Малинин почувствовал, что остальные думают точно так же, подпоручик Смольянинов даже вздохнул-облизнулся: троих горе-охранщиков значительно проще бесшумно уничтожить, чем обходить, оставляя в тылу, за спиной. И пулемёт Льюиса как трофей достанется. А то, понимаешь, стоит тут совершенно бесхозный. В великий соблазн вводит.
Однако до поры никоим образом нельзя выказывать своё присутствие в Верхнем Кривогорске. Потому большевистский секрет обтекли, словно полноводная река хилый островок. Позже, если понадобится, Малинин обозначит на карте огневую точку.
Мимо главного ориентира - церкви бодро двигался строй красноармейцев, разрывая ночь весёлым речитативом:
Смело-а-а-а мы в бой пойдём
За вла-асть Совето-ов
И ка-ак один умрём
В борьбе-е-е за это!
По развороченной, разбитой мостовой гремела поступь рваных сапог, латаных солдатских ботинок с обмотками, опорок, лаптей с онучами. Шапки, фуражки, картузы, папахи. Ровный строй штыков. Нервно трепещет, колышется кумачовое знамя, в ночи кажущееся бордово-малиновым. Разведчики замерли в полуприсяде, провожая вражеское подразделение стволами маузеров. Теперь они передвигались совсем медленно, подолгу останавливаясь, пережидая. Цель близка, оставались какие-то жалкие сотни саженей. Однако и опасность быть обнаруженными возрастала многократно.
Рассёдланные лошади лениво дремали у длинной колоды, чмокали, жевали, пофыркивали. Бродивший рядом часовой, казалось, спал прямо на ходу. Малинин переглянулся с Афоней. Искушение. Прельщающий блазн, приманка.
- Придётся на время переделаться в конокрады, Сергей? - шёпотнул одними губами рядовой Петров. Якут всё понимал без вопросов и указаний, дел на несколько минут - и из города можно умчаться с ветерком, стремительной рысью. Спиной Малинин почувствовал, как облизываются подпоручики.
- Нас нет здесь. Уйдём так же тихо, без проявлений активности, - решительно отказался капитан.
Часовой сомнабулически развернулся и побрёл в обратном направлении, цепляя ботинками траву. Голова свешена на грудь, словно он глубоко задумался о чём-то весьма важном: может быть о мировой революции, а может о соседской девке, должной ожидать его скорого возвращения с войны. Подойдя к краю колоды, снял с плеча винтовку, прислонил, ласково потрепал серую лошадь по холке. Та по-собачьи лизнула руку, клацнула зубами, задрав голову, тряхнула гривой.
- Жалко человека, спать хочет.
- Георгий, Константин - переодеваемся! Лица умыть, улыбки в пол-лица! Мы - представители доблестной Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем, верные псы революции! Вид иметь соответствующий.
Сноровисто развязали вещмешки, достали новенькие, необмятые ещё кожаные куртки, одинаковые фуражки с красными звёздами, стащили через голову маскировочные сети, смотали с сапог крадущую звук шагов холстину. Маузеры К-96 убрали в кобуры, повесили через плечо, так что деревянные коробки одинаково болтались у бёдер. Споро упаковали маскировочные накидки, передали всё Афоне и Лужнину. Свежеиспечённые «чекисты» Владиславлев и Смольянинов бесшумно заняли место за спиной Малинина.
– Афанасий, прикрываешь, будь предельно внимателен, в общем, сам знаешь... Василёк – несёшь вещи и страхуешь, сам в дело не встревай, только помешаешь, - Лужнин безропотно закивал, переводя влюблённый взгляд с командира на якута. – Огня не открывать, работаем бесшумно, повторюсь: нас в городе нет и не было!
