— Тогда держи крепко, обеими руками, как держал бы то, что боишься потерять больше всего на свете.
Герцог качнулся навстречу, но Эрдбирен успела первой — взяла его за руки, переплетая пальцы, стараясь побыстрее согреть.
Соргольм стянул их запястья венчальными нитями и отступил, простирая ладони к морю.
— Надо войти в воду, — негромко сказала Эрдбирен. — Только войти.
Герцог шагнул назад, Эрдбирен — за ним, чувствуя, как ступни погружаются в ледяную воду, утопают в мелком ракушечнике.
Соргольм нараспев заговаривал море, и от раскатистых звуков почти забытого древнего языка, от гортанного басовитого речитатива по всему телу бежали мурашки.
— Будет большая волна.
— Я знаю, — откликнулся герцог, и Эрдбирен снова едва не улыбнулась. Наверняка Вен успел рассказать ему самое важное. Видно, решил оградить свое любимое сиятельство от лишних сюрпризов.
Пальцы герцога потеплели, и это было отличным знаком. Значит, у нее получалось делиться своим переполняющим жаром. Эрдбирен подалась к нему ближе, стараясь не думать, как это должно выглядеть и ощущаться. Не все ли равно, как выглядит! Она не позволит собственному почти-уже-мужу окоченеть прямо на свадьбе.
— Возьмите, — сказала, вжимаясь в него всем телом и удобно, насколько это возможно со связанными руками, устраиваясь щекой на широкой груди, — Здесь слишком много для одной.
Герцог медленно, явно осторожничая, обнял ее — так, что ее руки оказались заведены за спину. Спросил тихо:
— Не больно?
— Что вы, с чего? — удивилась Рена.
— Не слишком удобная поза.
— Мне удобно, — возразила она. — А вам тепло?
— Да. Благодарю, — добавил, помолчав. И, не успела она сообразить, что ответить на эту внезапную и, по ее мнению, не слишком уместную для почти-мужа официальную вежливость, как пришла волна.
Сначала вода отхлынула из-под ног, бурля и увлекая на глубину мелкую гальку. Потом на краю лагуны, там, где ее прозрачные воды граничили с темными, свинцовыми водами открытого моря, вспучился увенчанный пенным гребнем вал. Вырос, заслоняя небо, навевая неконтролируемый, дикий, как сама северная магия, ужас, и понесся к берегу — к ним.
Хватка герцога тут же стала крепче. Он больше не думал ни об осторожности, ни о вежливости, стиснул ее так, что перехватило дыхание, прижал к себе.
Эрдбирен зажмурилась — и в следующий миг на их головы обрушилась вода. Пожалуй, такой удар мог бы свалить с ног даже горного тролля, но то ли каким-то чудом, то ли благодаря все той же магии, они устояли. Хотя Эрдбирен показалось, что ее ноги на какое-то время оторвались от земли, но герцог оказался на диво устойчив.
А потом, разбившись о берег, вся эта огромная волна устремилась обратно, снова норовя сбить с ног, и устоять по колено в ревущем, несущемся потоке тоже оказалось непросто. И — почудилось ей сквозь гул прибоя, или герцог в самом деле ругался? Что-то о северном безумстве. И о том, почему он на это согласился.
Эрдбирен вдруг стало так легко, будто соленая морская вода смыла все лишнее даже с мыслей. Легко и отчего-то весело. Смех пузырился внутри, как лучшее игристое вино, и было абсолютно неважно, что подумают об этом те, кто смотрит на них с берега. Нет, она честно попыталась стерпеть, но хватило ее на пару мгновений, не больше — пока переводила дыхание и смаргивала с ресниц воду.
— Зато теперь вы настоящий сын севера! — крикнула она, уже не сдерживаясь. Стоило только представить, что думает герцог обо всех северянах вместе взятых, и становилось смешно до слез. Какое уж тут привычное «на все пуговицы»? Сначала обрядили невесть во что. Потом отправили босиком на ледяную гальку, а в завершение еще и напустили гигантскую волну, окатив с ног до головы и едва не заставив барахтаться на мелководье и выбираться ползком. — Даже море вас не победило!
