Дрожащей, почти парализованной рукой она подтащила к себе свою грязную куртку, все еще валявшуюся на полу. Полезла в карман. Достала телефон. Пальцы скользили по заляпанному жиром и грязью экрану, не слушаясь. Она тыкала в иконку чата раз, другой, пока наконец он не поддался. В голове не было мыслей, никакого плана. Только один, простой, как инстинкт выживания, импульс.
Она напечатала одно слово: «приезжай».
И отправила. Телефон выпал из ее ослабевшей руки на скомканное одеяло.
Через минуту он зазвонил. Резкая, настойчивая вибрация, на экране замигало имя «Иван». Она смотрела на вибрирующий аппарат, лежащий на одеяле, как на что-то чужое, опасное. Она не могла заставить себя поднять его, поднести к уху, издать звук. Её горло было сжато тисками. Она просто сидела и смотрела, как он звонит, потом затихал, и через несколько секунд снова начинал свой настойчивый трезвон.
Примерно через полчаса в дверь постучали. Три четких, требовательных удара, не оставляющих сомнений.
Алёна вздрогнула, инстинктивно вжалась в стену.
— Алёна! Это я, Иван! — его голос за дверью был сдавленным от напряжения, но твёрдым, как сталь.
Она медленно, как тяжело больная, поднялась на ватные ноги, пошатнулась к двери и повернула ключ.
Иван стоял на пороге. Он был в той же одежде, что и вчера, лицо осунувшееся, с тёмными кругами под глазами. Но первый же взгляд на неё — бледную, с лихорадочным блеском в широко раскрытых глазах, в грязной, помятой одежде — заставил все признаки усталости исчезнуть, уступив место мгновенному шоку и острой тревоге.
— Боже правый… — вырвалось у него. Он шагнул вперёд, крепко взяв ее за плечи, его глаза быстро скользнули по ней, оценивая состояние. — Что случилось? Кто тебя так напугал? Ты ранена? Дышишь?
Она молча, не в силах вымолвить ни слова, лишь беззвучно пошевелила губами и дрожащим пальцем указала на пол, на тот самый кусок кожи.
Иван нахмурился, его взгляд стал жестким. Он отпустил ее, подошел и поднял кожаную полоску. Прочитал. Мышцы его спины и плеч напряглись, выпрямились. Он медленно повернулся к ней, в его глазах бушевала буря из непонимания, растущего холода и чего-то ещё… похожего на страх.
— Что это, Алёна? — спросил он тихо, но каждый звук был отточен как лезвие. — Что значит «показала место силы»? Кто это написал?
Она лишь покачала головой, сглотнув подкативший к горлу ком. Он подошёл, мягко, но уверенно взял её под локоть, подвёл к кровати и усадил, накинул на её плечи сбитое одеяло.
— Сиди. Не двигайся. Сейчас, — он вышел на крохотную кухню. Послышался щелчок включения чайника, звон кружки. Через несколько минут он вернулся с двумя кружками дымящегося чая. Протянул одну ей. — Держи. Пей. Маленькими глотками.
Она взяла кружку обеими руками, чувствуя, как дрожь немного отступает под воздействием тепла, исходящего от керамики. Сделала маленький, обжигающий глоток. Горячая жидкость обожгла язык, но странным образом вернула ощущение реальности, связи с телом.
— Теперь рассказывай, — сказал Иван, присаживаясь рядом на краешек кровати. Его голос был спокойным, но в его глубине чувствовалась стальная основа, готовность к действию. — Всё по порядку. Что произошло?
— Я… — её собственный голос прозвучал хрипло, тихо, словно проходя сквозь ржавую сетку. — Я ночью… пошла туда. На то место. Хотела сама… посмотреть.
Иван зажмурился, его скулы резко выступили. Он с силой, почти с яростью выдохнул, белыми костяшками сжимая свою кружку.
— Чёрт… Чёрт возьми… — прошипел он сквозь зубы. Но через секунду его лицо вновь стало маской самообладания. — Ладно. Продолжай.
— Я посмотрела… — она закрыла глаза, перед ними снова встали кровавые брызги на коре. — Мне стало… очень, очень страшно. И я… я побежала. А потом, ночью… кто-то… открыл окно. И бросил это. — она кивнула на кожу, лежавшую теперь на столе.
