Подлили масла в огонь и балтийцы, не к месту и совершенно не ко времени припомнив водяного чёрта, способного весьма неожиданно появиться из глубин пучины и утащить под воду зазевавшегося растяпу. Слухи увеличивались снежным комом, обрастали живописными подробностями и гроизили изрядно деморализовать полк, сводя на нет до того момента победное настроение. И как-то само собой выходило, что виноват во всех бедах один Холмогоров, и если его, иуду, расстрелять - то всё наладится, уляжется и придёт в норму. Проничев готовился арестовать краскома за утерю революционной бдительности и измену, но за своего командира горой встали балтийцы, всерьёз пообещав, что если подобное произойдёт - чекиста живым из города не выпустят. И Проничев отступил: в конце концов, одним беглым контриком больше, одним меньше - шут с ним! К тому же комиссар Кисельков-Даниленко пользовался в политотделе армии изрядным авторитетом, и оттуда Проничеву весьма недвусмысленно намекнули: оставить Холмогорова в покое, командование ему верит, нечего пороть горячку и проявлять излишнюю инициативу. Так что, можно с уверенностью сказать, в этот раз бывшему капитану повезло. Вынесла кривая.
Зной повис над городом. Ветер словно затаился, трусливо спрятался, ничем не выказывая своего присутствия и даже возможного существования. Жара изнуряла, булыжники мостовой раскалились, ремни портупеи сдавливали грудь, мешая вздохнуть, палящая духота обжигала гортань, нестерпимо хотелось выпить холодного квасу с клюквой, с хреном. Либо просто колодезной воды, ледяной, так, чтобы зубы заломило. А еще выкупаться в стремительной реке Воре. Всякое движение давалось через силу, были они вялые, расслабленные, апатичные. Нудно ныл затылок. Глаза слипались сами собой. Тимофеев с трудом подавил предательскую зевоту. На лбу проступила испарина, фуражка железным обручем стягивала голову, мешая думать, размышлять, анализировать. Сапоги сделались пудовыми, ноги шаркали со скоростью пожилой усталой черепахи. Никакого желания комбинировать, играть навязанную роль, вступать в единоборство не возникало, наоборот, предстоящая операция вызывала лишь вялое отвращение, безучастную пассивность и полное наплевательство к результату.
Наивный дилетант, в искусстве наружного наблюдения полный профан Свиридов вёл капитана каким-то хитромудрым, одному ему ведомым путём, меняя направления, проводя через узкие, двоим не разойтись, переулки, проходные дворы. Однако делал всё это словно из-под палки: духота сказывалась и на нём, вызывая неотвратимое желание наплевать на все конспиративные премудрости, спрямить путь следования и провести капитана к месту встречи как можно быстрее. Тимофеев не пытался запомнить ориентиры, не отслеживал маршрут путешествия, знал: их надёжно ведет тройка Вохминцева, все усилия Свиридова бессмысленны, как бессмысленны потуги ягнёнка обвести матёрого волка вокруг пальца. Или что там у ягнёнка вместо пальцев, копытце? Можно сколь угодно долго путать следы, профессионал лишь посмеётся, ибо в своём деле он собаку съел, и все уловки оппонента знает заранее. Они пересекли железнодорожные пути, миновали неширокий овраг, выбрались в какую-то первобытную глушь. Капитан Тимофеев был совершенно уверен: в этих местах он никогда не бывал, и понятия не имел, где находится.
Узкая улица была тупиковой: упиралась в овраг и там заканчивалась. Низкий частый кустарник по берегу какой-то то ли речки, то ли ручья, в два прыжка преодолеть можно. За речкой начиналась степь и тянулась до самого горизонта.
Отовсюду сквозило бедностью, оскудением и упадком. Здесь не жили и даже не существовали - здесь прозябали. Улицу и улицей-то назвать язык не поворачивался: глинистая тропа, вся в рытвинах и колдобинах. В дождливый сезон превращается в сущее болото. Ноги оскальзываются, вязнут, ни пройти, ни проехать, глина налипает огромными комьями на сапоги, ботинки, опорки, лошадиные копыта. Сейчас, в зной, напротив, растрескалась, лопнула, изорвалась паутиной трещин. Тёплый сладковато-цветочный запах степных трав, берёзово-яблочный древесный аромат, горькое благоухание полыни, приправленные легким букетом сухого кострового дыма и едва уловимым махорочным оттенком, - всё это было весьма непривычным для ноздрей городского жителя.
