Словно невесомые субстанции, привидения легко поднимаются и опускаются вверх-вниз. Неподвижные части оружия весьма бережно и с любовной тщательностью обмотаны мягкой тёмной тканью. Вместо привычных наганов сегодня вооружились 9-мм пистолетами Маузер К-96 с присоединёнными деревянными кобурами – прикладами, превращавшими его в короткий малогабаритный карабин. По ёмкости магазина, мощности огня, высокой прицельной дальности и скорострельности это немецкое оружие больше всего подходило для возможного огневого контакта в городе. Один лишь «хитроглазый» якут, беззастенчиво воспользовавшись привилегией, не посчитал нужным расставаться с привычным карабином.
- Выдвигаемся, - сказал Малинин. - Афоня - головной дозор, я замыкающий. Предельное внимание! Двигаемся скрытно, огонь открывать только в исключительном случае. Желательно, чтобы результаты нашей работы обнаружились только через несколько суток. Пошли!
Заскользили по улицам эфемерными тенями. Ориентироваться ночью, в темноте, в незнакомом городе весьма затруднительно. А уж в изрядно разрушенном Верхнем Кривогорске подавно. Потому что сейчас, вероятно, даже коренной житель не смог бы узнать родного города.
Тёмные улицы освещались, в основном, огнём костров и весьма редкими керосиновыми лампами в окнах. Отовсюду слышались бессвязные крики и матерщина, перемешанные с довольным и сытым лошадиным ржанием. Попасться на глаза кому-либо было равносильно срыву боевой задачи: могли открыть огонь, не сильно заботясь, кто идёт.
Афоня вёл группу весьма уверенно, ориентируясь лишь по одному ему ведомым признакам. Скоро Малинин перестал понимать, где они находятся, однако Афанасию Петрову доверять можно было на все сто процентов, и Малинин постарался выбросить из головы лишние мысли. Бойцы бесшумными тенями передвигались вдоль заборов, перебегали перекопанные разрывами огороды, ползли через развалины каменных двухэтажных зданий. Пробирались тесными проулками и заросшими деревьями дворами. Возле разрушенного прямым попаданием артиллерийского снаряда весьма добротного и зажиточного дома Афоня резко поднял согнутую в локте руку вверх - и все залегли, замерли, слились с ночным пейзажем. По улице нестройным шагом, не попадая в ногу, прошлёпал строй красноармейцев. Одеты кто во что горазд, стоптанные рваные сапоги, просящие каши ботинки, опорки, лапти. Одинаковые винтовки стволами вверх. Громко, не слаженно, словно горох рассыпали, прошли вблизи, шагах в трех, скрылись в темноте.
На перекрёстке красиво полыхал высокий костёр, подле которого с бесшабашной весёлостью матерились, счастливо гоготали три весьма живописных революционных матроса. Впрочем, отметил Малинин, не смотря на вполне раззявистый вид, расположились морячки весьма грамотно, контролируя сразу две улицы, и пройти мимо них незамеченными требовало изрядной сноровки. Однако пост весьма просто было обойти, свернув во дворы и сделав небольшой крюк между старых покосившихся хибар.
Здесь одуряюще пахло абрикосами, вишнями и яблоками, душистым табаком, мятой.
