В общем, процедура не Бог весть какой сложности, однако требующая определённого умения и сноровки. Бойцы разведгруппы называли такую мину «сюрпризом Лебедева» и весьма успешно пользовались преподанными поручиком навыками.
Увидев похабный трояновский лозунг, урядник Волошко совершенно не подумал, что тот может быть лишь отвлекающим фактором, «заманухой», наживкой, и стоит остановиться и внимательнейшим образом осмотреться. Потому что не в казаки-разбойники большевики с ним играют, а сцепились насмерть. Вместо этого, основательно рассвирепев, он безжалостным ударом сшиб непотребство пудовым кулаком. Изрядный треск и грохот раздался одновременно с резким отрывистым хлопком сработавшего капсюля-воспламенителя. В принципе, у казака оставалось около пяти секунд, чтобы отчаянным рывком вперед либо назад попытаться спасти свою жизнь. Впрочем, рывок был бесполезен: прямо под растяжкой в земле имелся прикопанный деревянный ящик с динамитными шашками, и взрыв гранаты Миллса служил детонатором для более серьёзной мины.
Дом подпрыгнул вверх, окна плюнули пламенем, грохот заложил уши. В ожидающих снаружи казаков брызнули, полетели комья земли, камни, обломки досок, черепки, горящие фрагменты мебели. Зубатовские станичники оглохли, в ушах стояло ровное гудение, весело запрыгали по траве сорванные взрывной волной фуражки. Бойцы присели, всполошенно ощетинившись винтовочными стволами. Вот уж сходили, что называется, за большевичком, поймали комиссара... И вообще, что это было?
Дверь смело взрывной волной, сорвало, вынесло наружу, отбросило. С леденящим кровь жалобно-тоскливым воем из пылающего дверного проёма вываливались, выползали, обхватив ладонями головы, горящие, контуженые бойцы, падали, катались по траве, рефлекторно стремясь сбить пламя.
Остававшиеся во дворе казаки присутствие духа не потеряли: мгновенно рассредоточились и залегли, изготовившись к стрельбе. Непонятно только в кого: дом полыхал, с каждой минутой разгораясь, словно свеча. Никакого движения в секторах не наблюдалось. Стоны, крики, рёв огня. Полнейший хаос, сумбур, кутерьма. Либо Троянов подорвал себя вместе с преследователями, либо ушёл по-английски, не попрощавшись. А может быть, наоборот, попрощавшись, причём весьма громко.
А ведь как красиво всё начиналось. Сдавайся, крыса большевистская, выходи с поднятыми руками, погутарим, подштанники с перепугу не испачкай! Вот и погутарили. В полной мере ощутили все прелести общения с чекистом, хлебнули лиха наполненной до краёв ложкой.
Если представить себе человека, как геометрическую фигуру, то Александр Ионович Добротини был похож на прямоугольный треугольник. Либо цифру 4. Начиная от широкой тыквообразной головы, туловище сразу принималось расти вширь в горизонтальной проекции, чтобы закончиться огромным животом, из-под которого нелепо торчали две коротенькие ножки. Недостаток волос на темени компенсировала изрядная бородка клинышком и вислые половецкие усы. Безудержной страстью антрепнёра Ольги Ремберг, помимо театра, являлась рыбная ловля в любых проявлениях, и если про искусство Добротини мог рассуждать часами, то о рыбалке - сутками без остановки. Достижения науки в области изготовления снастей волновали Александра Ионовича гораздо сильнее, нежели репертуар труппы, и застать его можно было скорее в лодке с удилищем на реке Воре, чем в театре. Про него говорили, что господин Добротини скорее позволит ущипнуть собственную жену, чем прикоснуться к его блесне. На княжну Веломанскую Александр Ионович смотрел без особого интереса, как объевшийся кот на юркую мышь, вид которой вызывает, отнюдь, не аппетит, а, скорее, тошноту. Привыкший иметь дело с актрисами, а в особенности, с молоденькими дурочками, мнящими себя примадоннами, Добротини видел перед собой не женские прелести, а только досадную помеху спокойному существованию. Потому Веломанскую надеялся завернуть с ходу.
