Николай Анатольевич уже стал сомневаться, что сегодня что-то произойдет для него. Только к вечеру, когда за окном спустились сумерки, тело на диване подало признаки жизни. Заворочался, что-то мычал невнятное и, наконец, сел.
- У-у-у, башка-а-а, - протянул он, прижав ладони к вискам и покачиваясь. – Там еще осталась?
Николай Анатольевич сразу понял, чего от него хотят. Подал остатки водки в стакане и бутерброд с сыром на блюдце. Федор Иванович обеими трясущимися руками схватил стакан, поднес ко рту и, звякая зубами о стекло, выпил в несколько глотков. Еще минут пять сидел неподвижно, словно истукан, с таким же, как у истукана пустым, безжизненным взглядом. Похоже, очередной ступор, и надолго. Тут отставной судья поднял руку, взял с блюдца бутерброд, запихал его в рот и стал медленно пережевывать.
- Вчера нажрался, как свинья, - проворчал он, проглотив последний комок. - Все из-за тебя… Чтоб тебе пусто было!
- Опять я виноват? – огрызнулся Николай Анатольевич.
- Кто еще?! Конечно ты! Мы с Петром Викторовичем и Андроном в «Гвиане» заседали. Я проставлялся. Две полторашки вина купил, чтобы по литру на нос вышло. Выпили, поговорили нормально. Только уходить собрался, Булкин приперся, еще три бутылки рябины на коньяке притащил… И где достал...? Стащил, наверное, стервец…! А мне что? Не уходить же от компании! Не так поймут.
- Рад за вас. Но я здесь каким боком?
- Прямым! Эти трое бомжи, к которым ты сегодня вечером отправишься. Они сейчас в «Гвиане» обитают. Так теплоузел прозвали… Улицу Гайдара знаешь?
- Ну.
- По правой стороне стройка заброшенная, две высотки…
- Помню такие.
- За забором, на территории, за дальним от дороги домом, теплоузел распределительный. За кучей мусора квадратное сооружение из блоков, на метр из земли торчит. Легко найти. Там тепло и сыро. Поэтому «Гвианой» и прозвали. Его бомжи местные облюбовали. Там то и начнешь новую жизнь.
- Откуда вы этих бомжей знаете?
- Ниоткуда! Вчера только познакомился. До этого общался с разными, вынюхивал. За пьяными разговорами узнал про «Гвиану», и кто там обитает. Вчера сходил, нашел. Подождал, пока оттуда кто-нибудь вылезет. До обеда караулил. Вышли двое. Это Петр Викторович по кличке Кандагар и Андрон по кличке… - Федор Иванович почесал лысину, вспоминая. – По кличке Андрон. Они направились к магазину мелочь стрелять. Я за ними. Подошел, предложил сообразить на троих. Обрадовались, в гости зазвали, в «Гвиану». Там и сидели. Нормальные мужики. У Андрона, между прочим, высшее образование. Факультет физкультуры. Второй, Кандагар, за старшего там, бывший военный, прапорщик, под сокращение попал, без квартиры и пенсии. Потом Хлебников Жора пришел, по кличке Булкин. Про этого не разобрал. Уже датый был. Помню только, он с Андроном пару раз сцепился, чуть не до драки. Кандагар сказал, это у них дружба такая своеобразная. Как выпьют, мутузят друг друга. Стоит встрять, вдвоем на разнимателя накинутся. Так и не понял про него.
Этот рассказ трудно дался Федору Ивановичу. Под конец он стал задыхаться, тяжело дышал, делая паузы между предложениями. Прилег, откинувшись на подушку.
- В «Гвиане» эти трое постоянный контингент, - продолжил он через некоторое время. – Есть и пришлые, ночуют иногда. У них там вроде коммуны, холода пережить. Одно условие. Хочешь ночлега в тепле, ставь на общий стол выпивку или закуску, что за день добыл. Один – два раза не проставишся, еще могут простить. День на день не приходится, чтобы чем-то разжиться. На третий раз вышвырнут к чертям. Не любят халявщиков. Там один ломился, на хвост упасть. Вроде, Пуча его называли. Вытолкали его пинками. Говорят, видели, как за углом квасил в одиночку. А после этого приходил в «Гвиану» пустым догоняться. Так что, чтобы там задержаться до тепла, тебе надо будет думать, где это все добывать… Ничего, придумаешь. Они ж как-то добывают. Чем ты хуже?
