Лазетт переступила с ноги на ногу. Стоять в одном положении было неудобно, немели руки и ноги. Руки отозвались тупой болью, стоило лишь шевельнуть руками. А еще здесь было жарко. Цепь загремела, стоило девочке пошевелиться, и в оглушающей тишине это звучало слишком громко.
Сколько она здесь? Свет из того оконца никогда не исчезал, значит, оно не вело на улицу. Хотелось есть и пить. Особенно пить. Тишина вокруг практически сводила с ума. От голода казалось, будто в темных углах притаились злобные твари. Им только дай волю, и они нападут на нее.
Когда к ней заходили последний раз? Лазетт постаралась вспомнить, но не могла. Единственное, что хоть как-то давало ей понятие о времени — потребности собственного тела.
«Это было так давно», — вертелось в маленькой головке. Её ведь не могли бросить? Забыть о ней? Оставить наедине с тишиной, темнотой и голодом. Это было бы слишком бесчеловечно, но с другой стороны, мы говорим об инквизиторах. То, что её все еще не казнили, само по себе удивляло девочку.
Пару раз к ней заходил тот самый мужчина, что привет её сюда. Спрашивал, готова ли она раскаяться, сопровождая вопрос пощечиной за долгое молчание. И что ей было отвечать на этот вопрос? Разве она не пошла с ним сама, не дала молчаливый ответ на этот вопрос заранее, в доме Эдмонда? И пусть она не могла саму себя принять как ведьму, всё равно согласилась. Иначе у её учителя были бы проблемы.
«Интересно, как он там? — этот вопрос мучал Лазетт с самого её заточения здесь. — Лишь бы не наделал глупостей…» За это она справедливо волновалась, вспоминая, как Эдмонд готов был воспротивиться воле инквизитора и не отдать её. Что-то знакомое и странное пробуждали эти мысли. Казалось, будто когда-то такое уже было. Лазетт закрыла глаза. — «Это невозможно. Нет.»
На какое-то время девочка выпала из реальности. Несмотря на неудобную позу, на голод, её сморил сон. А что еще было делать организму практически в темноте без возможности нормально двигаться? Экономить силы. Из сна Лазетт выдернул знакомый звук. Легкое шарканье, а после звук отпираемой двери. Практически сразу дверь в камеру распахнулась, и свет ослепил отвыкшие от такого глаза. Пока девочка пыталась проморгаться, к ней вновь приблизился инквизитор. Он был сейчас расплывчатым пятном в её глазах, но девочка все равно изумилась: он был меньше, чем всегда.
Когда же свет перестал слепить, девочка удивилась еще больше — перед ней стоял совершенно незнакомый мужчина в балахоне и с большим деревянным крестом в руках. Заметив, что девочка смотрит на него, мужчина поднял крест на уровне головы Лазетт и стал читать молитвы. На какую реакцию он рассчитывал, девочка так и не поняла, но когда незнакомец перестал молиться, ничего не изменилось. На неё не снизошла Божественная кара, тело не пронзала боль. Было всё как обычно. Разве что жажда, казалось, начала усиливаться.
Это нисколько не смутило мужчину. Он лишь вздохнул и взглянул на Лазетт, как ей показалось, с сочувствием. Перекрестив девочку, он покинул камеру, и сразу после этого вошел уже знакомый Лазетт инквизитор. Тот самый, что забрал её из дома. Он отцепил её цепь от стены и прижав Лазетт к стене лицом — вызвав этим слабый стон и едва не подогнувшиеся колени — заломил ей руки за спину и сковал. После Лазетт грубо вытолкали из камеры. Девочка переставляла ноги не так быстро, как того требовал сопровождающий её инквизитор, за что получала постоянные тычки в спину. Несколько раз она падала, не в силах удержаться на ногах, и тогда её вздергивали обратно на ноги, едва не выламывая руки.
Лазетт вели по пустым коридорам. Вокруг было значительно светлее, солнце заливало весь коридор, из чего можно было сделать вывод, что на улице день.
«А может уже наступила весна?»
Судя по всему, Лазетт вели на улицу, а значит, она сможет сама увидеть ответ на вопрос. Будто прочитав её мысли, инквизитор снова дал ускоряющий тычок в спину.
