарует просветление безумцам? Какие только академики и маститые чародеи не пытались разгадать все его загадки. Прежний король даже выписывал для его изучения мудрецов из соседних королевств. Но вопросов всегда оставалось больше, чем ответов. Магия льда была неуловима, как дыхание ветра, она жила ровно зиму, усиливала заклинания, была прекрасным проводником для магических механизмов и неиссякаемым источником для поддержки постоянных порталов, но угасала вместе с первыми днями северной весны, и удержать ее не могли никакие амулеты. Как будто черный лед был порождением самой северной зимы и неизбежно таял вместе с ней, где бы ни находился, и какими бы замораживающими чарами не пытались его сохранить.
А еще в голову вдруг пришла неожиданная, но ужасно забавная мысль. Надо как-нибудь подсунуть матери в собеседники Ястреба. С его историей ему будет полезно полюбоваться на результат всякого рода магических экспериментов. А мать от души развлечется и посмотрит на него собственными глазами. Ведь ее «тот, не без греха и не без изъяна» было точно о нем, об Асторе Гроссе, герцоге Эйдельбургском и Дортбургском, любимом брате короля, думать о котором как о зяте и муже Эрдбирен пока получалось плохо. Но Лунан верил, что научится.
Прода от 24.04.2023, 11:33
ГЛАВА 1
Навестив Маркуса и выслушав уверения Бертрама, что жизнь раненого уже, слава богам, вне опасности, Астор отправился к себе. Не в герцогские покои в королевском дворце — сейчас ему нечего было делать здесь, а в городской особняк. Возможно, стоило бы проехаться верхом, остудить голову и немного развеяться, но, заметив краем глаза, как шарахнулся и вжался в стену кто-то из дворцовой обслуги, герцог хмыкнул и свернул к портальной зале. Незачем народ пугать больше обычного.
Давно герцог Астор не был настолько раздражен. А чтобы из-за Арнольда — пожалуй, и вовсе никогда. Вопреки расхожему мнению, братья искренне друг друга любили, с пониманием тоже проблем не возникало — ни в далеком детстве, ни сейчас. Пожалуй, именно понимание и мешало разозлиться всерьез. Арнольд мог и не утруждаться аргументами, любой из них, да хоть и все сразу, Астор легко озвучил бы сам. Больше того, он прекрасно знал, что брат прав! Во всем прав, до мелочей. Не зря отец (при полном согласии и одобрении Астора) завещал короновать младшего сына. Не только из-за увлеченности старшего магией и наукой, не только из-за того, что Астору больше по душе созданная им тайная служба, заботы о безопасности государства, а не о процветании. И даже не потому, что Арнольд скучные для Астора политические, экономические и финансовые проблемы решал так же легко, как дышал. Было в нем какое-то глубокое, инстинктивное понимание людей, он гораздо легче Астора умел находить общий язык с любым, от аристократа до торговца или моряка.
Тот самый тип короля, который вызывает горячую любовь подданных, причем вполне заслуженно. Астор, с его желчным, требовательным характером, был начисто лишен столь полезного для правителя свойства — и слава богам! Любить должны законного государя и его наследников, а не отставленного в сторону претендента на трон. Еще и поэтому герцог Астор так тщательно создавал образ грозного Черного Ястреба. Пусть боятся. Это полезно и для Арнольда, и для Стормберга.
И вот вам, пожалуйста — женись, дорогой брат! И ладно бы только ради наследника. Сделать наследника недолго, а там можно и позабыть о ненужной жене. Приходить к ней изредка, исключительно ради того, чтобы сбросить напряжение — с чем до сих пор прекрасно справлялась веселая вдовушка Табея. Так нет же! Все эти “она прекрасная девушка” и “я хочу, чтобы ты был с ней счастлив” вызывали не слишком приятные предчувствия. Арнольд подошел к вопросу крайне серьезно. Основательно, можно сказать! А значит, девушка и правда заслуживает внимания.
Еще и с Леонорой дружит. Обретенная не так давно дочь отличалась редкостным для девушки здравомыслием и с кем попало дружить не стала бы.
И зачем ему внезапное навязанное счастье? Незваное, непрошенное, ненужное! Сейчас, когда найдена дочь, решены созданные им же самим проблемы с собственной магией, и в разуме и сердце наконец-то воцарились мир и спокойствие. Когда можно, наконец, сосредоточиться на важных для государства делах, а их накопилось не то что немало, а настоящая прорва!
Дом встретил его благостной тишиной. И тут же царапнула неприятная мысль: долго ли продлится эта тишина, если здесь начнет хозяйничать посторонняя женщина? Наводить какие-то свои порядки, чего-то требовать, ждать внимания от законного, черти бы все побрали, мужа? Леонора, правда, ни разу не помешала ему здесь. Но ведь это Леонора! Давно потерянная и чудом найденная дочь, которой он готов был позволить все. Готов был — но она ни разу не воспользовалась своим положением сверх допустимого, причем Астор подозревал, что это самое “допустимое” Леонора устанавливала для себя сама. Может, по той же причине, что и он — с трудом привыкая к новой семье. А может, была так воспитана. На самом деле, учитывая, в каком окружении выросла дочь, герцог Астор имел на удивление мало претензий к ее воспитанию.
Но вряд ли стоило ожидать того же от единственной дочери герцога Мьёля! Наверняка избалованной сверх меры, принимающей высокое положение как должное, а опалу своей семьи — как личную прихоть грозного и ужасного Черного Ястреба. Не исключено, что придется готовиться к войне — в собственном доме и с собственной законной супругой! Которая, к тому же, в дочери ему годится!
Арнольд со своим стремлением к счастью брата явно что-то перемудрил.
Что ж, похоже, нужно использовать последние тихие дни и готовиться к худшему.
Он взбежал на второй этаж и свернул в южное крыло, к кабинету. Проходя мимо библиотеки, остановился: дверь была распахнута, а у окна сидела с книгой Леонора.
Астор невольно залюбовался: предзакатный свет золотил очень светлые от природы волосы, падал теплыми бликами на лицо. Его дочь была красива, и, слава всем богам, больше не напоминала ему свою мать, холодную снежную ведьму. Внешне — может быть, но у Леоноры была горячая душа, совсем другой характер, другие мысли, и Астор довольно быстро перестал замечать внешнее сходство с Ульрикой.
— Отец, — Леонора просияла улыбкой, увидев его. — Я ждала тебя.
— Надеюсь, не для того, чтобы поздравить? — поморщился Астор.