Отставной судья опять умолк, прикрыл ладонью глаза. Дышал тяжело, издавая сиплые звуки.
- Федор Иванович! – позвал Николай Анатольевич и тронул его за руку. Тот вздрогнул и покосился сквозь пальцы. – Значит, мне сегодня туда, в «Гвиану»?
- Там осталось еще водочки? – вместо ответа жалобно, капризно спросил он.
- Нет. Кончилась.
- Хреново… Сколько времени?
- Не знаю. У вас часы. Пятый пошел, наверное.
- Эх-хе-хе! Рановато… Я еще покемарю чуток. Че-то совсем ослаб. Растолкай меня через часок.
Опять тишина. Лишь нездоровое, свистяще дыхание хозяина на диване. На улице совсем стемнело, поднялся ветер и забарабанили по крыше заряды дождя. Чтобы как-то себя занять, Николай Анатольевич набрал во дворе под навесом дров, растопил печку. Глядя на разгорающееся пламя, слушая уютный треск поленьев, поймал себя на мысли, что никуда не хочет сегодня идти. Ни в какую «Гвиану». Быть может, завтра? Надеялся, что Федор Иванович проспит до утра, потом толком объяснит, куда ему и к кому. Теперь стали понятны его поздние возвращения в сильном подпитии. Оказывается, искал место, где его пристроить, где он смог бы затеряться среди обездоленных бомжей и тем спастись. Ему стало неловко за ту злобу и неприязнь, которую испытывал к возвращавшемуся в ночи пьяному хозяину. А сейчас, в такое ненастье, не было никакого желания тащиться куда-то, словно бездомной собаке… «Дом…? – подумал он. – Ведь, у меня был! Был собственный дом, большой, красивый! Да еще просторная квартира. Где это все? Почему? За какие такие прегрешения теперь вынужден скрываться ото всех, искать прибежища в каком-то теплоузле в компании вонючих бомжей, став одним из них?» В языках пламени и струйках дыма из топки ему почудился образ Светланы. Он видел ее в профиль такую, какую знал раньше. Красивую, кроткую, с роскошной косой. Проявившийся образ стал медленно поворачиваться к нему и одновременно меняться. На ее глазах появился макияж с подведенными непомерно длинными стрелками до висков. Брови вытянулись в тоненькие ниточки. Щеки потемнели от густых румян и тонального крема. Губы заалели яркой, вульгарной помадой и стали расплываться в улыбке, которая все больше съезжала на бок, пока не превратилась в кособокую ухмылку с оскалом. Коса исчезла и вместо нее прямые волосы до плеч. Волосы стали сами собой виться, закручиваясь в спиральные пряди, и меняли цвет на рыжий. Пряди становились все туже и толще, заблестели, переливаясь. И это уже не пряди, а змеи торчат у нее из головы, извиваются, шипят и все смотрят в его сторону. «Сука!» – сквозь зубы с ненавистью процедил он.
«Печку уже растопил? – послышалось с дивана. – Очень хорошо!» Жуткое видение моментально исчезло. Николай Анатольевич опомнился. Он сидел на коленях перед открытой топкой и в руках держал согнутую пополам кочергу. Видать, в припадке тихой ярости согнул. Стало неудобно за испорченную вещь. Пытался разогнуть. Это получилось не сразу, когда изгиб упер о колено.
- Чего сидишь?! – прикрикнул на него отставной судья. Голос у него окреп и стал таким, как прежде. – Ужин готовь! Отходную устроим.
- Что приготовить?
- Сардельки. Они там, в сенях, в пакете. Мне одну, а себе побольше отвари. Подкрепиться тебе надо хорошенько. Когда еще так получится? Да пару пакетиков лапши завари на гарнир.
Николай Анатольевич вздохнул. Как бы ни хотелось ему сегодня уходить отсюда в такое ненастье, да делать нечего. Хозяин уже просит. В молчании приготовил ужин. В молчании поели под завывание ветра за окном и шум дождя по крыше. После ужина Федор Иванович достал из дивана армейский вещмешок и протянул его Николаю Анатольевичу.