Время неумолимо: некогда добротные, крепкие дома превратились в отвратительно низкие, вросшие в землю лачуги с прохудившейся крышей, сгнившими венцами, обнесённые редким плетнём, такие же убогие, истлевшие от сырости сараи. Они прошли во двор крайнего дома, здесь в нескольких шагах от крыльца, между двух яблонь, дающих изрядную спасительную тень, массивной исполинской крепостью замер деревянный стол, две широкие скамьи по бокам. Длинный ряд вялящейся мелкой рыбы на продетой сквозь глазные отверстия бечёвке: плотвичка, карась, тарань. Повешены хвостами вниз, чтобы жир не вытекал, что придаёт рыбёшке лёгкую горчинку, особенно ценимую любителями пива. Рядом, на берёзовом чурбаке - пышущий жаром, паровозно дымящий, гудящий, повизгивающий и посвистывающий самовар, возле которого, неудобно примостившись на корточках, неуклюже колдует пожилой степенный мужик, до самых глаз заросший густой клочковатой бородой, в расстегнутой рубахе, разбитых, едва живых сапогах, штанах с грандиозными заплатами и глубоко надвинутой на самые глаза казацкой фуражке. Тимофеев машинально осмотрел мужика: нет, личность определённо незнакомая, капитан видел его впервые. Свиридов, совершенно не обращая никакого внимания на самоварного обслуживателя, уселся на скамейку, облизнул пересохшие губы.
- Присаживайтесь, господин капитан, сейчас чайку изопьём, - Свиридов вытянул из кармана несвежий платок, протёр взопревший лоб. – Жарища, спасу нет!
С точки зрения капитана Тимофеева - место для силового захвата было идеальное: бежать возможно лишь через овраг в сторону железнодорожных путей, при этом беглецы окажутся у зубатовских казаков как на ладони: винтовочным огнём перещёлкать имеется возможность всех, словно куропаток. В сторону речки - тоже не вариант: куда в степи пеший от конных скроется?
Правда, если большевики установят на чердаке соседнего, через дорогу дома пулемёт, то картина изменится коренным образом: и улица просматривается замечательно, и двор, как на ладони, и сгрудившиеся на краю оврага казаки превратятся в групповую мишень. А если добавить второй пулемёт в чердачном окне, аккурат над тем местом, где сейчас развалился за столом Свиридов, получится и вовсе скверно: огневые клещи, никуда не схоронишься.
Бородатый обладатель казацкой фуражки тяжело водрузил на стол самовар, вынес заварной чайник, стаканы. После чего совершенно отрешённо уселся на берёзовый чурбак, который только что занимал самоварище, сложил руки на коленях и застыл каменным изваянием. Не шевелился, казалось, дышать перестал.
Свиридов жадно прихлёбывал огненную жидкость, утирая платком щедрый пот со лба. Тимофеев, несмотря на мучавшую жажду, пил степенно, мелкими глотками. Чай, кстати, оказался весьма недурён, заваренный на травах, с мятой, зверобоем и сушёными земляничными листьями. Никакого волнения капитан не ощущал: Вохминцев не мог потерять его даже в такой глухомани.
С одной стороны, здешнее население друг друга знает издавна, и любой посторонний человек вызовет изрядное и пристальное внимание. Но с другой, с наплывом беженцев, спасавшиеся от большевиков изрядно разбавили укоренившееся общество аборигенов, к тому же Иван Савватеевич - редкого таланта и умения филёр, везде за своего сумеет выглядеть.
Человек появился совершенно неожиданно, Тимофеев так и не понял, откуда тот взялся. Пришелец по-хозяйски уселся за стол, неспешно налил чаю и кивнул Свиридову.
- Погуляй покуда, Иван Филиппович, нужен будешь - позову, - после чего Свиридов молниеносно испарился, и капитан получил возможность рассмотреть того, на которого, собственно, и была устроена охота. Товарищ никакого внимания на застывшего бородатого владельца казацкой фуражки, по-видимому, хозяина дома не обратил, не почтил, так сказать, словно тот был предметом неодушевлённым и имел значимость не более чурбака, на котором сейчас сидел. Капитану, кстати, это весьма не понравилось: большевик должен проявлять больше пиетета к представителю угнетённой бедноты, а не вести себя по-барски, на то он и большевик.