Во дворе деревянного одноэтажного дома оглушительно загремел цепью пёс, готовый разразиться ненавидяще-злобным лаем, но Афоня, словно шаман, прошептал что-то на своём языке - и пёс, сладко заурчав, блаженно развалился на земле и вполне по-человечески захрапел. Эта часть города практически не пострадала ни от обстрелов, ни от городских боёв. Дома мирно улыбались нетронутыми фасадами, ни следов от пуль, ни обгорелых брёвен. Сочная листва деревьев. Людей в пределах видимости тоже не было ни одного человека: жители спали, а солдаты почему-то сюда не заглядывали. Вдоль улицы перемещались быстро, короткими перебежками со скоростью небесной молнии и ловкостью циркового акробата. Первым вскакивал Малинин и начинал перемещение, проделывая половину пути, в этот момент поднимался Смольянинов и начинал двигаться вперёд, а Малинин приседал на колено, изготовившись к стрельбе, тогда как Владиславлев все ещё был готов открыть огонь со своей первоначальной позиции. Как только Смольянинов проделывал половину пути, вскакивал Владиславлев. После того, как Смольянинов достигал намеченной им точки и, присев на колено, изготавливался к стрельбе, начинал движение Малинин. Сзади спиной вперёд, прикрывая тыл, поочерёдно передвигались Лужнин и Афоня. Когда Лужнин неслышной тенью рысил вперёд, якут, присев на колено, «держал сектор», готовый мгновенно прикрыть прапорщика огнём своего карабина. После короткой перебежки их роли менялись: Лужнин целился в темноту, вдавив в плечо кобуру-приклад маузера К-96, а Афоня быстрым крадущимся шагом неслышно скользил в нужном направлении. Перемещение всей группы было строго разбито на фазы: фаза прикрытия сменялась фазой перемещения, потом фазой готовности открыть огонь, затем всё по новой. Боевая пятёрка напоминала мелькающие резиновые мячики в проворных и ловких руках жонглёра: метод весьма сложный, требующий большой слаженности и умения чувствовать партнёров на интуитивном уровне. Малейшая неточность, нарушение методичности такта - и попадёшь не только под огонь противника, но и существует великая возможность получить пулю в спину от своего же товарища. Кого потом винить? При таком способе на любого супостата, буде он сподобится появиться, обрушивался плотный сосредоточенный огонь, не дающий не то, что вести прицельную стрельбу на поражение, но и просто голову поднять. Однако метод этот необычайно сложен, вероятность «сбиться с ритма», совершить промах чрезвычайно велика, члены группы должны «работать» с филигранной точностью часового механизма, не имеющего привычки отставать, либо спешить даже на секунду. Сбившиеся с такта часы можно подвести, в крайнем случае, отдать в починку, у развед-диверсионной группы такая возможность отсутствует начисто, секундный сбой грозит обернуться потерями, а иногда и полным уничтожением. Проще говоря: слаженность внутри команды возможна лишь идеальная. Как биение пульса. В своё время подполковник Вешнивецкий до седьмого пота гонял своих юных питомцев, позже то же самое проделывал с собственными подчинёнными Малинин. Обычные солдаты: рядовые Иванов, Петров, Сидоров или красноармейцы Иванченко, Петренко и Сидоренко, без разницы, - лишь позавидовать могли, либо повосхищаться, но сами не воспроизвели бы подобного ни в коей мере. А если бы всё же попытались – со стопроцентной вероятностью перестреляли друг друга.
А вот дальше было скверно. Широкий проспект имел весьма сомнительное удовольствие пережить все прелести городских боёв. Именно здесь атаковали и контратаковали друг друга кривогорские ополченцы, казачьи сотни, красные эскадроны, венгры «Особого интернационального» батальона, латыши, Ударная офицерская рота, московские, питерские, самарские красноармейцы, солдаты полковника Вазарова, балтийские моряки. Краском Холмогоров выбивал из домов огневые точки артиллерией, прямой наводкой, не желая бессмысленно класть личный состав. 37-мм автоматическая пушка Маклена имеет небольшие габариты и весьма малый для орудия вес, а короткими очередями замечательно «выносит» пулемётные гнёзда, а также «расковыривает» лёгкие полевые укрепления вроде козырька над окопом, бруствера, амбразуры, закрытой бронещитком, чтобы поразить противника, укрывшегося там.