- На, сложи сюда барахлишко, что с чердака достал. Возьми на столе ложку с вилкой, какие понравятся, нож складной, со штопором который, и кружку алюминиевую. Там, внизу, твое мыло с бритвой. Хотя…? Бритву оставь. Она тебе ближайшее время не понадобится. Только мешаться будет. Положи еще три полторашки вина, которые сегодня купил. Когда в «Гвиану» придешь, две проставишь сразу. Третью назавтра оставь или сегодня дополнительно выстави. Смотри по обстоятельствам.
- Мои документы? Портфель? Где они?
- Забудь про них! Не нужно эти бумаги с собой таскать. Кто-нибудь да заметит. Спалишься. Помнишь, я тебе рассказывал про нашего судью, Тамару Артемьевну, которая ушла в адвокаты после случая с моим сыном? Ее фамилия Николаева. Тебе легко запомнить. Вспомнишь свое имя, и ее фамилию вспомнишь. Так вот, отдал я ей на хранение все твои документы.
- Так оставили бы их у себя! Если она…?!
- Не волнуйся. Никому про тебя не расскажет. Документы запечатаны. Без тебя не вскроет. Что в пакете – не знает. И о тебе тоже. А у меня оставить…? Кто знает, что со мной завтра будет…? У Тамарки вернее. Я ей сказал, года через три, может, через пять, к тебе придет человек от меня.
- Через три…! Так долго…! – воскликнул Николай Анатольевич удивленно.
- Да, через три! Лучше позже. И не делай такое удивленное лицо! Мы с тобой уже об этом говорили. Я ей строго на строго наказал, если придешь раньше, гнать тебя в шею, как бы ни умалял. Всему свое время. Плод должен вызреть. Торопить нельзя. Раньше сунешься, пропадешь. Об Окопове все должны забыть основательно. Только так спасешься… Когда настанет срок, найдешь ее. Тамарка баба толковая, поможет тебе легализоваться каким-нибудь образом. Она придумает… Запомни, Адвокат Тамара Артемьевна Николаева! Теперь возьми в столе документы Аброськина. У тебя в куртке, с внутренней стороны, подмышкой, есть потайной карман на молнии. Положи их туда и никому не показывай. Только милиционерам, если потребуют.
Николай Анатольевич заглянул в стол. Документы, которые стали теперь его, уже были подготовлены, туго обернуты целлофаном, перетянутым канцелярскими резинками. Карман в куртке, действительно, оказался потайным. Еле нашел. Когда закончил собирать в вещмешок свои нехитрые пожитки, так любезно предоставленными хозяином, отставной судья сам прошел в сени, принес купленные сегодня две стеклянные бутыли портвейна, поставил на стол.
- Ты извини, что выпроваживаю. Мне вчера Кандагар сказал, по воскресеньям у них неурожайные дни. Не очень-то выпивкой разживешься. После вчерашней пьянки у них, как и у меня, похмелье. А, нечем будет. К вечеру обозлятся совсем. Тут ты с тремя литрами вина. Примут за милую душу. Лишнего не спросят, как выпивку увидят. Поэтому сегодня надо идти туда. Сегодня.
- Да-да! Я понял, – невесело кивнул Николай Анатольевич.
- И еще. Вчера аккуратно закидывал удочки. Спрашивал про тебя… Тьфу ты…! Вернее, про Аброськина… Слыхали про такого, что вешался и разговаривать не можешь… Вроде…? Все… Ну, давай, накатим на посошок!
- Не, Федор Иванович, не хочется. Честно.
- Надо, Коля, надо! В «Гвиану» в первый раз тебе тверёзым лучше не заявляться. Рожа слишком интеллигентная. Даже с бородой и без переднего зуба. Не похож на горемыку. Как первый раз покажешься, так потом и будешь … Так что, составь мне последний раз компанию!
Делать было нечего. Пришлось.
- За упокой души Окопова Николая Анатольевича и возрождение ее в обличье безвременно почившего Аброськина Романа Антоновича! – произнес тост Федор Иванович, поднял над головой бутылку, немного задумался и добавил: - Эк я загнул с тостом! А, ведь, еще и не пил. Ладно! Давай! За тебя!
