— Мистер Ткалич, вы в порядке? — повторил Грей, обхватил его плечи и попытался заглянуть в лицо. — Мне так неловко…
Ива не ответил. Уже пятнадцать лет он не позволял альфам прикасаться к себе, и теперь с ним происходило что-то непонятное — он сидел неподвижно и смотрел, как под рукавом рубашки Грея набух и прокатился шарик мускула, как напряглись крепкие мышцы его груди, как на полуоткрытой шее забилась убегающая под воротничок голубая вена. Он зажмурился — бесполезно. Невозможно было не чувствовать тепло дыхания альфы, не ощущать запах чужого тела. Нет, он был совершенно не в порядке. Только после вопроса не на шутку взволнованного Грея, не нужно ли вызвать врача, Ива сумел стряхнуть с себя странное наваждение.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, мистер Грей. Всё хорошо, я просто посижу ещё минутку.
Альфа с сомнением взглянул на него, но всё же отпустил, потом подобрал виновницу их столкновения и уселся на пол рядом с Ивой:
— Эту книгу профессору подарил его французский коллега. На конференции в Марселе. Тоже учёный. Видимо, думал, что док сумеет прочитать в оригинале. Знаете, он сих пор шлёт ему свои новые статьи. Но… — тут Грей доверительно понизил голос, а в его глазах заиграли знакомые Иве искорки, — на самом деле док не так уж силён во французском. Видели бы вы, как он пыхтит над ними со словарём…
Слова Грея принесли Иве невыразимое облегчение, он даже улыбнулся, чувствуя, как ореол недосягаемого величия профессора понемногу рассеивается. Но дослушать рассказ ему помешал сам Лоуренс, вошедший в кабинет:
— Какие милые посиделки у вас. Можно присоединиться?
Грей мигом вскочил и, помогая подняться Иве, засуетился:
— Это всё моя вина, док! Понимаете, я принёс материалы, которые вы просили, а вместо вас тут оказался мистер Ткалич… и я… мы… решили посмотреть вашу книгу…
— На полу, — приподнял бровь Лоуренс.
— Если вы разрешите, я с радостью помогу вам с переводом, — вмешался Ива, которому в голосе и мимике профессора померещились нотки недовольства, и тут же умолк, поняв, что невольно выдал Грея.
— С переводом? — под пристальным взглядом Лоуренса оба опустили головы, как нашалившие школьники. Но неожиданно озадаченное выражение лица профессора сменилось добродушной улыбкой. — Не откажусь, мистер Ткалич. Но только не сегодня — сегодня мы идём ужинать в один уютный ресторанчик. Видите ли, я не готовлю дома, после работы обычно захожу туда перекусить… — не договорив, он повернулся к Грею, — ты тоже идёшь.
— Хорошо, док, — смиренно ответил Грей, — если только мистер Ткалич не сердится на меня за…
— Не выдумывайте, мистер Грей, я нисколько не сержусь, — поспешил заверить его Ива. Он и вправду нисколько не сердился. Наоборот, после короткой беседы на полу кабинета он почувствовал себя увереннее.
Ресторанчик, как и говорил Лоуренс, оказался очень уютным. Поначалу Иву тревожило, не растеряется ли Милош, но сынишка справлялся превосходно — в меню и столовых приборах не путался, спинку держал прямо и внимательно слушал профессора, который делился своими планами:
— Достопримечательностей в Нью-Хейвене не так много. Я буду рад показать вам художественную галерею нашего университета, погуляем по центральной площади, сходим в Ист-Рок-парк — там сейчас отличный каток. А в следующую пятницу съездим в Нью-Йорк, в оперу. В Метрополитен будут давать «Тоску» Пуччини. Что скажете?
Милош мечтательно улыбнулся.
— Мне всё очень нравится, а опера и галерея особенно. Папа тоже любит музыку и картины.
— Значит, договорились, — кивнул Лоуренс. — Но, может быть, вам интересно что-нибудь ещё?
— Если можно, я бы хотел побывать в вашем университете. Посмотреть, как там, ну и послушать хоть одну вашу лекцию, — попросил Милош.
Его ответ явно удивил профессора.
