Сердце колотилось где-то в горле, вышибая ритм для ног. Девушка выскочила из укрытия в пустой оконный проём и помчалась вглубь промзоны, к своему кругу. Преследователь — следом, и каждый его шаг, вдавливающий осколки кирпича в грязь, отдавался в её пятках тупой болью. Казалось, он бежит не по земле, а по её позвоночнику.
Она свернула за угол груды металлолома, а тот — за ней. И тут раздался его вопль — не крик, а именно вопль, полный ярости и неожиданности. Обернувшись, Алёна увидела его лицо, до сих пор скрытое шапкой. Видимо, мужчина и дома её не снимал, раз был в растянутых домашних штанах и застиранной толстовке? Ботинки, видимо, успел натянуть, а вот куртку — нет.
Кричал он потому, что наступил на одну из её первых ловушек — комбинацию ? ПОТОК +… РОСПАД + v ВНУТРЬ, нарисованную её кровью и грязью. Пятно среагировало на его грубую силу, и нога по щиколотку ушла в асфальт, будто в трясину. Колдун рухнул, растянувшись во весь рост. С дикой, визгливой руганью он принялся стаскивать ботинок, сверля её бешеным, полным ненависти взглядом.
— Что это? Как ты это сделала? Ты украла силы? Как?! — Поднявшись на одну ногу, мужчина двинулся на неё, прихрамывая. — Я всё равно убью тебя, тварь! Меня все считали никчёмным неудачником! А теперь… теперь они все лежат в земле, а их сила течёт во мне! Я стану богом для этого дерьмового города!
В ярости он ударил ногой по стоявшей рядом ржавой бочке из-под масла. Та с оглушительным грохотом отлетела в стену, помялась, и от кирпича отвалился крупный кусок.
И вправду был силён, мелькнуло у Алёны. Дармовые ритуалы дали ему грубую мощь…, но раз попал в ловушку, значит, его сила слепа, в ней нет истинного знания.
Девушка резко изменила направление, а тот бросился в погоню, выкрикивая проклятия, слюна брызгала из-под маски. Преследователь настигал, его дыхание было слышно за спиной. Ещё немного — и она вбежала на расчищенную площадку. Колдун — следом, и тут же замер, парализованный. Десятки рун, начертанных ею заранее, сцепились в единую сеть. Комбинации ? УЗЕЛ + ?? КАМЕНЬ + ? ТРИЖДЫ сковали его тело, а ? ЗАПРЕТ + /// ВЕТЕР перекрыли поток силы, словно пережав шланг.
Алёна остановилась, наблюдая. У неё получилось. Но она видела, как он шевелится, как мускулы на его руках и шее наливаются кровью, напрягаясь против невидимых пут. Маньяк даже не упал, хотя на него должна была давить такая тяжесть, что обычный человек был бы размазан по земле.
— Думала, эта жалкая магия меня удержит? — прорычал он, делая крошечный, нечеловеческим усилием шаг. Асфальт под его ногой треснул. Алёна почувствовала ледяной укол страха. Её взгляд зацепился за торчащую из кучи мусора трубу — длинный, ржавый лом.
— Боишься? Правильно! Все боялись! Я вырежу твоё сердце и съем его… без ритуалов… просто так! Больше я не дам тебе времени! — он сделал второй шаг, и под его ногами руны стали вспыхивать и гаснуть, выгорая под напором его ярости, как перегруженные предохранители.
Алёна вцепилась в трубу, вытащила её из груды хлама и бросилась к нему, с размаху ударив по голове. Глухой, костяной стук. Колдун осел, и из-под шапки тут же проступила тёмная влага. Ещё удар. И ещё. С каждым ударом по его голове в висках Алёны отдавалась тупая, расплывчатая боль — словно эхо от грома за горой. Его боль была чужой, приглушённой, но её постоянный гул подпитывал её решимость.
Но колдун резко взметнул руку, вырвал трубу из её ослабевших пальцев и, не отпуская, рывком поднялся на ноги вместе с ней. Она отпустила руки и со всей силы, с разворота, ударила носком тяжёлого берца между его ног. Мужчина завыл, животный, высокий звук, выпустил трубу, схватившись за пах. Девушка подхватила оружие, и новые, отчаянные удары обрушились на его голову и плечи. Тот рухнул на колени, а затем навзничь.