Вино пили молча. Только каждый раз перед очередным глотком отставной судья давал какой-нибудь совет вместо тоста: «Избегай вокзалов, базаров и крупных магазинов. Там много соглядатаев и знакомцев можешь встретить… Старайся ноги всегда держать сухими. Ботинки прохудятся, на носки целлофан наматывай… Никому не верь и не открывайся про себя. Даже если будут клясться в вечной дружбе. Когда за твою голову вознаграждение назначат, любой сдаст. Захочет свою жизнь изменить… Языком не трепи. Больше слушай… Скатиться вниз легко. Выкарабкиваться очень трудно… И в бомжах можно не оскотиниться. Не запускай себя. Мойся почаще. Одежду стирай. И помни, ты человек… Когда подумаешь, что уже все, предел. Когда совсем невмоготу станет и вздумаешь разом все прекратить, оглянись назад, на беды свои. Тогда увидишь, сколько перенес, через что прошел, и нынешние мучения покажутся не такими страшным. И их переживешь.»
Когда у Николая Анатольевича оставалось на донышке, Федор Иванович поменял бутылки, подсунул свою. Оказалось, он сегодня халявил, пил мало. В его бутылке осталось почти половина.
- На, это еще допей, чтоб молчал наверняка, - сказал он, поднимая почти пустую бутылку для тоста. – И, напоследок… Давай, за три веревки!
Николай Анатольевич, которого от выпитого уже начало пробивать на молчанку, недоуменно посмотрел на хозяина.
- Мне только сейчас пришло в голову, - пояснил отставной судья. – Нас троих… Я имею в виду еще и Аброськина. Нас троих веревки висельников связали. Тебя хотели повесить. Я чуть было сам в петлю не залез. Аброськин вешался. Все трое живы остались и в этом месте пересеклись. Странно все это. Быть может, действительно, там, - воздел к потолку глаза, - кто-то есть, кто нашими судьбами правит…? Ну, по последней! До дна! Залпом все!
Выпитое вино не принесло душе Николая Анатольевича облегчения, как раньше. Все та же тяжесть, усугубленная нежеланием куда-то идти. В голове сумбур мыслей и ни одной из них хорошей. Встал, слегка пошатываясь, оделся, не сразу попав в рукав куртки, закинул вещмешок за спину, взялся за ручку двери. Федор Иванович тронул за рукав.
- Извини, что не позволил остаться здесь. Ты сам уже понял, не выдержать тут долго. Если бы я тебя спрятал, ты никогда не стал бы Аброськиным. Остался Окоповым. Тогда нашли бы тебя. Не сегодня, так завтра. По весне, уж точно. Народу тут много будет. Не скроешься… На, возьми!
Федор Иванович протянул несколько сложенных купюр. Николай Анатольевич протестующе выставил руки и замотал головой. Отставной судья силой сунул деньги ему в карман куртки.
- Бери-бери! У меня пару сотен осталось. В конце следующей недели пенсия придет. Протяну как-нибудь. Это тебе на первое время, пока сам добывать не научишься. Спрячь их подальше.
Николай Анатольевич хотел поблагодарить. Но он уже дошел до такого состояния, что мысль бежала далеко впереди языка. Думал об одном, а сказать надо другое. Слова на устах застревали, путались и никак не хотели произноситься. Получались лишь жалкие звуки: «Э-э-э… Ну-у-у… Того…»
- Ладно, тебе! Ладно! – Федор Иванович похлопал его по плечу. – Не надо благодарностей.
- Ну-у-у… - протянул Николай Анатольевич, и, вдруг, неожиданно для самого себя, вырвалось. - Баба сука!
- Это верно! – отставной судья улыбнулся. - Молодец! Так и представишься в «Гвиане».
Не в силах высказаться, Николай Анатольевич обнял хозяина, повернулся и открыл дверь. «У тебя все получится! – услышал он напоследок. – Я чувствую. Если сильно припечет и деваться будет некуда, заходи, не стесняйся. Обогрею… Все! Прощай, брат!»
Николай Анатольевич, не оборачиваясь, кивнул и вышел в промозглую ночь с дождем со снегом и шквалистым ветром, в новую жизнь, заранее несладкую. Это было двадцать восьмое ноября две тысячи четвертого года, воскресение.
