Началась отчаянная рубка, всё смешалось, спуталось, огонь «Красного дозорного» стал одинаково опасен как для противника, так и для большевиков.
К этому времени занимавшая оборону пехота поняла, что происходит перед её фронтом. По всей линии обороны в атаку поднялись бойцы, и раскатистое несмолкаемое «Ура!» покатилось по степи. Пехотинцы размахивали винтовками, кидали вверх шапки, бурно приветствуя братьев по оружию - красных кавалеристов, громивших на их глазах конницу Флёрова.
Разгром был страшен. Остатки войск спешно откатывались к Новоелизаветинску. Неожиданно выяснилось, что Воскобойников совершенно не умеет маневрировать. А оказывается в силах только наступать. «Даже на грабли! - зло пошутил генерал Васильев. – Надо меньше командовать, а больше головой думать! Решил, понимаешь ли, что красные дурнее нас, мы их фуражками закидаем…»
Однако генеральский сарказм положение исправить не мог, потому Васильеву, в срочном порядке собрав все имеющиеся резервы, пришлось латать бреши, пробитые командармом Пановым. Три бронепоезда, до полусотни орудий, казаки Зубатова, полнокровная пехотная дивизия были спешно переброшены в район Новобродища, весьма оголив другие участки фронта. Если бы у Панова хватило сил, или если бы в этот момент его поддержал кто-либо другой, ударив Васильеву во фланг... Вероятно, в таком случае участь Новоелизаветинска была бы решена, и в городе вновь воцарилась Советская власть.
Если бы да кабы... Командовавший частями красных старый большевик и верный ленинец Петрищев никогда не доверял бывшим царским офицерам, считая, что бывших не бывает, и все они через одного предатели, потому на помощь командарму Панову прийти не спешил, предоставив тому в одиночку биться с превосходящими силами противника.
Фортуна и в этот раз спасла генерала Воскобойникова. Выдохшаяся, обескровленная красная пехота поспешно отступала, а остатки кавдивизии Фирсова, продолжавшие с героическим упорством сопротивляться, были уничтожены. Казачьи артиллеристы огнём батарей подавили натиск красной конницы, а автобронедивизион превратили в пылающие металлические факелы. Остальное довершили шашки зубатовцев. В отчаянной рубке погиб комдив Фирсов и те, кого не достал артиллерийский огонь. Бронепоезд «Красный дозорный» привычке не изменил и успешно ретировался, оставив пехотинцев Панова в одиночку отбиваться от наседавших вояк генерала Васильева. Красноармейцы отходили к реке, ожесточённо сопротивляясь, пытались переправиться на другой берег. Вкусившие наконец-то смачной победной сласти, солдаты, мстя за прошлые поражения, словно в тире, расстреливали плывущих. Очевидцы, старательно отводя глаза в сторону, рассказывали, что вода в реке стала красной от крови. А с другого берега красноармейцы Петрищева с горечью и бессильной яростью наблюдали за избиением товарищей, но приказа не нарушили и вчерашних героев-победителей не поддержали.
Генерал Воскобойников на своём чёрном «Форде» бесстрашно носился под хилым огнём красных по склону Разговоровской горы, у подножия которой расположено Новобродище, командовал штурмом. Он продолжал считать себя гениальным стратегом, а о выручивших, точнее, спасших его бойцах генерала Васильева пренебрежительно заметил:
- Они там избаловались, в Новоелизаветинске, и, попав на большевистский фронт, сразу скисают! Бездельники краснорожие!
Тяжелораненый Панов был взят в плен. Генерал Воскобойников, залихватски подкрутив усы, уже окончательно вошёл в роль великого полководца. Проверив идеальность расположения волос суворовской причёски и яркость сверкания орденов, с милостивым благодушием предложил бывшему полковнику избежать наказания «за некоторую доставленную суету с перегруппировкой войск» и вернуться в родные пенаты - перейти на сторону победителей. Пленный командарм, однако, генеральской милости не оценил и с гневом отказался. Тогда Воскобойников взъярился:
- Этого негодяя расстрелять перед строем! Такой-сякой-немазанный! Стоит передо мной как девка гулящая - раздвинув ляжки! Это моя привилегия так стоять перед ним!
Глядя в дула винтовок расстрельного взвода, Панов криво усмехнулся:
- Кончилась шрапнель! Осталась лишь возможность умереть красиво.