Но он не сдавался. Истекая кровью, колдун пополз за ней по земле, один глаз залит кровью, второй полный безумия. Пока ещё два оглушающих удара по затылку не лишили его сознания. Тело обычного человека не выдержало бы и первого. Но его ритуалы не столько закалили плоть, сколько наполнили её чужеродной, звериной жизненной силой. Они не отменили боль, но научили его тело выжимать себя до самого конца, до последнего вздоха, игнорируя травмы, которые остановили бы любого нормального человека.
Алёна, тяжело дыша, нанесла ещё несколько ударов для верности и, удостоверившись, что он обездвижен, на всякий случай начертила на его спине и затылке несколько простых, но эффективных удерживающих рун ? УЗЕЛ. Затем взяла заготовленные верёвки и проволоку. Теперь он был её.
Колдун открыл глаза и невнятно простонал, пытаясь сфокусировать взгляд на языках пламени, плясавших в разожжённом из обломков костре. Алёна повернула голову, наблюдая за ним в этом неровном свете. Мужчина лежал, скрученный по рукам и ногам проволокой, с заткнутой грязной тряпкой.
— Очнулся? Ничего, подожди ещё немного, — её голос прозвучал нарочито ровно, будто она предлагала ему чаю.
Он замычал, пытаясь выплюнуть кляп. Алёна подошла и без особого усилия пнула его в живот, заставив выдохнуть весь воздух. Затем нагнулась и выдернула тряпку.
— Поговорить хочешь? Давай… и у меня вопросы есть.
— Я тебя убью, стерва! — его голос сорвался на визгливую ноту. — Ты знаешь, на кого напала?! Мной… мной восхищаются Силы… Он не увидел движения — лишь мелькнувшую тень. Щёлкающий хруст, и его голова дёрнулась назад. Алёна с размаху ударила его по лицу. Она не просто била — она затыкала эту клокочущую ненавистью глотку, отсекала ядовитый поток слов. Её костяшки болезненно отозвались на встрече с его скулой, а в горле встал ком. Она ненавидела его, но ещё больше — себя за короткую, тёмную вспышку удовлетворения при виде выступившей на его губах крови. Не триумф. Не правосудие. Грязная, животная необходимость. Колдун поперхнулся, замолчал, с губ его потекли кровавые слюни, и в его глазах, наконец, отразился не звериный гнев, а настоящий, примитивный страх.
— Ну вот. А теперь поговорим… — Алёна отошла к своему «алтарю» — пластиковому пакету, на котором лежала книга и нож. Рядом горкой лежали кости собаки, ещё облепленные тёмными лоскутами плоти. Она взяла их и стала методично выкладывать вокруг него, очерчивая границу.
Тот, расширив глаза, просипел: — Что ты делаешь, дрянь?! Что это за ритуал? Я такого не знаю!
— О-о-о… спасибо, что спросил. — Голос Алёны был тихим и уставшим, но в нём звенела стальная струна. Уголки её губ дрогнули в подобии улыбки, больше похожем на оскал. — Я хотела провести ритуал лишения силы, как бабушка рассказывала… — Она медленно провела пальцем по лезвию ножа, не оставляя пореза, но её собственное запястье пронзила острая, игольчатая боль. — Противненький такой, знаешь ли. Змею найти надо, дерево, молнией пришибленное, водичку забвения сделать… А потом, если свечку зажжёшь, будешь радоваться, как дурак на сеновале. И то… очень постараться придётся. Бабушка одной ведьме такое сделала, та и сдохла через полгода. Тяжело без сил, знаешь ли…
Алёна закончила круг из костей. Колдун, дёргаясь в истерике, отшвырнул одну ногой. Она молча, почти лениво пнула его в то же место в животе, заставив скрючиться, и поправила кость на место.
Он зарычал сначала от боли, а потом выдохнул ей в лицо: — Ты не смеешь! Сама потом сдохнешь!
— Да, конечно, не буду…
— А… зачем тогда всё это… решила напугать?!