— Ну конечно, мой дорогой! С радостью. Правда, лекция может показаться немного скучной, но зато опыты с плазмой и магнитными полями, которые ставит Грей, тебе точно понравятся. Слышишь, Гекльберри?
— Обещаю, Милош, что покажу тебе самые невероятные опыты, — пообещал Грей.
Лоуренс тут же ревниво поинтересовался у ассистента, какие именно опыты он считает «самыми невероятными», и вскоре между альфами завязался спор о свойствах плазмы и магнитных полей. Слушая их, Милош откровенно забавлялся, а Ива наблюдал за всеми понемножку и думал о том, какие всё-таки странные эти учёные, а ещё о том, в какой удивительный, непохожий на их жизнь мир может войти его милый застенчивый сынишка. И снова ему казалось, что так не бывает. Или бывает…
*berry (англ.) — ягода
Дискуссия закончилась перемирием — не окончательным, как догадался Ива — и за столиком стало тихо. В ожидании десерта Милош с нескрываемым восхищением смотрел на переливающийся мягким светом невысокий подиум в углу зала.
— Знаешь, Милош, что это такое? — спросил Лоуренс, проследив за его взглядом.
— Конечно, док. Это площадка для танцев, — как ни в чём ни бывало ответил маленький омега, хотя Ива точно знал, что его сынишка видит танцпол впервые в жизни.
— Верно, Милош. Там есть музыкальный автомат, в котором можно выбрать любую мелодию. Хочешь пойти туда? Мистер Ткалич, вы не возражаете?
Конечно, Ива и не думал возражать, ведь танец — прекрасная возможность обменяться хотя бы несколькими словами наедине, прикоснуться друг к другу. И в то же время под его присмотром.
— Хорошая мысль, мистер Лоуренс, — кивнул он.
Возле автомата Милош с профессором простояли, казалось, целую вечность, Ива даже успел подумать, что тот неисправен, но наконец зазвучала музыка, тонкие пальчики коснулись ладони Лоуренса — и он улыбнулся выбору сына. Это был вальс.
— А вы, мистер Ткалич? — робко спросил Грей минуту спустя. — Можно пригласить вас?
— О нет, простите, мистер Грей, кажется, я сегодня неуверенно стою на ногах. Вы не могли не заметить этого, — смущённо отшутился Ива.
И принялся наблюдать. «Молодец, мой мальчик. Не играет глазами, головка слегка повёрнута, взгляд чуть в сторону — в точности как я учил его». Профессор тоже оправдывал ожидания — ладонь положил точно на талию Милоша, ни на сантиметр ниже; пальцы не сжимал, вёл уверенно и спокойно. Но, омрачая радость, к обеспокоенному родительскому сердцу уже подкралась новая печаль — в руках высокого, широкоплечего Лоуренса пятнадцатилетний мальчик выглядел, словно хрупкая тростинка. Ива сокрушённо подумал, что близость с таким крупным альфой может стать для его сынишки очень болезненной. «Он ведь едва достаёт профессору до плеча, он совсем тоненький, каково же ему будет принимать такое тело…»
Да, даже элегантный костюм не мог утаить могучее телосложение Лоуренса. Ива буквально физически ощутил, как под дорогой тёмной тканью неспешно, в такт музыке, играют литые мышцы… О боже! Он вспыхнул и отвёл взгляд, но воображение уже не останавливалось, против воли рисуя перед ним картины, одна другой неприличнее — два обнажённых тела, сплетённые в объятиях; мускулистые бёдра между раскинутых тонких ножек омеги; узкие ладошки на необъятных плечах… «Нет, нет, нет, — мысли Ивы беспорядочно заметались, — всё не так! Милошу предстоит расти ещё года три-четыре, за это время он вытянется… обязательно вытянется… и окрепнет. И всё будет хорошо. А Лоуренс… если всё сложится… надеюсь, он будет терпелив с моим мальчиком. Да, да, нежен, ласков и терпелив…»
— Знаете, мистер Ткалич, я очень счастлив видеть вас здесь, — услышал он будто издалека. — И бесконечно благодарен вам за то, что вы приехали и привезли сына. Признаюсь вам, последний раз я танцевал здесь со своим мужем примерно шесть лет назад.