Перетянутые ремнями «кожанки», словно броня, делали малининскую группу практически неуязвимой. На первый взгляд. Это если действовать по-наглому. Очень редкий красный смельчак обнаружит в себе достаточно отваги, чтобы проверить документы у группы «кожаных товарищей». В теории. На самом деле, таких «отважных» найдётся предостаточно. А командиры «своих» чекистов в лицо знают. Документы у Малинина, само собой разумеется, есть, «липа», но довольно правдоподобная. Потому как большого искусства в подделке не требующая. В углу оттиснут штамп «Р.С.Ф.С.Р. Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контр-революцией, спекуляцией и преступлением по должности при Совете Народных Комиссаров». Текст мандата отпечатан на «первой по-настоящему современной пишущей машинке» - «ундервуде», внизу документа – малоразборчивая печать, изготовленная с помощью чернил и варёного яйца, невразумительные каракули, имитирующие подписи председателя и секретаря. На рядового полуграмотного, а то и вовсе неграмотного бойца подобная бумажка может изрядного страху нагнать. Однако у красного командира вполне способна вызвать подозрение. А также необходимо учитывать, что находятся они не в тылу, а на самой, что ни на есть передовой, вокруг все психованные, сначала стреляют, лишь потом спрашивают, кто идёт?
Наглость - второе счастье? Спорно, расплывчато, неопределённо. Каждый воспринимает в меру собственного отношения к жизни. Кому-то это качество весьма нравится, кто-то, напротив, относится резко отрицательно. Ну а кто-то сам является наглым человеком. Или, по крайней мере, стремится стать таким. Чтобы получать всё и сразу. Чтобы не жить по скучным кислолицым правилам. Чтобы выжить, в конце концов. Чтобы достигнуть желаемого быстро и без усилий. Не считаясь с препонами. Не обращая ровно никакого внимания на мнение окружающих. По головам, напролом, оставляя после себя разрушения и обиды. Дерзко, настойчиво, бесцеремонно. Кто не успел – тот опоздал! А опоздать можно не только на поезд, но и на целую жизнь.
На своём веку Малинин видел много наглых людей. Их жизненный путь заканчивался скоро и весьма плачевно. Стремясь обогнать других, они теряли осторожность и погибали. Им могло повезти один, два, иногда десяток раз подряд. И они привыкали к этому везению. Но когда-то всё заканчивается. Штабс-капитан Давыдов, лихой вояка, посчитал ниже своего достоинства действовать с полным старанием против большевистских хамов, в город выдвинулся по-наглому: конными, переодетыми в чекистскую униформу, тоже с «липовыми» мандатами - и его группа не вернулась. Что с ними сделалось - остаётся только гадать.
Наглость – второе счастье всего лишь для тех, кто лишён первого, подумал Малинин. Он не любил работать нахрапом, предпочитая придерживаться иных формулировок. Осторожность никогда не бывает избыточной. Бережёного Бог бережёт. Сказал бы словечко, да волк недалечко.
Чекистская кожанка сидела непривычно, сковывала движения. Вырядились они, конечно, весьма красочно, хоть сейчас на агитационный большевистский плакат.
Полночь миновала совсем недавно, и спать, кажется, совершенно не хочется. Кажется. Потому что предательская зевота сама по себе раздирает рот, веки смыкаются отдельно от хозяина и его воли, подбородок ударяет в грудь, мироощущение утрачивает ясность контуров. Попрыгал, потёр ладонью морду лица – на миг взбодрился. И снова медленно, незаметно подкрадывается предательская дремота, зевота, сласть закрытых глаз и отключившегося от реальности сознания. Часовой в очередной раз выплыл из кратковременных и предательских объятий Морфея от лёгкого похлопывания по плечу – перед ним широко и весьма ласково улыбаясь, словно демонстрируя прелести «лучшего в мире зубного порошка А.Ф. Гакстгаузена, укрепляющего дёсны и придающего зубам снежную белизну», стоял высокий ладный мужик в кожаной куртке, перепоясанный ремнями, с деревянной коробкой маузера и щеголевато надвинутой краснозвездной фуражкой. За ним - ещё двое «товарищей» явно чекистского обличья.