Голые, заложенные мешками с землёй окна, поклёванные пулями фасады, обрушенные перекрытия. Обвалившиеся кирпичные стены, мусор, вывороченные из мостовой булыжники. Обгоревшие, сваленные телеграфные столбы. Воронки от разрывов, наспех отрытые одиночные окопы. Россыпи стреляных гильз, обрывки колючей проволоки, грязные окровавленные бинты, обожжённые чугуны, горшки, осколки стёкол. Возле стены дома грудой металлического лома замерло искореженное артиллерийское орудие. Сильный запах близкого пожара. В прямой видимости друг друга - несколько костров - посты, где лениво позёвывают полусонные люди в полувоенной одежде, грубо тиская винтовки.
Малининская группа, неслышно прошелестев обмотанными холстиной сапогами по битым камням, просочилась сквозь эти заслоны, словно вода сквозь сито, ничем не потревожив полудрёму часовых. Остановились на короткий привал в разорённом, полуразрушенном доме. На первом этаже, по всей вероятности, раньше был магазин, сохранился даже фрагмент обгоревшей вывески «...ерея и трикотаж. К. Винокуров. Модные това...» В угол дома несколько раз попадали артиллерийские снаряды, снёсшие изрядный кусок стены, завалив обрушившимся перекрытием внутреннее пространство и вызвав изрядный пожар. Выгорело подчистую, и теперь К. Винокуров, если б сумел, вполне мог предъявить неизвестным пушкарям солидные претензии. Прапорщик Лужнин замер невидимой тенью у пролома, держа маузер К-96 дулом вверх, рукоятку стиснув сразу двумя ладонями и контролируя подходы, остальные расположились в дальнем углу, наименее пострадавшем при обстреле. Присели на корточки, стараясь не изгваздаться в угольной грязи. Капитана и якута накрыли сверху чекистскими «кожанками», Малинин раскрыл планшетку, посветил фонариком.
- Где мы? Хотя бы примерно?
Афоня категорическим жестом упёр палец в середину карты и с уверенностью победно заканчивающего партию гроссмейстера шепнул:
- Здесь.
Мимо дома по уличным булыжникам процокали подковы конного разъезда. Лужнин напрягся, однако даже самый внимательно-пристальный взгляд с улицы не сумел бы различить в темноте разгромленного дома света карманного фонарика. Угадать, почувствовать присутствие разведгруппы возможно было разве что по наитию.
Малинин кивнул: если Афоня сказал - то так оно и есть. Якут и в чужом городе ориентировался так же, как у себя в дикой и нетронутой цивилизацией тайге. По сравнению с которой Верхний Кривогорск выглядел песчинкой на длинном морском берегу. Потому что в якутской тайге до ближайшего обжитого людьми места бывает и 200, и 500 вёрст, а в мае, случается, и снега по пояс.
До цели оставалось совсем немного, осторожным, крадущимся перемещением - минут двадцать - двадцать пять. Самых тревожных и опасных минут.
- Как пойдём?
Афоня молча указал на карте маршрут, слова не требовались: и капитан, и рядовой Петров превосходно понимали друг друга с полувзгляда, с полунамёка. По одному движению глаз, по немому шевелению губ, по легкому ворошению плеч.
Малинин спрятал карту, бойцы свернули, спрятали в вещмешки «кожанки».
Шли дворами. Через изрядно посечённый осколками яблоневый сад, передвигаясь в шахматном порядке. Вязкий, пьянящий, кружащий голову аромат зреющих плодов с превеликой усердностью пытался пробиться сквозь смрад пожарищ и сгоревшего пороха. Траву давно не косили, её высота местами достигала колен, скрывая голенища сапог. Здесь не было боёв, лишь шальные снаряды залетали в сад, переломив и расщепив несколько деревьев. Идти приходилось весьма осторожно, существовала великая возможность в темноте оступиться, угодить ногой в снарядную воронку, либо узкую нору, выкопанную красноармейцами и гордо именуемую одиночным окопом. О возможных последствиях такого не хотелось даже думать, ибо быть они могли весьма плачевными. Окопов было немного, все скрыты травой, бруствера почти нет, сектор стрельбы не расчищен: всерьёз оборону держать в саду никто не полагал, действия носили весьма спешный и отчаянный характер.
