Dreamboat

- Отчего ж нет, - улыбнулся Марин. – Пожалуй, и чайку можно.
        Старик не торопился, чай разливал неспешно, с уважительной неторопливостью, пил тягуче, с чувством, со смаком. Поначалу старательно дул на блюдце, потом делал шумный глоток, смешно причмокивал губами и блаженно улыбался.
        - От бессонницы хорошо укроп в кипятке заваривать, - глубокомысленно произнёс-посоветовал Марин. – А лучше с мёдом – прекрасно помогает.
        - Э-э-э, пустое! – с безнадёжной обречённостью махнул рукой старик. Уж чего только не пробовал: и мёд, и молоко тёплое, и сборы травяные, и соль под язык, и чеснок под подушку – не помогает, хоть лбом о стену. Это уж по возрасту положено: молодым в ночное время радоваться да разными наслаждениями канителиться, а старикам страдать – никуда не денешься. Так вот и сижу – смотрю, о жизни размышляю. Иногда заснуть удаётся.
        - Вы, Андрей Севастьянович, ночью видеть способны?
        - Да что Вы, я ж не филин, не сыч какой-нибудь. Хотя, посидите с часок, наблюдая улицу – тоже сможете многое различить. А несколько часов – так и с закрытыми глазами видеть сумеете. Честное слово говорю Вам.
        - Ужасно любопытно.
        - Это уж конечно. Смотришь-смотришь на звёзды, и через какое-то время понимаешь, что стало видно их гораздо больше, чем поначалу казалось. Птахи пролетают, им, тварям Божьим, что день, что ночь – всё едино.
        - Это уж верно. Только я полагал, птицы по ночам спят, нет?
        - Так-то оно так, только иногда такой концерт закатят, расчирикаются – заслушаешься. Однако же, это около полуночи происходит, потом потихоньку замолкает всё. И людишки гулять перестают, редко когда извозчик какой припозднившийся прокатит, али кто пешим ходом пройдёт. Смотрю, наблюдаю, пищу для размышлений черпаю. Благодать. Забываешь, что не спится, весьма интересно делается, можете поверить.
        - Разумеется, верю.
       - Поначалу-то многие ходят, а потом постепенно вымирает всё. Редко-редко, знаете, человек в подпитии прошлёпает, ножки-то заплетаются, такие кренделя выписывает по дорожке – страсть. Или мужичок от полюбовницы домой возвращается – этих-то я привык отличать: спешит сыч-сычом, как на курьерских, по сторонам так опасливо зыркает, умора просто.
        - Может, компания какая торопится по ночным делам?
        - Да ну! Какие ночные дела после двух-трёх пополуночи? Их до часу-двух все справляют, потом только спать!
        - Это верно! Вчера не заметили никого? Часов около трёх пополуночи или позже? Может что-либо необычным показалось?
        - Да уж больно время неподходящее, господин капитан. Всяческое движение раньше завершается, все удовольствия и беспокойства заканчиваются. Однако же кое-что сказать могу. Конечно, не уверен, на библии не поклянусь, но показалось мне...
        - Что именно Вам показалось?
        Господин Горицветов замялся, поставил на стол недопитое блюдце с чаем, толстовская борода неуверенно заколыхалась.
        - Как бы Вам получше всё объяснить… Я человек изрядно поживший, потому молодым кажусь немного не в своём уме. Пережитком, так сказать.
        - Не волнуйтесь, Андрей Севастьянович, рассказывайте.