Сидящий за столом с изящной кофейной чашечкой в руке профессор больше не казался таким монументальным, снова став привычно-улыбчивым. Ива взглянул на пальцы альфы, бережно прикасающиеся к хрупкому фарфору.
— Вы… — у него чуть было не вырвалось: «скажите, вы будете так же бережно обнимать Милоша?», но он вовремя опомнился и снова опустил голову. — Да, вы писали об этом. Я сожалею о вашей утрате.
— Сегодня мне впервые с тех пор захотелось пригласить омегу на танец, — ответил профессор, в задумчивости любуясь танцующими Милошем и Греем.
Что-то в глазах и голосе Лоуренса помогло Иве немного воспрять духом. Он даже решился произнести своё невысказанное при всех предложение.
— Мистер Лоуренс, может, нам стоит вместе сходить в супермаркет? Милош мог бы самостоятельно сделать покупки, а вы бы увидели, как он хорошо разбирается в продуктах и умеет экономить. А после он приготовит обед для всех нас… и… — он смущённо развёл руками, не зная, что ещё добавить.
— И я увижу, как хорошо он умеет готовить? — договорил за него профессор.
— Ну… — Ива окончательно смутился, — дело не только в обеде. Я хотел сказать, Милош совершенно готов вести домашнее хозяйство.
— Даже не сомневаюсь, что благодаря вам Милош отлично разбирается в домашних делах, — заверил Лоуренс. — Но стоит ли? Мне кажется, ему ещё рано…
Сердце Ивы вздрогнуло и остановилось. В ушах, заглушив окончание фразы профессора, поднялся шум, мысли снова судорожно заметались, только уже в обратном направлении. Неужели Лоуренс считает его сына не готовым к семейной жизни? Думает, что Милош слишком мал, несерьёзен? О, нет. Для Ивы это было даже мучительнее, чем представлять их в объятиях на супружеской постели. Когда профессор так решил? Милош что-то не то сказал во время вальса? Неважно… Но что теперь делать? Сказать ему, что в их стране омеги с разрешения родителей могут вступать в брак, начиная с четырнадцати лет? Нет, наверное, профессору это уже известно. Тогда остаётся только…
— Когда Милош появился на свет, мне тоже было пятнадцать, мистер Лоуренс, — произнёс он упавшим голосом и перестал дышать.
Над столиком повисла недолгая пауза. А когда Лоуренс снова заговорил, Ива не уловил в его словах ни тени осуждения.
— Я так и предполагал, мистер Ткалич. Едва только увидел вашу фотографию. Ну, раз вы упомянули об этом, разрешите задать вам вопрос. Хотя нет, сначала давайте договоримся обходиться без лишних условностей — ведь нам нужно поговорить о многих вещах. Очень личных. Тех, о которых неуместно упоминать в переписке. И начнём с того, что будем называть друг друга просто по именам, хорошо?
Почему нет, если для Милоша эти альфы уже стали доком и Берри? Ива поспешно согласился. Он бы согласился и на многое другое, лишь бы реабилитировать сынишку в глазах профессора.
— Отлично. Тогда могу я попросить вас рассказать мне об отце Милоша? Если конечно, эта тема для вас не слишком болезненна.
— Нет, нисколько, — решительно возразил Ива. — Всё в порядке, мистер… то есть Майкл. Я понимаю, вы вправе опасаться дурной наследственности, — не обращая внимания на протестующий жест профессора, он продолжил, — поэтому расскажу вам всё без утайки.
На самом деле он солгал. Возрождать к жизни давно похороненные воспоминания было больно. Говорить о своей порочной, преступной связи с тем альфой было ещё больнее. Открыто назвать Милоша внебрачным ребёнком было больно просто нестерпимо. Но Лоуренс имел право знать правду. Поэтому, начав говорить, Ива уже не останавливался, как ни было тяжело.