- Виктор Нежданов? - переспросил Александр Ионович с улыбкой съевшего лимон целиком вместе с кожурой гурмана, фокусируя взгляд где-то за затылком Веломанской, на стене, вероятно, любуясь игрой света в портьерах. - Кто таков, не припоминаю.
- Его Ольга Вам рекомендовала. Ольга Ремберг.
- Да? - удивился Добротини. - Милая девушка, ко мне со всевозможными просьбами каждый день обращаются десятки человек, я физически не могу упомнить каждого и всякого. От Оли, от Мани, от директора театра, от господина градоначальника...
Если он надеялся своим монологом смутить Настю, то ему это не удалось, Веломанская тут же протянула фотографическую карточку Нежданова с написанным четверостишьем.
- Вот этот человек. Виктор. Витя.
Добротини по фотографической карточке лишь мазнул равнодушным взглядом, недовольно выпятил нижнюю губу и с отвращением покачал головой.
- Увы, не могу припомнить.
Настя уже успела привыкнуть к тому, что все собеседники поначалу отрицательно мотают головой, и продолжила настаивать.
- Это было в АПРЕЛЕ, он приехал из Петрограда, я его невеста, разыскиваю Витю, Вы не можете мне отказать!
Слёз в глазах Веломанской не было, скорее, безудержная уверенность готовой идти до конца женщины. Добротини колебался, раздумывая, потом, видимо, поняв, что отделаться будет трудновато и потребует чрезмерных усилий, взял фотографию, рассмотрел более внимательно.
- Петр Петрович Никольский, начальник контрразведки, обещал мне всяческую помощь и поддержку в поисках, я же пришла к Вам, как к другу, как к хорошему и великодушному человеку, - зашла с козырей Настя, однако на фамилию подполковника Александр Ионович отреагировал вяло. Хорошо зная Петра Петровича как изрядного охотника до женских прелестей, он не сомневался в причине, побудившей Никольского обещать юной барышне свою помощь. Да и откровенная лесть воздействовала на антрепнёра мало. Вот гнев Ольги Рерберг мог всерьёз поколебать спокойное течение жизни Добротини, и он напряг лобные складки, покрутил карточку в толстых пальцах-сардельках, с нескрываемой иронией прочитал надпись и наконец вернул фотографию Насте.
- Почему я это делаю? - проворчал Александр Ионович с большой долей патетики. - Принято считать меня магом и чародеем, способным на то, на что не способен даже господин главнокомандующий! А я не волшебник, я всего лишь скромный деятель театральных подмостков! Я не печатаю деньги, не могу устроить увеселительный вояж в Париж, не влияю на политику белого движения, не даю советы господину генералу. Если у меня родственники во Франции, значит, я торгую билетами на поезд Новоелизаветинск-Париж, так что ли? Сел в уютное купе на Царицынском вокзале, задёрнул шторки, выкушал стаканчик чаю, потом слегка вздремнул - и, будьте любезны, - Gare de L'Est, Восточный вокзал, Париж! Вашего жениха я припоминаю, хотя и весьма смутно. Действительно, Оля приводила ко мне сего господина, просила поспособствовать.
- В чём?
- В вояже за кордон, естественно.
- Не может быть! - вскинулась Настя. - Виктор приехал сюда, чтобы бить большевиков!
- Милая моя, - усмехнулся Александр Ионович. - Мне тоже показалось весьма странным его желание. Уйти за кордон из Питера через Финляндию, либо Прибалтику несоизмеримо проще, нежели путешествовать через половину страны, занятой большевиками, на юг. Однако, Ваш, с позволения, жених высказался совершенно недвусмысленным образом: он желает отбыть из России. Я, конечно, имею множество знакомств и по мере сил готов поспособствовать в данном вопросе, но я не всемогущ! И люди, могущие оказать посильную помощь в подобном путешествии отнюдь не бессребреники и за свои услуги потребуют определённую плату. Виктор обещал подумать, он попросил время для сбора необходимой суммы, он готов был заплатить. Но больше я его не видел, вероятно, он нашёл другой способ переправиться за границу, требующий меньших затрат. Так что, скорее всего, Ваш жених уже где-нибудь на Елисейских полях, не думаю, что он ещё изволит находиться в Новоелизаветинске. Как не прискорбно это звучит.