Наверное, герцог должен был ответить что-то вроде: «Вот уж спасибо. Всю жизнь только об этом и мечтал». Но он не успел. Пока Рена безуспешно пыталась отхохотаться, уткнувшись в его мокрую рубаху, шум и гул отступившей, рассыпавшейся волны наконец стих, и она отчетливо услышала Соргольма:
— Соль этих вод, разделенная на двоих, пусть станет благословением. А двое, обрученные морем, пройдут свой путь вместе, поддерживая и оберегая друг друга. Ваша дорога перед вами, ступите на нее вдвоем.
Они с герцогом выбрались из воды, и Эрдбирен сразу почувствовала направленный поток сухого, обжигающего жара. С двух сторон от айствэры взметнулись вверх высокие языки пламени — разгорались большие свадебные костры, щедро приправленные магией.
Соргольм распутал венчальные нити, освобождая их с герцогом руки.
— Одну — в воду, из которой вышли, другую — в огонь, сквозь который идете. Этими нитями связываю огонь и воду, прошлое с будущим, женщину с мужчиной. Нет огня там, где есть вода, нет воды там, где есть огонь, но под этим небом из ничего рождается все, как сейчас из двух жизней рождается одна жизнь. Эрдбирен из рода Мьёлей, Астор из рода Гроссов, этими нитями связываю сегодня ваши пути в один путь.
Айствэра, сухая, надежно защищенная магией от волны, снова вспыхнула под ногами. Теперь они шли по ней вдвоем, и герцог тоже мог почувствовать силу оберегов и согревающий внутренний жар. А Эрдбирен, крепко держа его за руку, смотрела вперед. Туда, где ждал его величество.
— Прими, Астор, кубок первой горечи из рук того, кому веришь. Прими и раздели его с той, кто разделит с тобой твою жизнь. Не бывает пути без потерь. И каждая потеря горчит по-своему. Пусть горечь того прошлого, что вы сегодня теряете, останется позади, а горечь будущего, какой бы сильной она ни была, отступит перед двумя, идущими рука об руку.
Его величество поднес на вытянутых руках тяжелый кубок из литого серебра, оплетенный по ободку искусной вязью древних рун.
— Пары глотков хватит, — шепнула Эрдбирен, и герцог, честно сделав эти самые пару глотков, протянул кубок ей. Ноздри защекотал знакомый запах ягодной настойки, приготовленной, между прочим, по старинному семейному рецепту. И вовсе она не была такой уж горькой, просто очень крепкой. Эрдбирен помнила, как еще девчонкой, привлеченная интригующим запахом, глотнула как-то из отцовского кубка, а потом в ужасе неслась к старому колодцу — отпаиваться вкусной ледяной водой, и надеялась только, что по пути не превратится в жуткого огнедышащего дракона.
Настойка, прямо как в детстве, густо, горячо обволокла язык, терпко-сладкой горечью пролилась в горло и уже внутри растеклась обжигающим жаром, мягко ударила в голову.
Герцог забрал у нее кубок, вернул брату и уже сам взял за руку.
А мастер Фуль вместе с отцом растянули поперек айствэры и наискосок черные ленты преград.
Перешагивать их, одну за одной, только что соединенной паре нужно было вместе.
— Слушайте друг друга, верьте друг другу, — пробасил Соргольм. — Вам решать, какие тропы выбирать и как по ним идти. Первым или вторым, вместе или порознь, остаться или пойти вперед.
Хорошо бы им с герцогом как-то сговориться и… ну, может быть, считать, чтобы не сбиться с шага, а то будет особенно смешно и обидно, победив волну, запутаться в обычных лентах, пусть и символичных. Но Рена не успела ничего предложить. Герцог только взглянул на нее и молча, без затей подхватил на руки, а ей оставалось только обнять его за шею. Что ж, надо признать, это тоже неплохой вариант. Да что там, отличный. А для нее так и вовсе самый удобный. Герцог старательно перешагивал через ленты, а Эрдбирен думала, что со «слушайте друг друга» пока как-то не задалось, но у нее всегда будет второй вариант — верить ему. Своему теперь уже в самом деле мужу. А еще надо научиться звать его по имени. Почему-то сейчас это показалось очень важным.
