Она подошла к столу, взяла блокнот с датами и открыла на ноутбуке лунный календарь.
— Смотри, — её голос прозвучал тихо, но с железной уверенностью. Она обвела пальцем все шесть дат убийств. — Все. Без исключения. Новолуние.
Иван нахмурился. — И что? Совпадение. Маньякам нравится темнота.
— Нет! — она кашлянула, горло снова заныло. — Это не просто темнота. Это… — она искала слова, которые бы не выдали в ней знатока. — Это основа основ для многих древних… культов. Ритуалов. Я читала. Новолуние — это не конец. Это начало. Полная тьма, из которой должно родиться что-то новое. Новая сила. Новая жизнь.
Она посмотрела на него, вкладывая в шёпот всю возможную убедительность. — Для тех, кто поклоняется тёмным силам, кто просит у них помощи… это самый сильный период. Как… как стартовая черта. Всё, что рождается в эту ночь, получает самый мощный импульс. Самый чистый канал к той силе, которую они ищут.
Она указала на тот самый маленький символ на шее у каждой жертвы. — И этот знак… он как антенна. Он настраивает весь ритуал именно на эту, ночную, тёмную силу. Без него… я не уверена, но, думаю, ритуал бы не сработал. Или сработал бы слабее. Он использует новолуние как источник энергии. А эти… — она провела рукой над фотографиями с уродливыми, наливающимися силой рунами, — …как проводники. Он не гений, Иван. Он… ученик. Жаждущий ученик. И его урок назначен на послезавтра. В полночь.
Иван слушал, не перебивая. Его взгляд становился всё более мрачным. Он смотрел на даты, на её расчёты, на её горящие решимостью глаза. И он поверил. Не оккультизму, а ей. Её анализу. Её интуиции.
— Чёрт, — тихо выругался он. — Ты уверена?
— В дате — да. Время — ночь. Скорее всего, полночь. Но где… — она развела руками, и в этом жесте была вся её беспомощность. — Места хаотичны. Никакой системы. Никакой привязки.
Он молчал несколько секунд, сжимая и разжимая кулаки, будто пытаясь схватить невидимую нить. — Ладно, — он поднял на неё взгляд. — Допустим. Но что мы можем сделать, зная только дату? Перекрыть всю Москву? Выставить посты у всех пустырей? Это невозможно.
Они смотрели друг на друга — следователь, зажатый в тиски процедур и отсутствия улик, и консультант, обладающий знанием, но лишённая силы и полной картины. Бессилие было осязаемым, как холодный туман, заполнивший комнату. Он не знал о её магическом прошлом, и она не могла ему рассказать. Всё, что она могла предложить, — это теория, которая в глазах любого другого следователя звучала бы как бред сумасшедшей. Иван же предложил:
— Давай заедем куда-нибудь. Выпьем чаю. Или… я не знаю. Просто посидим.
Алёна кивнула, не в силах возражать. Её собственная ярость и отчаяние постепенно сменялись глухой, всепоглощающей усталостью. Они заехали в первое попавшееся кафе с неяркой вывеской. Заказали. Он — кофе, она, показав на горло, — мятный чай с мёдом.
Они сидели друг напротив друга, разделённые столиком, но объединённые общим чувством поражения. Иван пытался говорить о чём-то постороннем — о новом начальнике в его отделе, о нелепом анекдоте, который услышал от коллег. Но каждую минуту разговор сбивался, сворачивая к одному и тому же.
— Может, всё-таки попробовать составить карту? — без особой надежды произнёс он, размешивая сахар в уже остывшем кофе. — Проанализировать все места, найти общее…
— Они разбросаны по всему городу, Иван, — устало прошептала Алёна. — Как зёрна, брошенные на ветер. Ни вокзалов, ни парковок, ни линий метро… Ничего. Просто… места. Промежутки. Пустоты.
Он вздохнул, отодвинул чашку. — Я знаю. Просто… сидеть и ждать, когда он убьёт снова… — Он с силой провёл рукой по лицу. — Это хуже всего.
Они допили свои напитки в гнетущем молчании. Попытка сменить тему провалилась. Оба понимали — пока этот призрак висел над ними, не могло быть и речи о нормальном общении.