- Он здесь! - убежденно сказала Настя. - Виктор не может бросить Родину в минуту опасности!
Прозвучало слишком напыщенно и оттого смешно, Настя сама это почувствовала, но не смотря на совершенную глупость и комизм своего монолога, горячо продолжила:
- Никто не знает Виктора так хорошо, как я! Он прекрасный человек, благородный, не способный в трудное для Отчизны время сбежать. Наконец, он не мог уехать без меня.
Взгляд, которым наградил её Александр Добротини, был весьма красноречив и выражал даже не сочувствие, а сожаление о безвозвратно потраченном на глупую и самовлюбленную гусыню времени. Левая половина губ оттянулась в сторону, и эта брезгливая полуулыбка должна была глубоко ранить существо, имеющее хоть немного мозгов, а не только смазливую мордашку. Такие слова, барышня, хорошо на митингах говорить, солдатню агитировать, выражали глаза Александра Ионовича. Нет, конечно, любовь может творить чудеса и вполне способна превратить приличного человека в совершенно безмозглого идиота, или в такую вот курицу, что сейчас была перед ним, но должны же быть какие-то границы. Какой-то здравый смысл, приличия, в конце концов! Однако, в очередной раз Александр Ионович имел возможность убедиться, что там, где начинаются охи и ахи, вздохи при луне и прочие любовные прелести - там здравая рассудительность заканчивается. И юная дурочка, готова бросить всё и вся и мчаться на край света за вполне дрянным, в общем-то, человечишкой. О времена, о нравы!
- Помогите советом, - настаивала Настя. - Где мне надлежит искать Виктора, к кому ещё он мог обратиться?
Александру Ионовичу очень хотелось поскорее избавиться от настырной просительницы, и в то же время не слишком обидеть, обмануть ожидания Ольги Ремберг, потому он сказал.
- Представления не имею, но попробуйте, все-таки разузнать там, где он жил. Он говорил мне, что комнату снимает у госпожи Всеславской-Дюран, дама весьма приличная , возможно, там Вам повезёт больше. Но, право слово, уж поверьте горькому опыту старика, в Париже Ваш Виктор, либо ещё где-либо, но в Новоелизаветинске его нет. Уж это-то я Вам, наверняка, обещаю.
Настя, конечно, слушала Добротини, но мыслями уже перенеслась далеко.
Плотность тишины в кабинете достигла своего предела и сделалась зловеще-оглушающей. Даже резные напольные часы старались тиктакать через раз и как-то скромно и очень тихо, едва слышно, шёпотом, если, конечно, предположить, что часы умеют шептать. Капитану Марину казалось, что он слышит, как ползущая снаружи окна муха с пронзительно противным скрежетом царапает стекло; а капитан Тимофеев готов был поклясться, что различает шуршание карандаша в загорелых, по-философски длинных пальцах подполковника Никольского, а также микроскопическое шевеление неподвижно-тяжёлых бархатных портьер.
После расставания с Трояновым, Свиридов вёл капитана очередным незнакомым маршрутом, по-прежнему маялся от духоты, однако теперь поглядывал на Тимофеева с известной долей симпатии и даже некоего подобострастия, поскольку капитан в настоящий момент считался особой приближённой к руководству подполья. Они успели отойти довольно далеко от места встречи, когда вдалеке прогремел взрыв, приглушённый расстоянием, почти неслышный, оттого нестрашный, более напоминающий летний гром, либо грохот падающего железа. Тимофеев и внимания не обратил, сейчас его мучила дилемма: задержать Свиридова прямо сейчас самому, собственными силами, или дать уйти. Однако всё разрешилось непроизвольно, само по себе: Свиридов вдруг, словно готов был к подобному повороту событий, бросил:
- Расходимся. С Вами свяжутся наши товарищи, - после чего стремительно ретировался, перемахнул через забор – и был таков, Тимофеев даже удивиться не успел.
