голову и с трудом опустившись на колено, он, как обычно, положил к подножию обелиска неизменный букетик голубых гиацинтов, но смотритель обратил внимание, что на этот раз его разговор с тем, кто остался по ту сторону камня, был необыкновенно долгим. Затем генерал, как всегда, медленно походил по берёзовой роще, оглядываясь и поднимая голову, и устроился под своей любимой берёзой.
Смотритель встревожился лишь тогда, когда на землю спустились прохладные сумерки. «Что-то он задерживается сегодня, — подумал он. — Как бы не замёрз там». Не решаясь тревожить любимого посетителя, расположившегося в роще наедине со своей памятью, он подождал ещё некоторое время, но когда стало совсем темно, обеспокоился не на шутку, взял фонарик и направился к деревьям. Скоро он нашёл своего генерала — он сидел не на скамейке, а под самой берёзой, прислонившись к её стволу виском, рядом с ним на земле лежали фуражка и маленький перочинный нож. Смотритель сначала негромко позвал, но, не получив ответа, поспешно приблизился, осторожно посветил фонариком, наклонился…
Лицо генерала было ясным и спокойным, на губах ещё хранилась тень светлой печальной улыбки, а неподвижный взгляд голубых глаз был устремлён к небу.
— Спи спокойно, мой генерал, — прошептал смотритель, и тут луч его фонарика случайно поймал маленькую надпись на светлой коре: «Я здесь, Рене. Качни мне крылом».
Смотритель вздохнул, вслух повторяя имя того, к кому генерал приходил сюда все эти годы. Кого до последней секунды надеялся увидеть в весеннем небе среди качающихся берёзовых ветвей. Кажется, он понял, почему преждевременно ушёл из жизни этот не старый ещё альфа — он спешил. Его сердце спешило. Навстречу.
— Ну что ж, мой генерал, теперь вы вместе. И теперь ваши самолёты вечно будут идти рядом, покачивая крыльями.
Если бы смотритель поднял фонарик, он сумел бы разглядеть на стволе берёзы надпись, почти уже скрытую молодой корой, но всё ещё очень похожую на эту. Может быть, тогда он догадался бы, кто и для кого оставил её здесь много лет назад. И может быть, понял бы, почему именно здесь генерал решил остаться навсегда.
Марко Контини долго не решался приехать сюда — он понимал, что некоторые вещи не имеют срока давности. И всё же желание прикоснуться к прошлому оказалось сильнее всех сомнений, поэтому сейчас он стоял здесь, перед белым мраморным обелиском. Марко знал, как тяжело будет читать золотые имена, но он был готов к этой встрече, он пришёл, чтобы просить прощения у каждого из них.
— Простите, здесь кто-то из ваших близких?
Тихий голос заставил Марко слегка вздрогнуть. Погружённый в свои мысли, он не заметил, как к нему приблизился стройный молодой омега в лётной форме. «Французская авиация, лейтенант», — посмотрев на нашивки, определил Марко. А ясные светло-голубые глаза с интересом наблюдали за ним и ожидали ответа.
— Н-нет. Я пришёл просто, чтобы… — Юноша смутился. — Чтобы почувствовать… Я хотел бы понять…
— Почувствовать? Как интересно. — И омега, улыбнувшись, протянул ему маленькую руку. — Жан Рене Фиори.
— Марко… Марко Контини.
«Какие у него красивые глаза… а рука такая мягкая…» — Марко вдруг охватило пронзительное чувство, что он готов всю жизнь смотреть в светлое небо этих глаз, не отпуская узкую ладошку.
— Как неожиданно. Моего дедушку зовут Марко… — удивился лейтенант и сразу же повторил свой вопрос. — А что вы хотите почувствовать?
— Я точно и сам не знаю, — честно признался Марко. — Понимаете, Жан Рене… я собираю материал. Хочу написать книгу. О войне. Вот и подумал, что это место поможет мне почувствовать, хотя бы немного, то время, тех людей…
Голубые глаза омеги восторженно заблестели.
— Книгу! Это прекрасно. Знаете, я мог бы рассказать вам… — внезапно он протянул руку к обелиску и бережно провёл пальцами по золотым буквам. — Видите? Меня назвали в его честь. Так же, как и моего папу.