Впереди в темноте, шагах в тридцати, на уровне земли ярко вспыхнули огоньки цигарок, потянуло свежим махорочным дымом, послышался вполне внятный говорок. Сторожевой секрет противника, определил Малинин, пулемётное гнездо: небольшой окопчик на три человека, перекрывающий возможное движение со стороны улицы в направлении сада. Расположен грамотно, но бойцы в нём службу исполняют отвратительно-демаскирующе: курят, разговаривают. Их, конечно, можно понять: сон одолевает, крепкая затяжка да душевная беседа вполне способна помочь пересилить дремоту и скрасить пустое, с их точки зрения, занятие...
- Барин ушлый был, что вша паразитная, большой хитрован и сволочь редкостная! Кровь с людей пил бочками. Жадюга, каких поискать: в Крещение льду не выпросишь! Вместо положенных четырёх нарезал от щедрот своих по одной десятине земли на мужской душевой надел: радуйтесь, православные. Отнял выгон, покосы у залива и речку. Поминайте добрым словом помещика Потапова!
- Ну? - спросила темнота юношеским голосом, весьма похожим на женское контральто.
- Я тогда совсем огольцом был. Мужики возмутились, составили жалобу земскому исправнику.
- Помогло?
- Да что ты! Исправник солдат истребовал, прибыла в деревню военная команда. И вот, значит, в присутствии земского исправника устроили солдаты эту... как её? Экзекуцию, во! Пороть принялись всех подряд, даже стариков, коим было от роду более семидесяти лет. По сотне ударов розгами. При этом мужикам самим же пришлось уплатить 360 рублей, взысканных исправником на содержание военной команды, вызванной для экзекуции.
- Дела-а-а, - протянул степенный мужской голос. - И что дальше?
- Да ничего. Прошлым летом усадьбу спалили, а барина – на мушку - самому экзекуцию устроили. Не целоваться же с ним, - голос напоминал злое собачье тявканье.
- Это ты через край хватил, Кузьма Дормидонтович, - попенял невидимому собеседнику рассудительный. - Мы зверствовать не стали, чай не без понятиев. Сказали барину: «У тебя дом большой, если выедешь в три дня, то молодец - жечь не будем, а так выселим».
- А я вам вот как скажу: все беды на земле от образованных. Их, по совести, к ногтю надо, под корень вывести: нам, дуракам, сразу легко жить будет!
- Всяко на свете бывает, - внесло реплику контральто. - У нас в деревне барин, Жаров Афанасий Васильевич, человек весьма приличный, добрый, да свойский. Он раньше владел бумажной фабрикой, в трудное время работу давал, жалование хорошее платил, сиротам помогал, погорельцам дом новый отстроил. После революции самолично передал фабрику государству. Опчество посовещалось, да и оставило Афанасия Васильевича на фабрике управляющим, усадьбу палить не стали, выделили комнату - пусть трудится на благо революции.
- Как же ты такой добрый в Красной Армии оказался? - с великой иронией протявкала темнота. Вспыхнул огонёк цигарки, выхватив из черноты моржовые усы и сморщенную картофелину носа.
- Хочу защищать Советскую власть.
- Какой молодец! И только?
- Ну, ещё служба делает меня сильнее... Коли в армии не служил - девки любить не будут, скажут, каличный, - в голосе прозвучало слишком много патетики, и спрашивающий захрюкал от смеха. Бряцнуло железом – в ночи звук разносится далеко.
- Ох, Сергунька, насмешил! Скоморох просто! Скажи честно: моего согласия никто и не спрашивал - мобилизовали...
Впереди намечался диспут. Что само по себе является нарушением устава караульной службы. Который пишется кровью подобных ротозеев. Мобилизованные дурачки, подумал Малинин, ещё часок, максимум полтора побалагурят и сладко захрапят – бери голыми руками. Из объятий Морфея прямиком в объятия смерти. Звучит весьма пафосно и напыщенно. Проще всего - закатить в окопчик гранату Миллса, чтобы его обитателей разрывом по стенкам размазало. Можно и по-другому: спрыгнуть в большевистское укрытие и молниеносно сработать всех финкой. Ну и самое виртуозное: одновременно с трёх сторон накинуть удавки на торчащие над землёй головы противников российского барства - даже пикнуть не успеют.