За лентами, у самого края айствэры, там, где совсем скоро должен был снова открыться портал, чтобы выпустить ее с герцогом в новую, теперь уже общую жизнь, их ждал Соргольм. Лицо хранителя, изрезанное морщинами, казалось суровым и мрачным, но из-под кустистых седых бровей на нее ласково смотрели лучисто-серые глаза. Соргольму нравилось то, что он видел, и Эрдбирен отчетливо чувствовала его молчаливую поддержку.
Герцог опустил ее на айствэру, и она вдохнула полной грудью, готовясь к последнему напутствию.
— Каждой волне — свое время, каждому берегу — свое место, — торжественно произнес Соргольм. — После дня приходит ночь, после зимы — лето. Вы делились друг с другом первой горечью, так примите друг от друга первую сладость первого супружеского поцелуя. Пусть услышат эта земля и это море ваши брачные клятвы, принесенные в сердце. Пусть примут их и благословят ваш союз. Как я благословляю и скрепляю его силой, данной мне предками и этой землей.
Наверное, настойка все-таки сыграла с ней коварную шутку, потому что время неожиданно схлопнулось. Вот только что она внимательно слушала Соргольма, дожидаясь последнего слова, и вдруг уже смотрит в такие неожиданно близкие глаза герцога… мужа… Астора. И сразу уже не смотрит — потому что разве можно целоваться, таращась друг на друга? А губы у герцога неожиданно мягкие, совсем не такие, какими почему-то представлялись. Мягкие, ужасно соленые после моря и слегка горчат.
В голове шумело и туманилось, и когда поцелуй закончился, все, о чем Эрдбирен могла думать — что он оказался гораздо длиннее, чем она опасалась, и гораздо короче, чем ей хотелось бы.
Обряд завершился, но вернуться в обычную жизнь, в привычную реальность получилось не сразу. Еще колыхались вокруг отголоски силы Соргольма и заговоренного им пространства. Еще отзывалась ее магия на магию герцога, призванную брачными заговорами и обетами. Еще волновалось внутри разбуженное близостью с мужчиной, ставшим ее мужем, телесное желание, от которого разгорались щеки и учащалось дыхание. А Леонора уже накинула ей на плечи плащ, шепнула, порывисто обняв:
— Вот теперь я точно знаю, что все будет хорошо. — И уступила место отцу.
Тот обнимал крепко и обстоятельно, как будто по-настоящему прощался навсегда, и глаза невольно обожгло подступающими слезами.
— Будь счастлива, сердце мое. Это все, чего я хочу. Все, чего хотела бы мама.
— Я буду, — горячо пообещала Рена, стараясь поделиться с ним своей уверенностью, успокоить и при этом не разреветься самой.
Расчувствовавшийся мастер Фуль украдкой тоже смаргивал слезы, жал ей руки и желал успехов и благополучия. Венделин собирался чинно поцеловать руку, но вовремя опомнился — сообразил, что они на родном севере, а не в столичных гостиных, и, хотя и немного смущаясь, все-таки обнял. Сказал негромко, с заметной усмешкой:
— Умеешь ты удивить, госпожа герцогиня Гросс.
— Я рада, что ты здесь, — шепнула в ответ Эрдбирен.
— Тессард просил поздравить от него. Сказал, чтобы ты думала о мире, но готовилась к долгому противостоянию. И не торопилась. Тут я с ним согласен. Желаю тебе терпения. Но герцог Астор — лучший человек из всех, кого я знаю. Сложный, но лучший.
Рена понимающе улыбнулась. Да уж, привязанность парней герцога к своему сюзерену и благодетелю и их, как любили говорить злопыхатели и завистники, «собачья преданность псов хозяину» новостью для нее не была. А Венделину герцог и вовсе почти заменил отца, хотя вряд ли сам об этом догадывался. Своего родного Вен никогда в жизни не видел, а за шанс выжить, выучиться и стать нужным отвечал Астору любовью и всеобъемлющей благодарностью.