— Вы конечно знаете, что в нашей стране часто бывает неспокойно. Внутренние конфликты, беспорядки, вооружённые столкновения… Это произошло как раз в такое время. Для поддержания порядка в наш город направили отряд миротворцев. Они патрулировали улицы, охраняли школы и больницы. Отец Милоша… Его звали Олаф. Йоргенсон, кажется, или Юргенсон. Он был датчанин. Когда я увидел его впервые… Как вам объяснить… Белокурый, высокий, стройный. Блестящее обмундирование, безукоризненная выправка. В моих глазах его будто окружал некий ореол. Защитника, спасителя. Я… это было как…
— Романтическая сказка? — тихо подсказал профессор.
— Да, вроде того. Он был очень силён, мужествен и красив. Настоящий герой. А я был очень молод. И безумно, безумно влюблён. Сам не знаю, как посмел нарушить все законы чести и морали. Я просто совсем забыл о них, Майкл, понимаете? Для меня тогда существовал только он один в целом мире. Так появился Милош. — Он выдохнул, помолчал немного, потом прибавил зачем-то, — мы были близки только раз. Всего лишь один раз. Один.
Лоуренс, наверное, целую минуту пристально разглядывал что-то в своей чашке.
— А я-то удивлялся, откуда светлые волосы и синие глаза, — отозвался он наконец. — Теперь понятно — скандинавская кровь. Ну, и что же отец? Он жив? Вы сказали ему о ребёнке, Ива?
— Думаю, что жив. Вернее, надеюсь. Да, сказал. Даже не понимаю, зачем… Ведь тогда я уже знал, что у него в Дании есть семья. И знал, что… это ничего не изменит. А потом их часть перевели куда-то… — Ива снова тяжело выдохнул.
Профессор не дал затянуться очередной паузе:
— Почти уверен, что разыскивать его вы не стали, так? — это был скорее не вопрос, а утверждение, и, не дожидаясь ответа, он тут же задал следующий, — ну хорошо, у него семья, а что насчёт вашей?
Сейчас он смотрел не на Иву, а на танцующих уже новый танец Милоша с Греем и, как показалось Иве, как-то по-другому. Мысленно он поблагодарил Лоуренса за это — так ему было неизмеримо легче пройти свой стыдный путь до конца.
— Семья? Наши традиции… Я… — не так-то просто сказать плохое о родных, пусть и давно покинутых. Но, поколебавшись несколько мгновений, Ива зажмурился и договорил разом, — в общем, они бы не позволили Милошу появиться на свет. Поэтому я ушёл. Насовсем.
И снова в ответ прозвучал не вопрос, а утверждение:
— Что-то подсказывает мне, Ива, что ваш выбор не был очень трудным?
Внезапно Иву окутало странное ощущение — будто он опять стоит на том ужасном мосту, вглядываясь в бег быстрой Егрички, и вновь чувствует присутствие в себе чего-то незнакомого, но такого… Единственного, ради чего стоит жить. Да, тогда, пятнадцать лет назад, он решил жить ради своего ребёнка, решил во что бы то ни стало защитить его, и за эти годы он ни разу не усомнился в правильности своего решения. Он взглянул на Милоша, на эти доверчиво распахнутые небесно-синие глаза, открытую лучистую улыбку — и неожиданно улыбнулся сам.
— Выбор? О чём вы, Майкл?
Поделившись с Лоуренсом воспоминаниями о самых страшных мгновениях своей жизни, пережив заново горечь и ужас тех далёких дней, он как-то сразу перестал волноваться и даже почувствовал себя чуточку смелее — раз они сумели выжить пятнадцать лет назад, то обязательно справятся и теперь. Теперь профессор знает историю Милоша, он может принимать или не принимать её. А о том, что в тот день он намеревался покончить с собой, ему знать вовсе не обязательно. Меньше всего на свете Ива хотел бы вызвать жалость к себе или сыну.
— А потом мы с Милошем обрели новую семью, — добавил он не без внутренней гордости.
— Да, это мне известно, — кивнул профессор. — Милош писал о дедушке, в честь которого вы его назвали. Но, Ива, это ведь не семья в привычном смысле слова. И я не понимаю. Тогда вы были ещё совсем юным, почти что подростком. Вы и сейчас молоды. Не просто молоды — вы необыкновенно привлекательны. Уверен, что многие альфы оказывали вам внимание и оказывают сейчас. Почему же за все эти годы вы не осчастливили кого-нибудь из них согласием? Не создали настоящую семью?