Первое, на что обращал внимание собеседник, лишь мазнув непритязательным поверхностным взглядом по фигуре капитана Тимофеева, были широкие лопатообразные ладони. Потом уже, при более внимательном рассматривании, замечал сильно загорелое, охристой коричневости лицо с бледно-пепельными волосами, небрежно зачёсанными на косой пробор. Белизну причёски, впрочем, вполне компенсировали чернильного цвета широкие и круглые брови, опускающиеся по краям вниз, и такого же оттенка холёные усики, кончиками стремящиеся навстречу бровям. Капитан Тимофеев умел весело и непринуждённо смотреть прямо в глаза собеседнику, не отводя миндально-карего располагающего взора, не зыркал по сторонам, что всегда действовало на оппонента весьма успокаивающе. Обладатель подобного взгляда обязательно должен быть человеком жизнерадостным и щедрым, с хорошим чувством юмора, оптимист и интеллектуал, начитанный и любящий развлекать людей, особенно дам, а также умеющий поддержать в разговоре любую тему, начиная от ухода за собаками и заканчивая мировой экономикой.
Его собеседник меньше всего походил наружностью на представителя революционного пролетариата, напротив, всей своей интеллигентной сущностью напоминал учёного зоолога, либо энтомолога, в самом крайнем случае, - геометра, либо представителя Русского Географического общества, от вооружённой борьбы рабочего класса за свои права весьма далёкого. Органичнее всего он смотрелся бы в лаборатории среди всевозможных колб и микроскопов, либо на институтской кафедре в окружении студентов. Оружия собеседник Тимофеева ни то что никогда не держал в руках - от одного его вида должен был приходить в изрядный ужас и замешательство. Длинные, кудрявящиеся на висках волосы, разумеется, громадных размеров очки с чудовищно выпуклыми стёклами, свежая неряшливая щетина на круглых щёчках. На заместителя председателя Новоелизаветинской ЧК Троянова он походил так же, как походит изрядно принявший на грудь, загулявший мелкий купчишка на серьёзного лихого человека, вознамерившегося проверить его карманы, раздеть, ободрать как липку.
- Давайте знакомиться, - предложил представитель подпольного комитета. - Меня зовут Арсением Ильичём, товарищем Арсением. Вас, как мне изволили доложить, Антоном Николаевичем, за сим очень приятно.
- Взаимно! - Тимофеев наклонил подбородок, обозначив приветствие. Удобно уселся за стол напротив товарища Арсения, с лёгким любопытством осматриваясь. Сам разговор начинать вовсе не собирался, ждал, в конце концов, это его пригласили, а не наоборот, пускай подпольщик проявляет инициативу, начинает свой рассказ про большевистские молочные реки при марксистских кисельных берегах. А он послушает, посмотрит.
Товарищ Арсений разглядывал Тимофеева с изрядным любопытством селянина, скопившего, в конце концов, денег на корову либо козу и собравшегося приобрести это весьма ценное в хозяйстве животное, желательно получше и подешевле, чтобы и молока давала изрядно, и чтобы остатка денег хватило на обмывку покупки. Однако делал он это весьма деликатно, так чтобы дотошная заинтересованность его никоим образом не могла обидеть капитана.
- Ходить вокруг да около не считаю полезным, Антон Николаевич, - с деловитой решительностью естествоиспытателя изрёк наконец представитель подпольного комитета. - Чего зря воздух сотрясать, перейдём непосредственно к главному. Быка, что называется, за рога, в сторону лирику! Человек Вы, как я вижу, весьма положительных качеств, за годы службы сумели сохранить интеллект и не опуститься до уровня посредственного служаки, а следовательно, взглядов более чем прогрессивных, стремящихся ко всяческому улучшению существующего мира.
Капитану Тимофееву вдруг сделалось нестерпимо скучно: подобное он уже выслушивал от Свиридова и, судя по всему, ничего не изменилось: вместо одного краснобая ему подставили другого. Выглядело всё это весьма несерьёзно, на что рассчитывают большевики, что он вот так сразу, за здорово живёшь, перейдёт на их сторону? Товарищ Арсений между тем продолжал вещать:
- Мы все служим России. История не осудит честно исполнивших свой долг. Люди устали от длительной войны, хотят мира и спокойствия, те же, кто препятствует этому - забыли интересы своей страны и заискивают перед иностранцами, явными противниками России и в прошлом, и в будущем. Ведь за что воевали? За чьи интересы? Узкой клики заводчиков и землевладельцев. За какой-то абстрактный союзнический долг?