Винтовки выдали неслаженный лицемерный залп, всяческие волнения на этом завершились, опасность красного прорыва миновала, и в Новоелизаветинске вновь вздохнули спокойно, полной грудью.
Подполковник Храмов Северианова всерьёз не воспринимал совершенно, смотрел, как на надоедливую муху, отвлекающую от серьёзных дел, и разговаривал пренебрежительно, с небрежной хрипотцой в голосе. Эка невидаль - штабс-капитан контрразведки, тыловая гусятина. Армейцы во все времена любили контрразведчиков, сотрудников Особых отделов либо Отдельного корпуса жандармов так же страстно, как любит дворовый пёс суковатую палку, а проще говоря, не любили вовсе.
- А как оно всегда происходит? Фатум, судьба, трагическое предопределение.
Впрочем, подполковник Храмов вовсе не был уверен, что подобные слова известны бестолочи из контрразведки, его губы чуть-чуть растянулись в иронической улыбке, а Северианов не спешил разубеждать подполковника.
- И всё же? Могу я узнать подробности?
- Подробности? – возмущённо передразнил Храмов. Смерил штабс-капитана презрительно-уничижительным взглядом снизу доверху, от подошв сапог до выпушки тульи фуражки. - Зачем они Вам, человека не вернуть, что попусту память ворошить! Никто из нас от подобного не застрахован, увы! Война идёт, люди каждый день гибнут... Вы бы делом занялись, штабс-капитан, подпольщиков, что ли, разыскивали... На днях опять весь забор прокламациями оклеили, честное слово, стыдно!
Северианов вдруг почувствовал, как внутри закипает злоба. Ах ты ж, стыдно ему!!! Виду, разумеется, не выказал, только улыбка стала шире, что в сочетании с низко опущенным подбородком и взглядом исподлобья в лощёные глаза подполковника более походило на оскал, заставляющий оппонента изрядно поскучнеть.
- Виноват, господин подполковник, постараюсь исправиться!
Выглядело это, по меньшей мере, по-скоморошьи. Потому что извинительные слова совершенно не соответствовали пронзительно-опасному взгляду. И тон контрразведчика изрядно отличался от унизительно-просительного. Но подполковник Храмов севериановский взгляд проигнорировал. Бестолочь – она бестолочь и есть, из себя ничего путного не представляет, для форсу глазами стреляет, желает вес свой, значимость показать! Говорил отрывисто, резко, выделяя каждое слово, так что усы возмущённо скакали над верхней губой, брови грозно сгустились над переносицей, а правая рука сжалась в яростный кулак, которым подполковник весьма желал бы грохнуть по подвернувшейся столешнице.
- Что мне Ваше «виноват», от дел отрываете! Я, если Вы изволили запамятовать, на службе!
«Я ещё и извиняться должен, - со злобной радостью подумал Северианов. – Они гуляли, веселились, смерть Левашова профукать изволили, и всё в порядке, так и надо? Виновата контрразведка?»
- Я тоже, господин подполковник. Зачем же ерепениться, ответьте на пару вопросов – и всё, свободны! Не из любопытства же спрашиваю. Много времени не займёт.
- Чёрт-те что! – рявкнул Храмов. – У Вас ровно пять минут.
- Пять, так пять. Вполне достаточно. Слушаю Вас.
- Никаких подробностей сообщить не могу. Легли спать, подполковник Левашов уединился с девицей в лодке. По-видимому, лодка отвязалась, отплыла от берега, опрокинулась. Всё! Хватились утром, нашли и Левашова, и девицу. В камышах, утопшими. Я удовлетворил Ваше любопытство, штабс-капитан?
Подполковник Храмов даже вспотел от усилия, достал платок, стащил с головы фуражку и промокнул испарину на лбу, обнажив тщательно замаскированную лысину.
- Следы, странности, что-либо подозрительное?
- Что у вас за служба такая, штабс-капитан, во всём странности искать, следы какие-то. Русским языком Вам сказано: ничего! Несчастный случай. Весьма обидно, разумеется, что так вышло, однако, что должно было случиться - то случилось. Ни больше, не меньше.
Храмов злился всё сильнее, а Севериановым овладела безотчётная ярость. Внешне это никак не проявлялось, тон его оставался по-прежнему вежливо-ледяным, только лицо закаменело. К тому же штабс-капитан совершенно явственно ощущал, что раздражённое возмущение подполковника изрядно наиграно. Чуял за собой некую вину Храмов, потому и пылал гневом, на Северианова начал кричать с самого начала, намереваясь поставить контрразведчика на место, дать от ворот поворот. Приём нехитрый, к тому же хорошо известный: все люди привыкли обвинять других, а не искать причины своего поражения.