Уличное солнце нещадно слепило глаза, и будь у Лазетт возможность, она обязательно бы заслонилась рукой. Однако даже эту возможность у неё отобрали, зафиксировав цепью руки за спиной. Во всем теле чувствовалась слабость настолько сильная, что, казалось, дунет ветерок, и она больше не сможет стоять на ногах. Она из-за всех сил старалась устоять. На площади перед Церковью стояла толпа людей, а прямо в её центре, — гильотина.
Пока Лазетт вели к месту казни, никто не решается произнести и слова, все взгляды обращены лишь на неё. Каждый из них оценивал её наверняка грязные волосы, порядком помятую и местами протёртую одежду и, как она думала, возраст. Может ли такая, как она, быть ведьмой.
Позади неё шел инквизитор, что крепко удерживает конец цепи и ее скованные руки. Когда до гильотины оставалась пара шагов, её заставили остановиться. Перед толпой выступил тот мужчина в балахоне, что пришел к ней сегодня первым. В этот раз в его руках помимо креста была свернутая бумага. Прокашлявшись, он стал зачитывать написанное там. Девочка практически не слушала. Он говорил о том, что она ведьма, отказавшаяся от Господа, одна из верных дочерей антихриста и что только смерть сможет искупить её грехи. Остальное Лазетт уже не слушала. Увидев перед собой гильотину, она уже знала, что сегодня для неё все закончится. До этого оставалась маленькая, едва теплящаяся надежда, что её все же отпустят домой. Однако сейчас перед ней стоят гильотина и палач, который даже не смотрит на свою жертву. Действительно, зачем? Вряд ли она отличается от других жертв.
Кстати, а почему гильотина, а не костёр, как полагается? Лазетт позволила своим губам растянуться в усмешке. Вряд ли они знали, что огонь не причинит ей вреда. Скорее всего, это вышло случайно.
Инквизитор за спиной грубо толкнул Лазетт в спину. Девочка бы упала, если бы не мужчина позади не потянул цепь наверх, больно выворачивая этим суставы и натирая больную содранную кожу ещё сильнее. Сейчас Лазетт могла бы поклясться, что запястья начали кровоточить, но проверить это возможности у неё не было. На глазах против воли выступили слезы, хотя она пообещала себе, что не заплачет. Не заплачет, потому что где-то в этой толпе может находиться Эдмонд. Она надеялась, что он в порядке, и теперь молилась всем известным богам, чтобы он не пришёл сюда. Ей бы не хотелось, чтобы он видел всё это…
Сделав неуклюжий шаг к гильотине, Лазетт все-таки упала, больно ударившись коленками. Её рывком подняли на ноги, совершенно не заботясь о самочувствии. Девочке пришлось приложить все силы, чтобы не вскрикнуть и не доставить мучителям подобной радости. Хотя щеки, к её стыду, все же стали мокрыми.
Лазетт бросила последний взгляд на толпу, теряясь в своих же желаниях. Эдмонд не должен был появиться здесь, но она так хотела бы увидеть его хотя бы краем глаза. Просто чтобы убедиться — действительно в порядке. Абсолютно противоречивое желание тому, о чем она думала несколько секунд назад.
Она сама опускается на колени перед палачом, не давая инквизитору позади ни единого повода вновь толкать её. Лазетт закрывает глаза и кладет голову в выемку. Нагретая сталь доставляет неприятные ощущения. Толпа вокруг начала нечто говорить, поднимался шум. Видимо, мужчина в балахоне закончил свою речь. Они всегда были такими шумными или она услышала их только сейчас? Не так уж важно.
Лезвие сейчас опустится на её шею, но Лазетт успеет представить того, ради которого не страшно отдать свою жизнь. В голову девочки неожиданно приходит осознание, что она давно знает Эдмонда. Они познакомились куда раньше, чем эти несколько месяцев.
Опустившееся лезвие на мгновение ослепило всех солнечным светом, а когда люди вновь обрели возможность посмотреть перед собой, то увидели застывшую на мёртвых губах улыбку.
Толпа осталась в легком замешательстве. Похоже, маленькая ведьма ни о чем не сожалела.