«Жан Рене Монтиньи. 1925—1945» — прочитал Марко.
— Это ваш дедушка?
— Нет, но если бы не он… Мой дедушка был в плену в этом лагере. Они были друзьями. Жан Рене защитил его и его ещё нерождённого ребёнка. Защитил ценой своей жизни. — Омега, немного смутившись, посмотрел на юношу. — Марко, можно, мы перейдём на ты?
Они медленно пошли вдоль по аллее. Марко слушал неторопливый рассказ Жана Рене, и перед ним одна за другой раскрывались картины тех беспощадных лет. Он узнал, как судьбы двух товарищей в самом конце войны сплелись здесь в одну, узнал об их недолгой преданной дружбе. Вслушиваясь в звук нежного голоса, он чувствовал боль и отчаянную надежду друзей, не покинувшую их до последнего мгновения, но несколько раз прозвучавшее имя капитана Бауэра заставляло его сердце сжиматься совсем от иной боли.
— А вот здесь, — Жан Рене показал Марко небольшой отдельно стоящий памятник, — здесь лежит другой мой дедушка. Это случилось год назад. Вообще так не положено, но он всегда мечтал быть рядом со своим любимым, и ушёл от нас тоже здесь, в этой роще… нам разрешили…
Марко чувствовал, как омеге тяжело говорить, и терпеливо ждал, рассматривая надпись на граните: «Марко Фиори. 1921—1985». Лейтенант глубоко вздохнул.
— На самом деле у него не было детей. Дедушка так и не создал семью, потому что хотел хранить верность любимому, погибшему на этой войне. До самой смерти, понимаешь? Он усыновил мальчика, оставшегося без родителей.
— Понимаю. Я и сам не поступил бы иначе, — кивнул Марко.
— Да, и это правильно! — порывисто воскликнул Жан Рене, — ведь на войне не бывает чужих детей, правда?
— Да, ты прав, — согласился Марко.
Он думал о сыне погибшего Сандро. О своём отце, тоже выросшем в приёмной семье, где о нём заботились как о родном, а Жан Рене продолжал увлечённо рассказывать:
— Малыш Одри Янсена родился на следующий день после победы, удивительно, правда? Правда… — на чистый лоб молодого омеги набежала печальная тень, — Одри пришлось растить его одному, отец малыша не вернулся с войны. А после… после Одри удалось разыскать Марко Фиори. Он рассказал ему всё — о том, как достойно Жан Рене держался в плену, как достойно встретил свою…
Подступивший к горлу горький комок не дал ему договорить, но желание расплакаться он всё-таки подавил — ведь он офицер, а офицеры не плачут.
— Прости, — виновато посмотрев на собеседника, он вдруг светло улыбнулся, обрадованный, что может поделиться и чем-то хорошим. — Одри Янсена и Марко Фиори на долгие годы связала крепкая дружба. А их детей, когда они выросли, связала верная любовь — так появился я. Дедушка Марко всегда говорил, что глядя на меня, видит своего бесстрашного маленького истребителя. Разве я мог избрать иной путь в жизни?
Вдруг Жану Рене показалось, что юноша не слушает его. Неужели он надоел ему своей болтовнёй?
— Ещё раз прости, тебе, наверное, скучно всё это слушать…
— Нет, что ты! — горячо запротестовал Марко, — мне очень, очень интересно. Это так… необыкновенно…и печально и радосто одновременно.
И, немного помолчав, он тихо спросил:
— Жан Рене, могу я написать и о них тоже?
Лейтенант по-детски застенчиво пожал плечом.
— Это было бы очень хорошо. — Ему так нравилось разговаривать с этим юношей, нравилось смотреть на него, слушать его голос. Что, если поделиться с ним секретом, который рассказал ему дедушка? Он неуверенно улыбнулся. — Знаешь, я каждый год приезжаю сюда в одни и те же дни. Потому что только сейчас в берёзовой роще… нет, словами трудно передать — мне бы хотелось, чтобы ты сам услышал это. Пойдём?