Он отвёз её к хостелу. Перед тем как выйти, она задержалась, глядя на его профиль, освещённый уличным фонарём. Он был похож на загнанного зверя.
— Спасибо, — прошептала она. — За… что поверил.
Он лишь кивнул и устало улыбнулся.
В комнате пахло пылью и тоской. Алёна скинула куртку и заметила на полу под кроватью посылку, пришедшую ещё на прошлой неделе. Она совсем забыла о ней. Вскрыв картонную коробку, она увидела аккуратно перевязанные пучки сушёных трав. Мать прислала ей ромашку, зверобой, душицу и мяту и остальной список. Пахло домом. Пахло бабушкиной печью и летним лугом.
Вот так история… — горькая усмешка вырвалась наружу. — Прислала мама мне оружие, а я даже держать его не могу.
Она всё же собралась с силами, залила душицу и мяту кипятком. Пока чай настаивался, она снова открыла «Родник». Теперь её интересовала не только комбинаторика, но и то, как можно усилить руны. Она нашла раздел, озаглавленный «Обряжение знаков».
«Сила знака живёт не только в нём, но и в обрамлении его, — гласила запись, сделанная чернилами, выцветшими до бледно-коричневого. — Как драгоценный камень в оправе. Оправа направляет силу, удерживает её, не даёт расточиться впустую. Но для сего нужен дар Чувствия Потоков, дабы видеть, как сила струится, и направлять её резцом воли…»
Далее шли сложные схемы орнаментов — не просто украшения, а точные геометрические построения, спирали, плетёнки, которые должны были фокусировать и усиливать действие основной руны. Алёна с тоской смотрела на них. Это был отдельный, высший пилотаж. Её прабабки, видимо, владели этим искусством, но за семь поколений этот дар — видеть потоки — в их роду был редким, и к ней он не перешёл. Она могла лишь слепо копировать узоры, не понимая их истинной механики.
Ей-богу… Да тут целая вселенная, о которой я и не подозревала. А я… я как ребёнок, который тыкается в формулы ядерной физики. Беспомощность снова накатила, ещё более горькая от осознания масштабов её невежества.
Она допила свой отвар, чувствуя, как тёплая волна растекается по телу, слегка унимая дрожь в руках. Но спокойствия это не приносило.
***
Ночная смена в «Чистый Феникс» прошла в каком-то сомнамбулическом полусне. Она мыла полы, расставляла стулья, а в голове у неё тикали часы. Сейчас. Прямо сейчас. Он ведёт её в какое-то тёмное место. Сейчас заносит нож…
Она писала Ивану, короткие сообщения, не требующие ответа. «Что-нибудь?» Спустя полчаса пришёл ответ, сухой и безжалостный: «Ничего. Тишина.»
Это было хуже всего. Эта тишина. Она знала, что за ней скрывается крик, который никто не услышит.
Вернувшись под утро в хостел, она не могла уснуть. Лежала и смотрела в потолок, слушая, как за окном Москва постепенно просыпается к новому дню. К дню, когда она уже будет знать о ещё одном мёртвом теле.
И только когда за окном стало светло, истощение наконец пересилило адреналин. Её сморил тяжёлый, без сновидений, сон, больше похожий на забытьё. Она проспала несколько часов, но проснулась с ощущением, что не отдыхала ни минуты.
Она почти не думала о рунах, о теории. Только о простом, животном факте: где-то в городе лежит тело. И она ничего не смогла сделать.
Телефон в кармане завибрировал. Не сообщение. Звонок.Сердце упало куда-то в пятки. Она посмотрела на экран. «Иван».
Она поднесла трубку к уху, но не успела ничего сказать.
— Алёна, — его голос был чужим. Глухим, раздавленным. В нём не было ни злости, ни упрёка. Только пустота. — Ты была права.
Она закрыла глаза, прислонившись лбом к холодной стене здания.
— Нашли… — он сделал паузу, и в трубке послышался только его тяжёлый вдох. — Сейчас утром. Собачник в парке. Собака в лес рванула. Он за ней… Там…
Он не договорил. Не нужно было.