Конец первой книги.
13 ноября 2020 года.
- У-у-у, башка-а-а, - протянул он, прижав ладони к вискам и покачиваясь. – Там еще осталась?
Николай Анатольевич сразу понял, чего от него хотят. Подал остатки водки в стакане и бутерброд с сыром на блюдце. Федор Иванович обеими трясущимися руками схватил стакан, поднес ко рту и, звякая зубами о стекло, выпил в несколько глотков. Еще минут пять сидел неподвижно, словно истукан, с таким же, как у истукана пустым, безжизненным взглядом. Похоже, очередной ступор, и надолго. Тут отставной судья поднял руку, взял с блюдца бутерброд, запихал его в рот и стал медленно пережевывать.
- Вчера нажрался, как свинья, - проворчал он, проглотив последний комок. - Все из-за тебя… Чтоб тебе пусто было!
- Опять я виноват? – огрызнулся Николай Анатольевич.
- Кто еще?! Конечно ты! Мы с Петром Викторовичем и Андроном в «Гвиане» заседали. Я проставлялся. Две полторашки вина купил, чтобы по литру на нос вышло. Выпили, поговорили нормально. Только уходить собрался, Булкин приперся, еще три бутылки рябины на коньяке притащил… И где достал...? Стащил, наверное, стервец…! А мне что? Не уходить же от компании! Не так поймут.
- Рад за вас. Но я здесь каким боком?
- Прямым! Эти трое бомжи, к которым ты сегодня вечером отправишься. Они сейчас в «Гвиане» обитают. Так теплоузел прозвали… Улицу Гайдара знаешь?
- Ну.
- По правой стороне стройка заброшенная, две высотки…
- Помню такие.
- За забором, на территории, за дальним от дороги домом, теплоузел распределительный. За кучей мусора квадратное сооружение из блоков, на метр из земли торчит. Легко найти. Там тепло и сыро. Поэтому «Гвианой» и прозвали. Его бомжи местные облюбовали. Там то и начнешь новую жизнь.
- Откуда вы этих бомжей знаете?
- Ниоткуда! Вчера только познакомился. До этого общался с разными, вынюхивал. За пьяными разговорами узнал про «Гвиану», и кто там обитает. Вчера сходил, нашел. Подождал, пока оттуда кто-нибудь вылезет. До обеда караулил. Вышли двое. Это Петр Викторович по кличке Кандагар и Андрон по кличке… - Федор Иванович почесал лысину, вспоминая. – По кличке Андрон. Они направились к магазину мелочь стрелять. Я за ними. Подошел, предложил сообразить на троих. Обрадовались, в гости зазвали, в «Гвиану». Там и сидели. Нормальные мужики. У Андрона, между прочим, высшее образование. Факультет физкультуры. Второй, Кандагар, за старшего там, бывший военный, прапорщик, под сокращение попал, без квартиры и пенсии. Потом Хлебников Жора пришел, по кличке Булкин. Про этого не разобрал. Уже датый был. Помню только, он с Андроном пару раз сцепился, чуть не до драки. Кандагар сказал, это у них дружба такая своеобразная. Как выпьют, мутузят друг друга. Стоит встрять, вдвоем на разнимателя накинутся. Так и не понял про него.
Этот рассказ трудно дался Федору Ивановичу. Под конец он стал задыхаться, тяжело дышал, делая паузы между предложениями. Прилег, откинувшись на подушку.
- В «Гвиане» эти трое постоянный контингент, - продолжил он через некоторое время. – Есть и пришлые, ночуют иногда. У них там вроде коммуны, холода пережить. Одно условие. Хочешь ночлега в тепле, ставь на общий стол выпивку или закуску, что за день добыл. Один – два раза не проставишся, еще могут простить. День на день не приходится, чтобы чем-то разжиться. На третий раз вышвырнут к чертям. Не любят халявщиков. Там один ломился, на хвост упасть. Вроде, Пуча его называли. Вытолкали его пинками. Говорят, видели, как за углом квасил в одиночку. А после этого приходил в «Гвиану» пустым догоняться. Так что, чтобы там задержаться до тепла, тебе надо будет думать, где это все добывать… Ничего, придумаешь. Они ж как-то добывают. Чем ты хуже?