Его величество, в нарушение традиционной иерархии пожелавший быть последним из поздравляющих, приобняв за плечи, смотрел пытливо и серьезно. Сожалел, что «все случилось в такой спешке», пенял своему «безрассудному брату» за категорический отказ от «пышного праздника», требовательно просил обоих явиться во дворец на официальное представление завтра к вечеру. И ее лично — «заглянуть к ее величеству королеве днем», чтобы познакомиться в «непринужденной обстановке».
Но за этой официально-продуманной многословной сдержанностью Эрдбирен чувствовала другое, гораздо более важное: радость за брата, удовлетворение, искреннее желание помочь новорожденному союзу и, конечно, беспокойство, которое его величество очень старался держать при себе. Король и впрямь возлагал на нее большие надежды. Это она поняла еще во время их первого откровенного разговора, но сейчас особенно ясно осознала причину: он всерьез сомневался, что брат способен устроить личное счастье. И, видимо, у этих сомнений были основания.
Рена даже, не удержавшись, всмотрелась в лицо мужа: тот внимал с явным раздражением, но, надо признать, умело прикрытым маской вежливо-равнодушной заинтересованности. Снова стало смешно: интересно, сам герцог понимает, какие опасения терзают его величество? Осознает, что в его способность наладить супружескую жизнь не верит даже самый близкий человек? А может, его это и вовсе не волнует? Если бы не король, Астор Гросс предпочел бы и дальше оставаться холостяком, это правда, с которой сложно спорить. Но хочет ли он хотя бы попытаться выстроить отношения с навязанной ему непонятной девицей, Эрдбирен только предстояло выяснить.
Нет, герцог не закрывался от нее. Она могла бы привычно окунуться в чужие эмоции, потянуть за краешек, оставшийся на виду — за то самое раздражение, вдохнуть поглубже и размотать пестрый клубок надежд, огорчений, желаний, разочарований и сомнений. «Почуять сердцем» и самое важное, и то, что Астор привык скрывать от других, а может, и от себя. Но она не хотела с этим спешить. Ведь теперь у них двоих будет много возможностей, чтобы научиться понимать и слышать друг друга. Если поторопиться, опережая естественный ход вещей, можно все испортить. Как цветку, прежде, чем раскрыться, нужно сначала проклюнуться крошечным нежным ростком из семечка, укорениться, набраться сил, вытянуться навстречу солнцу, так и всему правильному и настоящему нужно время.
А потом на нее налетели два маленьких вихря. Запыхавшийся от бега Колман с радостным «Рена» повис на шее, будто они не виделись по меньшей мере год, а не несколько дней. Взахлеб рассказывал, как они с Бреганом удрали от матери и смотрели свадьбу с вершины Жабьего гребня. Откуда было отлично видно и лагуну и «жу-у-уткую волнищу». Бреган шикал на брата и вел себя сдержаннее, даже изобразил что-то вроде полного глубокого поклона его величеству. Герцогу Астору тоже поклонился, но, судя по всему, очень понятно одетый, да еще и насквозь мокрый и босой господин, только что женившийся на сестре, вызывал у Брегана меньше трепета, чем «целый король», несмотря на то, что именно мокрый господин был «страшным срединным герцогом», «Черным Ястребом» и «личным проклятьем Мьёлей». Брат поглядывал на Астора с откровенным любопытством, но старался вести себя как взрослый, хотя неосознанно держался поближе к ней и Колману, пока обоих не призвал к порядку и приличиям отец.
Какая-то очень семейная и простая всеобщая суета, смех, понятные и простые эмоции — все угасло в одно мгновение, когда на отмели все-таки появилась Листерис. Пожалуй, стоило бы удивиться, что она не пришла раньше, учитывая, что сыновья предпочли наблюдать за свадьбой подальше от нее. Мачеха, затянутая в темно-серое, намеренно простое, почти вдовье платье, в темной накидке и с выражением вселенской скорби на лице, шла к ним, заметно сдерживая шаг, будто нарочно стараясь заранее привлечь к себе внимание.