Алёна стояла, сжимая телефон так, что пальцы побелели. Весь мир сузился до этого голоса в трубке и до названия, которое ещё не прозвучало, но она вдруг поняла, поняла как колдун выбирает места.
— В… в каком? — выдохнула она, уже зная ответ.
— В Битцевском, — безжизненно подтвердил Иван.
Мысль врезалась в сознание, как обух — внезапно, больно, с оглушающей ясностью. Алёна замерла посреди комнаты, и мир вокруг поплыл. Пылинки, кружащие в луче света из окна, застыли. Гул города за стеклом стих. Оставалось только это леденящее прозрение.
Места силы. Он ищет места силы. Не случайные точки на карте, а узлы энергии. И я… я сама подвела его к одному из них.
Пальцы сами сжали телефон. Холодный, скользкий пластик впился в ладонь. Она не думала, не анализировала — тело действовало на автономном, животном уровне. Набрала номер. Короткие гудки отдавались в висках пульсирующей болью.
— Алёна? — Голос Ивана прорвался сквозь шум — приглушенный говор, шаги по гравию, отдаленные радиопереговоры. Он был там. В эпицентре кошмара.
У нее перехватило дыхание. Горло сжалось.
— Иван… — ее собственный голос прозвучал чужим, сдавленным шепотом. — Мне нужно быть там. Сейчас же.
— Что? — его тон стал жестче, отчеканил каждое слово. — Нет. Абсолютно нет. Забудь.
— Я поняла! — она почти крикнула, отчаянно пытаясь пробиться через его сопротивление. — Я знаю, как он выбирает! Это не случайность! Это… особые места. Тот дуб… помнишь, я помогала Эдуарду? Мы искали там одну вещь. Он следил за нами тогда, Иван! Он ждал!
С той стороны послышался резкий, раздраженный вздох, а потом его голос приблизился к микрофону, понизившись до опасного, вибрирующего шепота.
— Слушай меня очень внимательно. Ты не представляешь, что здесь. Это не то, что ты видела раньше. Это не просто убийство. Это… — он запнулся, и в этой паузе был весь ужас. — Её разорвали. Словно изнутри. Кости, кишки… Здесь всё в… — он снова резко оборвал, слышно было, как он сглотнул. — Это не для твоих глаз. Никогда.
Холодная волна прокатилась от макушки до пят. Алёна бессильно опустилась на край кровати.
— Тогда скинь фото, — голос ее дрогнул. — Протокол осмотра. Хоть что-нибудь! Мне нужно увидеть, понять детали!
— Никаких фото! Никаких отчетов! — его слова прозвучали как приговор. — Ты не увидишь этот кошмар. Я не позволю.
— Иван, умоляю… Он убьет снова! Если я не пойму логику…
— Я ТЕБЯ СПАСАЮ, ПОНЯЛА?! — его голос сорвался на оглушительный, хриплый крик, в котором смешались ярость, усталость и неподдельный страх. — Спасаю от этого ада! Доверься мне хоть раз, черт возьми!
Резкий, окончательный щелчок в трубке отозвался в тишине комнаты оглушительным грохотом.
Телефон выскользнул из ослабевших пальцев и глухо шлепнулся на пол. Алёна не двинулась. Она сидела, уставившись в стену, но не видя ее. В ушах стоял оглушительный звон, а в груди зияла ледяная пустота. Он не просто запрещал. Он был напуган. Напуган так, что кричал.
Она медленно подняла руки к лицу, вдыхая запах собственной кожи, пытаясь уловить хоть крупицу привычной реальности. Но реальность изменилась. Треснула.
Он был там. Он видел. И то, что он увидел, было настолько ужасным, что он отказывался допустить ее даже на шаг ближе.
И это значило только одно. Она обязана была узнать, что же там произошло. Обязана. Даже если этот путь вел прямиком в самое сердце тьмы.
Сообщение на работу было отправлено. Всего три слова: «Заболела. Не выйду». Палец дрожал, скользя по стеклу экрана. Маленькая, но стабильная часть ее жизни в этом городе рухнула с тихим щелчком. Теперь оставался только долг и страх, свинцовым грузом легший на плечи.