Но Марко не двинулся с места. Сейчас, после услышанной истории, он понимал, что должен быть честен с Жаном Рене, так доверчиво смотрящим в его глаза. Даже если, узнав правду, молодой лейтенант навсегда отвернётся от него.
— Подожди, Жан Рене. Сначала я должен сказать тебе одну очень важную вещь. — Марко опустил голову. — Мой дед тоже был убит здесь, в лагере, но его имени нет и не может быть на этом обелиске.
Рене в замешательстве потеребил козырёк фуражки.
— Почему? — но прежде чем юноша продолжил, страшное подозрение закралось в сердце лейтенанта, и он невольно отступил на шаг назад. — Он, что…
— Он был комендантом этого лагеря в сорок пятом.
Тонкая рука машинально метнулась к месту, где должна быть кобура. Марко заметил этот жест и горько усмехнулся.
— Сожалею, что в увольнении вам не полагается носить оружие.
— И как вы осмелились явиться сюда? На эту землю… Вы… — только из уважения к памяти павших потрясённый лейтенант сдержался, чтобы не выплеснуть на нового знакомого своё негодование.
— Продолжай, Жан Рене, — попросил Марко, но омега молчал, всю ненависть сосредоточив в одном только взгляде. Тогда Марко решил сказать сам. — Я привык. Я ношу это клеймо всю жизнь, лейтенант. И никогда не заведу семью, чтобы не передать это проклятье своим детям. Моя книга — о войне и против войны. Я хочу, чтобы люди узнали правду — о тех, кто навсегда остался в этом лагере, о том, как погиб мой дедушка Сандро, во время бомбёжки закрыв собой маленького сына, о том, что когда капитан Бауэр был комендантом, он делал всё возможное, чтобы защитить военнопленных. Что за это время в лагере не было ни одного расстрела, о том, что после доноса об отношении капитана к пленным его отстранили. О том, в конце концов, что он вернулся в лагерь и застрелил назначенного на его место нового коменданта.
— Мне не нужны ваши оправдания, — прервал его Рене и добавил, жёстко чеканя слово за словом,— Бауэр — нацист, он один из тех, кто развязал ту войну. А я войну ненавижу.
— Но ведь ты сам носишь военную форму! — воскликнул в отчаянии Марко.
— Потому и ношу, чтобы такие как ваш капитан не вздумали снова поднять свои головы, — твёрдо ответил лейтенант.
Повисла напряжённая пауза. Марко нерешительно взглянул в лицо собеседника и осёкся — столько презрения и отвращения отражалось в красивых голубых глазах. Он не сумел подобрать ни единого слова себе в оправдание.
— Не смейте больше ко мне приближаться, — наконец бросил Жан Рене и, развернувшись, быстро пошёл прочь.
«Прости меня, дедушка, прости», — повторял он про себя. Ну почему? Почему этот симпатичный юноша с задумчиво-печальным взглядом оказался внуком того самого убийцы Бауэра? Рене было бесконечно горько и стыдно оттого, что по своей наивности он так неосторожно поделился их бережно охраняемой семейной историей. Горький стыд терзал и сердце Марко Контини, смотрящего ему вслед.
Полгода спустя лейтенант Фиори остановился возле витрины книжного магазина — его внимание привлекло название одной из книг. «О ком помнят берёзы». Жан Рене прочёл имя автора — Марко Контини — и ему сразу вспомнилось серьёзное лицо юноши и его неуверенный, будто извиняющийся взгляд. «Всё-таки он сделал это».
Лейтенант долго раздумывал, купить её или пройти мимо, сомнения не оставляли его и вечером, когда уже дома он раскрыл книгу — стоит ли её читать? — но, пробежав глазами несколько строчек, больше не смог выпустить её из рук. Автор описывал события тех далёких лет так ярко, словно сам принимал в них участие, и вместе с ним Жан Рене сейчас проживал заново прекрасные и страшные мгновения жизни Одри Янсена и его товарища, капитана Бауэра и его Сандро, Марко Фиори и многих-многих других, чьи судьбы были бесповоротно исковерканы войной. Уже глубокой ночью лейтенант перевернул последнюю страницу пронизанной болью печальной повести, потом отложил книгу и надолго задумался.