— Нет, другой проведу. Был у меня один опыт… на кладбище. Так вот, решила я совместить ритуалы.
— Это невозможно!
— Тогда тебе нечего бояться. Значит, уничтожить твою силу у меня не получится.
Она подошла, прижала его коленом к земле и быстрым движением провела лезвием по его руке. От неожиданности она чуть не вскрикнула сама — по её собственному предплечью прошла острая, режущая боль, будто по ней тоже провели ножом, хотя кожа осталась невредимой. Плата начинается, — холодно констатировал внутренний голос. Подставив оловянную миску, она насыпала туда принесённую с кладбища землю и принялась замешивать её с его кровью в липкую, тёмную глину. Колдун закричал, но скорее от отвращения и страха, чем от боли.
— Да помолчи ты, пока не больно! — крикнула она, с силой разминая густую массу пальцами. Из неё, как из теста, она начала лепить грубую, бесформенную куклу. — Лучше скажи, кто тебе помогает?
— Вуду? — с дрожью в голосе выдавил он.
— Ох, сказала бы я тебе… да не буду. Отвечай, может, тебе зачтётся.
— Никто мне не помогает! Я был ничем! Они… они увидели во мне потенциал! Они дали мне шанс! Я не мог отказаться… Я освобождусь, и ты сдохнешь!
— А вот врать нехорошо…
— Я не вру! Моя сила тебе даже не снилась!
— А вот и врёшь. — Алёна отложила куклу и взяла свой ритуальный нож, прижимая его к телу, чтобы скрыть, как её трясёт от смеси ярости и отвращения. Она подошла и, с силой пнув его в бок, громко, почти крикнула: — Ты даже не представляешь, как я тебя ненавижу!
С этими словами она наступила на его руку, придавила к асфальту, зажмурилась и резко, со всего размаха, ударила ножом, отсекая фалангу мизинца.
Колдун завизжал, высоко и пронзительно, как загнанный зверь. Вскрикнула и выронила нож Алёна. Из её глаз брызнули слёзы — эхо его невыносимой, живой боли, отозвавшееся в её собственных нервах. Но тут же, подняв с земли родовой артефакт, она снова пнула его и, отвернувшись, пошла к своему столу.
— Кричишь, как баба!
Колдун истерично рыдал и хрипел, уткнувшись лицом в землю. — Я тебя убью… — его голос сорвался на хриплый, бессилый шёпот, — Я вырву тебя с корнем…
— Отвечай! Иначе сейчас отрублю ещё один! — Сорвав с отрезанного пальца ноготь, она с силой воткнула его в глиняную куклу, а затем засунула туда и сам палец.
— Никто! Я сам! Всё сам!
— Слушай, ты меня за дуру не держи, — Алёна отложила куклу, достала украденные могильные свечи и стала аккуратно извлекать из них фитили, скручивая их в жгуты. — Ты же слабенький дурачок. Может, смену погоды чуял, сглазить кого мог. А тут кто-то тебе книжку дал, да?
Колдун молчал, смотря на неё сквозь прорези в шапки, а потом, оправдываясь, затараторил: — Нет… это моя книга! Я сам ритуалы нашёл!
— Да-да, сам нашёл книгу, думая, что она старинная, и сам начал вписывать туда ритуалы, думая, что ручка та же, почерк тот же… Коне-е-ечно! А на стенах сосед писал, да?
— Откуда ты знаешь?!
— Ну…, а ты думаешь, полиция так просто приехала?
— Тварь! Убью!
— Да-да, слышала, — ответила Алёна, заканчивая работу с куклой. Она подошла к костру, подбросила в него обломок доски. — Так что, говорить будем? Кто дал тебе книгу, ритуальные ножи, деньги? Ты же тупой, ну, честное слово!
— Я тупой?!
— Ты, конечно, не я же, — она села напротив, прямо глядя ему в залитый кровью и слезами глаз. — Ты даже ловушку не почувствовал. И знаешь только ритуалы из книги, да морок накладывать. Ладно, что за ритуалы, для чего?
— Чтобы стать сильнее!
— Ладно, переформулирую. Кому ты приносил жертвы?
Он посмотрел на неё как на дуру, не понимая вопроса: — В смысле, кому? Себе!