Иван снова взял в руки послание, перечитал его, впиваясь в каждую зазубренную букву.
— «Показала место силы», — повторил он, и его взгляд стал пронзительным. — Алёна. Что это значит? Объясни мне.
— Помнишь, я говорила, что помогала Эдуарду Алексеевичу с книгой? — она говорила обрывисто, с паузами, продиктованными не выбором слов, а шоком. — Мы искали вещь… по старинной книге. «Травник». В ней… там описаны странные места. Аномальные. Где почва… или вода не такие, как везде. Их в некоторых кругах… называют местами силы. И тот дуб… — она сглотнула, — тот дуб — одно из таких мест. Там мы и нашли то, что искали. И судя по всему… — её голос сорвался, — он следил за нами тогда. Просто ждал своего часа.
— Говорил же… — голос Ивана на мгновение сорвался, в нем прорвалась вся его вчерашняя ярость и страх, но он снова овладел собой, и его слова прозвучали уже с горьким, усталым пониманием. — Говорил же, не ходить. Как будто чуял… что нельзя тебя впутывать в это пекло.
Он достал телефон, отошел в угол и быстро, отдавая чёткие, отрывистые команды, вызвал оперативную группу. Через пятнадцать минут вокруг хостела уже стояли патрульные машины, их мигающие огни бросали в окна комнаты тревожные синие отсветы. Еще через полчаса в комнату вошли оперативники. Осмотр окна, подоконника, рамы и места снаружи занял несколько десятков тщательных минут.
— Никаких следов, Иван Олегович, — доложил один из них, снимая перчатки. — Ни отпечатков, ни следов взлома, ни микрочастиц, ни отпечатков ботинок. Ничего. Всё чисто.
«Письмо» аккуратно изъяли в прозрачный пакет для вещдоков.
Когда все ушли, и в комнате снова остались только они двое, Иван подошел к ней. Он не ругался. Не упрекал. Он просто обнял её, прижал к своей тёплой, твёрдой груди, и она почувствовала, как напряжённые мышцы его спины под курткой.
— Я тебя защищу, — сказал он тихо, прямо над её ухом, и в этих словах была не просто уверенность, а клятва, — Любой ценой. Слышишь? Любой.
Ему позвонили. Он отошёл к окну, негромко поговорил, потом вернулся.
— Нужно будет дать официальные показания, — сказал он, его взгляд был прямым и честным. — Все, что ты мне рассказала. Теперь ты… — он сделал короткую паузу, — ты единственная зацепка. И, выходит… главная цель.
Она слабо, почти безжизненно улыбнулась и кивнула, глядя куда-то в район его подбородка.
— Спасибо, — прошептала она, и в этом слове была вся ее измотанная, истерзанная душа.
Иван обещал, что ее будут охранять круглосуточно. Что никто не посмеет к ней подойти. Она кивала, глядя в пол, и понимала, что верит ему. Верит его преданности, его мужеству, его желанию защитить. Но так же чётко, с леденящей ясностью, она понимала и другое. Против тени, умеющей открывать окна и посылать воронов с красными глазами, все полицейские патрули были всего лишь картонными щитами. Её защита лежала в иной плоскости, в той, где у неё не осталось сил.
Под присмотром Ивана она вновь уснула. Сон был чёрным и бездонным. Алёна проваливалась в него с чувством облегчения — там не было воронов с красными глазами. Но и там, на самой глубине, её настигло ощущение пристального, ненавидящего взгляда. Она дернулась, пытаясь увернуться, и медленно всплыла к поверхности реальности.
Сознание возвращалось обрывками. Тяжесть в висках. Промозглое одеяло. И тихий, ровный звук чужого дыхания.
Она осторожно приоткрыла веки. Комната тонула в сумерках, лишь тусклый свет фонаря за окном отбрасывал на стену бледный прямоугольник. Она лежала на кровати, закутанная в одеяло, а в полуметре от неё, прислонившись к стене и подложив под голову куртку, сидел Иван. Его глаза были закрыты, но сон казался тревожным — губы сжаты, брови сведены, пальцы одной руки непроизвольно сжимались и разжимались.