- Выдвигаемся, - сказал Малинин. - Афоня - головной дозор, я замыкающий. Предельное внимание! Двигаемся скрытно, огонь открывать только в исключительном случае. Желательно, чтобы результаты нашей работы обнаружились только через несколько суток. Пошли!
Заскользили по улицам эфемерными тенями. Ориентироваться ночью, в темноте, в незнакомом городе весьма затруднительно. А уж в изрядно разрушенном Верхнем Кривогорске подавно. Потому что сейчас, вероятно, даже коренной житель не смог бы узнать родного города.
Тёмные улицы освещались, в основном, огнём костров и весьма редкими керосиновыми лампами в окнах. Отовсюду слышались бессвязные крики и матерщина, перемешанные с довольным и сытым лошадиным ржанием. Попасться на глаза кому-либо было равносильно срыву боевой задачи: могли открыть огонь, не сильно заботясь, кто идёт.
Афоня вёл группу весьма уверенно, ориентируясь лишь по одному ему ведомым признакам. Скоро Малинин перестал понимать, где они находятся, однако Афанасию Петрову доверять можно было на все сто процентов, и Малинин постарался выбросить из головы лишние мысли. Бойцы бесшумными тенями передвигались вдоль заборов, перебегали перекопанные разрывами огороды, ползли через развалины каменных двухэтажных зданий. Пробирались тесными проулками и заросшими деревьями дворами. Возле разрушенного прямым попаданием артиллерийского снаряда весьма добротного и зажиточного дома Афоня резко поднял согнутую в локте руку вверх - и все залегли, замерли, слились с ночным пейзажем. По улице нестройным шагом, не попадая в ногу, прошлёпал строй красноармейцев. Одеты кто во что горазд, стоптанные рваные сапоги, просящие каши ботинки, опорки, лапти. Одинаковые винтовки стволами вверх. Громко, не слаженно, словно горох рассыпали, прошли вблизи, шагах в трех, скрылись в темноте.
На перекрёстке красиво полыхал высокий костёр, подле которого с бесшабашной весёлостью матерились, счастливо гоготали три весьма живописных революционных матроса. Впрочем, отметил Малинин, не смотря на вполне раззявистый вид, расположились морячки весьма грамотно, контролируя сразу две улицы, и пройти мимо них незамеченными требовало изрядной сноровки. Однако пост весьма просто было обойти, свернув во дворы и сделав небольшой крюк между старых покосившихся хибар.
Здесь одуряюще пахло абрикосами, вишнями и яблоками, душистым табаком, мятой.