Ива не ответил. Уже пятнадцать лет он не позволял альфам прикасаться к себе, и теперь с ним происходило что-то непонятное — он сидел неподвижно и смотрел, как под рукавом рубашки Грея набух и прокатился шарик мускула, как напряглись крепкие мышцы его груди, как на полуоткрытой шее забилась убегающая под воротничок голубая вена. Он зажмурился — бесполезно. Невозможно было не чувствовать тепло дыхания альфы, не ощущать запах чужого тела. Нет, он был совершенно не в порядке. Только после вопроса не на шутку взволнованного Грея, не нужно ли вызвать врача, Ива сумел стряхнуть с себя странное наваждение.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, мистер Грей. Всё хорошо, я просто посижу ещё минутку.
Альфа с сомнением взглянул на него, но всё же отпустил, потом подобрал виновницу их столкновения и уселся на пол рядом с Ивой:
— Эту книгу профессору подарил его французский коллега. На конференции в Марселе. Тоже учёный. Видимо, думал, что док сумеет прочитать в оригинале. Знаете, он сих пор шлёт ему свои новые статьи. Но… — тут Грей доверительно понизил голос, а в его глазах заиграли знакомые Иве искорки, — на самом деле док не так уж силён во французском. Видели бы вы, как он пыхтит над ними со словарём…
Слова Грея принесли Иве невыразимое облегчение, он даже улыбнулся, чувствуя, как ореол недосягаемого величия профессора понемногу рассеивается. Но дослушать рассказ ему помешал сам Лоуренс, вошедший в кабинет:
— Какие милые посиделки у вас. Можно присоединиться?
Грей мигом вскочил и, помогая подняться Иве, засуетился:
— Это всё моя вина, док! Понимаете, я принёс материалы, которые вы просили, а вместо вас тут оказался мистер Ткалич… и я… мы… решили посмотреть вашу книгу…
— На полу, — приподнял бровь Лоуренс.
— Если вы разрешите, я с радостью помогу вам с переводом, — вмешался Ива, которому в голосе и мимике профессора померещились нотки недовольства, и тут же умолк, поняв, что невольно выдал Грея.
— С переводом? — под пристальным взглядом Лоуренса оба опустили головы, как нашалившие школьники. Но неожиданно озадаченное выражение лица профессора сменилось добродушной улыбкой. — Не откажусь, мистер Ткалич. Но только не сегодня — сегодня мы идём ужинать в один уютный ресторанчик. Видите ли, я не готовлю дома, после работы обычно захожу туда перекусить… — не договорив, он повернулся к Грею, — ты тоже идёшь.
— Хорошо, док, — смиренно ответил Грей, — если только мистер Ткалич не сердится на меня за…
— Не выдумывайте, мистер Грей, я нисколько не сержусь, — поспешил заверить его Ива. Он и вправду нисколько не сердился. Наоборот, после короткой беседы на полу кабинета он почувствовал себя увереннее.
***
Ресторанчик, как и говорил Лоуренс, оказался очень уютным. Поначалу Иву тревожило, не растеряется ли Милош, но сынишка справлялся превосходно — в меню и столовых приборах не путался, спинку держал прямо и внимательно слушал профессора, который делился своими планами:
— Достопримечательностей в Нью-Хейвене не так много. Я буду рад показать вам художественную галерею нашего университета, погуляем по центральной площади, сходим в Ист-Рок-парк — там сейчас отличный каток. А в следующую пятницу съездим в Нью-Йорк, в оперу. В Метрополитен будут давать «Тоску» Пуччини. Что скажете?
Милош мечтательно улыбнулся.
— Мне всё очень нравится, а опера и галерея особенно. Папа тоже любит музыку и картины.
— Значит, договорились, — кивнул Лоуренс. — Но, может быть, вам интересно что-нибудь ещё?
— Если можно, я бы хотел побывать в вашем университете. Посмотреть, как там, ну и послушать хоть одну вашу лекцию, — попросил Милош.
Его ответ явно удивил профессора.