Последующие часы растянулись в липкую, беспросветную паутину. Она металась по комнате, как дикое животное в клетке. Пять шагов до стола, разворот, пять шагов до окна. На столе лежали распечатки рун — те самые, с каменного клинка. Она схватила их, впиваясь взглядом в извращенные узоры, пытаясь силой воли вырвать у них ответ. Но линии расплывались, плясали перед глазами, не складываясь в осмысленную формулу. Мозг, ее главное оружие, отказывался служить, будто кто-то вырвал из него страницы с самой важной информацией.
Когда сумерки за окном сгустились в чернильную ночь, она начала действовать. Движения ее были резкими, угловатыми, лишенными обычной деревенской плавности. Она натянула старую темную куртку. Пальцы нащупали в кармане холодный, увесистый цилиндр тактического фонаря. Убедившись, что он на месте, она машинально потянулась к левому запястью.
Браслет. Конский волос, шершавый и прочный. Подарок бабушки. Символ связи с Родом. Она сжала его, пытаясь почувствовать хоть искру, хоть отголосок былой силы. Но под пальцами была лишь сухая, безжизненная шерсть. После Скрижалей Молчальника, когда он, казалось, вобрал в себя часть того чудовищного удара, его нужно было очистить. Окурить дымом полыни, зарядить под луной. Но теперь нечем было наполнить его. Связь была мертва.
Она рухнула на стул у окна, положила фонарь на колени, словно последний оберег, и уставилась в черный квадрат ночи. Цифры на телефоне менялись с невыносимой, издевательской медлительностью. 22:17… 22:18… Каждая минута была тяжелой каплей смолы, падающей в бездну ее страха. Она сидела недвижимо, вслушиваясь в стук собственного сердца — гулкий, неровный барабанный бой, заглушавший тихий шум города.
Ровно в одиннадцать она вызвала такси.
Белая машина подъехала через семь минут. Дорога прошла в гробовом молчании. Водитель, мужчина в возрасте, лишь раз бросил на нее короткий взгляд через зеркало заднего вида и больше не проявлял интереса. Она вышла на пустынной остановке на окраине парка. Дневной дождь оставил после себя сырость, пропитавшую все вокруг. Асфальт блестел под редкими, тусклыми фонарями, которые вскоре остались позади.
Она щелкнула фонариком. Узкий, мощный луч вонзился в темноту, вырывая из нее куски реальности: корявые корни, черные, как деготь, лужи, густая, развороченная грязь — следы множества ног. Эта тропа, которой еще не было вчера, вела прямиком в ад. Молодая луна, жалкий серпик, бессильно пряталась за рваными облаками, не оставляя ни просвета в угольной темноте. Путь, который днем занял бы пятнадцать минут, растянулся в бесконечный, изматывающий марш-бросок.
И вот, она вышла на поляну.
Воздух здесь был другим. Густым, как сироп, и холодным. Он нес странную, отталкивающую смесь запахов: приторная сладость разложения, резкая медная нотка крови и едкий, озоновый дух, словно после мощного разряда. Земля была вытоптана в грязную кашу, трава примята в уродливые, бесформенные пятна.
И хотя тело уже увезли, место дышало насилием. Фонарь, как дрожащая кисть, выписывал ужасающие детали: багровые, почти черные брызги на коре древнего дуба, засохшие капли на листьях кустов, пропитанная кровью листва, образующая зловещий ореол на несколько метров вокруг.
Алёна медленно вела лучом, и он выхватывал новые, леденящие душу подробности. Кора на дереве была исполосована глубокими царапинами, будто по ней драли когти огромного зверя. Ветки были не просто сломаны — их переломали, искрошили с яростной, бессмысленной силой. Тяжелый камень, веками лежавший у корней, был отшвырнут, как пустая коробк, на добрый десяток метров, уткнувшись в сырую землю.
И тогда, сквозь оцепенение, прорвалось осознание, ясное и неоспоримое.
У него не получилось.
Ритуал провалился. Он в ярости. В бешенстве.