Герцог качнулся навстречу, но Эрдбирен успела первой — взяла его за руки, переплетая пальцы, стараясь побыстрее согреть.
Соргольм стянул их запястья венчальными нитями и отступил, простирая ладони к морю.
— Надо войти в воду, — негромко сказала Эрдбирен. — Только войти.
Герцог шагнул назад, Эрдбирен — за ним, чувствуя, как ступни погружаются в ледяную воду, утопают в мелком ракушечнике.
Соргольм нараспев заговаривал море, и от раскатистых звуков почти забытого древнего языка, от гортанного басовитого речитатива по всему телу бежали мурашки.
— Будет большая волна.
— Я знаю, — откликнулся герцог, и Эрдбирен снова едва не улыбнулась. Наверняка Вен успел рассказать ему самое важное. Видно, решил оградить свое любимое сиятельство от лишних сюрпризов.
Пальцы герцога потеплели, и это было отличным знаком. Значит, у нее получалось делиться своим переполняющим жаром. Эрдбирен подалась к нему ближе, стараясь не думать, как это должно выглядеть и ощущаться. Не все ли равно, как выглядит! Она не позволит собственному почти-уже-мужу окоченеть прямо на свадьбе.
— Возьмите, — сказала, вжимаясь в него всем телом и удобно, насколько это возможно со связанными руками, устраиваясь щекой на широкой груди, — Здесь слишком много для одной.
Герцог медленно, явно осторожничая, обнял ее — так, что ее руки оказались заведены за спину. Спросил тихо:
— Не больно?
— Что вы, с чего? — удивилась Рена.
— Не слишком удобная поза.
— Мне удобно, — возразила она. — А вам тепло?
— Да. Благодарю, — добавил, помолчав. И, не успела она сообразить, что ответить на эту внезапную и, по ее мнению, не слишком уместную для почти-мужа официальную вежливость, как пришла волна.
Сначала вода отхлынула из-под ног, бурля и увлекая на глубину мелкую гальку. Потом на краю лагуны, там, где ее прозрачные воды граничили с темными, свинцовыми водами открытого моря, вспучился увенчанный пенным гребнем вал. Вырос, заслоняя небо, навевая неконтролируемый, дикий, как сама северная магия, ужас, и понесся к берегу — к ним.
Хватка герцога тут же стала крепче. Он больше не думал ни об осторожности, ни о вежливости, стиснул ее так, что перехватило дыхание, прижал к себе.
Эрдбирен зажмурилась — и в следующий миг на их головы обрушилась вода. Пожалуй, такой удар мог бы свалить с ног даже горного тролля, но то ли каким-то чудом, то ли благодаря все той же магии, они устояли. Хотя Эрдбирен показалось, что ее ноги на какое-то время оторвались от земли, но герцог оказался на диво устойчив.
А потом, разбившись о берег, вся эта огромная волна устремилась обратно, снова норовя сбить с ног, и устоять по колено в ревущем, несущемся потоке тоже оказалось непросто. И — почудилось ей сквозь гул прибоя, или герцог в самом деле ругался? Что-то о северном безумстве. И о том, почему он на это согласился.
Прода от 05.06.2023, 11:47
Эрдбирен вдруг стало так легко, будто соленая морская вода смыла все лишнее даже с мыслей. Легко и отчего-то весело. Смех пузырился внутри, как лучшее игристое вино, и было абсолютно неважно, что подумают об этом те, кто смотрит на них с берега. Нет, она честно попыталась стерпеть, но хватило ее на пару мгновений, не больше — пока переводила дыхание и смаргивала с ресниц воду.
— Зато теперь вы настоящий сын севера! — крикнула она, уже не сдерживаясь. Стоило только представить, что думает герцог обо всех северянах вместе взятых, и становилось смешно до слез. Какое уж тут привычное «на все пуговицы»? Сначала обрядили невесть во что. Потом отправили босиком на ледяную гальку, а в завершение еще и напустили гигантскую волну, окатив с ног до головы и едва не заставив барахтаться на мелководье и выбираться ползком. — Даже море вас не победило!