Влип, с мучительным ужасом шарахнулось в голове осознание ситуации, лягушачьи глаза панически моргнули, руки налились свинцовой тяжестью, не только винтовку с плеча сорвать, но и просто пошевелить пальцами весьма затруднительно. Откуда взялась троица «кожаных» он не видел, по его представлению, они должны были лихо подкатить к дверям штаба на автомобиле, пролётке, либо верхом. Не пешедралом же притопали. Выходит, пешедралом. Странно и подозрительно.
- Светлое будущее не проспи, товарищ боец, - с садистской любезностью попенял высокий. – Продерёшь глаза - а вокруг уже коммунизм.
Боец часто-часто заморгал, будто силясь разглядеть, наступило ли уже пресловутое светлое будущее, или он всё ещё находится в настоящем, которое, по всей видимости, не сулило ему ничего не только светлого, но и просто хорошего. Но чекист повел себя по-свойски, будто ничего не произошло.
- Товарищ Холмогоров у себя?
- Точно так.
- Хорошо! - деловито бросил кожаный. - Петров, остаёшься снаружи, Синяев, со мной!
Оба протопали мимо застывшего столбом часового стремительной походкой, скрылись внутри, рядом остался третий, по-видимому, тот самый Петров. Лениво присел на ступеньки, достал кисет, бумажный лоскут, ловкими пальцами принялся сворачивать цигарку.
- Что-то случилось? - задал «умный» вопрос часовой, непослушной ладонью лапая брезентовый ремень винтовки. Петров лукаво усмехнулся, провел языком по бумажному краю, склеивая слюной самокрутку, убрал кисет в левый карман кожанки.
- Всё в порядке, товарищ боец, расслабься. Огоньку не найдётся?
Руки наконец-то вновь обрели привычную сноровку: часовой извлёк из кармана гильзу от винтовочного патрона с мягким шнурком внутри, обломок напильника, кусочек кремня. Захватив камень большим и указательным пальцами, чиркнул куском напильника так, чтобы искры попали на шнурок и начал тщательно раздувать. Петров прикурил, ароматно запахло хорошим табаком, часовой, жадно раздувая ноздри, принюхался.
- Буржуйский, - улыбнулся чекист. - Одалживайся, товарищ, - вынул из правого кармана кисет, протянул.
- На посту - ни-ни!
- Это верно, товарищ, революционная бдительность превыше всего! Но нас тут двое, авось, врагов революции не проспим. Со мной - можно. Закуривай!
Ну как тут было отказаться! Жадной щепотью солдат загрёб добрую порцию табака, оторвал от услужливо предложенной газеты клочок, свернул «козью ножку». Сладко задымили. Табачок и вправду был замечательным: в меру крепким, в меру душистым, сладостным, что твоя фиалка. А ещё с примесью, спецсоставом для мгновенного засыпания. Петров-Смольянинов себе в цигарку насыпал другого; часовой просто не заметил: кисетов было два.
Устав караульной службы написан не чернилами. Он написан кровью заснувших, присевших, прислонясь к стенке, и задремавших, решивших написать письмо либо прочитать нечто весьма интересное, спеть, выпить воды, съесть краюху хлеба, закурить, допустить на пост постороннего, принять от него какие-либо предметы, без необходимости дослать патрон в патронник. Об этом им, недавно мобилизованным, с утра до ночи долдонили, словно баранам безмозглым, командиры и комиссары; однако часовой считал себя вполне сознательным красноармейцем и в сказки про леших, кикимор и развед-диверсионные группы противника не верил. Считал, что уж с ним-то такого произойти вовсе не может. Потому, не докурив цигарку до конца, сладко, по-поросячьи захрапел, присвистывая и похрюкивая. Смольянинов-Петров, словно заботливая мать, прислонил завалившегося часового к лестничным перилам, придавая естественное положение спящего, натянул поглубже на нос козырёк фуражки и разрядил оружие. Спецсостав имел наркотическое действие: когда часовой проснётся – ничего вспомнить не сможет.