- Я офицер, - с ангельским терпением, словно малолетнему несмышлёнышу пояснил Тимофеев. - Моя профессия - воевать. За Веру, Царя и Отечество. Я присягу давал. Испокон веков так сложилось - кто-то заводы строит, кто-то землю пашет, сеет, жнёт, а кто-то с оружием в руках должен их защищать. Погоны обязывают.
- Погоны обязывают! – повторил по попугайски товарищ Арсений. - Воевали-то, получается, на пользу Англии и Франции. Наша страна в опасности, иностранцы всячески помогают белым, надеясь ещё раз использовать их в своих интересах против России. Потом предадут так, как это было всегда, поделят между собой. Средняя Азия и Кавказ достанется Британии, Дальний восток – Японии и Америке, в Европейской части будут хозяйничать французы. Красную армию создали не только, вернее, не столько рабочие и крестьяне, нет! Её создали офицеры генерального штаба, всячески укрепляют, собираясь вышвырнуть из России интервентов пинком под зад. Множество честнейших офицеров, достойнейших героев, уважаемых, заслуженных, вроде Вас, вступают в РККА по зову сердца. Вы должны работать с нами. Нам вы очень нужны. Страна не может позволить себе бездумно разбрасываться ценными кадрами, трудное время диктует свои правила. Подумайте, честно ответьте себе: кто или что для Вас Отечество? Что заключено в этом слове? Бескрайние просторы России, бесконечно тянущиеся поля и леса, кристально чистые реки и озера, или мошна финансового воротилы Анфилатова? Банкира Третьякова? Владельца металлургического завода Лагау-Кларка или Ильинской мануфактуры Муратина? Посмотрите вокруг! Одна часть армии воюет, что называется, не жалея живота, а в это время усердно обогащаются те, кто имеет доступ к материальным ценностям. На фоне кровопролитных боёв, репрессий, голода они неистово прожигают жизнь в ресторанах и за картёжными столами, устраивают «гомерические кутежи» на баснословные суммы. И в то же время издевательски разглагольствуют, крича: «Брать сейчас взятку – значит торговать Россией!» Периодически издающиеся приказы грозят взяточникам и казнокрадам, «подрывающим устои разрушенной русской государственности», смертной казнью. Однако никакого сдерживающего воздействия они не оказывают: как воровали и мздоимствовали, так и продолжают. Повсюду феноменальное засилье бюрократии. Она стала отличительной особенностью, просто таки визитной карточкой всех государственных учреждений на подконтрольной белым территории.
Глава 41
Зной повис над городом. Ветер словно затаился, трусливо спрятался, ничем не выказывая своего присутствия и даже возможного существования. Жара изнуряла, булыжники мостовой раскалились, ремни портупеи сдавливали грудь, мешая вздохнуть, палящая духота обжигала гортань, нестерпимо хотелось выпить холодного квасу с клюквой, с хреном. Либо просто колодезной воды, ледяной, так, чтобы зубы заломило. А еще выкупаться в стремительной реке Воре. Всякое движение давалось через силу, были они вялые, расслабленные, апатичные. Нудно ныл затылок. Глаза слипались сами собой. Тимофеев с трудом подавил предательскую зевоту. На лбу проступила испарина, фуражка железным обручем стягивала голову, мешая думать, размышлять, анализировать. Сапоги сделались пудовыми, ноги шаркали со скоростью пожилой усталой черепахи. Никакого желания комбинировать, играть навязанную роль, вступать в единоборство не возникало, наоборот, предстоящая операция вызывала лишь вялое отвращение, безучастную пассивность и полное наплевательство к результату.