Алёна медлила, оттягивая момент финала. Её тело била мелкая, предательская дрожь — не от ночного холода, пробивавшегося сквозь куртку, и не от страха перед этим связанным человеком. Она боялась той непроглядной бездны, в которую ей сейчас предстояло шагнуть. Но память о перекошенных ужасом лицах его жертв, которую она носила в себе, как заноза под кожей, была твёрже и тяжелее любого страха. Эта память сдавливала виски, сковывала мышцы, наполняла рот привкусом железа.
Она подняла куклу. Глиняная фигурка, слепленная из могильной земли и его же, тёплой и липкой, крови, отдавала в ладони мерзловатым теплом. Пальцы вязли в податливой, не до конца высохшей глине. Она ощущала каждый её изъян, каждый след своих пальцев, и от этого зыбкого, почти живого прикосновения по спине бежали мурашки.
— А теперь твоя очередь, — её голос прозвучал тихо, почти шёпотом, но в нём была такая спрессованная, стальная уверенность, что истеричный смешок колдуна в горле захлебнулся и умер, не родившись.
Она взяла заострённую кость птицы. Игла. Её собственное дыхание перехватило, сердце на мгновение замерло, а внутри всё сжалось в один тугой, ледяной ком. В ушах зазвенела тонкая, высокая нота — предчувствие расплаты.
«Первый шов. Зашей его связь с Предками.» Мысль была холодной и чёткой, как лезвие. Она вдохнула, собираясь с духом, чувствуя, как её собственная родовая память, тёплая и глубокая, как корни старого дуба, шевелится внутри.
Игла с мокрым, отвратительным хрустом, будто ломались не кости куклы, а ветви её собственного генеалогического древа, вонзилась в макушку.
Мир взорвался белым светом. Боль ударила в затылок, не слепая, а очень конкретная — чувство, будто из её памяти вырывают фотографии, стирают голоса, оставляя после себя лишь шелест пустоты. Она увидела, как тают, уносясь в никуда, тени её Предков, и это чувство потери было острее любой физической муки. Возникло чувство пустоты, леденящего, космического одиночества, будто из-под ног выдернули последнюю доску над бездной, отрубили все корни, связывающие с миром.
Но когда тени почти растаяли, они вдруг снова стали плотными, яркими, почти осязаемыми. Они приблизились. Мужчины и женщины в простой, домотканой одежде, с суровыми, иссечёнными морщинами и одновременно добрыми лицами. Они молча смотрели на неё, и в глубине их тёмных, как лесная глушь, глаз не было ни капли осуждения. Лишь безмолвное понимание. И твёрдая, как скала, поддержка. От них исходило тихое, согревающее изнутри сияние, оно окутало её, как стёганое одеяло, и та ужасная, рвущая душу боль отступила, оставив после себя лишь глухую, но терпимую ломоту в висках, будто после долгого напряжения. Её Предки одобрили. Они знали, для чего это.
Она, тяжело дыша, поднялась, смахнула выступившие от боли слёзы тыльной стороной ладони и встретилась взглядом с колдуном. На его лице, искажённом гримасой ожидания новой пытки, застыло лишь тупое, полное непонимания недоумение. Он беспокойно поёрзал, словно от назойливого зуда, который не мог почесать. Он почти ничего не почувствовал. Ни связи, ни потери. Ничего.
— Второй шов, — прошептала она, и её голос, очистившись от боли, снова приобрёл ту самую, леденящую душу стальную твёрдость. — Зашей его уста. Чтобы не мог он взывать к духам и силам, что ему служили. Чтобы его мольбы и заклинания остались пустым звуком.
Она поднесла костяную иглу, холодную и острую, к обозначенному рту на глиняной кукле. «Второй шов. Зашей его уста.» Она поднесла иглу к кукле, и её собственный язык онемел, словно его посыпали пеплом. Она уже знала, что будет. Это будет не просто боль. Это будет немота, в которой застрянет её собственный невысказанный крик.