Отставной судья опять умолк, прикрыл ладонью глаза. Дышал тяжело, издавая сиплые звуки.
- Федор Иванович! – позвал Николай Анатольевич и тронул его за руку. Тот вздрогнул и покосился сквозь пальцы. – Значит, мне сегодня туда, в «Гвиану»?
- Там осталось еще водочки? – вместо ответа жалобно, капризно спросил он.
- Нет. Кончилась.
- Хреново… Сколько времени?
- Не знаю. У вас часы. Пятый пошел, наверное.
- Эх-хе-хе! Рановато… Я еще покемарю чуток. Че-то совсем ослаб. Растолкай меня через часок.
Опять тишина. Лишь нездоровое, свистяще дыхание хозяина на диване. На улице совсем стемнело, поднялся ветер и забарабанили по крыше заряды дождя. Чтобы как-то себя занять, Николай Анатольевич набрал во дворе под навесом дров, растопил печку. Глядя на разгорающееся пламя, слушая уютный треск поленьев, поймал себя на мысли, что никуда не хочет сегодня идти. Ни в какую «Гвиану». Быть может, завтра? Надеялся, что Федор Иванович проспит до утра, потом толком объяснит, куда ему и к кому. Теперь стали понятны его поздние возвращения в сильном подпитии. Оказывается, искал место, где его пристроить, где он смог бы затеряться среди обездоленных бомжей и тем спастись. Ему стало неловко за ту злобу и неприязнь, которую испытывал к возвращавшемуся в ночи пьяному хозяину. А сейчас, в такое ненастье, не было никакого желания тащиться куда-то, словно бездомной собаке… «Дом…? – подумал он. – Ведь, у меня был! Был собственный дом, большой, красивый! Да еще просторная квартира. Где это все? Почему? За какие такие прегрешения теперь вынужден скрываться ото всех, искать прибежища в каком-то теплоузле в компании вонючих бомжей, став одним из них?» В языках пламени и струйках дыма из топки ему почудился образ Светланы. Он видел ее в профиль такую, какую знал раньше. Красивую, кроткую, с роскошной косой. Проявившийся образ стал медленно поворачиваться к нему и одновременно меняться. На ее глазах появился макияж с подведенными непомерно длинными стрелками до висков. Брови вытянулись в тоненькие ниточки. Щеки потемнели от густых румян и тонального крема. Губы заалели яркой, вульгарной помадой и стали расплываться в улыбке, которая все больше съезжала на бок, пока не превратилась в кособокую ухмылку с оскалом. Коса исчезла и вместо нее прямые волосы до плеч. Волосы стали сами собой виться, закручиваясь в спиральные пряди, и меняли цвет на рыжий. Пряди становились все туже и толще, заблестели, переливаясь. И это уже не пряди, а змеи торчат у нее из головы, извиваются, шипят и все смотрят в его сторону. «Сука!» – сквозь зубы с ненавистью процедил он.
«Печку уже растопил? – послышалось с дивана. – Очень хорошо!» Жуткое видение моментально исчезло. Николай Анатольевич опомнился. Он сидел на коленях перед открытой топкой и в руках держал согнутую пополам кочергу. Видать, в припадке тихой ярости согнул. Стало неудобно за испорченную вещь. Пытался разогнуть. Это получилось не сразу, когда изгиб упер о колено.
- Чего сидишь?! – прикрикнул на него отставной судья. Голос у него окреп и стал таким, как прежде. – Ужин готовь! Отходную устроим.
- Что приготовить?
- Сардельки. Они там, в сенях, в пакете. Мне одну, а себе побольше отвари. Подкрепиться тебе надо хорошенько. Когда еще так получится? Да пару пакетиков лапши завари на гарнир.
Николай Анатольевич вздохнул. Как бы ни хотелось ему сегодня уходить отсюда в такое ненастье, да делать нечего. Хозяин уже просит. В молчании приготовил ужин. В молчании поели под завывание ветра за окном и шум дождя по крыше. После ужина Федор Иванович достал из дивана армейский вещмешок и протянул его Николаю Анатольевичу.