Тишина становилась гнетуще-тягостной, бездонной, безграничной.
Вохминцев в своем заверении был весьма категоричен: после того, как объект, то есть неизвестный собеседник Тимофеева, вошёл в дом, оттуда ни он, ни кто другой не выходили, вплоть до самого прибытия казаков. И после прибытия не выходили, авторитетно басил Вохминцев тоном, не допускающим возражений, даже слегка обиженно.
Пётр Петрович Никольский угрюмо рассматривал остро отточенный карандаш в руке, на подчиненных, совершенно не обращал внимания и казался совершенно спокойным. Хотя внутри всё клокотало, и с большим удовольствием он переломил бы карандаш между пальцами. Или запустил им прямо перед собой, и неважно, куда тот попадёт, в противоположную стену, или в среднюю пуговицу маринского кителя. Оба капитана стояли перед начальственным столом навытяжку, не делая попыток произнести хоть слово.
- Что столбами-то застыли, - сварливым басом проговорил Никольский, глядя в угол кабинета, где неподвижным свидетелем злорадно помахивали маятником напольные часы. - В ногах правды нет! Садитесь, располагайтесь, разговор будет длинным. И не слишком приятным, можете поверить. Я очень надеюсь, что вы сумеете как-то объяснить произошедшее. И обрисовать дальнейшие перспективы. Мне бы очень не хотелось думать, что некий Троянов имеет возможность в высшей степени спокойно и легко водить за нос всю контрразведку. Поверьте, атаман Зубатов весьма рассержен, и что самое неприятное, я его злость вполне понимаю, принимаю и разделяю. Что пошло не так, в чём ошибка? Или здесь кроется нечто большее, чем ошибка?
Капитан Марин заиграл желваками, тяжело прищурился и посмотрел прямо в глаза подполковнику, не мигая и не отводя взгляда.
- В провале операции виноват я один, господин подполковник. Антон Николаевич, думаю, со своей ролью справился безупречно. Вы доверились мне, и именно я посоветовал Вам поручить захват Троянова казакам Зубатова. Переоценил их умение, Троянов оказался ловчее, мне и отвечать. Готов принять любое взыскание.
То, что подчинённый не стремится спрятаться за чужие спины, было, разумеется, весьма похвально, но дела не решало и проблем не снимало. Пётр Петрович поморщился, словно от ноющей зубной боли, сказал, чётко выговаривая каждое слово.
- Степень вины будем определять позже, Пётр Николаевич. Сейчас я желаю понять, выяснить причину неудачи. Дабы не повторять досадных промахов в дальнейшем. Где мы опростохвостились, где допустили промашку, где ошиблись? Об операции знало ничтожно малое количество людей, мне бы очень не хотелось думать, что среди нас есть предатель.
- Не думаю, - покачал головой Марин. - Просто противник попался весьма достойный, подстраховался от возможного провала, а казачки действовали слишком прямолинейно.
- Объяснитесь, господин капитан.
- Слушаюсь, господин подполковник. Итак, если бы имело место предательство, если бы большевики каким-то непостижимым образом узнали о проводимой операции, Троянов, если это, конечно, был Троянов, на встречу бы не пришёл. И никто бы не пришёл, в лучшем случае, этот, как его? - Марин перевёл взгляд на Тимофеева.
- Товарищ Арсений, - подсказал Тимофеев.
- Верно, прислал бы товарища Арсения, который весьма подкован теоретически, но реальной роли в подполье, я думаю, не играет, веса не имеет и нужен лишь для промывания мозгов типам вроде того же Свиридова и иже с ним. Раз Троянов явился на встречу самолично - значит, опасности для себя не видел, а в Антоне Николаевиче был весьма заинтересован.