И тут он закричал. Не прежним, полным ненависти воплем, а срывающимся на визг, животным, паническим ужасом. — Нет! Стой! Я всё скажу! Всё! — его голос хрипел, пузырясь кровью. — Я был слабым… Мне… мне сказали, как стать сильным… Стоило только убивать и делать то, что скажут! Их двое. Мужчина и женщина! Их зовут Ка…
Она свернула за угол груды металлолома, а тот — за ней. И тут раздался его вопль — не крик, а именно вопль, полный ярости и неожиданности. Обернувшись, Алёна увидела его лицо, до сих пор скрытое шапкой. Видимо, мужчина и дома её не снимал, раз был в растянутых домашних штанах и застиранной толстовке? Ботинки, видимо, успел натянуть, а вот куртку — нет.
Кричал он потому, что наступил на одну из её первых ловушек — комбинацию ? ПОТОК +… РОСПАД + v ВНУТРЬ, нарисованную её кровью и грязью. Пятно среагировало на его грубую силу, и нога по щиколотку ушла в асфальт, будто в трясину. Колдун рухнул, растянувшись во весь рост. С дикой, визгливой руганью он принялся стаскивать ботинок, сверля её бешеным, полным ненависти взглядом.
— Что это? Как ты это сделала? Ты украла силы? Как?! — Поднявшись на одну ногу, мужчина двинулся на неё, прихрамывая. — Я всё равно убью тебя, тварь! Меня все считали никчёмным неудачником! А теперь… теперь они все лежат в земле, а их сила течёт во мне! Я стану богом для этого дерьмового города!
В ярости он ударил ногой по стоявшей рядом ржавой бочке из-под масла. Та с оглушительным грохотом отлетела в стену, помялась, и от кирпича отвалился крупный кусок.
И вправду был силён, мелькнуло у Алёны. Дармовые ритуалы дали ему грубую мощь…, но раз попал в ловушку, значит, его сила слепа, в ней нет истинного знания.
Девушка резко изменила направление, а тот бросился в погоню, выкрикивая проклятия, слюна брызгала из-под маски. Преследователь настигал, его дыхание было слышно за спиной. Ещё немного — и она вбежала на расчищенную площадку. Колдун — следом, и тут же замер, парализованный. Десятки рун, начертанных ею заранее, сцепились в единую сеть. Комбинации ? УЗЕЛ + ?? КАМЕНЬ + ? ТРИЖДЫ сковали его тело, а ? ЗАПРЕТ + /// ВЕТЕР перекрыли поток силы, словно пережав шланг.
Алёна остановилась, наблюдая. У неё получилось. Но она видела, как он шевелится, как мускулы на его руках и шее наливаются кровью, напрягаясь против невидимых пут. Маньяк даже не упал, хотя на него должна была давить такая тяжесть, что обычный человек был бы размазан по земле.
— Думала, эта жалкая магия меня удержит? — прорычал он, делая крошечный, нечеловеческим усилием шаг. Асфальт под его ногой треснул. Алёна почувствовала ледяной укол страха. Её взгляд зацепился за торчащую из кучи мусора трубу — длинный, ржавый лом.
— Боишься? Правильно! Все боялись! Я вырежу твоё сердце и съем его… без ритуалов… просто так! Больше я не дам тебе времени! — он сделал второй шаг, и под его ногами руны стали вспыхивать и гаснуть, выгорая под напором его ярости, как перегруженные предохранители.
Алёна вцепилась в трубу, вытащила её из груды хлама и бросилась к нему, с размаху ударив по голове. Глухой, костяной стук. Колдун осел, и из-под шапки тут же проступила тёмная влага. Ещё удар. И ещё. С каждым ударом по его голове в висках Алёны отдавалась тупая, расплывчатая боль — словно эхо от грома за горой. Его боль была чужой, приглушённой, но её постоянный гул подпитывал её решимость.
Но колдун резко взметнул руку, вырвал трубу из её ослабевших пальцев и, не отпуская, рывком поднялся на ноги вместе с ней. Она отпустила руки и со всей силы, с разворота, ударила носком тяжёлого берца между его ног. Мужчина завыл, животный, высокий звук, выпустил трубу, схватившись за пах. Девушка подхватила оружие, и новые, отчаянные удары обрушились на его голову и плечи. Тот рухнул на колени, а затем навзничь.