- На, сложи сюда барахлишко, что с чердака достал. Возьми на столе ложку с вилкой, какие понравятся, нож складной, со штопором который, и кружку алюминиевую. Там, внизу, твое мыло с бритвой. Хотя…? Бритву оставь. Она тебе ближайшее время не понадобится. Только мешаться будет. Положи еще три полторашки вина, которые сегодня купил. Когда в «Гвиану» придешь, две проставишь сразу. Третью назавтра оставь или сегодня дополнительно выстави. Смотри по обстоятельствам.
- Мои документы? Портфель? Где они?
- Забудь про них! Не нужно эти бумаги с собой таскать. Кто-нибудь да заметит. Спалишься. Помнишь, я тебе рассказывал про нашего судью, Тамару Артемьевну, которая ушла в адвокаты после случая с моим сыном? Ее фамилия Николаева. Тебе легко запомнить. Вспомнишь свое имя, и ее фамилию вспомнишь. Так вот, отдал я ей на хранение все твои документы.
- Так оставили бы их у себя! Если она…?!
- Не волнуйся. Никому про тебя не расскажет. Документы запечатаны. Без тебя не вскроет. Что в пакете – не знает. И о тебе тоже. А у меня оставить…? Кто знает, что со мной завтра будет…? У Тамарки вернее. Я ей сказал, года через три, может, через пять, к тебе придет человек от меня.
- Через три…! Так долго…! – воскликнул Николай Анатольевич удивленно.
- Да, через три! Лучше позже. И не делай такое удивленное лицо! Мы с тобой уже об этом говорили. Я ей строго на строго наказал, если придешь раньше, гнать тебя в шею, как бы ни умалял. Всему свое время. Плод должен вызреть. Торопить нельзя. Раньше сунешься, пропадешь. Об Окопове все должны забыть основательно. Только так спасешься… Когда настанет срок, найдешь ее. Тамарка баба толковая, поможет тебе легализоваться каким-нибудь образом. Она придумает… Запомни, Адвокат Тамара Артемьевна Николаева! Теперь возьми в столе документы Аброськина. У тебя в куртке, с внутренней стороны, подмышкой, есть потайной карман на молнии. Положи их туда и никому не показывай. Только милиционерам, если потребуют.
Николай Анатольевич заглянул в стол. Документы, которые стали теперь его, уже были подготовлены, туго обернуты целлофаном, перетянутым канцелярскими резинками. Карман в куртке, действительно, оказался потайным. Еле нашел. Когда закончил собирать в вещмешок свои нехитрые пожитки, так любезно предоставленными хозяином, отставной судья сам прошел в сени, принес купленные сегодня две стеклянные бутыли портвейна, поставил на стол.
- Ты извини, что выпроваживаю. Мне вчера Кандагар сказал, по воскресеньям у них неурожайные дни. Не очень-то выпивкой разживешься. После вчерашней пьянки у них, как и у меня, похмелье. А, нечем будет. К вечеру обозлятся совсем. Тут ты с тремя литрами вина. Примут за милую душу. Лишнего не спросят, как выпивку увидят. Поэтому сегодня надо идти туда. Сегодня.
- Да-да! Я понял, – невесело кивнул Николай Анатольевич.
- И еще. Вчера аккуратно закидывал удочки. Спрашивал про тебя… Тьфу ты…! Вернее, про Аброськина… Слыхали про такого, что вешался и разговаривать не можешь… Вроде…? Все… Ну, давай, накатим на посошок!
- Не, Федор Иванович, не хочется. Честно.
- Надо, Коля, надо! В «Гвиану» в первый раз тебе тверёзым лучше не заявляться. Рожа слишком интеллигентная. Даже с бородой и без переднего зуба. Не похож на горемыку. Как первый раз покажешься, так потом и будешь … Так что, составь мне последний раз компанию!
Делать было нечего. Пришлось.
- За упокой души Окопова Николая Анатольевича и возрождение ее в обличье безвременно почившего Аброськина Романа Антоновича! – произнес тост Федор Иванович, поднял над головой бутылку, немного задумался и добавил: - Эк я загнул с тостом! А, ведь, еще и не пил. Ладно! Давай! За тебя!