Во дворе деревянного одноэтажного дома оглушительно загремел цепью пёс, готовый разразиться ненавидяще-злобным лаем, но Афоня, словно шаман, прошептал что-то на своём языке - и пёс, сладко заурчав, блаженно развалился на земле и вполне по-человечески захрапел. Эта часть города практически не пострадала ни от обстрелов, ни от городских боёв. Дома мирно улыбались нетронутыми фасадами, ни следов от пуль, ни обгорелых брёвен. Сочная листва деревьев. Людей в пределах видимости тоже не было ни одного человека: жители спали, а солдаты почему-то сюда не заглядывали. Вдоль улицы перемещались быстро, короткими перебежками со скоростью небесной молнии и ловкостью циркового акробата. Первым вскакивал Малинин и начинал перемещение, проделывая половину пути, в этот момент поднимался Смольянинов и начинал двигаться вперёд, а Малинин приседал на колено, изготовившись к стрельбе, тогда как Владиславлев все ещё был готов открыть огонь со своей первоначальной позиции. Как только Смольянинов проделывал половину пути, вскакивал Владиславлев. После того, как Смольянинов достигал намеченной им точки и, присев на колено, изготавливался к стрельбе, начинал движение Малинин. Сзади спиной вперёд, прикрывая тыл, поочерёдно передвигались Лужнин и Афоня. Когда Лужнин неслышной тенью рысил вперёд, якут, присев на колено, «держал сектор», готовый мгновенно прикрыть прапорщика огнём своего карабина. После короткой перебежки их роли менялись: Лужнин целился в темноту, вдавив в плечо кобуру-приклад маузера К-96, а Афоня быстрым крадущимся шагом неслышно скользил в нужном направлении. Перемещение всей группы было строго разбито на фазы: фаза прикрытия сменялась фазой перемещения, потом фазой готовности открыть огонь, затем всё по новой. Боевая пятёрка напоминала мелькающие резиновые мячики в проворных и ловких руках жонглёра: метод весьма сложный, требующий большой слаженности и умения чувствовать партнёров на интуитивном уровне. Малейшая неточность, нарушение методичности такта - и попадёшь не только под огонь противника, но и существует великая возможность получить пулю в спину от своего же товарища. Кого потом винить? При таком способе на любого супостата, буде он сподобится появиться, обрушивался плотный сосредоточенный огонь, не дающий не то, что вести прицельную стрельбу на поражение, но и просто голову поднять. Однако метод этот необычайно сложен, вероятность «сбиться с ритма», совершить промах чрезвычайно велика, члены группы должны «работать» с филигранной точностью часового механизма, не имеющего привычки отставать, либо спешить даже на секунду. Сбившиеся с такта часы можно подвести, в крайнем случае, отдать в починку, у развед-диверсионной группы такая возможность отсутствует начисто, секундный сбой грозит обернуться потерями, а иногда и полным уничтожением. Проще говоря: слаженность внутри команды возможна лишь идеальная. Как биение пульса. В своё время подполковник Вешнивецкий до седьмого пота гонял своих юных питомцев, позже то же самое проделывал с собственными подчинёнными Малинин. Обычные солдаты: рядовые Иванов, Петров, Сидоров или красноармейцы Иванченко, Петренко и Сидоренко, без разницы, - лишь позавидовать могли, либо повосхищаться, но сами не воспроизвели бы подобного ни в коей мере. А если бы всё же попытались – со стопроцентной вероятностью перестреляли друг друга.
А вот дальше было скверно. Широкий проспект имел весьма сомнительное удовольствие пережить все прелести городских боёв. Именно здесь атаковали и контратаковали друг друга кривогорские ополченцы, казачьи сотни, красные эскадроны, венгры «Особого интернационального» батальона, латыши, Ударная офицерская рота, московские, питерские, самарские красноармейцы, солдаты полковника Вазарова, балтийские моряки. Краском Холмогоров выбивал из домов огневые точки артиллерией, прямой наводкой, не желая бессмысленно класть личный состав. 37-мм автоматическая пушка Маклена имеет небольшие габариты и весьма малый для орудия вес, а короткими очередями замечательно «выносит» пулемётные гнёзда, а также «расковыривает» лёгкие полевые укрепления вроде козырька над окопом, бруствера, амбразуры, закрытой бронещитком, чтобы поразить противника, укрывшегося там.
Голые, заложенные мешками с землёй окна, поклёванные пулями фасады, обрушенные перекрытия. Обвалившиеся кирпичные стены, мусор, вывороченные из мостовой булыжники. Обгоревшие, сваленные телеграфные столбы. Воронки от разрывов, наспех отрытые одиночные окопы. Россыпи стреляных гильз, обрывки колючей проволоки, грязные окровавленные бинты, обожжённые чугуны, горшки, осколки стёкол. Возле стены дома грудой металлического лома замерло искореженное артиллерийское орудие. Сильный запах близкого пожара. В прямой видимости друг друга - несколько костров - посты, где лениво позёвывают полусонные люди в полувоенной одежде, грубо тиская винтовки.