Наверное, герцог должен был ответить что-то вроде: «Вот уж спасибо. Всю жизнь только об этом и мечтал». Но он не успел. Пока Рена безуспешно пыталась отхохотаться, уткнувшись в его мокрую рубаху, шум и гул отступившей, рассыпавшейся волны наконец стих, и она отчетливо услышала Соргольма:
— Соль этих вод, разделенная на двоих, пусть станет благословением. А двое, обрученные морем, пройдут свой путь вместе, поддерживая и оберегая друг друга. Ваша дорога перед вами, ступите на нее вдвоем.
Они с герцогом выбрались из воды, и Эрдбирен сразу почувствовала направленный поток сухого, обжигающего жара. С двух сторон от айствэры взметнулись вверх высокие языки пламени — разгорались большие свадебные костры, щедро приправленные магией.
Соргольм распутал венчальные нити, освобождая их с герцогом руки.
— Одну — в воду, из которой вышли, другую — в огонь, сквозь который идете. Этими нитями связываю огонь и воду, прошлое с будущим, женщину с мужчиной. Нет огня там, где есть вода, нет воды там, где есть огонь, но под этим небом из ничего рождается все, как сейчас из двух жизней рождается одна жизнь. Эрдбирен из рода Мьёлей, Астор из рода Гроссов, этими нитями связываю сегодня ваши пути в один путь.
Айствэра, сухая, надежно защищенная магией от волны, снова вспыхнула под ногами. Теперь они шли по ней вдвоем, и герцог тоже мог почувствовать силу оберегов и согревающий внутренний жар. А Эрдбирен, крепко держа его за руку, смотрела вперед. Туда, где ждал его величество.
— Прими, Астор, кубок первой горечи из рук того, кому веришь. Прими и раздели его с той, кто разделит с тобой твою жизнь. Не бывает пути без потерь. И каждая потеря горчит по-своему. Пусть горечь того прошлого, что вы сегодня теряете, останется позади, а горечь будущего, какой бы сильной она ни была, отступит перед двумя, идущими рука об руку.
Его величество поднес на вытянутых руках тяжелый кубок из литого серебра, оплетенный по ободку искусной вязью древних рун.
— Пары глотков хватит, — шепнула Эрдбирен, и герцог, честно сделав эти самые пару глотков, протянул кубок ей. Ноздри защекотал знакомый запах ягодной настойки, приготовленной, между прочим, по старинному семейному рецепту. И вовсе она не была такой уж горькой, просто очень крепкой. Эрдбирен помнила, как еще девчонкой, привлеченная интригующим запахом, глотнула как-то из отцовского кубка, а потом в ужасе неслась к старому колодцу — отпаиваться вкусной ледяной водой, и надеялась только, что по пути не превратится в жуткого огнедышащего дракона.
Настойка, прямо как в детстве, густо, горячо обволокла язык, терпко-сладкой горечью пролилась в горло и уже внутри растеклась обжигающим жаром, мягко ударила в голову.
Герцог забрал у нее кубок, вернул брату и уже сам взял за руку.
А мастер Фуль вместе с отцом растянули поперек айствэры и наискосок черные ленты преград.
Перешагивать их, одну за одной, только что соединенной паре нужно было вместе.
— Слушайте друг друга, верьте друг другу, — пробасил Соргольм. — Вам решать, какие тропы выбирать и как по ним идти. Первым или вторым, вместе или порознь, остаться или пойти вперед.
Хорошо бы им с герцогом как-то сговориться и… ну, может быть, считать, чтобы не сбиться с шага, а то будет особенно смешно и обидно, победив волну, запутаться в обычных лентах, пусть и символичных. Но Рена не успела ничего предложить. Герцог только взглянул на нее и молча, без затей подхватил на руки, а ей оставалось только обнять его за шею. Что ж, надо признать, это тоже неплохой вариант. Да что там, отличный. А для нее так и вовсе самый удобный. Герцог старательно перешагивал через ленты, а Эрдбирен думала, что со «слушайте друг друга» пока как-то не задалось, но у нее всегда будет второй вариант — верить ему. Своему теперь уже в самом деле мужу. А еще надо научиться звать его по имени. Почему-то сейчас это показалось очень важным.