Вино пили молча. Только каждый раз перед очередным глотком отставной судья давал какой-нибудь совет вместо тоста: «Избегай вокзалов, базаров и крупных магазинов. Там много соглядатаев и знакомцев можешь встретить… Старайся ноги всегда держать сухими. Ботинки прохудятся, на носки целлофан наматывай… Никому не верь и не открывайся про себя. Даже если будут клясться в вечной дружбе. Когда за твою голову вознаграждение назначат, любой сдаст. Захочет свою жизнь изменить… Языком не трепи. Больше слушай… Скатиться вниз легко. Выкарабкиваться очень трудно… И в бомжах можно не оскотиниться. Не запускай себя. Мойся почаще. Одежду стирай. И помни, ты человек… Когда подумаешь, что уже все, предел. Когда совсем невмоготу станет и вздумаешь разом все прекратить, оглянись назад, на беды свои. Тогда увидишь, сколько перенес, через что прошел, и нынешние мучения покажутся не такими страшным. И их переживешь.»
Когда у Николая Анатольевича оставалось на донышке, Федор Иванович поменял бутылки, подсунул свою. Оказалось, он сегодня халявил, пил мало. В его бутылке осталось почти половина.
- На, это еще допей, чтоб молчал наверняка, - сказал он, поднимая почти пустую бутылку для тоста. – И, напоследок… Давай, за три веревки!
Николай Анатольевич, которого от выпитого уже начало пробивать на молчанку, недоуменно посмотрел на хозяина.
- Мне только сейчас пришло в голову, - пояснил отставной судья. – Нас троих… Я имею в виду еще и Аброськина. Нас троих веревки висельников связали. Тебя хотели повесить. Я чуть было сам в петлю не залез. Аброськин вешался. Все трое живы остались и в этом месте пересеклись. Странно все это. Быть может, действительно, там, - воздел к потолку глаза, - кто-то есть, кто нашими судьбами правит…? Ну, по последней! До дна! Залпом все!
Выпитое вино не принесло душе Николая Анатольевича облегчения, как раньше. Все та же тяжесть, усугубленная нежеланием куда-то идти. В голове сумбур мыслей и ни одной из них хорошей. Встал, слегка пошатываясь, оделся, не сразу попав в рукав куртки, закинул вещмешок за спину, взялся за ручку двери. Федор Иванович тронул за рукав.
- Извини, что не позволил остаться здесь. Ты сам уже понял, не выдержать тут долго. Если бы я тебя спрятал, ты никогда не стал бы Аброськиным. Остался Окоповым. Тогда нашли бы тебя. Не сегодня, так завтра. По весне, уж точно. Народу тут много будет. Не скроешься… На, возьми!
Федор Иванович протянул несколько сложенных купюр. Николай Анатольевич протестующе выставил руки и замотал головой. Отставной судья силой сунул деньги ему в карман куртки.
- Бери-бери! У меня пару сотен осталось. В конце следующей недели пенсия придет. Протяну как-нибудь. Это тебе на первое время, пока сам добывать не научишься. Спрячь их подальше.
Николай Анатольевич хотел поблагодарить. Но он уже дошел до такого состояния, что мысль бежала далеко впереди языка. Думал об одном, а сказать надо другое. Слова на устах застревали, путались и никак не хотели произноситься. Получались лишь жалкие звуки: «Э-э-э… Ну-у-у… Того…»
- Ладно, тебе! Ладно! – Федор Иванович похлопал его по плечу. – Не надо благодарностей.
- Ну-у-у… - протянул Николай Анатольевич, и, вдруг, неожиданно для самого себя, вырвалось. - Баба сука!
- Это верно! – отставной судья улыбнулся. - Молодец! Так и представишься в «Гвиане».
Не в силах высказаться, Николай Анатольевич обнял хозяина, повернулся и открыл дверь. «У тебя все получится! – услышал он напоследок. – Я чувствую. Если сильно припечет и деваться будет некуда, заходи, не стесняйся. Обогрею… Все! Прощай, брат!»
Николай Анатольевич, не оборачиваясь, кивнул и вышел в промозглую ночь с дождем со снегом и шквалистым ветром, в новую жизнь, заранее несладкую. Это было двадцать восьмое ноября две тысячи четвертого года, воскресение.
Конец первой книги.
13 ноября 2020 года.