Малинин прошёл внутрь уверенной, даже слегка повелительной походкой хозяина, человека, осознающего своё право командовать и распоряжаться, царственно прошествовал. Старания были лишними: дежурный сладко храпел за столом, положив голову на согнутые руки, больше в коридоре первого этажа не было ни одной живой души. Полутёмное помещение скупо освещалось единственной керосиновой лампой. Возле распахнутого по случаю духоты окна на груде составленных пустых снарядных ящиков устроился, степенно, по-хозяйски растопырив сошки, ручной пулемёт Шоша. В армии он снискал дурную славу «самого худшего» пулемёта, именовался «французским хламом» и про него с горькой иронией говорили: «Шоша стреляет не спеша». Подсумок с секторными полукруглыми магазинами заботливо лежал рядом. Круто уходила вверх лестница с высокими ступенями.
Дмитрий Вазаров и Александр Холмогоров с детства были друзьями - не разлей вода. Куда один – туда и другой. Интересы, помыслы одинаковы. Вместе постигали премудрости наук, вместе заканчивали пехотное училище, вместе ухаживали за одной и той же барышней: Машенькой Вознесенской. Но Машенька предпочтение могла отдать лишь одному, так впервые возникло между ними соперничество. В конце концов, Машенька досталась Вазарову, Александру пришлось утереться, отступить, принять проигрыш. Он, разумеется, остался другом семьи, но больше уже они не приятельствовали так, как прежде: взахлёб, очертя голову. Во время войны их соперничество лишь усугубилось: подпоручик Вазаров служил в «железной дивизии» Деникина, а Холмогоров - в тридцатом армейском корпусе, у генерал-лейтенанта Зайончковского. В ходе Брусиловского прорыва их дороги, можно с уверенностью сказать, разошлись окончательно. Во время боёв за Луцк Зайончковский отдал приказ атаковать с севера, чем изрядно уязвил Деникина, и тот и взял город с маху, сам во время сражения въехал на автомобиле в город и оттуда прислал телеграмму, что 4-я стрелковая дивизия взяла Луцк. Генерал-лейтенант Андрей Зайончковский также прислал Брусилову в штаб 8-й армии телеграмму о захвате Луцка его частями, на которую Брусилов отреагировал с изрядным юмором, сделав на ней пометку: «и взял там в плен генерала Деникина». С того времени Зайончковский и Деникин относились друг к другу, мягко говоря, недоброжелательно. После революции генерал Антон Иванович Деникин сделался одним из руководителей белого движения, а Андрей Медардович Зайончковский в 1918 году вступил в РККА, позже, после Гражданской войны участвовал в операции ОГПУ «Трест». Офицеры полностью разделили судьбы своих командиров, потому полковник Вазаров, надменно откинув голову назад-вправо, с обречённым вызовом смотрел сейчас в глаза краскома Холмогорова, а тот выглядел весьма приниженно и даже, в какой-то степени, виновато. Хотя на самом деле было совершенно наоборот: в недавних боях холмогоровские братишки наголову разбили Вазаровских орлов, а самого командира взяли в плен. Что, в свою очередь, доказывало изрядное тактическое превосходство и более высокий полководческий талант краскома.
Называть помещение штабом было несколько чересчур: добротный двухэтажный дом изрядно пострадал во время боёв, стёкла целы только в некоторых окнах первого этажа, вверху, на втором – чернеют провалы, заложенные мешками с землёй, в темноту устало-дремлюще посматривает пулемётный ствол «Максима». Стены изрядно поклёваны пулями, под ногами осколки, обрывки тряпья, булыжники. В коридорах пусто, лишь за столом сладко похрапывает дежурный. Рядом с ним немым укором всё ещё висит агитационо-пропагандистский контрреволюционный плакат, выполненный в изрядно карикатурном стиле: уродливо-багряный исполинский дракон о трёх головах: Ленин, Троцкий, Свердлов. Внизу, между когтей дракона, уютно расположились вооружённые краснозвёздные злодеи, зловещим видом весьма напоминающие татаро-монголов времён хана Батыя с узкими глазами и косичками: то ли китайцы, то ли корейцы, - в общем, «интернационалисты», расстреливающие привязанных к плетню мирных пахарей.