— Ну конечно, мой дорогой! С радостью. Правда, лекция может показаться немного скучной, но зато опыты с плазмой и магнитными полями, которые ставит Грей, тебе точно понравятся. Слышишь, Гекльберри?
— Обещаю, Милош, что покажу тебе самые невероятные опыты, — пообещал Грей.
Лоуренс тут же ревниво поинтересовался у ассистента, какие именно опыты он считает «самыми невероятными», и вскоре между альфами завязался спор о свойствах плазмы и магнитных полей. Слушая их, Милош откровенно забавлялся, а Ива наблюдал за всеми понемножку и думал о том, какие всё-таки странные эти учёные, а ещё о том, в какой удивительный, непохожий на их жизнь мир может войти его милый застенчивый сынишка. И снова ему казалось, что так не бывает. Или бывает…
*berry (англ.) — ягода
Часть III
Дискуссия закончилась перемирием — не окончательным, как догадался Ива — и за столиком стало тихо. В ожидании десерта Милош с нескрываемым восхищением смотрел на переливающийся мягким светом невысокий подиум в углу зала.
— Знаешь, Милош, что это такое? — спросил Лоуренс, проследив за его взглядом.
— Конечно, док. Это площадка для танцев, — как ни в чём ни бывало ответил маленький омега, хотя Ива точно знал, что его сынишка видит танцпол впервые в жизни.
— Верно, Милош. Там есть музыкальный автомат, в котором можно выбрать любую мелодию. Хочешь пойти туда? Мистер Ткалич, вы не возражаете?
Конечно, Ива и не думал возражать, ведь танец — прекрасная возможность обменяться хотя бы несколькими словами наедине, прикоснуться друг к другу. И в то же время под его присмотром.
— Хорошая мысль, мистер Лоуренс, — кивнул он.
Возле автомата Милош с профессором простояли, казалось, целую вечность, Ива даже успел подумать, что тот неисправен, но наконец зазвучала музыка, тонкие пальчики коснулись ладони Лоуренса — и он улыбнулся выбору сына. Это был вальс.
— А вы, мистер Ткалич? — робко спросил Грей минуту спустя. — Можно пригласить вас?
— О нет, простите, мистер Грей, кажется, я сегодня неуверенно стою на ногах. Вы не могли не заметить этого, — смущённо отшутился Ива.
И принялся наблюдать. «Молодец, мой мальчик. Не играет глазами, головка слегка повёрнута, взгляд чуть в сторону — в точности как я учил его». Профессор тоже оправдывал ожидания — ладонь положил точно на талию Милоша, ни на сантиметр ниже; пальцы не сжимал, вёл уверенно и спокойно. Но, омрачая радость, к обеспокоенному родительскому сердцу уже подкралась новая печаль — в руках высокого, широкоплечего Лоуренса пятнадцатилетний мальчик выглядел, словно хрупкая тростинка. Ива сокрушённо подумал, что близость с таким крупным альфой может стать для его сынишки очень болезненной. «Он ведь едва достаёт профессору до плеча, он совсем тоненький, каково же ему будет принимать такое тело…»
Да, даже элегантный костюм не мог утаить могучее телосложение Лоуренса. Ива буквально физически ощутил, как под дорогой тёмной тканью неспешно, в такт музыке, играют литые мышцы… О боже! Он вспыхнул и отвёл взгляд, но воображение уже не останавливалось, против воли рисуя перед ним картины, одна другой неприличнее — два обнажённых тела, сплетённые в объятиях; мускулистые бёдра между раскинутых тонких ножек омеги; узкие ладошки на необъятных плечах… «Нет, нет, нет, — мысли Ивы беспорядочно заметались, — всё не так! Милошу предстоит расти ещё года три-четыре, за это время он вытянется… обязательно вытянется… и окрепнет. И всё будет хорошо. А Лоуренс… если всё сложится… надеюсь, он будет терпелив с моим мальчиком. Да, да, нежен, ласков и терпелив…»
— Знаете, мистер Ткалич, я очень счастлив видеть вас здесь, — услышал он будто издалека. — И бесконечно благодарен вам за то, что вы приехали и привезли сына. Признаюсь вам, последний раз я танцевал здесь со своим мужем примерно шесть лет назад.