Проспала целый день… И он… он всё здесь.
Она попыталась пошевелиться, и суставы отозвались тупой болью. Противный хруст в шее заставил её сморщиться.
Иван тут же вздрогнул и открыл глаза. Взгляд его был мутным от усталости, но уже через секунду стал острым, собранным, сканирующим её лицо.
— Ты как? — его голос был хриплым от недосыпа. Он провел ладонью по лицу, сгоняя остатки сна и нелепо спросил. — Дышишь нормально? Не кружится?
Алёна медленно села, опираясь спиной о стену.
— Вроде… жива, — прошептала она.
Иван кивнул, изучающе глядя на неё. Потом его взгляд скользнул по комнате, задерживаясь на белесых разводах соли на подоконнике, на застывших восковых пятнах на полу, на её рюкзаке, из которого торчал угол «Родника».
— Алён… — он начал осторожно, подбирая слова. — А это что? — Он указал пальцем сначала на соль, потом на книгу. — Объясни. Пожалуйста.
Горло у Алёны сжалось. Вот так история… Придумывать на ходу было мучительно.
— Я… просто очень испугалась, — она отвела взгляд, уставившись на свои босые ноги. — После леса… и того свёртка. Решила как-то… защититься. По-деревенски. Бабушка всегда говорила, соль — от всего плохого. Вот и насыпала. Глупо, да?
Она рискнула поднять на него глаза. Иван смотрел на неё с мягким, но неотрывным вниманием.
— А книга? — спросил он тише.
— Так… хобби, — она почувствовала, как горит лицо. — Старинные записи, травы, всякие… приметы. Мне это интересно. Блокнот просто старый, под старину.
Она понимала, насколько это звучало жалко и неправдоподобно. Но сказать правду… рассказать про Род, про Праматерей, про цену магии… Нет. Он подумает, что у неё не все дома. Или, что хуже, поверит. И окажется втянут в этот кошмар ещё глубже.
Иван тяжело вздохнул, откинув голову на стену. Скулы у него напряглись.
— Ладно, — выдохнул он. — Понял. Испугалась. — Он посмотрел на неё, и во взгляде его читалась усталая горечь, в которой, однако, угадывалась капля нежности. — Но слушай… Эту… деревенскую магию оставь. Я тебя лучше соли защищу. Обещаю.
Эти слова должны были согреть. Но они лишь заставили её сжаться внутри. Она кивнула, пытаясь изобразить на лице благодарность и надежду, которых не чувствовала.
— Спасибо, — прошептала она, и это было самое искреннее, что она могла сказать в тот момент.
Иван посмотрел на часы. Свет экрана осветил его осунувшееся лицо.
— Десять вечера. Сейчас приедет машина, будут тебя охранять. Один — в машине за окном, второй — на ресепшене, внизу. Никто не посмеет даже близко подойти.
Алёна снова кивнула, глядя в пол. Ледяной осколок страха, вонзившийся в грудь, не таял. Она верила ему. Верила его преданности, его мужеству. Но так же чётко она понимала: против того, что пришло за ней, все полицейские патрули были бессильны, как картонные щиты.
Она обхватила колени руками, пытаясь скрыть дрожь.
— Иван… — голос её сорвался. — Останься. Пожалуйста. Хоть на сегодня.
Он не удивился. Не стал отнекиваться. Просто посмотрел на неё — измученную, бледную, сидящую на полу в залитой лунным светом комнате — и коротко кивнул.
— Хорошо. Остаюсь.
Тишину комнаты разрезал резкий, деловой голос из рации Ивана. Он коротко отдал команды, подтвердил своё местоположение и отключился. Через пятнадцать минут за окном, в тусклом свете уличного фонаря, пристроилась серая служебная иномарка с затемнёнными стеклами. Алёна, не подходя к окну вплотную, увидела, как в салоне зажглась маленькая лампочка, осветившая контур головы водителя.
— Вот и первый, — тихо сказал Иван, стоя за её спиной. — Второй сейчас заступит на ресепшене. Ни одна муха без спроса не проскочит.
Он повернулся к ней, и его взгляд упал на её скомканную, грязную куртку, все ещё валявшуюся в углу. — Сейчас, — сказал он, доставая телефон. — Надо подкрепиться. И тебе, и мне. Закажу пиццу. Какую хочешь?