        - Так вот, значит. Губернаторская улица – центр города, там всё чинно и благородно, как положено. Заведения дорогие, фонари горят круглые сутки. Пролётки загулявших господ ожидают, патрули ходят, чтобы бесчинства какого не было. А в Нижнекорабельниковом переулке – попроще. Ну а уж если отойти чуть-чуть - совсем незамысловато и без излишеств. Тут парк городской, центральный вход с Ботанического проспекта, а здесь – дырка в ограде проделана. Чтобы значит, если прогуляться среди природы захочется, не обходить две версты, а напрямки. На углу – вона, видите, - заведение Силантия Трифоновича Куромаслова. Для приличной публики. Днём там и окорок с хреном и сметанкой подадут, и мясушко парное, и щец с расстегаем отведать запросто, и пельмешек, и киселя. А ночью, ежели приспичит, совсем невмоготу сделается, можно с чёрного хода подойти, там лестница вниз и «дыра», то есть окошечко в подвал. Постучите – и в любое время через него совершенно «сокровенно» бражки, первача, а то и водочки отпустят с превеликим удовольствием. Отсюда через окно видно. Шёл-шёл человек – и вдруг исчез – по лесенке, стало быть, вниз спустился, в окошечко стучать, за выпивкой. Отоварится – и снова на поверхности появляется, словно из-под земли. Ночью-то, разумеется, не увидишь, а вот в вечернее время – запросто. Так вот, мужики чего делают: возьмут спиртное – и через дыру в ограде – в парк, на пикничок-с. Там вдоль аллей скамеечки для удобства стоят, можно и совсем вглубь спрятаться да на пеньке, либо дереве поваленном пир организовать. Тихо и спокойно, особенно в ночное время. В парк ни полиция, ни красные милиционеры, ни теперь солдаты носа не совали и не суют, да и незачем считается: днём там прогуливающихся много, а на ночь центральные ворота запирают. Да и вроде как никакого лихоимства там никогда не было.
        Старик замолчал, вроде бы обдумывая сказанное, поднял блюдце, сделал гигантский глоток. Капитан Марин шестым чувством понял, что удача где-то рядом, он сумел ухватить её за самый кончик хвоста, главное – не спугнуть, не торопиться, не пороть горячку.
        - Совсем мне невмоготу сделалось, чувствую, самая-самая ночь, через непродолжительное время светать начнёт. И тут различаю, как двое в парк намылились. Очень странно: в «дыру» не заглядывали, спиртного, стало быть, не брали… Может, конечно, оно у них с собой было, только один уже совсем лыка не вязал, еле плёлся - второй его на себе тащил. Опять же, подозрительно мне показалось: пьяные-то знаете, как ходят? Туды-сюды его мотает, пытается ровно идти – да ноги не слушаются – вот и качает из стороны в сторону. А этот словно раненого нёс: движения скупые, но не пьяные, очень аккуратно вёл. Тяжело, но не шатались, ровно шли. Конечно, возможно лихой человек кого-то ограбил да прирезал, и тело убиенного спрятать собрался. А также вовсе не исключено, что ничего не было, от мучений без сна всякое способно привидеться.
        - Долго?
        - Что?
        - Долго Вы их наблюдали? - с терпеливой кротостью спросил Марин.
        - Какое там! - замахал руками господин Горицветов. - Мелькнули неясной тенью возле ограды, словно мышь шмыгнула.
        - Во сколько это случилось?
        - А вот этого не скажу, господин капитан, на часы не смотрел, да и к чему время ночью? Темно ещё было…
        Без всякой надежды на положительный результат, просто потому, что должен был задать этот вопрос, Марин осведомился: сможет ли Андрей Севастьянович опознать ночных скитальцев, тот ответил, что при всём великом уважении и старании помочь контрразведке не в силах и даже перекрестился в знак искренности. Марин нисколько в этом не сомневался, было бы весьма странно, если наоборот.
        Сад Сан-Броссе, прозванный «Французским садиком» вполне можно назвать единственным зеленым пятном на унылом и пропылённом отрезке Троицкой улицы между Елизаветинской площадью и набережной реки Вори. Со стороны Ботанического проспекта сад огорожен затейливой решеткой с воротами, выполненными в торжественной стилистике Александровского ампира и отлитой в 1873 году.