Но он не сдавался. Истекая кровью, колдун пополз за ней по земле, один глаз залит кровью, второй полный безумия. Пока ещё два оглушающих удара по затылку не лишили его сознания. Тело обычного человека не выдержало бы и первого. Но его ритуалы не столько закалили плоть, сколько наполнили её чужеродной, звериной жизненной силой. Они не отменили боль, но научили его тело выжимать себя до самого конца, до последнего вздоха, игнорируя травмы, которые остановили бы любого нормального человека.
Алёна, тяжело дыша, нанесла ещё несколько ударов для верности и, удостоверившись, что он обездвижен, на всякий случай начертила на его спине и затылке несколько простых, но эффективных удерживающих рун ? УЗЕЛ. Затем взяла заготовленные верёвки и проволоку. Теперь он был её.
Колдун открыл глаза и невнятно простонал, пытаясь сфокусировать взгляд на языках пламени, плясавших в разожжённом из обломков костре. Алёна повернула голову, наблюдая за ним в этом неровном свете. Мужчина лежал, скрученный по рукам и ногам проволокой, с заткнутой грязной тряпкой.
— Очнулся? Ничего, подожди ещё немного, — её голос прозвучал нарочито ровно, будто она предлагала ему чаю.
Он замычал, пытаясь выплюнуть кляп. Алёна подошла и без особого усилия пнула его в живот, заставив выдохнуть весь воздух. Затем нагнулась и выдернула тряпку.
— Поговорить хочешь? Давай… и у меня вопросы есть.
— Я тебя убью, стерва! — его голос сорвался на визгливую ноту. — Ты знаешь, на кого напала?! Мной… мной восхищаются Силы… Он не увидел движения — лишь мелькнувшую тень. Щёлкающий хруст, и его голова дёрнулась назад. Алёна с размаху ударила его по лицу. Она не просто била — она затыкала эту клокочущую ненавистью глотку, отсекала ядовитый поток слов. Её костяшки болезненно отозвались на встрече с его скулой, а в горле встал ком. Она ненавидела его, но ещё больше — себя за короткую, тёмную вспышку удовлетворения при виде выступившей на его губах крови. Не триумф. Не правосудие. Грязная, животная необходимость. Колдун поперхнулся, замолчал, с губ его потекли кровавые слюни, и в его глазах, наконец, отразился не звериный гнев, а настоящий, примитивный страх.
— Ну вот. А теперь поговорим… — Алёна отошла к своему «алтарю» — пластиковому пакету, на котором лежала книга и нож. Рядом горкой лежали кости собаки, ещё облепленные тёмными лоскутами плоти. Она взяла их и стала методично выкладывать вокруг него, очерчивая границу.
Тот, расширив глаза, просипел: — Что ты делаешь, дрянь?! Что это за ритуал? Я такого не знаю!
— О-о-о… спасибо, что спросил. — Голос Алёны был тихим и уставшим, но в нём звенела стальная струна. Уголки её губ дрогнули в подобии улыбки, больше похожем на оскал. — Я хотела провести ритуал лишения силы, как бабушка рассказывала… — Она медленно провела пальцем по лезвию ножа, не оставляя пореза, но её собственное запястье пронзила острая, игольчатая боль. — Противненький такой, знаешь ли. Змею найти надо, дерево, молнией пришибленное, водичку забвения сделать… А потом, если свечку зажжёшь, будешь радоваться, как дурак на сеновале. И то… очень постараться придётся. Бабушка одной ведьме такое сделала, та и сдохла через полгода. Тяжело без сил, знаешь ли…
Алёна закончила круг из костей. Колдун, дёргаясь в истерике, отшвырнул одну ногой. Она молча, почти лениво пнула его в то же место в животе, заставив скрючиться, и поправила кость на место.
Он зарычал сначала от боли, а потом выдохнул ей в лицо: — Ты не смеешь! Сама потом сдохнешь!
— Да, конечно, не буду…
— А… зачем тогда всё это… решила напугать?!
— Нет, другой проведу. Был у меня один опыт… на кладбище. Так вот, решила я совместить ритуалы.
— Это невозможно!
— Тогда тебе нечего бояться. Значит, уничтожить твою силу у меня не получится.