За лентами, у самого края айствэры, там, где совсем скоро должен был снова открыться портал, чтобы выпустить ее с герцогом в новую, теперь уже общую жизнь, их ждал Соргольм. Лицо хранителя, изрезанное морщинами, казалось суровым и мрачным, но из-под кустистых седых бровей на нее ласково смотрели лучисто-серые глаза. Соргольму нравилось то, что он видел, и Эрдбирен отчетливо чувствовала его молчаливую поддержку.
Герцог опустил ее на айствэру, и она вдохнула полной грудью, готовясь к последнему напутствию.
— Каждой волне — свое время, каждому берегу — свое место, — торжественно произнес Соргольм. — После дня приходит ночь, после зимы — лето. Вы делились друг с другом первой горечью, так примите друг от друга первую сладость первого супружеского поцелуя. Пусть услышат эта земля и это море ваши брачные клятвы, принесенные в сердце. Пусть примут их и благословят ваш союз. Как я благословляю и скрепляю его силой, данной мне предками и этой землей.
Наверное, настойка все-таки сыграла с ней коварную шутку, потому что время неожиданно схлопнулось. Вот только что она внимательно слушала Соргольма, дожидаясь последнего слова, и вдруг уже смотрит в такие неожиданно близкие глаза герцога… мужа… Астора. И сразу уже не смотрит — потому что разве можно целоваться, таращась друг на друга? А губы у герцога неожиданно мягкие, совсем не такие, какими почему-то представлялись. Мягкие, ужасно соленые после моря и слегка горчат.
В голове шумело и туманилось, и когда поцелуй закончился, все, о чем Эрдбирен могла думать — что он оказался гораздо длиннее, чем она опасалась, и гораздо короче, чем ей хотелось бы.
Прода от 09.06.2023, 11:34
Обряд завершился, но вернуться в обычную жизнь, в привычную реальность получилось не сразу. Еще колыхались вокруг отголоски силы Соргольма и заговоренного им пространства. Еще отзывалась ее магия на магию герцога, призванную брачными заговорами и обетами. Еще волновалось внутри разбуженное близостью с мужчиной, ставшим ее мужем, телесное желание, от которого разгорались щеки и учащалось дыхание. А Леонора уже накинула ей на плечи плащ, шепнула, порывисто обняв:
— Вот теперь я точно знаю, что все будет хорошо. — И уступила место отцу.
Тот обнимал крепко и обстоятельно, как будто по-настоящему прощался навсегда, и глаза невольно обожгло подступающими слезами.
— Будь счастлива, сердце мое. Это все, чего я хочу. Все, чего хотела бы мама.
— Я буду, — горячо пообещала Рена, стараясь поделиться с ним своей уверенностью, успокоить и при этом не разреветься самой.
Расчувствовавшийся мастер Фуль украдкой тоже смаргивал слезы, жал ей руки и желал успехов и благополучия. Венделин собирался чинно поцеловать руку, но вовремя опомнился — сообразил, что они на родном севере, а не в столичных гостиных, и, хотя и немного смущаясь, все-таки обнял. Сказал негромко, с заметной усмешкой:
— Умеешь ты удивить, госпожа герцогиня Гросс.
— Я рада, что ты здесь, — шепнула в ответ Эрдбирен.
— Тессард просил поздравить от него. Сказал, чтобы ты думала о мире, но готовилась к долгому противостоянию. И не торопилась. Тут я с ним согласен. Желаю тебе терпения. Но герцог Астор — лучший человек из всех, кого я знаю. Сложный, но лучший.
Рена понимающе улыбнулась. Да уж, привязанность парней герцога к своему сюзерену и благодетелю и их, как любили говорить злопыхатели и завистники, «собачья преданность псов хозяину» новостью для нее не была. А Венделину герцог и вовсе почти заменил отца, хотя вряд ли сам об этом догадывался. Своего родного Вен никогда в жизни не видел, а за шанс выжить, выучиться и стать нужным отвечал Астору любовью и всеобъемлющей благодарностью.