Увидев похабный трояновский лозунг, урядник Волошко совершенно не подумал, что тот может быть лишь отвлекающим фактором, «заманухой», наживкой, и стоит остановиться и внимательнейшим образом осмотреться. Потому что не в казаки-разбойники большевики с ним играют, а сцепились насмерть. Вместо этого, основательно рассвирепев, он безжалостным ударом сшиб непотребство пудовым кулаком. Изрядный треск и грохот раздался одновременно с резким отрывистым хлопком сработавшего капсюля-воспламенителя. В принципе, у казака оставалось около пяти секунд, чтобы отчаянным рывком вперед либо назад попытаться спасти свою жизнь. Впрочем, рывок был бесполезен: прямо под растяжкой в земле имелся прикопанный деревянный ящик с динамитными шашками, и взрыв гранаты Миллса служил детонатором для более серьёзной мины.
Дом подпрыгнул вверх, окна плюнули пламенем, грохот заложил уши. В ожидающих снаружи казаков брызнули, полетели комья земли, камни, обломки досок, черепки, горящие фрагменты мебели. Зубатовские станичники оглохли, в ушах стояло ровное гудение, весело запрыгали по траве сорванные взрывной волной фуражки. Бойцы присели, всполошенно ощетинившись винтовочными стволами. Вот уж сходили, что называется, за большевичком, поймали комиссара... И вообще, что это было?
Дверь смело взрывной волной, сорвало, вынесло наружу, отбросило. С леденящим кровь жалобно-тоскливым воем из пылающего дверного проёма вываливались, выползали, обхватив ладонями головы, горящие, контуженые бойцы, падали, катались по траве, рефлекторно стремясь сбить пламя.
Остававшиеся во дворе казаки присутствие духа не потеряли: мгновенно рассредоточились и залегли, изготовившись к стрельбе. Непонятно только в кого: дом полыхал, с каждой минутой разгораясь, словно свеча. Никакого движения в секторах не наблюдалось. Стоны, крики, рёв огня. Полнейший хаос, сумбур, кутерьма. Либо Троянов подорвал себя вместе с преследователями, либо ушёл по-английски, не попрощавшись. А может быть, наоборот, попрощавшись, причём весьма громко.
А ведь как красиво всё начиналось. Сдавайся, крыса большевистская, выходи с поднятыми руками, погутарим, подштанники с перепугу не испачкай! Вот и погутарили. В полной мере ощутили все прелести общения с чекистом, хлебнули лиха наполненной до краёв ложкой.
Глава 46
Если представить себе человека, как геометрическую фигуру, то Александр Ионович Добротини был похож на прямоугольный треугольник. Либо цифру 4. Начиная от широкой тыквообразной головы, туловище сразу принималось расти вширь в горизонтальной проекции, чтобы закончиться огромным животом, из-под которого нелепо торчали две коротенькие ножки. Недостаток волос на темени компенсировала изрядная бородка клинышком и вислые половецкие усы. Безудержной страстью антрепнёра Ольги Ремберг, помимо театра, являлась рыбная ловля в любых проявлениях, и если про искусство Добротини мог рассуждать часами, то о рыбалке - сутками без остановки. Достижения науки в области изготовления снастей волновали Александра Ионовича гораздо сильнее, нежели репертуар труппы, и застать его можно было скорее в лодке с удилищем на реке Воре, чем в театре. Про него говорили, что господин Добротини скорее позволит ущипнуть собственную жену, чем прикоснуться к его блесне. На княжну Веломанскую Александр Ионович смотрел без особого интереса, как объевшийся кот на юркую мышь, вид которой вызывает, отнюдь, не аппетит, а, скорее, тошноту. Привыкший иметь дело с актрисами, а в особенности, с молоденькими дурочками, мнящими себя примадоннами, Добротини видел перед собой не женские прелести, а только досадную помеху спокойному существованию. Потому Веломанскую надеялся завернуть с ходу.