Она подошла, прижала его коленом к земле и быстрым движением провела лезвием по его руке. От неожиданности она чуть не вскрикнула сама — по её собственному предплечью прошла острая, режущая боль, будто по ней тоже провели ножом, хотя кожа осталась невредимой. Плата начинается, — холодно констатировал внутренний голос. Подставив оловянную миску, она насыпала туда принесённую с кладбища землю и принялась замешивать её с его кровью в липкую, тёмную глину. Колдун закричал, но скорее от отвращения и страха, чем от боли.
— Да помолчи ты, пока не больно! — крикнула она, с силой разминая густую массу пальцами. Из неё, как из теста, она начала лепить грубую, бесформенную куклу. — Лучше скажи, кто тебе помогает?
— Вуду? — с дрожью в голосе выдавил он.
— Ох, сказала бы я тебе… да не буду. Отвечай, может, тебе зачтётся.
— Никто мне не помогает! Я был ничем! Они… они увидели во мне потенциал! Они дали мне шанс! Я не мог отказаться… Я освобождусь, и ты сдохнешь!
— А вот врать нехорошо…
— Я не вру! Моя сила тебе даже не снилась!
— А вот и врёшь. — Алёна отложила куклу и взяла свой ритуальный нож, прижимая его к телу, чтобы скрыть, как её трясёт от смеси ярости и отвращения. Она подошла и, с силой пнув его в бок, громко, почти крикнула: — Ты даже не представляешь, как я тебя ненавижу!
С этими словами она наступила на его руку, придавила к асфальту, зажмурилась и резко, со всего размаха, ударила ножом, отсекая фалангу мизинца.
Колдун завизжал, высоко и пронзительно, как загнанный зверь. Вскрикнула и выронила нож Алёна. Из её глаз брызнули слёзы — эхо его невыносимой, живой боли, отозвавшееся в её собственных нервах. Но тут же, подняв с земли родовой артефакт, она снова пнула его и, отвернувшись, пошла к своему столу.
— Кричишь, как баба!
Колдун истерично рыдал и хрипел, уткнувшись лицом в землю. — Я тебя убью… — его голос сорвался на хриплый, бессилый шёпот, — Я вырву тебя с корнем…
— Отвечай! Иначе сейчас отрублю ещё один! — Сорвав с отрезанного пальца ноготь, она с силой воткнула его в глиняную куклу, а затем засунула туда и сам палец.
— Никто! Я сам! Всё сам!
— Слушай, ты меня за дуру не держи, — Алёна отложила куклу, достала украденные могильные свечи и стала аккуратно извлекать из них фитили, скручивая их в жгуты. — Ты же слабенький дурачок. Может, смену погоды чуял, сглазить кого мог. А тут кто-то тебе книжку дал, да?
Колдун молчал, смотря на неё сквозь прорези в шапки, а потом, оправдываясь, затараторил: — Нет… это моя книга! Я сам ритуалы нашёл!
— Да-да, сам нашёл книгу, думая, что она старинная, и сам начал вписывать туда ритуалы, думая, что ручка та же, почерк тот же… Коне-е-ечно! А на стенах сосед писал, да?
— Откуда ты знаешь?!
— Ну…, а ты думаешь, полиция так просто приехала?
— Тварь! Убью!
— Да-да, слышала, — ответила Алёна, заканчивая работу с куклой. Она подошла к костру, подбросила в него обломок доски. — Так что, говорить будем? Кто дал тебе книгу, ритуальные ножи, деньги? Ты же тупой, ну, честное слово!
— Я тупой?!
— Ты, конечно, не я же, — она села напротив, прямо глядя ему в залитый кровью и слезами глаз. — Ты даже ловушку не почувствовал. И знаешь только ритуалы из книги, да морок накладывать. Ладно, что за ритуалы, для чего?
— Чтобы стать сильнее!
— Ладно, переформулирую. Кому ты приносил жертвы?
Он посмотрел на неё как на дуру, не понимая вопроса: — В смысле, кому? Себе!