Следующей весной Жан Рене, как всегда, медленно шёл вдоль мраморного обелиска, окружённого торжественной тишиной мемориала, и перечитывал знакомые золотые имена, приветствуя оставшихся здесь навсегда. Он не удивился, увидев в конце аллеи знакомый силуэт — он хотел этой встречи и ждал её.
— Здравствуй, Марко… Я прочёл твою книгу.
В ответ юноша опустился перед лейтенантом на колено и, прижав руку к груди, почтительно склонил голову.
Сегодня Марко Контини стоял в толпе среди сотен зрителей, пришедших посмотреть ежегодное аэрошоу в небе над Ле Бурже, и, затаив дыхание, заворожено следил за группой самолётов, выполняющих фигуры высшего пилотажа. Уже два года, как они с Жаном Рене вместе, но Марко так и не смог привыкнуть — его сердце по-прежнему невольно сжималось во время самых красивых и опасных виражей, когда он представлял себе, что штурвал танцующей под облаками мощной стальной машины сжимают руки маленького отважного истребителя.
Той, их первой весной гневные слова лейтенанта больно обожгли душу Марко, и он надолго замер возле мраморного обелиска, не смея поднять головы, не смея даже надеяться, что когда-нибудь они увидятся снова, а тем более на то, что Жан Рене позволит ему войти в свою жизнь, но… вопреки всему этот удивительный омега поверил ему, простил его, а потом привёл в весеннюю рощу… и научил слушать берёзовый сок.
«Внимание всем! — раздалось из динамиков. — Сейчас вы встретитесь с живой историей — над вашими головами пройдут самолёты, принимавшие участие в сражениях Второй мировой войны. Почётный парад возглавляет лёгкий истребитель Девуатин D.520, пилотируемый лейтенантом Жаном Рене Фиори. Эта машина участвовала в боях…»
Марко больше не слышал ни диктора, ни приветственные возгласы зрителей. Прикрываясь ладонью от ослепительного солнца, он вглядывался в медленно идущие на малой высоте машины и отчётливо видел над их крыльями туманную дымку памяти давно ушедших, но не забытых лет.
— Я здесь, Жан Рене, — шепнул он безмолвно. — Посмотри на меня!
И в ответ Стриж качнул ему серебристым крылом...
Смотритель встревожился лишь тогда, когда на землю спустились прохладные сумерки. «Что-то он задерживается сегодня, — подумал он. — Как бы не замёрз там». Не решаясь тревожить любимого посетителя, расположившегося в роще наедине со своей памятью, он подождал ещё некоторое время, но когда стало совсем темно, обеспокоился не на шутку, взял фонарик и направился к деревьям. Скоро он нашёл своего генерала — он сидел не на скамейке, а под самой берёзой, прислонившись к её стволу виском, рядом с ним на земле лежали фуражка и маленький перочинный нож. Смотритель сначала негромко позвал, но, не получив ответа, поспешно приблизился, осторожно посветил фонариком, наклонился…
Лицо генерала было ясным и спокойным, на губах ещё хранилась тень светлой печальной улыбки, а неподвижный взгляд голубых глаз был устремлён к небу.
— Спи спокойно, мой генерал, — прошептал смотритель, и тут луч его фонарика случайно поймал маленькую надпись на светлой коре: «Я здесь, Рене. Качни мне крылом».
Смотритель вздохнул, вслух повторяя имя того, к кому генерал приходил сюда все эти годы. Кого до последней секунды надеялся увидеть в весеннем небе среди качающихся берёзовых ветвей. Кажется, он понял, почему преждевременно ушёл из жизни этот не старый ещё альфа — он спешил. Его сердце спешило. Навстречу.
— Ну что ж, мой генерал, теперь вы вместе. И теперь ваши самолёты вечно будут идти рядом, покачивая крыльями.
Если бы смотритель поднял фонарик, он сумел бы разглядеть на стволе берёзы надпись, почти уже скрытую молодой корой, но всё ещё очень похожую на эту. Может быть, тогда он догадался бы, кто и для кого оставил её здесь много лет назад. И может быть, понял бы, почему именно здесь генерал решил остаться навсегда.