- Виктор Нежданов? - переспросил Александр Ионович с улыбкой съевшего лимон целиком вместе с кожурой гурмана, фокусируя взгляд где-то за затылком Веломанской, на стене, вероятно, любуясь игрой света в портьерах. - Кто таков, не припоминаю.
- Его Ольга Вам рекомендовала. Ольга Ремберг.
- Да? - удивился Добротини. - Милая девушка, ко мне со всевозможными просьбами каждый день обращаются десятки человек, я физически не могу упомнить каждого и всякого. От Оли, от Мани, от директора театра, от господина градоначальника...
Если он надеялся своим монологом смутить Настю, то ему это не удалось, Веломанская тут же протянула фотографическую карточку Нежданова с написанным четверостишьем.
- Вот этот человек. Виктор. Витя.
Добротини по фотографической карточке лишь мазнул равнодушным взглядом, недовольно выпятил нижнюю губу и с отвращением покачал головой.
- Увы, не могу припомнить.
Настя уже успела привыкнуть к тому, что все собеседники поначалу отрицательно мотают головой, и продолжила настаивать.
- Это было в АПРЕЛЕ, он приехал из Петрограда, я его невеста, разыскиваю Витю, Вы не можете мне отказать!
Слёз в глазах Веломанской не было, скорее, безудержная уверенность готовой идти до конца женщины. Добротини колебался, раздумывая, потом, видимо, поняв, что отделаться будет трудновато и потребует чрезмерных усилий, взял фотографию, рассмотрел более внимательно.
- Петр Петрович Никольский, начальник контрразведки, обещал мне всяческую помощь и поддержку в поисках, я же пришла к Вам, как к другу, как к хорошему и великодушному человеку, - зашла с козырей Настя, однако на фамилию подполковника Александр Ионович отреагировал вяло. Хорошо зная Петра Петровича как изрядного охотника до женских прелестей, он не сомневался в причине, побудившей Никольского обещать юной барышне свою помощь. Да и откровенная лесть воздействовала на антрепнёра мало. Вот гнев Ольги Рерберг мог всерьёз поколебать спокойное течение жизни Добротини, и он напряг лобные складки, покрутил карточку в толстых пальцах-сардельках, с нескрываемой иронией прочитал надпись и наконец вернул фотографию Насте.
- Почему я это делаю? - проворчал Александр Ионович с большой долей патетики. - Принято считать меня магом и чародеем, способным на то, на что не способен даже господин главнокомандующий! А я не волшебник, я всего лишь скромный деятель театральных подмостков! Я не печатаю деньги, не могу устроить увеселительный вояж в Париж, не влияю на политику белого движения, не даю советы господину генералу. Если у меня родственники во Франции, значит, я торгую билетами на поезд Новоелизаветинск-Париж, так что ли? Сел в уютное купе на Царицынском вокзале, задёрнул шторки, выкушал стаканчик чаю, потом слегка вздремнул - и, будьте любезны, - Gare de L'Est, Восточный вокзал, Париж! Вашего жениха я припоминаю, хотя и весьма смутно. Действительно, Оля приводила ко мне сего господина, просила поспособствовать.
- В чём?
- В вояже за кордон, естественно.
- Не может быть! - вскинулась Настя. - Виктор приехал сюда, чтобы бить большевиков!
- Милая моя, - усмехнулся Александр Ионович. - Мне тоже показалось весьма странным его желание. Уйти за кордон из Питера через Финляндию, либо Прибалтику несоизмеримо проще, нежели путешествовать через половину страны, занятой большевиками, на юг. Однако, Ваш, с позволения, жених высказался совершенно недвусмысленным образом: он желает отбыть из России. Я, конечно, имею множество знакомств и по мере сил готов поспособствовать в данном вопросе, но я не всемогущ! И люди, могущие оказать посильную помощь в подобном путешествии отнюдь не бессребреники и за свои услуги потребуют определённую плату. Виктор обещал подумать, он попросил время для сбора необходимой суммы, он готов был заплатить. Но больше я его не видел, вероятно, он нашёл другой способ переправиться за границу, требующий меньших затрат. Так что, скорее всего, Ваш жених уже где-нибудь на Елисейских полях, не думаю, что он ещё изволит находиться в Новоелизаветинске. Как не прискорбно это звучит.