Наивный дилетант, в искусстве наружного наблюдения полный профан Свиридов вёл капитана каким-то хитромудрым, одному ему ведомым путём, меняя направления, проводя через узкие, двоим не разойтись, переулки, проходные дворы. Однако делал всё это словно из-под палки: духота сказывалась и на нём, вызывая неотвратимое желание наплевать на все конспиративные премудрости, спрямить путь следования и провести капитана к месту встречи как можно быстрее. Тимофеев не пытался запомнить ориентиры, не отслеживал маршрут путешествия, знал: их надёжно ведет тройка Вохминцева, все усилия Свиридова бессмысленны, как бессмысленны потуги ягнёнка обвести матёрого волка вокруг пальца. Или что там у ягнёнка вместо пальцев, копытце? Можно сколь угодно долго путать следы, профессионал лишь посмеётся, ибо в своём деле он собаку съел, и все уловки оппонента знает заранее. Они пересекли железнодорожные пути, миновали неширокий овраг, выбрались в какую-то первобытную глушь. Капитан Тимофеев был совершенно уверен: в этих местах он никогда не бывал, и понятия не имел, где находится.
Узкая улица была тупиковой: упиралась в овраг и там заканчивалась. Низкий частый кустарник по берегу какой-то то ли речки, то ли ручья, в два прыжка преодолеть можно. За речкой начиналась степь и тянулась до самого горизонта.
Отовсюду сквозило бедностью, оскудением и упадком. Здесь не жили и даже не существовали - здесь прозябали. Улицу и улицей-то назвать язык не поворачивался: глинистая тропа, вся в рытвинах и колдобинах. В дождливый сезон превращается в сущее болото. Ноги оскальзываются, вязнут, ни пройти, ни проехать, глина налипает огромными комьями на сапоги, ботинки, опорки, лошадиные копыта. Сейчас, в зной, напротив, растрескалась, лопнула, изорвалась паутиной трещин. Тёплый сладковато-цветочный запах степных трав, берёзово-яблочный древесный аромат, горькое благоухание полыни, приправленные легким букетом сухого кострового дыма и едва уловимым махорочным оттенком, - всё это было весьма непривычным для ноздрей городского жителя.
Время неумолимо: некогда добротные, крепкие дома превратились в отвратительно низкие, вросшие в землю лачуги с прохудившейся крышей, сгнившими венцами, обнесённые редким плетнём, такие же убогие, истлевшие от сырости сараи. Они прошли во двор крайнего дома, здесь в нескольких шагах от крыльца, между двух яблонь, дающих изрядную спасительную тень, массивной исполинской крепостью замер деревянный стол, две широкие скамьи по бокам. Длинный ряд вялящейся мелкой рыбы на продетой сквозь глазные отверстия бечёвке: плотвичка, карась, тарань. Повешены хвостами вниз, чтобы жир не вытекал, что придаёт рыбёшке лёгкую горчинку, особенно ценимую любителями пива. Рядом, на берёзовом чурбаке - пышущий жаром, паровозно дымящий, гудящий, повизгивающий и посвистывающий самовар, возле которого, неудобно примостившись на корточках, неуклюже колдует пожилой степенный мужик, до самых глаз заросший густой клочковатой бородой, в расстегнутой рубахе, разбитых, едва живых сапогах, штанах с грандиозными заплатами и глубоко надвинутой на самые глаза казацкой фуражке. Тимофеев машинально осмотрел мужика: нет, личность определённо незнакомая, капитан видел его впервые. Свиридов, совершенно не обращая никакого внимания на самоварного обслуживателя, уселся на скамейку, облизнул пересохшие губы.
- Присаживайтесь, господин капитан, сейчас чайку изопьём, - Свиридов вытянул из кармана несвежий платок, протёр взопревший лоб. – Жарища, спасу нет!
С точки зрения капитана Тимофеева - место для силового захвата было идеальное: бежать возможно лишь через овраг в сторону железнодорожных путей, при этом беглецы окажутся у зубатовских казаков как на ладони: винтовочным огнём перещёлкать имеется возможность всех, словно куропаток. В сторону речки - тоже не вариант: куда в степи пеший от конных скроется?
Правда, если большевики установят на чердаке соседнего, через дорогу дома пулемёт, то картина изменится коренным образом: и улица просматривается замечательно, и двор, как на ладони, и сгрудившиеся на краю оврага казаки превратятся в групповую мишень. А если добавить второй пулемёт в чердачном окне, аккурат над тем местом, где сейчас развалился за столом Свиридов, получится и вовсе скверно: огневые клещи, никуда не схоронишься.
Бородатый обладатель казацкой фуражки тяжело водрузил на стол самовар, вынес заварной чайник, стаканы. После чего совершенно отрешённо уселся на берёзовый чурбак, который только что занимал самоварище, сложил руки на коленях и застыл каменным изваянием. Не шевелился, казалось, дышать перестал.