Однако до поры никоим образом нельзя выказывать своё присутствие в Верхнем Кривогорске. Потому большевистский секрет обтекли, словно полноводная река хилый островок. Позже, если понадобится, Малинин обозначит на карте огневую точку.
Мимо главного ориентира - церкви бодро двигался строй красноармейцев, разрывая ночь весёлым речитативом:
Смело-а-а-а мы в бой пойдём
За вла-асть Совето-ов
И ка-ак один умрём
В борьбе-е-е за это!
По развороченной, разбитой мостовой гремела поступь рваных сапог, латаных солдатских ботинок с обмотками, опорок, лаптей с онучами. Шапки, фуражки, картузы, папахи. Ровный строй штыков. Нервно трепещет, колышется кумачовое знамя, в ночи кажущееся бордово-малиновым. Разведчики замерли в полуприсяде, провожая вражеское подразделение стволами маузеров. Теперь они передвигались совсем медленно, подолгу останавливаясь, пережидая. Цель близка, оставались какие-то жалкие сотни саженей. Однако и опасность быть обнаруженными возрастала многократно.
Рассёдланные лошади лениво дремали у длинной колоды, чмокали, жевали, пофыркивали. Бродивший рядом часовой, казалось, спал прямо на ходу. Малинин переглянулся с Афоней. Искушение. Прельщающий блазн, приманка.
- Придётся на время переделаться в конокрады, Сергей? - шёпотнул одними губами рядовой Петров. Якут всё понимал без вопросов и указаний, дел на несколько минут - и из города можно умчаться с ветерком, стремительной рысью. Спиной Малинин почувствовал, как облизываются подпоручики.
- Нас нет здесь. Уйдём так же тихо, без проявлений активности, - решительно отказался капитан.
Часовой сомнабулически развернулся и побрёл в обратном направлении, цепляя ботинками траву. Голова свешена на грудь, словно он глубоко задумался о чём-то весьма важном: может быть о мировой революции, а может о соседской девке, должной ожидать его скорого возвращения с войны. Подойдя к краю колоды, снял с плеча винтовку, прислонил, ласково потрепал серую лошадь по холке. Та по-собачьи лизнула руку, клацнула зубами, задрав голову, тряхнула гривой.
- Жалко человека, спать хочет.
- Георгий, Константин - переодеваемся! Лица умыть, улыбки в пол-лица! Мы - представители доблестной Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем, верные псы революции! Вид иметь соответствующий.
Сноровисто развязали вещмешки, достали новенькие, необмятые ещё кожаные куртки, одинаковые фуражки с красными звёздами, стащили через голову маскировочные сети, смотали с сапог крадущую звук шагов холстину. Маузеры К-96 убрали в кобуры, повесили через плечо, так что деревянные коробки одинаково болтались у бёдер. Споро упаковали маскировочные накидки, передали всё Афоне и Лужнину. Свежеиспечённые «чекисты» Владиславлев и Смольянинов бесшумно заняли место за спиной Малинина.
– Афанасий, прикрываешь, будь предельно внимателен, в общем, сам знаешь... Василёк – несёшь вещи и страхуешь, сам в дело не встревай, только помешаешь, - Лужнин безропотно закивал, переводя влюблённый взгляд с командира на якута. – Огня не открывать, работаем бесшумно, повторюсь: нас в городе нет и не было!