- Он здесь! - убежденно сказала Настя. - Виктор не может бросить Родину в минуту опасности!
Прозвучало слишком напыщенно и оттого смешно, Настя сама это почувствовала, но не смотря на совершенную глупость и комизм своего монолога, горячо продолжила:
- Никто не знает Виктора так хорошо, как я! Он прекрасный человек, благородный, не способный в трудное для Отчизны время сбежать. Наконец, он не мог уехать без меня.
Взгляд, которым наградил её Александр Добротини, был весьма красноречив и выражал даже не сочувствие, а сожаление о безвозвратно потраченном на глупую и самовлюбленную гусыню времени. Левая половина губ оттянулась в сторону, и эта брезгливая полуулыбка должна была глубоко ранить существо, имеющее хоть немного мозгов, а не только смазливую мордашку. Такие слова, барышня, хорошо на митингах говорить, солдатню агитировать, выражали глаза Александра Ионовича. Нет, конечно, любовь может творить чудеса и вполне способна превратить приличного человека в совершенно безмозглого идиота, или в такую вот курицу, что сейчас была перед ним, но должны же быть какие-то границы. Какой-то здравый смысл, приличия, в конце концов! Однако, в очередной раз Александр Ионович имел возможность убедиться, что там, где начинаются охи и ахи, вздохи при луне и прочие любовные прелести - там здравая рассудительность заканчивается. И юная дурочка, готова бросить всё и вся и мчаться на край света за вполне дрянным, в общем-то, человечишкой. О времена, о нравы!
- Помогите советом, - настаивала Настя. - Где мне надлежит искать Виктора, к кому ещё он мог обратиться?
Александру Ионовичу очень хотелось поскорее избавиться от настырной просительницы, и в то же время не слишком обидеть, обмануть ожидания Ольги Ремберг, потому он сказал.
- Представления не имею, но попробуйте, все-таки разузнать там, где он жил. Он говорил мне, что комнату снимает у госпожи Всеславской-Дюран, дама весьма приличная , возможно, там Вам повезёт больше. Но, право слово, уж поверьте горькому опыту старика, в Париже Ваш Виктор, либо ещё где-либо, но в Новоелизаветинске его нет. Уж это-то я Вам, наверняка, обещаю.
Настя, конечно, слушала Добротини, но мыслями уже перенеслась далеко.
Глава 47
Плотность тишины в кабинете достигла своего предела и сделалась зловеще-оглушающей. Даже резные напольные часы старались тиктакать через раз и как-то скромно и очень тихо, едва слышно, шёпотом, если, конечно, предположить, что часы умеют шептать. Капитану Марину казалось, что он слышит, как ползущая снаружи окна муха с пронзительно противным скрежетом царапает стекло; а капитан Тимофеев готов был поклясться, что различает шуршание карандаша в загорелых, по-философски длинных пальцах подполковника Никольского, а также микроскопическое шевеление неподвижно-тяжёлых бархатных портьер.
После расставания с Трояновым, Свиридов вёл капитана очередным незнакомым маршрутом, по-прежнему маялся от духоты, однако теперь поглядывал на Тимофеева с известной долей симпатии и даже некоего подобострастия, поскольку капитан в настоящий момент считался особой приближённой к руководству подполья. Они успели отойти довольно далеко от места встречи, когда вдалеке прогремел взрыв, приглушённый расстоянием, почти неслышный, оттого нестрашный, более напоминающий летний гром, либо грохот падающего железа. Тимофеев и внимания не обратил, сейчас его мучила дилемма: задержать Свиридова прямо сейчас самому, собственными силами, или дать уйти. Однако всё разрешилось непроизвольно, само по себе: Свиридов вдруг, словно готов был к подобному повороту событий, бросил:
- Расходимся. С Вами свяжутся наши товарищи, - после чего стремительно ретировался, перемахнул через забор – и был таков, Тимофеев даже удивиться не успел.