        Капитан Марин без труда отыскал в этой роскошной ограде, напоминающей узором древнерусское искусство, аккурат между двумя выкованными ромбовидными элементами на тонких устремлённых вверх «стрелах» лаз. Несколько металлических прутьев были вырваны «с мясом», так что человек вполне сносно мог проникнуть на территорию парка. Неширокая, но изрядно утоптанная тропинка вывела капитана на ровную аллею, этакий зелёный бульварчик, ведущую вглубь сада. Здесь было значительно прохладнее, чем в городе, и дышалось легко. Марин принял вид праздношатающегося бездельника и неспешным шагом, насвистывая какой-то весёлый мотивчик, двинулся прямо. Прошёл недалеко - аллея юрко свернула вправо. Вопреки словам Горицветова, бесцельно прогуливающихся было немного, за всё время капитану навстречу попались лишь две - три парочки, влюблённо беседующие друг с другом и на окружающую обстановку обращающие весьма мало внимания. Сделав ещё полсотни шагов, Марин вышел к главным воротам сада Сан-Броссе и остановился. Несмотря на центр города, жестокие уличные бои совершенно не тронули это место, обошли стороной, потому всё было весьма культурно и красиво. Длинный ряд монументальных скамей, сиденья которых не растащили на дрова, даже небольшой стеклянный павильон у входа. Стёкла все целые: ни трещин, ни пулевых отверстий. Бронзовые птичьи фигурки, гранитная античная Венера. Небольшой пруд, на середине которого совершенно спокойно, с лениво-грациозной лебединой неспешностью плавали утки, красивый мост с коваными перилами, желтые кувшинки. Идиллия. Даже странно. Парк словно застыл во времени, прелести гражданской войны его не коснулись ни в коей мере. Здесь посетителей было побольше: на скамеечках чинно расположились разновозрастные дамы в широких шляпах, с ажурными «солнечными» зонтиками. Марин присел на скамейку, с наслаждением рассматривая спускающиеся к воде зелёные ветви деревьев. Солнышко, лёгкий неназойливый ветерок, успокаивающе-расслабляющая зелень. Мечта, чёрт возьми! Капитан на минуту прикрыл глаза, почувствовал расслабляющую истому во всём теле, улыбнулся чарующе-сладко. Затем двинулся по центральной аллее, шёл недолго, аллея свернула вправо - и весьма скоро капитан оказался на том же месте, откуда проник в сад. Вся прогулка заняла не более получаса. По кругу можно ходить весьма долго, а лазать среди деревьев и полузаметных тропинок в поисках нужного выхода можно до второго пришествия. Марин развернулся, двинулся в обратном направлении. Искомый персонаж попался весьма скоро: тучный пожилой господин, с показной ленью вышагивающий навстречу, совершая оздоровительный моцион. Господин весьма охотно пояснил капитану, что вне круговой аллеи весьма просто заблудиться – там «сплошные бурелом и лес густой». Дыр же в заборе он самолично знает пять, найти их непросто, хотя и возможно, если господин капитан располагает изрядным временем. Вам куда выйти надо? Поближе к центру-с? К Воре? На Болдыревскую улицу? К ресторану «Колетт»? В сторону Базарной площади? В общем, нет ничего проще: парк только с виду огромным кажется, пересечь его насквозь и выйти в нужном направлении – дело десяти-пятнадцати минут, ничего сложного. Со степенной обстоятельностью, переходящей в занудство, пожилой господин весьма подробно расписал Марину возможные маршруты движения и даже изобразил их прутиком на земле.
        «Чёрт побери, - подумал капитан Марин. - В Новоелизаветинске мы уже давно, сад Сан-Броссе буквально под боком у контрразведки, через одну улицу, шагов сто пятьдесят от Нижнекорабельникова переулка до лаза в ограде. И до сих пор ни одному ослу в голову не пришло сюда заглянуть. Зотова ищут где угодно, и никто не задумался, что уйти ночью через пустынный парк, зная маршрут, можно совершенно беспрепятственно, причём в другой район города, «срезав» расстояние по прямой. Вот так запросто: беглеца ищут в центре, а он уже у реки Вори. На извозчике в объезд – минут двадцать – тридцать трястись, а пешком напрямую – пятнадцать».
        Капитан Марин прошёл кратчайшим маршрутом, подсказанным пожилым господином до противоположного конца парка, добросовестно отыскал в длинной ограде отверстие от двух вырванных вертикальных прутов, выбрался наружу. Лаз почти не был виден, скрытый зарослями мелких кустов, между которых вдоль ограды струилась тропинка. Капитан многозначительно хмыкнул: если это были беглецы, то двигались они совершенно в противоположном Дозоровке направлении, в район посёлка Тонкосуконной фабрики промышленника Ивана Карловича Цинснера.