Алёна лишь пожала плечами. Мысль о еде вызывала тошноту. — Любую… — прошептала она. — Без мяса.
Иван кивнул, его пальцы быстро задвигались по экрану. Пока он заказывал, Алёна, движимая автоматизмом, подошла к своему рюкзаку. Руки сами нашли маленький холщовый мешочек. Она достала его и, не глядя, насыпала щепотку сушеной мяты и ромашки в заварочный стакан. Залила кипятком из чайника, который, видимо, вскипятил Иван, пока она спала. Терпкий, успокаивающий аромат трав медленно наполнил комнату, пытаясь вытеснить запах страха.
Минут через тридцать раздался звонок. Иван, коротко переговорил с кем-то по рации, вышел и потом принёс большую картонную коробку. Запах горячего теста и расплавленного сыра показался Алёне чужеродным и слишком навязчивым.
Он разложил пиццу на столе, отломил кусок и протянул ей. — Ешь. Хоть немного. Силы нужны.
Она послушно взяла. Теплый треугольник в руке казался нереально тяжелым. Она откусила маленький кусочек. Тесто было безвкусным, как вата. Она запила его глотком травяного отвара — горьковатая жидкость обожгла язык, но вернула ощущение реальности.
Иван ел молча, быстро, деловито. Его взгляд постоянно блуждал по комнате, возвращался к окну, прислушивался к звукам за дверью. Он был здесь, но мыслями — в работе, в погоне за призраком.
— Всё спокойно, — сказал он, больше для себя, чем для неё. — Молодой парень, Митя. Бдительный. С ним Катя, администраторша. Если что — сразу на кнопку.
Алёна кивнула, доедая свой кусок. Есть больше не хотелось. Она встала и подошла к шкафу, достала два сложенных одеяла и чистую подушку.
— Ложись, — сказала она, указывая на нижнюю полку двухъярусной кровати. — Спи. Я… я наверху.
Он хотел было возразить, но увидел её упрямый, почти отчаянный взгляд и сдался. — Ладно. Только ты тоже ложись.
Он снял ботинки и куртку, устроился на узкой койке, закинув руки за голову. Алёна потушила верхний свет, оставив гореть лишь маленький ночник у розетки. Комната погрузилась в полумрак. Она забралась на второй ярус. Пружины скрипнули под её весом.
Они лежали в тишине, слушая дыхание друг друга. Снизу доносилось его ровное, чуть напряжённое сопение. Из окна — приглушенный гул города. Где-то там, в машине, сидел вооруженный человек. Где-то внизу — другой. Должно было стать спокойнее. Но нет.
Он здесь, из-за меня. Спит в одежде, с пистолетом под подушкой. И я вру ему. В глаза смотрю и вру. «Хобби»… Ей-богу.
Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Мысль о том, что происходит там, за стенами, была невыносимой. Этот… маньяк. Он знал, где она. Он видел её. Он прислал ей персональное приглашение на смерть. А она, как мышь в клетке, прячется за спинами полицейских и надеется, что железная дверь выдержит.
Снизу послышался глубокий, ровный вздох. Иван заснул. Его дыхание стало медленным и тяжелым. Усталость взяла своё.
А Алёна лежала, уставившись в потолок, где плясали тени от уличного света. Каждый скрип за стеной, каждый отдаленный гудок машины заставлял её сердце замирать. Она ждала. Ждала скрежета когтей по стеклу. Ждала тихого смешка в темноте. Ждала, когда ручка на окне снова повернется сама собой.
Но ничего не происходило. Только тикали часы на телефоне, отсчитывая секунды до неизвестного.
Постепенно изнеможение взяло верх над страхом. Веки стали тяжелыми, дыхание выровнялось. Сознание поплыло, проваливаясь в липкую, тревожную дрёму, где кровавые ветви снова тянулись к ней из темноты, а земля уходила из-под ног.
***
Её вырвало из сна оглушительное, пронзительное, нечеловеческое. Крик. Женский, полный такого первобытного ужаса, что у Алёны сердце в груди остановилось, а потом рванулось в бешеной пляске.