Перетянутые ремнями «кожанки», словно броня, делали малининскую группу практически неуязвимой. На первый взгляд. Это если действовать по-наглому. Очень редкий красный смельчак обнаружит в себе достаточно отваги, чтобы проверить документы у группы «кожаных товарищей». В теории. На самом деле, таких «отважных» найдётся предостаточно. А командиры «своих» чекистов в лицо знают. Документы у Малинина, само собой разумеется, есть, «липа», но довольно правдоподобная. Потому как большого искусства в подделке не требующая. В углу оттиснут штамп «Р.С.Ф.С.Р. Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контр-революцией, спекуляцией и преступлением по должности при Совете Народных Комиссаров». Текст мандата отпечатан на «первой по-настоящему современной пишущей машинке» - «ундервуде», внизу документа – малоразборчивая печать, изготовленная с помощью чернил и варёного яйца, невразумительные каракули, имитирующие подписи председателя и секретаря. На рядового полуграмотного, а то и вовсе неграмотного бойца подобная бумажка может изрядного страху нагнать. Однако у красного командира вполне способна вызвать подозрение. А также необходимо учитывать, что находятся они не в тылу, а на самой, что ни на есть передовой, вокруг все психованные, сначала стреляют, лишь потом спрашивают, кто идёт?
Наглость - второе счастье? Спорно, расплывчато, неопределённо. Каждый воспринимает в меру собственного отношения к жизни. Кому-то это качество весьма нравится, кто-то, напротив, относится резко отрицательно. Ну а кто-то сам является наглым человеком. Или, по крайней мере, стремится стать таким. Чтобы получать всё и сразу. Чтобы не жить по скучным кислолицым правилам. Чтобы выжить, в конце концов. Чтобы достигнуть желаемого быстро и без усилий. Не считаясь с препонами. Не обращая ровно никакого внимания на мнение окружающих. По головам, напролом, оставляя после себя разрушения и обиды. Дерзко, настойчиво, бесцеремонно. Кто не успел – тот опоздал! А опоздать можно не только на поезд, но и на целую жизнь.
На своём веку Малинин видел много наглых людей. Их жизненный путь заканчивался скоро и весьма плачевно. Стремясь обогнать других, они теряли осторожность и погибали. Им могло повезти один, два, иногда десяток раз подряд. И они привыкали к этому везению. Но когда-то всё заканчивается. Штабс-капитан Давыдов, лихой вояка, посчитал ниже своего достоинства действовать с полным старанием против большевистских хамов, в город выдвинулся по-наглому: конными, переодетыми в чекистскую униформу, тоже с «липовыми» мандатами - и его группа не вернулась. Что с ними сделалось - остаётся только гадать.
Наглость – второе счастье всего лишь для тех, кто лишён первого, подумал Малинин. Он не любил работать нахрапом, предпочитая придерживаться иных формулировок. Осторожность никогда не бывает избыточной. Бережёного Бог бережёт. Сказал бы словечко, да волк недалечко.
Чекистская кожанка сидела непривычно, сковывала движения. Вырядились они, конечно, весьма красочно, хоть сейчас на агитационный большевистский плакат.
Полночь миновала совсем недавно, и спать, кажется, совершенно не хочется. Кажется. Потому что предательская зевота сама по себе раздирает рот, веки смыкаются отдельно от хозяина и его воли, подбородок ударяет в грудь, мироощущение утрачивает ясность контуров. Попрыгал, потёр ладонью морду лица – на миг взбодрился. И снова медленно, незаметно подкрадывается предательская дремота, зевота, сласть закрытых глаз и отключившегося от реальности сознания. Часовой в очередной раз выплыл из кратковременных и предательских объятий Морфея от лёгкого похлопывания по плечу – перед ним широко и весьма ласково улыбаясь, словно демонстрируя прелести «лучшего в мире зубного порошка А.Ф. Гакстгаузена, укрепляющего дёсны и придающего зубам снежную белизну», стоял высокий ладный мужик в кожаной куртке, перепоясанный ремнями, с деревянной коробкой маузера и щеголевато надвинутой краснозвездной фуражкой. За ним - ещё двое «товарищей» явно чекистского обличья.
Влип, с мучительным ужасом шарахнулось в голове осознание ситуации, лягушачьи глаза панически моргнули, руки налились свинцовой тяжестью, не только винтовку с плеча сорвать, но и просто пошевелить пальцами весьма затруднительно. Откуда взялась троица «кожаных» он не видел, по его представлению, они должны были лихо подкатить к дверям штаба на автомобиле, пролётке, либо верхом. Не пешедралом же притопали. Выходит, пешедралом. Странно и подозрительно.