Алёна медлила, оттягивая момент финала. Её тело била мелкая, предательская дрожь — не от ночного холода, пробивавшегося сквозь куртку, и не от страха перед этим связанным человеком. Она боялась той непроглядной бездны, в которую ей сейчас предстояло шагнуть. Но память о перекошенных ужасом лицах его жертв, которую она носила в себе, как заноза под кожей, была твёрже и тяжелее любого страха. Эта память сдавливала виски, сковывала мышцы, наполняла рот привкусом железа.
Она подняла куклу. Глиняная фигурка, слепленная из могильной земли и его же, тёплой и липкой, крови, отдавала в ладони мерзловатым теплом. Пальцы вязли в податливой, не до конца высохшей глине. Она ощущала каждый её изъян, каждый след своих пальцев, и от этого зыбкого, почти живого прикосновения по спине бежали мурашки.
— А теперь твоя очередь, — её голос прозвучал тихо, почти шёпотом, но в нём была такая спрессованная, стальная уверенность, что истеричный смешок колдуна в горле захлебнулся и умер, не родившись.
Она взяла заострённую кость птицы. Игла. Её собственное дыхание перехватило, сердце на мгновение замерло, а внутри всё сжалось в один тугой, ледяной ком. В ушах зазвенела тонкая, высокая нота — предчувствие расплаты.
«Первый шов. Зашей его связь с Предками.» Мысль была холодной и чёткой, как лезвие. Она вдохнула, собираясь с духом, чувствуя, как её собственная родовая память, тёплая и глубокая, как корни старого дуба, шевелится внутри.
Игла с мокрым, отвратительным хрустом, будто ломались не кости куклы, а ветви её собственного генеалогического древа, вонзилась в макушку.
Мир взорвался белым светом. Боль ударила в затылок, не слепая, а очень конкретная — чувство, будто из её памяти вырывают фотографии, стирают голоса, оставляя после себя лишь шелест пустоты. Она увидела, как тают, уносясь в никуда, тени её Предков, и это чувство потери было острее любой физической муки. Возникло чувство пустоты, леденящего, космического одиночества, будто из-под ног выдернули последнюю доску над бездной, отрубили все корни, связывающие с миром.
Но когда тени почти растаяли, они вдруг снова стали плотными, яркими, почти осязаемыми. Они приблизились. Мужчины и женщины в простой, домотканой одежде, с суровыми, иссечёнными морщинами и одновременно добрыми лицами. Они молча смотрели на неё, и в глубине их тёмных, как лесная глушь, глаз не было ни капли осуждения. Лишь безмолвное понимание. И твёрдая, как скала, поддержка. От них исходило тихое, согревающее изнутри сияние, оно окутало её, как стёганое одеяло, и та ужасная, рвущая душу боль отступила, оставив после себя лишь глухую, но терпимую ломоту в висках, будто после долгого напряжения. Её Предки одобрили. Они знали, для чего это.
Она, тяжело дыша, поднялась, смахнула выступившие от боли слёзы тыльной стороной ладони и встретилась взглядом с колдуном. На его лице, искажённом гримасой ожидания новой пытки, застыло лишь тупое, полное непонимания недоумение. Он беспокойно поёрзал, словно от назойливого зуда, который не мог почесать. Он почти ничего не почувствовал. Ни связи, ни потери. Ничего.
— Второй шов, — прошептала она, и её голос, очистившись от боли, снова приобрёл ту самую, леденящую душу стальную твёрдость. — Зашей его уста. Чтобы не мог он взывать к духам и силам, что ему служили. Чтобы его мольбы и заклинания остались пустым звуком.
Она поднесла костяную иглу, холодную и острую, к обозначенному рту на глиняной кукле. «Второй шов. Зашей его уста.» Она поднесла иглу к кукле, и её собственный язык онемел, словно его посыпали пеплом. Она уже знала, что будет. Это будет не просто боль. Это будет немота, в которой застрянет её собственный невысказанный крик.
И тут он закричал. Не прежним, полным ненависти воплем, а срывающимся на визг, животным, паническим ужасом. — Нет! Стой! Я всё скажу! Всё! — его голос хрипел, пузырясь кровью. — Я был слабым… Мне… мне сказали, как стать сильным… Стоило только убивать и делать то, что скажут! Их двое. Мужчина и женщина! Их зовут Ка…