Тишина становилась гнетуще-тягостной, бездонной, безграничной.
Вохминцев в своем заверении был весьма категоричен: после того, как объект, то есть неизвестный собеседник Тимофеева, вошёл в дом, оттуда ни он, ни кто другой не выходили, вплоть до самого прибытия казаков. И после прибытия не выходили, авторитетно басил Вохминцев тоном, не допускающим возражений, даже слегка обиженно.
Пётр Петрович Никольский угрюмо рассматривал остро отточенный карандаш в руке, на подчиненных, совершенно не обращал внимания и казался совершенно спокойным. Хотя внутри всё клокотало, и с большим удовольствием он переломил бы карандаш между пальцами. Или запустил им прямо перед собой, и неважно, куда тот попадёт, в противоположную стену, или в среднюю пуговицу маринского кителя. Оба капитана стояли перед начальственным столом навытяжку, не делая попыток произнести хоть слово.
- Что столбами-то застыли, - сварливым басом проговорил Никольский, глядя в угол кабинета, где неподвижным свидетелем злорадно помахивали маятником напольные часы. - В ногах правды нет! Садитесь, располагайтесь, разговор будет длинным. И не слишком приятным, можете поверить. Я очень надеюсь, что вы сумеете как-то объяснить произошедшее. И обрисовать дальнейшие перспективы. Мне бы очень не хотелось думать, что некий Троянов имеет возможность в высшей степени спокойно и легко водить за нос всю контрразведку. Поверьте, атаман Зубатов весьма рассержен, и что самое неприятное, я его злость вполне понимаю, принимаю и разделяю. Что пошло не так, в чём ошибка? Или здесь кроется нечто большее, чем ошибка?
Капитан Марин заиграл желваками, тяжело прищурился и посмотрел прямо в глаза подполковнику, не мигая и не отводя взгляда.
- В провале операции виноват я один, господин подполковник. Антон Николаевич, думаю, со своей ролью справился безупречно. Вы доверились мне, и именно я посоветовал Вам поручить захват Троянова казакам Зубатова. Переоценил их умение, Троянов оказался ловчее, мне и отвечать. Готов принять любое взыскание.
То, что подчинённый не стремится спрятаться за чужие спины, было, разумеется, весьма похвально, но дела не решало и проблем не снимало. Пётр Петрович поморщился, словно от ноющей зубной боли, сказал, чётко выговаривая каждое слово.
- Степень вины будем определять позже, Пётр Николаевич. Сейчас я желаю понять, выяснить причину неудачи. Дабы не повторять досадных промахов в дальнейшем. Где мы опростохвостились, где допустили промашку, где ошиблись? Об операции знало ничтожно малое количество людей, мне бы очень не хотелось думать, что среди нас есть предатель.
- Не думаю, - покачал головой Марин. - Просто противник попался весьма достойный, подстраховался от возможного провала, а казачки действовали слишком прямолинейно.
- Объяснитесь, господин капитан.
- Слушаюсь, господин подполковник. Итак, если бы имело место предательство, если бы большевики каким-то непостижимым образом узнали о проводимой операции, Троянов, если это, конечно, был Троянов, на встречу бы не пришёл. И никто бы не пришёл, в лучшем случае, этот, как его? - Марин перевёл взгляд на Тимофеева.
- Товарищ Арсений, - подсказал Тимофеев.
- Верно, прислал бы товарища Арсения, который весьма подкован теоретически, но реальной роли в подполье, я думаю, не играет, веса не имеет и нужен лишь для промывания мозгов типам вроде того же Свиридова и иже с ним. Раз Троянов явился на встречу самолично - значит, опасности для себя не видел, а в Антоне Николаевиче был весьма заинтересован.