- Светлое будущее не проспи, товарищ боец, - с садистской любезностью попенял высокий. – Продерёшь глаза - а вокруг уже коммунизм.
Боец часто-часто заморгал, будто силясь разглядеть, наступило ли уже пресловутое светлое будущее, или он всё ещё находится в настоящем, которое, по всей видимости, не сулило ему ничего не только светлого, но и просто хорошего. Но чекист повел себя по-свойски, будто ничего не произошло.
- Товарищ Холмогоров у себя?
- Точно так.
- Хорошо! - деловито бросил кожаный. - Петров, остаёшься снаружи, Синяев, со мной!
Оба протопали мимо застывшего столбом часового стремительной походкой, скрылись внутри, рядом остался третий, по-видимому, тот самый Петров. Лениво присел на ступеньки, достал кисет, бумажный лоскут, ловкими пальцами принялся сворачивать цигарку.
- Что-то случилось? - задал «умный» вопрос часовой, непослушной ладонью лапая брезентовый ремень винтовки. Петров лукаво усмехнулся, провел языком по бумажному краю, склеивая слюной самокрутку, убрал кисет в левый карман кожанки.
- Всё в порядке, товарищ боец, расслабься. Огоньку не найдётся?
Руки наконец-то вновь обрели привычную сноровку: часовой извлёк из кармана гильзу от винтовочного патрона с мягким шнурком внутри, обломок напильника, кусочек кремня. Захватив камень большим и указательным пальцами, чиркнул куском напильника так, чтобы искры попали на шнурок и начал тщательно раздувать. Петров прикурил, ароматно запахло хорошим табаком, часовой, жадно раздувая ноздри, принюхался.
- Буржуйский, - улыбнулся чекист. - Одалживайся, товарищ, - вынул из правого кармана кисет, протянул.
- На посту - ни-ни!
- Это верно, товарищ, революционная бдительность превыше всего! Но нас тут двое, авось, врагов революции не проспим. Со мной - можно. Закуривай!
Ну как тут было отказаться! Жадной щепотью солдат загрёб добрую порцию табака, оторвал от услужливо предложенной газеты клочок, свернул «козью ножку». Сладко задымили. Табачок и вправду был замечательным: в меру крепким, в меру душистым, сладостным, что твоя фиалка. А ещё с примесью, спецсоставом для мгновенного засыпания. Петров-Смольянинов себе в цигарку насыпал другого; часовой просто не заметил: кисетов было два.
Устав караульной службы написан не чернилами. Он написан кровью заснувших, присевших, прислонясь к стенке, и задремавших, решивших написать письмо либо прочитать нечто весьма интересное, спеть, выпить воды, съесть краюху хлеба, закурить, допустить на пост постороннего, принять от него какие-либо предметы, без необходимости дослать патрон в патронник. Об этом им, недавно мобилизованным, с утра до ночи долдонили, словно баранам безмозглым, командиры и комиссары; однако часовой считал себя вполне сознательным красноармейцем и в сказки про леших, кикимор и развед-диверсионные группы противника не верил. Считал, что уж с ним-то такого произойти вовсе не может. Потому, не докурив цигарку до конца, сладко, по-поросячьи захрапел, присвистывая и похрюкивая. Смольянинов-Петров, словно заботливая мать, прислонил завалившегося часового к лестничным перилам, придавая естественное положение спящего, натянул поглубже на нос козырёк фуражки и разрядил оружие. Спецсостав имел наркотическое действие: когда часовой проснётся – ничего вспомнить не сможет.