***
Марко Контини долго не решался приехать сюда — он понимал, что некоторые вещи не имеют срока давности. И всё же желание прикоснуться к прошлому оказалось сильнее всех сомнений, поэтому сейчас он стоял здесь, перед белым мраморным обелиском. Марко знал, как тяжело будет читать золотые имена, но он был готов к этой встрече, он пришёл, чтобы просить прощения у каждого из них.
— Простите, здесь кто-то из ваших близких?
Тихий голос заставил Марко слегка вздрогнуть. Погружённый в свои мысли, он не заметил, как к нему приблизился стройный молодой омега в лётной форме. «Французская авиация, лейтенант», — посмотрев на нашивки, определил Марко. А ясные светло-голубые глаза с интересом наблюдали за ним и ожидали ответа.
— Н-нет. Я пришёл просто, чтобы… — Юноша смутился. — Чтобы почувствовать… Я хотел бы понять…
— Почувствовать? Как интересно. — И омега, улыбнувшись, протянул ему маленькую руку. — Жан Рене Фиори.
— Марко… Марко Контини.
«Какие у него красивые глаза… а рука такая мягкая…» — Марко вдруг охватило пронзительное чувство, что он готов всю жизнь смотреть в светлое небо этих глаз, не отпуская узкую ладошку.
— Как неожиданно. Моего дедушку зовут Марко… — удивился лейтенант и сразу же повторил свой вопрос. — А что вы хотите почувствовать?
— Я точно и сам не знаю, — честно признался Марко. — Понимаете, Жан Рене… я собираю материал. Хочу написать книгу. О войне. Вот и подумал, что это место поможет мне почувствовать, хотя бы немного, то время, тех людей…
Голубые глаза омеги восторженно заблестели.
— Книгу! Это прекрасно. Знаете, я мог бы рассказать вам… — внезапно он протянул руку к обелиску и бережно провёл пальцами по золотым буквам. — Видите? Меня назвали в его честь. Так же, как и моего папу.
«Жан Рене Монтиньи. 1925—1945» — прочитал Марко.
— Это ваш дедушка?
— Нет, но если бы не он… Мой дедушка был в плену в этом лагере. Они были друзьями. Жан Рене защитил его и его ещё нерождённого ребёнка. Защитил ценой своей жизни. — Омега, немного смутившись, посмотрел на юношу. — Марко, можно, мы перейдём на ты?
Они медленно пошли вдоль по аллее. Марко слушал неторопливый рассказ Жана Рене, и перед ним одна за другой раскрывались картины тех беспощадных лет. Он узнал, как судьбы двух товарищей в самом конце войны сплелись здесь в одну, узнал об их недолгой преданной дружбе. Вслушиваясь в звук нежного голоса, он чувствовал боль и отчаянную надежду друзей, не покинувшую их до последнего мгновения, но несколько раз прозвучавшее имя капитана Бауэра заставляло его сердце сжиматься совсем от иной боли.
— А вот здесь, — Жан Рене показал Марко небольшой отдельно стоящий памятник, — здесь лежит другой мой дедушка. Это случилось год назад. Вообще так не положено, но он всегда мечтал быть рядом со своим любимым, и ушёл от нас тоже здесь, в этой роще… нам разрешили…
Марко чувствовал, как омеге тяжело говорить, и терпеливо ждал, рассматривая надпись на граните: «Марко Фиори. 1921—1985». Лейтенант глубоко вздохнул.
— На самом деле у него не было детей. Дедушка так и не создал семью, потому что хотел хранить верность любимому, погибшему на этой войне. До самой смерти, понимаешь? Он усыновил мальчика, оставшегося без родителей.
— Понимаю. Я и сам не поступил бы иначе, — кивнул Марко.
— Да, и это правильно! — порывисто воскликнул Жан Рене, — ведь на войне не бывает чужих детей, правда?
— Да, ты прав, — согласился Марко.