Сидящий за столом с изящной кофейной чашечкой в руке профессор больше не казался таким монументальным, снова став привычно-улыбчивым. Ива взглянул на пальцы альфы, бережно прикасающиеся к хрупкому фарфору.
— Вы… — у него чуть было не вырвалось: «скажите, вы будете так же бережно обнимать Милоша?», но он вовремя опомнился и снова опустил голову. — Да, вы писали об этом. Я сожалею о вашей утрате.
— Сегодня мне впервые с тех пор захотелось пригласить омегу на танец, — ответил профессор, в задумчивости любуясь танцующими Милошем и Греем.
Что-то в глазах и голосе Лоуренса помогло Иве немного воспрять духом. Он даже решился произнести своё невысказанное при всех предложение.
— Мистер Лоуренс, может, нам стоит вместе сходить в супермаркет? Милош мог бы самостоятельно сделать покупки, а вы бы увидели, как он хорошо разбирается в продуктах и умеет экономить. А после он приготовит обед для всех нас… и… — он смущённо развёл руками, не зная, что ещё добавить.
— И я увижу, как хорошо он умеет готовить? — договорил за него профессор.
— Ну… — Ива окончательно смутился, — дело не только в обеде. Я хотел сказать, Милош совершенно готов вести домашнее хозяйство.
— Даже не сомневаюсь, что благодаря вам Милош отлично разбирается в домашних делах, — заверил Лоуренс. — Но стоит ли? Мне кажется, ему ещё рано…
Сердце Ивы вздрогнуло и остановилось. В ушах, заглушив окончание фразы профессора, поднялся шум, мысли снова судорожно заметались, только уже в обратном направлении. Неужели Лоуренс считает его сына не готовым к семейной жизни? Думает, что Милош слишком мал, несерьёзен? О, нет. Для Ивы это было даже мучительнее, чем представлять их в объятиях на супружеской постели. Когда профессор так решил? Милош что-то не то сказал во время вальса? Неважно… Но что теперь делать? Сказать ему, что в их стране омеги с разрешения родителей могут вступать в брак, начиная с четырнадцати лет? Нет, наверное, профессору это уже известно. Тогда остаётся только…
— Когда Милош появился на свет, мне тоже было пятнадцать, мистер Лоуренс, — произнёс он упавшим голосом и перестал дышать.
Над столиком повисла недолгая пауза. А когда Лоуренс снова заговорил, Ива не уловил в его словах ни тени осуждения.
— Я так и предполагал, мистер Ткалич. Едва только увидел вашу фотографию. Ну, раз вы упомянули об этом, разрешите задать вам вопрос. Хотя нет, сначала давайте договоримся обходиться без лишних условностей — ведь нам нужно поговорить о многих вещах. Очень личных. Тех, о которых неуместно упоминать в переписке. И начнём с того, что будем называть друг друга просто по именам, хорошо?
Почему нет, если для Милоша эти альфы уже стали доком и Берри? Ива поспешно согласился. Он бы согласился и на многое другое, лишь бы реабилитировать сынишку в глазах профессора.
— Отлично. Тогда могу я попросить вас рассказать мне об отце Милоша? Если конечно, эта тема для вас не слишком болезненна.
— Нет, нисколько, — решительно возразил Ива. — Всё в порядке, мистер… то есть Майкл. Я понимаю, вы вправе опасаться дурной наследственности, — не обращая внимания на протестующий жест профессора, он продолжил, — поэтому расскажу вам всё без утайки.
На самом деле он солгал. Возрождать к жизни давно похороненные воспоминания было больно. Говорить о своей порочной, преступной связи с тем альфой было ещё больнее. Открыто назвать Милоша внебрачным ребёнком было больно просто нестерпимо. Но Лоуренс имел право знать правду. Поэтому, начав говорить, Ива уже не останавливался, как ни было тяжело.