Малининская группа, неслышно прошелестев обмотанными холстиной сапогами по битым камням, просочилась сквозь эти заслоны, словно вода сквозь сито, ничем не потревожив полудрёму часовых. Остановились на короткий привал в разорённом, полуразрушенном доме. На первом этаже, по всей вероятности, раньше был магазин, сохранился даже фрагмент обгоревшей вывески «...ерея и трикотаж. К. Винокуров. Модные това...» В угол дома несколько раз попадали артиллерийские снаряды, снёсшие изрядный кусок стены, завалив обрушившимся перекрытием внутреннее пространство и вызвав изрядный пожар. Выгорело подчистую, и теперь К. Винокуров, если б сумел, вполне мог предъявить неизвестным пушкарям солидные претензии. Прапорщик Лужнин замер невидимой тенью у пролома, держа маузер К-96 дулом вверх, рукоятку стиснув сразу двумя ладонями и контролируя подходы, остальные расположились в дальнем углу, наименее пострадавшем при обстреле. Присели на корточки, стараясь не изгваздаться в угольной грязи. Капитана и якута накрыли сверху чекистскими «кожанками», Малинин раскрыл планшетку, посветил фонариком.
- Где мы? Хотя бы примерно?
Афоня категорическим жестом упёр палец в середину карты и с уверенностью победно заканчивающего партию гроссмейстера шепнул:
- Здесь.
Мимо дома по уличным булыжникам процокали подковы конного разъезда. Лужнин напрягся, однако даже самый внимательно-пристальный взгляд с улицы не сумел бы различить в темноте разгромленного дома света карманного фонарика. Угадать, почувствовать присутствие разведгруппы возможно было разве что по наитию.
Малинин кивнул: если Афоня сказал - то так оно и есть. Якут и в чужом городе ориентировался так же, как у себя в дикой и нетронутой цивилизацией тайге. По сравнению с которой Верхний Кривогорск выглядел песчинкой на длинном морском берегу. Потому что в якутской тайге до ближайшего обжитого людьми места бывает и 200, и 500 вёрст, а в мае, случается, и снега по пояс.
До цели оставалось совсем немного, осторожным, крадущимся перемещением - минут двадцать - двадцать пять. Самых тревожных и опасных минут.
- Как пойдём?
Афоня молча указал на карте маршрут, слова не требовались: и капитан, и рядовой Петров превосходно понимали друг друга с полувзгляда, с полунамёка. По одному движению глаз, по немому шевелению губ, по легкому ворошению плеч.
Малинин спрятал карту, бойцы свернули, спрятали в вещмешки «кожанки».
Шли дворами. Через изрядно посечённый осколками яблоневый сад, передвигаясь в шахматном порядке. Вязкий, пьянящий, кружащий голову аромат зреющих плодов с превеликой усердностью пытался пробиться сквозь смрад пожарищ и сгоревшего пороха. Траву давно не косили, её высота местами достигала колен, скрывая голенища сапог. Здесь не было боёв, лишь шальные снаряды залетали в сад, переломив и расщепив несколько деревьев. Идти приходилось весьма осторожно, существовала великая возможность в темноте оступиться, угодить ногой в снарядную воронку, либо узкую нору, выкопанную красноармейцами и гордо именуемую одиночным окопом. О возможных последствиях такого не хотелось даже думать, ибо быть они могли весьма плачевными. Окопов было немного, все скрыты травой, бруствера почти нет, сектор стрельбы не расчищен: всерьёз оборону держать в саду никто не полагал, действия носили весьма спешный и отчаянный характер.
Впереди в темноте, шагах в тридцати, на уровне земли ярко вспыхнули огоньки цигарок, потянуло свежим махорочным дымом, послышался вполне внятный говорок. Сторожевой секрет противника, определил Малинин, пулемётное гнездо: небольшой окопчик на три человека, перекрывающий возможное движение со стороны улицы в направлении сада. Расположен грамотно, но бойцы в нём службу исполняют отвратительно-демаскирующе: курят, разговаривают. Их, конечно, можно понять: сон одолевает, крепкая затяжка да душевная беседа вполне способна помочь пересилить дремоту и скрасить пустое, с их точки зрения, занятие...