Он думал о сыне погибшего Сандро. О своём отце, тоже выросшем в приёмной семье, где о нём заботились как о родном, а Жан Рене продолжал увлечённо рассказывать:
— Малыш Одри Янсена родился на следующий день после победы, удивительно, правда? Правда… — на чистый лоб молодого омеги набежала печальная тень, — Одри пришлось растить его одному, отец малыша не вернулся с войны. А после… после Одри удалось разыскать Марко Фиори. Он рассказал ему всё — о том, как достойно Жан Рене держался в плену, как достойно встретил свою…
Подступивший к горлу горький комок не дал ему договорить, но желание расплакаться он всё-таки подавил — ведь он офицер, а офицеры не плачут.
— Прости, — виновато посмотрев на собеседника, он вдруг светло улыбнулся, обрадованный, что может поделиться и чем-то хорошим. — Одри Янсена и Марко Фиори на долгие годы связала крепкая дружба. А их детей, когда они выросли, связала верная любовь — так появился я. Дедушка Марко всегда говорил, что глядя на меня, видит своего бесстрашного маленького истребителя. Разве я мог избрать иной путь в жизни?
Вдруг Жану Рене показалось, что юноша не слушает его. Неужели он надоел ему своей болтовнёй?
— Ещё раз прости, тебе, наверное, скучно всё это слушать…
— Нет, что ты! — горячо запротестовал Марко, — мне очень, очень интересно. Это так… необыкновенно…и печально и радосто одновременно.
И, немного помолчав, он тихо спросил:
— Жан Рене, могу я написать и о них тоже?
Лейтенант по-детски застенчиво пожал плечом.
— Это было бы очень хорошо. — Ему так нравилось разговаривать с этим юношей, нравилось смотреть на него, слушать его голос. Что, если поделиться с ним секретом, который рассказал ему дедушка? Он неуверенно улыбнулся. — Знаешь, я каждый год приезжаю сюда в одни и те же дни. Потому что только сейчас в берёзовой роще… нет, словами трудно передать — мне бы хотелось, чтобы ты сам услышал это. Пойдём?
Но Марко не двинулся с места. Сейчас, после услышанной истории, он понимал, что должен быть честен с Жаном Рене, так доверчиво смотрящим в его глаза. Даже если, узнав правду, молодой лейтенант навсегда отвернётся от него.
— Подожди, Жан Рене. Сначала я должен сказать тебе одну очень важную вещь. — Марко опустил голову. — Мой дед тоже был убит здесь, в лагере, но его имени нет и не может быть на этом обелиске.
Рене в замешательстве потеребил козырёк фуражки.
— Почему? — но прежде чем юноша продолжил, страшное подозрение закралось в сердце лейтенанта, и он невольно отступил на шаг назад. — Он, что…
— Он был комендантом этого лагеря в сорок пятом.
Тонкая рука машинально метнулась к месту, где должна быть кобура. Марко заметил этот жест и горько усмехнулся.
— Сожалею, что в увольнении вам не полагается носить оружие.
— И как вы осмелились явиться сюда? На эту землю… Вы… — только из уважения к памяти павших потрясённый лейтенант сдержался, чтобы не выплеснуть на нового знакомого своё негодование.
— Продолжай, Жан Рене, — попросил Марко, но омега молчал, всю ненависть сосредоточив в одном только взгляде. Тогда Марко решил сказать сам. — Я привык. Я ношу это клеймо всю жизнь, лейтенант. И никогда не заведу семью, чтобы не передать это проклятье своим детям. Моя книга — о войне и против войны. Я хочу, чтобы люди узнали правду — о тех, кто навсегда остался в этом лагере, о том, как погиб мой дедушка Сандро, во время бомбёжки закрыв собой маленького сына, о том, что когда капитан Бауэр был комендантом, он делал всё возможное, чтобы защитить военнопленных. Что за это время в лагере не было ни одного расстрела, о том, что после доноса об отношении капитана к пленным его отстранили. О том, в конце концов, что он вернулся в лагерь и застрелил назначенного на его место нового коменданта.
— Мне не нужны ваши оправдания, — прервал его Рене и добавил, жёстко чеканя слово за словом,— Бауэр — нацист, он один из тех, кто развязал ту войну. А я войну ненавижу.
— Но ведь ты сам носишь военную форму! — воскликнул в отчаянии Марко.
— Потому и ношу, чтобы такие как ваш капитан не вздумали снова поднять свои головы, — твёрдо ответил лейтенант.