Малинин прошёл внутрь уверенной, даже слегка повелительной походкой хозяина, человека, осознающего своё право командовать и распоряжаться, царственно прошествовал. Старания были лишними: дежурный сладко храпел за столом, положив голову на согнутые руки, больше в коридоре первого этажа не было ни одной живой души. Полутёмное помещение скупо освещалось единственной керосиновой лампой. Возле распахнутого по случаю духоты окна на груде составленных пустых снарядных ящиков устроился, степенно, по-хозяйски растопырив сошки, ручной пулемёт Шоша. В армии он снискал дурную славу «самого худшего» пулемёта, именовался «французским хламом» и про него с горькой иронией говорили: «Шоша стреляет не спеша». Подсумок с секторными полукруглыми магазинами заботливо лежал рядом. Круто уходила вверх лестница с высокими ступенями.
Дмитрий Вазаров и Александр Холмогоров с детства были друзьями - не разлей вода. Куда один – туда и другой. Интересы, помыслы одинаковы. Вместе постигали премудрости наук, вместе заканчивали пехотное училище, вместе ухаживали за одной и той же барышней: Машенькой Вознесенской. Но Машенька предпочтение могла отдать лишь одному, так впервые возникло между ними соперничество. В конце концов, Машенька досталась Вазарову, Александру пришлось утереться, отступить, принять проигрыш. Он, разумеется, остался другом семьи, но больше уже они не приятельствовали так, как прежде: взахлёб, очертя голову. Во время войны их соперничество лишь усугубилось: подпоручик Вазаров служил в «железной дивизии» Деникина, а Холмогоров - в тридцатом армейском корпусе, у генерал-лейтенанта Зайончковского. В ходе Брусиловского прорыва их дороги, можно с уверенностью сказать, разошлись окончательно. Во время боёв за Луцк Зайончковский отдал приказ атаковать с севера, чем изрядно уязвил Деникина, и тот и взял город с маху, сам во время сражения въехал на автомобиле в город и оттуда прислал телеграмму, что 4-я стрелковая дивизия взяла Луцк. Генерал-лейтенант Андрей Зайончковский также прислал Брусилову в штаб 8-й армии телеграмму о захвате Луцка его частями, на которую Брусилов отреагировал с изрядным юмором, сделав на ней пометку: «и взял там в плен генерала Деникина». С того времени Зайончковский и Деникин относились друг к другу, мягко говоря, недоброжелательно. После революции генерал Антон Иванович Деникин сделался одним из руководителей белого движения, а Андрей Медардович Зайончковский в 1918 году вступил в РККА, позже, после Гражданской войны участвовал в операции ОГПУ «Трест». Офицеры полностью разделили судьбы своих командиров, потому полковник Вазаров, надменно откинув голову назад-вправо, с обречённым вызовом смотрел сейчас в глаза краскома Холмогорова, а тот выглядел весьма приниженно и даже, в какой-то степени, виновато. Хотя на самом деле было совершенно наоборот: в недавних боях холмогоровские братишки наголову разбили Вазаровских орлов, а самого командира взяли в плен. Что, в свою очередь, доказывало изрядное тактическое превосходство и более высокий полководческий талант краскома.
Называть помещение штабом было несколько чересчур: добротный двухэтажный дом изрядно пострадал во время боёв, стёкла целы только в некоторых окнах первого этажа, вверху, на втором – чернеют провалы, заложенные мешками с землёй, в темноту устало-дремлюще посматривает пулемётный ствол «Максима». Стены изрядно поклёваны пулями, под ногами осколки, обрывки тряпья, булыжники. В коридорах пусто, лишь за столом сладко похрапывает дежурный. Рядом с ним немым укором всё ещё висит агитационо-пропагандистский контрреволюционный плакат, выполненный в изрядно карикатурном стиле: уродливо-багряный исполинский дракон о трёх головах: Ленин, Троцкий, Свердлов. Внизу, между когтей дракона, уютно расположились вооружённые краснозвёздные злодеи, зловещим видом весьма напоминающие татаро-монголов времён хана Батыя с узкими глазами и косичками: то ли китайцы, то ли корейцы, - в общем, «интернационалисты», расстреливающие привязанных к плетню мирных пахарей.