— Вы конечно знаете, что в нашей стране часто бывает неспокойно. Внутренние конфликты, беспорядки, вооружённые столкновения… Это произошло как раз в такое время. Для поддержания порядка в наш город направили отряд миротворцев. Они патрулировали улицы, охраняли школы и больницы. Отец Милоша… Его звали Олаф. Йоргенсон, кажется, или Юргенсон. Он был датчанин. Когда я увидел его впервые… Как вам объяснить… Белокурый, высокий, стройный. Блестящее обмундирование, безукоризненная выправка. В моих глазах его будто окружал некий ореол. Защитника, спасителя. Я… это было как…
— Романтическая сказка? — тихо подсказал профессор.
— Да, вроде того. Он был очень силён, мужествен и красив. Настоящий герой. А я был очень молод. И безумно, безумно влюблён. Сам не знаю, как посмел нарушить все законы чести и морали. Я просто совсем забыл о них, Майкл, понимаете? Для меня тогда существовал только он один в целом мире. Так появился Милош. — Он выдохнул, помолчал немного, потом прибавил зачем-то, — мы были близки только раз. Всего лишь один раз. Один.
Лоуренс, наверное, целую минуту пристально разглядывал что-то в своей чашке.
— А я-то удивлялся, откуда светлые волосы и синие глаза, — отозвался он наконец. — Теперь понятно — скандинавская кровь. Ну, и что же отец? Он жив? Вы сказали ему о ребёнке, Ива?
— Думаю, что жив. Вернее, надеюсь. Да, сказал. Даже не понимаю, зачем… Ведь тогда я уже знал, что у него в Дании есть семья. И знал, что… это ничего не изменит. А потом их часть перевели куда-то… — Ива снова тяжело выдохнул.
Профессор не дал затянуться очередной паузе:
— Почти уверен, что разыскивать его вы не стали, так? — это был скорее не вопрос, а утверждение, и, не дожидаясь ответа, он тут же задал следующий, — ну хорошо, у него семья, а что насчёт вашей?
Сейчас он смотрел не на Иву, а на танцующих уже новый танец Милоша с Греем и, как показалось Иве, как-то по-другому. Мысленно он поблагодарил Лоуренса за это — так ему было неизмеримо легче пройти свой стыдный путь до конца.
— Семья? Наши традиции… Я… — не так-то просто сказать плохое о родных, пусть и давно покинутых. Но, поколебавшись несколько мгновений, Ива зажмурился и договорил разом, — в общем, они бы не позволили Милошу появиться на свет. Поэтому я ушёл. Насовсем.
И снова в ответ прозвучал не вопрос, а утверждение:
— Что-то подсказывает мне, Ива, что ваш выбор не был очень трудным?
Внезапно Иву окутало странное ощущение — будто он опять стоит на том ужасном мосту, вглядываясь в бег быстрой Егрички, и вновь чувствует присутствие в себе чего-то незнакомого, но такого… Единственного, ради чего стоит жить. Да, тогда, пятнадцать лет назад, он решил жить ради своего ребёнка, решил во что бы то ни стало защитить его, и за эти годы он ни разу не усомнился в правильности своего решения. Он взглянул на Милоша, на эти доверчиво распахнутые небесно-синие глаза, открытую лучистую улыбку — и неожиданно улыбнулся сам.
— Выбор? О чём вы, Майкл?
Поделившись с Лоуренсом воспоминаниями о самых страшных мгновениях своей жизни, пережив заново горечь и ужас тех далёких дней, он как-то сразу перестал волноваться и даже почувствовал себя чуточку смелее — раз они сумели выжить пятнадцать лет назад, то обязательно справятся и теперь. Теперь профессор знает историю Милоша, он может принимать или не принимать её. А о том, что в тот день он намеревался покончить с собой, ему знать вовсе не обязательно. Меньше всего на свете Ива хотел бы вызвать жалость к себе или сыну.
— А потом мы с Милошем обрели новую семью, — добавил он не без внутренней гордости.
— Да, это мне известно, — кивнул профессор. — Милош писал о дедушке, в честь которого вы его назвали. Но, Ива, это ведь не семья в привычном смысле слова. И я не понимаю. Тогда вы были ещё совсем юным, почти что подростком. Вы и сейчас молоды. Не просто молоды — вы необыкновенно привлекательны. Уверен, что многие альфы оказывали вам внимание и оказывают сейчас. Почему же за все эти годы вы не осчастливили кого-нибудь из них согласием? Не создали настоящую семью?