        Если бы некий абстрактный литератор, острослов-обличитель вздумал написать книгу «Новоелизаветинск - город контрастов», то в качестве примера вполне мог избрать улицу Заовражную, которую с чистой совестью мог разделить на две неравные и совершенно непохожие одна на другую части, словно существовавшие в разных мирах. Горожане частенько путались, ошибочно полагая, что Заовражная берёт начало от Николаевского проспекта и заканчивается на пересечении с Крапивьим логом, сразу после выстроенного купцом Иваном Тимофеевичем Гариным «Новоелизаветинского подворья». Потому что эта часть совершенно справедливо считалась одной из центральных городских улиц: прямая, как стрела, всегда шумная, с широкой мостовой, с идеально уложенным булыжником, с двух- и трёхэтажными каменными домам, чистыми тротуарами и вполне приличной зажиточной публикой. Однако миновав перекрёсток и оставив позади дом приезжих «Северная звезда», магазин и оптовый склад торгового дома «Гарин и сыновья», прохожий словно попадал в другой мир. Ровная мостовая заканчивалась в десяти саженях позади гостиницы, дальше же начиналась совершенно другая часть улицы, словно пришедшая из иного времени, цивилизацией не испорченного. Здесь всегда было пыльно и грязно, а то, что с большой иронией называлось проезжей частью, тянувшейся вниз под гору, изрядно петляя и извиваясь, было весьма изуродовано ямами и воронками, словно по дороге продолжительно и весьма эффективно вела огонь артиллерийская батарея трёхдюймовых орудий. Извозчик, поехавший по Заовражной, в этом месте рисковал изрядно повредить пролётку: испортить колесо, либо ноги лошади - потому бывалые лихачи стремились объехать этот злополучный участок. Место малоромантичное и весьма тревожное, подумал капитан Марин, оглядываясь по сторонам. Слева - высокой стеной тянулась ограда сада Сан-Броссе, вдоль неё, скрытая кустарником, змеилась узкая, двоим не разминуться, тропа. Справа - проезжая часть, затем – широкий овраг, по дну которого струился грязный ручей.
        Дурная слава шла издавна об этом пустынном месте, заставляя подальше обходить пустырь. Рассказы о лихих людях, промышлявших здесь, наводили ужас на мирных новоелизаветинцев. Потому прохожего встретить можно было нечасто, и вообще, повсюду витала подозрительная тишина и весьма обманчивый покой.
        Нелепые, вросшие по окна в землю трущобы. Глиняные тропы между покосившимися заборами.
        Удача сегодня благоволила капитану Марину. Хотя, может быть, это была вовсе не удача, а закономерное вознаграждение за терпение и упорство. Изрядно вымотавшись и основательно устав, капитан нашёл еще одного свидетеля.
        В каком случае девушка ночью может стоять у окна? Тоскует, оттого не может заснуть, смотрит на звёзды? Размышляет о том, что где-то юный молодец, предназначенный ей судьбой, тоже смотрит в окно и переживает: где же она - его любовь? Может быть, думу думает о жизни, о завтрашнем дне, которого страшится, потому и не ложится в постель, пытаясь хоть на несколько десятков минут оттянуть неизбежное? Есть шанс, что ждёт кого-то, или чего-то? Или она думает: «И сколько же мне еще стоять и смотреть по ночам в это проклятое окно?» А был бы парень - ночью нашёл, чем отвлечь, чтоб в окна не заглядывалась…
        Иван Родионович Захарчук, долгожданная малютка, только-только появившаяся в семье Захарчуков, с завидным постоянством просыпался ровно в три часа тридцать пять минут и, разбудив голодным криком мать, требовал пищи и перемены пелёнок. Анна Семёновна Захарчук, девятнадцати лет от роду, безропотно поднималась, кормила Ивана Родионовича грудью и укачивала возле окна, напевая колыбельную.