Повисла напряжённая пауза. Марко нерешительно взглянул в лицо собеседника и осёкся — столько презрения и отвращения отражалось в красивых голубых глазах. Он не сумел подобрать ни единого слова себе в оправдание.
— Не смейте больше ко мне приближаться, — наконец бросил Жан Рене и, развернувшись, быстро пошёл прочь.
«Прости меня, дедушка, прости», — повторял он про себя. Ну почему? Почему этот симпатичный юноша с задумчиво-печальным взглядом оказался внуком того самого убийцы Бауэра? Рене было бесконечно горько и стыдно оттого, что по своей наивности он так неосторожно поделился их бережно охраняемой семейной историей. Горький стыд терзал и сердце Марко Контини, смотрящего ему вслед.
***
Полгода спустя лейтенант Фиори остановился возле витрины книжного магазина — его внимание привлекло название одной из книг. «О ком помнят берёзы». Жан Рене прочёл имя автора — Марко Контини — и ему сразу вспомнилось серьёзное лицо юноши и его неуверенный, будто извиняющийся взгляд. «Всё-таки он сделал это».
Лейтенант долго раздумывал, купить её или пройти мимо, сомнения не оставляли его и вечером, когда уже дома он раскрыл книгу — стоит ли её читать? — но, пробежав глазами несколько строчек, больше не смог выпустить её из рук. Автор описывал события тех далёких лет так ярко, словно сам принимал в них участие, и вместе с ним Жан Рене сейчас проживал заново прекрасные и страшные мгновения жизни Одри Янсена и его товарища, капитана Бауэра и его Сандро, Марко Фиори и многих-многих других, чьи судьбы были бесповоротно исковерканы войной. Уже глубокой ночью лейтенант перевернул последнюю страницу пронизанной болью печальной повести, потом отложил книгу и надолго задумался.
***
Следующей весной Жан Рене, как всегда, медленно шёл вдоль мраморного обелиска, окружённого торжественной тишиной мемориала, и перечитывал знакомые золотые имена, приветствуя оставшихся здесь навсегда. Он не удивился, увидев в конце аллеи знакомый силуэт — он хотел этой встречи и ждал её.
— Здравствуй, Марко… Я прочёл твою книгу.
В ответ юноша опустился перед лейтенантом на колено и, прижав руку к груди, почтительно склонил голову.
***
Сегодня Марко Контини стоял в толпе среди сотен зрителей, пришедших посмотреть ежегодное аэрошоу в небе над Ле Бурже, и, затаив дыхание, заворожено следил за группой самолётов, выполняющих фигуры высшего пилотажа. Уже два года, как они с Жаном Рене вместе, но Марко так и не смог привыкнуть — его сердце по-прежнему невольно сжималось во время самых красивых и опасных виражей, когда он представлял себе, что штурвал танцующей под облаками мощной стальной машины сжимают руки маленького отважного истребителя.
Той, их первой весной гневные слова лейтенанта больно обожгли душу Марко, и он надолго замер возле мраморного обелиска, не смея поднять головы, не смея даже надеяться, что когда-нибудь они увидятся снова, а тем более на то, что Жан Рене позволит ему войти в свою жизнь, но… вопреки всему этот удивительный омега поверил ему, простил его, а потом привёл в весеннюю рощу… и научил слушать берёзовый сок.
«Внимание всем! — раздалось из динамиков. — Сейчас вы встретитесь с живой историей — над вашими головами пройдут самолёты, принимавшие участие в сражениях Второй мировой войны. Почётный парад возглавляет лёгкий истребитель Девуатин D.520, пилотируемый лейтенантом Жаном Рене Фиори. Эта машина участвовала в боях…»
Марко больше не слышал ни диктора, ни приветственные возгласы зрителей. Прикрываясь ладонью от ослепительного солнца, он вглядывался в медленно идущие на малой высоте машины и отчётливо видел над их крыльями туманную дымку памяти давно ушедших, но не забытых лет.
— Я здесь, Жан Рене, — шепнул он безмолвно. — Посмотри на меня!
И в ответ Стриж качнул ему серебристым крылом...