Его величество, в нарушение традиционной иерархии пожелавший быть последним из поздравляющих, приобняв за плечи, смотрел пытливо и серьезно. Сожалел, что «все случилось в такой спешке», пенял своему «безрассудному брату» за категорический отказ от «пышного праздника», требовательно просил обоих явиться во дворец на официальное представление завтра к вечеру. И ее лично — «заглянуть к ее величеству королеве днем», чтобы познакомиться в «непринужденной обстановке».
Но за этой официально-продуманной многословной сдержанностью Эрдбирен чувствовала другое, гораздо более важное: радость за брата, удовлетворение, искреннее желание помочь новорожденному союзу и, конечно, беспокойство, которое его величество очень старался держать при себе. Король и впрямь возлагал на нее большие надежды. Это она поняла еще во время их первого откровенного разговора, но сейчас особенно ясно осознала причину: он всерьез сомневался, что брат способен устроить личное счастье. И, видимо, у этих сомнений были основания.
Рена даже, не удержавшись, всмотрелась в лицо мужа: тот внимал с явным раздражением, но, надо признать, умело прикрытым маской вежливо-равнодушной заинтересованности. Снова стало смешно: интересно, сам герцог понимает, какие опасения терзают его величество? Осознает, что в его способность наладить супружескую жизнь не верит даже самый близкий человек? А может, его это и вовсе не волнует? Если бы не король, Астор Гросс предпочел бы и дальше оставаться холостяком, это правда, с которой сложно спорить. Но хочет ли он хотя бы попытаться выстроить отношения с навязанной ему непонятной девицей, Эрдбирен только предстояло выяснить.
Нет, герцог не закрывался от нее. Она могла бы привычно окунуться в чужие эмоции, потянуть за краешек, оставшийся на виду — за то самое раздражение, вдохнуть поглубже и размотать пестрый клубок надежд, огорчений, желаний, разочарований и сомнений. «Почуять сердцем» и самое важное, и то, что Астор привык скрывать от других, а может, и от себя. Но она не хотела с этим спешить. Ведь теперь у них двоих будет много возможностей, чтобы научиться понимать и слышать друг друга. Если поторопиться, опережая естественный ход вещей, можно все испортить. Как цветку, прежде, чем раскрыться, нужно сначала проклюнуться крошечным нежным ростком из семечка, укорениться, набраться сил, вытянуться навстречу солнцу, так и всему правильному и настоящему нужно время.
А потом на нее налетели два маленьких вихря. Запыхавшийся от бега Колман с радостным «Рена» повис на шее, будто они не виделись по меньшей мере год, а не несколько дней. Взахлеб рассказывал, как они с Бреганом удрали от матери и смотрели свадьбу с вершины Жабьего гребня. Откуда было отлично видно и лагуну и «жу-у-уткую волнищу». Бреган шикал на брата и вел себя сдержаннее, даже изобразил что-то вроде полного глубокого поклона его величеству. Герцогу Астору тоже поклонился, но, судя по всему, очень понятно одетый, да еще и насквозь мокрый и босой господин, только что женившийся на сестре, вызывал у Брегана меньше трепета, чем «целый король», несмотря на то, что именно мокрый господин был «страшным срединным герцогом», «Черным Ястребом» и «личным проклятьем Мьёлей». Брат поглядывал на Астора с откровенным любопытством, но старался вести себя как взрослый, хотя неосознанно держался поближе к ней и Колману, пока обоих не призвал к порядку и приличиям отец.
Какая-то очень семейная и простая всеобщая суета, смех, понятные и простые эмоции — все угасло в одно мгновение, когда на отмели все-таки появилась Листерис. Пожалуй, стоило бы удивиться, что она не пришла раньше, учитывая, что сыновья предпочли наблюдать за свадьбой подальше от нее. Мачеха, затянутая в темно-серое, намеренно простое, почти вдовье платье, в темной накидке и с выражением вселенской скорби на лице, шла к ним, заметно сдерживая шаг, будто нарочно стараясь заранее привлечь к себе внимание.