Свиридов жадно прихлёбывал огненную жидкость, утирая платком щедрый пот со лба. Тимофеев, несмотря на мучавшую жажду, пил степенно, мелкими глотками. Чай, кстати, оказался весьма недурён, заваренный на травах, с мятой, зверобоем и сушёными земляничными листьями. Никакого волнения капитан не ощущал: Вохминцев не мог потерять его даже в такой глухомани.
С одной стороны, здешнее население друг друга знает издавна, и любой посторонний человек вызовет изрядное и пристальное внимание. Но с другой, с наплывом беженцев, спасавшиеся от большевиков изрядно разбавили укоренившееся общество аборигенов, к тому же Иван Савватеевич - редкого таланта и умения филёр, везде за своего сумеет выглядеть.
Человек появился совершенно неожиданно, Тимофеев так и не понял, откуда тот взялся. Пришелец по-хозяйски уселся за стол, неспешно налил чаю и кивнул Свиридову.
- Погуляй покуда, Иван Филиппович, нужен будешь - позову, - после чего Свиридов молниеносно испарился, и капитан получил возможность рассмотреть того, на которого, собственно, и была устроена охота. Товарищ никакого внимания на застывшего бородатого владельца казацкой фуражки, по-видимому, хозяина дома не обратил, не почтил, так сказать, словно тот был предметом неодушевлённым и имел значимость не более чурбака, на котором сейчас сидел. Капитану, кстати, это весьма не понравилось: большевик должен проявлять больше пиетета к представителю угнетённой бедноты, а не вести себя по-барски, на то он и большевик.
Первое, на что обращал внимание собеседник, лишь мазнув непритязательным поверхностным взглядом по фигуре капитана Тимофеева, были широкие лопатообразные ладони. Потом уже, при более внимательном рассматривании, замечал сильно загорелое, охристой коричневости лицо с бледно-пепельными волосами, небрежно зачёсанными на косой пробор. Белизну причёски, впрочем, вполне компенсировали чернильного цвета широкие и круглые брови, опускающиеся по краям вниз, и такого же оттенка холёные усики, кончиками стремящиеся навстречу бровям. Капитан Тимофеев умел весело и непринуждённо смотреть прямо в глаза собеседнику, не отводя миндально-карего располагающего взора, не зыркал по сторонам, что всегда действовало на оппонента весьма успокаивающе. Обладатель подобного взгляда обязательно должен быть человеком жизнерадостным и щедрым, с хорошим чувством юмора, оптимист и интеллектуал, начитанный и любящий развлекать людей, особенно дам, а также умеющий поддержать в разговоре любую тему, начиная от ухода за собаками и заканчивая мировой экономикой.
Его собеседник меньше всего походил наружностью на представителя революционного пролетариата, напротив, всей своей интеллигентной сущностью напоминал учёного зоолога, либо энтомолога, в самом крайнем случае, - геометра, либо представителя Русского Географического общества, от вооружённой борьбы рабочего класса за свои права весьма далёкого. Органичнее всего он смотрелся бы в лаборатории среди всевозможных колб и микроскопов, либо на институтской кафедре в окружении студентов. Оружия собеседник Тимофеева ни то что никогда не держал в руках - от одного его вида должен был приходить в изрядный ужас и замешательство. Длинные, кудрявящиеся на висках волосы, разумеется, громадных размеров очки с чудовищно выпуклыми стёклами, свежая неряшливая щетина на круглых щёчках. На заместителя председателя Новоелизаветинской ЧК Троянова он походил так же, как походит изрядно принявший на грудь, загулявший мелкий купчишка на серьёзного лихого человека, вознамерившегося проверить его карманы, раздеть, ободрать как липку.
- Давайте знакомиться, - предложил представитель подпольного комитета. - Меня зовут Арсением Ильичём, товарищем Арсением. Вас, как мне изволили доложить, Антоном Николаевичем, за сим очень приятно.
- Взаимно! - Тимофеев наклонил подбородок, обозначив приветствие. Удобно уселся за стол напротив товарища Арсения, с лёгким любопытством осматриваясь. Сам разговор начинать вовсе не собирался, ждал, в конце концов, это его пригласили, а не наоборот, пускай подпольщик проявляет инициативу, начинает свой рассказ про большевистские молочные реки при марксистских кисельных берегах. А он послушает, посмотрит.