- Барин ушлый был, что вша паразитная, большой хитрован и сволочь редкостная! Кровь с людей пил бочками. Жадюга, каких поискать: в Крещение льду не выпросишь! Вместо положенных четырёх нарезал от щедрот своих по одной десятине земли на мужской душевой надел: радуйтесь, православные. Отнял выгон, покосы у залива и речку. Поминайте добрым словом помещика Потапова!
- Ну? - спросила темнота юношеским голосом, весьма похожим на женское контральто.
- Я тогда совсем огольцом был. Мужики возмутились, составили жалобу земскому исправнику.
- Помогло?
- Да что ты! Исправник солдат истребовал, прибыла в деревню военная команда. И вот, значит, в присутствии земского исправника устроили солдаты эту... как её? Экзекуцию, во! Пороть принялись всех подряд, даже стариков, коим было от роду более семидесяти лет. По сотне ударов розгами. При этом мужикам самим же пришлось уплатить 360 рублей, взысканных исправником на содержание военной команды, вызванной для экзекуции.
- Дела-а-а, - протянул степенный мужской голос. - И что дальше?
- Да ничего. Прошлым летом усадьбу спалили, а барина – на мушку - самому экзекуцию устроили. Не целоваться же с ним, - голос напоминал злое собачье тявканье.
- Это ты через край хватил, Кузьма Дормидонтович, - попенял невидимому собеседнику рассудительный. - Мы зверствовать не стали, чай не без понятиев. Сказали барину: «У тебя дом большой, если выедешь в три дня, то молодец - жечь не будем, а так выселим».
- А я вам вот как скажу: все беды на земле от образованных. Их, по совести, к ногтю надо, под корень вывести: нам, дуракам, сразу легко жить будет!
- Всяко на свете бывает, - внесло реплику контральто. - У нас в деревне барин, Жаров Афанасий Васильевич, человек весьма приличный, добрый, да свойский. Он раньше владел бумажной фабрикой, в трудное время работу давал, жалование хорошее платил, сиротам помогал, погорельцам дом новый отстроил. После революции самолично передал фабрику государству. Опчество посовещалось, да и оставило Афанасия Васильевича на фабрике управляющим, усадьбу палить не стали, выделили комнату - пусть трудится на благо революции.
- Как же ты такой добрый в Красной Армии оказался? - с великой иронией протявкала темнота. Вспыхнул огонёк цигарки, выхватив из черноты моржовые усы и сморщенную картофелину носа.
- Хочу защищать Советскую власть.
- Какой молодец! И только?
- Ну, ещё служба делает меня сильнее... Коли в армии не служил - девки любить не будут, скажут, каличный, - в голосе прозвучало слишком много патетики, и спрашивающий захрюкал от смеха. Бряцнуло железом – в ночи звук разносится далеко.
- Ох, Сергунька, насмешил! Скоморох просто! Скажи честно: моего согласия никто и не спрашивал - мобилизовали...
Впереди намечался диспут. Что само по себе является нарушением устава караульной службы. Который пишется кровью подобных ротозеев. Мобилизованные дурачки, подумал Малинин, ещё часок, максимум полтора побалагурят и сладко захрапят – бери голыми руками. Из объятий Морфея прямиком в объятия смерти. Звучит весьма пафосно и напыщенно. Проще всего - закатить в окопчик гранату Миллса, чтобы его обитателей разрывом по стенкам размазало. Можно и по-другому: спрыгнуть в большевистское укрытие и молниеносно сработать всех финкой. Ну и самое виртуозное: одновременно с трёх сторон накинуть удавки на торчащие над землёй головы противников российского барства - даже пикнуть не успеют.