Товарищ Арсений разглядывал Тимофеева с изрядным любопытством селянина, скопившего, в конце концов, денег на корову либо козу и собравшегося приобрести это весьма ценное в хозяйстве животное, желательно получше и подешевле, чтобы и молока давала изрядно, и чтобы остатка денег хватило на обмывку покупки. Однако делал он это весьма деликатно, так чтобы дотошная заинтересованность его никоим образом не могла обидеть капитана.
- Ходить вокруг да около не считаю полезным, Антон Николаевич, - с деловитой решительностью естествоиспытателя изрёк наконец представитель подпольного комитета. - Чего зря воздух сотрясать, перейдём непосредственно к главному. Быка, что называется, за рога, в сторону лирику! Человек Вы, как я вижу, весьма положительных качеств, за годы службы сумели сохранить интеллект и не опуститься до уровня посредственного служаки, а следовательно, взглядов более чем прогрессивных, стремящихся ко всяческому улучшению существующего мира.
Капитану Тимофееву вдруг сделалось нестерпимо скучно: подобное он уже выслушивал от Свиридова и, судя по всему, ничего не изменилось: вместо одного краснобая ему подставили другого. Выглядело всё это весьма несерьёзно, на что рассчитывают большевики, что он вот так сразу, за здорово живёшь, перейдёт на их сторону? Товарищ Арсений между тем продолжал вещать:
- Мы все служим России. История не осудит честно исполнивших свой долг. Люди устали от длительной войны, хотят мира и спокойствия, те же, кто препятствует этому - забыли интересы своей страны и заискивают перед иностранцами, явными противниками России и в прошлом, и в будущем. Ведь за что воевали? За чьи интересы? Узкой клики заводчиков и землевладельцев. За какой-то абстрактный союзнический долг?
- Я офицер, - с ангельским терпением, словно малолетнему несмышлёнышу пояснил Тимофеев. - Моя профессия - воевать. За Веру, Царя и Отечество. Я присягу давал. Испокон веков так сложилось - кто-то заводы строит, кто-то землю пашет, сеет, жнёт, а кто-то с оружием в руках должен их защищать. Погоны обязывают.
- Погоны обязывают! – повторил по попугайски товарищ Арсений. - Воевали-то, получается, на пользу Англии и Франции. Наша страна в опасности, иностранцы всячески помогают белым, надеясь ещё раз использовать их в своих интересах против России. Потом предадут так, как это было всегда, поделят между собой. Средняя Азия и Кавказ достанется Британии, Дальний восток – Японии и Америке, в Европейской части будут хозяйничать французы. Красную армию создали не только, вернее, не столько рабочие и крестьяне, нет! Её создали офицеры генерального штаба, всячески укрепляют, собираясь вышвырнуть из России интервентов пинком под зад. Множество честнейших офицеров, достойнейших героев, уважаемых, заслуженных, вроде Вас, вступают в РККА по зову сердца. Вы должны работать с нами. Нам вы очень нужны. Страна не может позволить себе бездумно разбрасываться ценными кадрами, трудное время диктует свои правила. Подумайте, честно ответьте себе: кто или что для Вас Отечество? Что заключено в этом слове? Бескрайние просторы России, бесконечно тянущиеся поля и леса, кристально чистые реки и озера, или мошна финансового воротилы Анфилатова? Банкира Третьякова? Владельца металлургического завода Лагау-Кларка или Ильинской мануфактуры Муратина? Посмотрите вокруг! Одна часть армии воюет, что называется, не жалея живота, а в это время усердно обогащаются те, кто имеет доступ к материальным ценностям. На фоне кровопролитных боёв, репрессий, голода они неистово прожигают жизнь в ресторанах и за картёжными столами, устраивают «гомерические кутежи» на баснословные суммы. И в то же время издевательски разглагольствуют, крича: «Брать сейчас взятку – значит торговать Россией!» Периодически издающиеся приказы грозят взяточникам и казнокрадам, «подрывающим устои разрушенной русской государственности», смертной казнью. Однако никакого сдерживающего воздействия они не оказывают: как воровали и мздоимствовали, так и продолжают. Повсюду феноменальное засилье бюрократии. Она стала отличительной особенностью, просто таки визитной карточкой всех государственных учреждений на подконтрольной белым территории.