- Расскажите мне о Левашове. Каким он был, чем дышал, склонности, привычки? Давно ли в Новоелизаветинске?
- Ваши пять минут истекли, штабс-капитан! Засим не задерживаю Вас, займитесь делом!
Северианов улыбнулся совсем нехорошо.
- Делом? По-вашему, господин подполковник, выяснение обстоятельств весьма странной гибели Левашова, Вашего, между прочим, товарища, не дело, так, бесполезная трата времени? Я Вас правильно понял?
Подполковник Храмов не испугался, хотя тон немного сбавил и от нападения перешёл к обороне.
- Вам волю дай, начнёте в любой ерунде вселенские заговоры подозревать, грязное бельё ворошить. Всё от безделья, от неспособности что-либо выполнить хорошо. Большевики у вас под носом, словно в собственной спальне разгуливают, распоясались совершенно - вы же не чешетесь!
Подполковник продолжал кричать, глаза постепенно наливались дурной бешеной кровью, белки приобрели багрово-волчий оттенок, даже слегка вылезли из глазниц наружу. Он словно распекал нерадивого подчинённого, словно в гибели Левашова виноват был именно штабс-капитан Северианов и никто другой.
Северианов разглядывал его с некоторым любопытством, словно заходящегося дурным лаем цепного пса. Не любит подполковник, когда против шёрстки гладят...
- Закончили? - спросил Северианов. - Можем продолжать? Мне кажется, Алексей Сергеевич, что ни Вам, ни мне не стоит терять время на дискуссии. Вы можете сколько угодно уважать или не уважать моё мнение, мнение контрразведки, воля Ваша, однако извольте отвечать на вопросы! Вам, господин подполковник, не приходило в голову, что Левашова могли убить? Те же самые подпольщики, на розыск которых Вы меня так усердно науськиваете?
- Чушь! И Вы это сами знаете!
- Вот как? И каким же образом я могу быть уверенным, что данное предложение чушь?
Храмов даже опешил.
- Вы это всерьёз полагаете?
- Во всяком случае, подобную возможность не исключаю.
- Бросьте! Никакого злого умысла здесь нет, с каждым случиться может, как кривая вывезет.
- Но случилось именно с Левашовым. Почему?
По степени задаваемых риторических вопросов, способных поставить оппонента в изрядный тупик, контрразведка всегда была на первых ролях.
- А если бы вместо Левашова с девицей пошёл забавляться кто-либо другой, я например?
- В таком случае я, вероятно, разговаривал бы сейчас с Левашовым о Вашей безвременной кончине. Либо подполковник мог погибнуть каким-либо другим образом. Неудачно упасть, например, или отравиться Шустовским коньяком. Или по неосторожности получить случайный заряд дроби в спину. Только и всего! Происшествие из ряда вон, как бы то ни было, проверить надо.
- Ваши аргументы меня не убеждают! Поищите для них кого-нибудь глупее меня, и то не найдёте!
- Я тешусь, развлекаюсь с Вами игрой в бирюльки, или, может быть, все контрразведчики кретины?
Вопрос был задан в лоб, Северианов, сознательно обостряя ситуацию, пристально посмотрел в глаза Храмову, словно желая взглядом прожечь черепную коробку насквозь, пробить остатки защитных реакций подполковника. Он понял: Храмов готов капитулировать, но сделать это достойно, по собственному желанию.
- А Вы смельчак, штабс-капитан, храбрец! Не боитесь, что это выйдет Вам боком? Я буду вынужден доложить о Вашем поведении. И даже не Петру Петровичу Никольскому, а кое-кому повыше.
- Имеете полное право! Но позже, а сейчас извольте отвечать на вопрос! Потому что, отказываясь сотрудничать с контрразведкой, Вы ставите себя в весьма невыгодное положение, господин подполковник.
В принципе, всё было ожидаемо и весьма предсказуемо, как обычно, ни больше ни меньше: и истерический гнев, и угрозы, и обещание доложить начальству. Подполковник кричал, грозился, брызгал слюной, но не уходил. Покочевряжится, конечно, но в скором времени расскажет всё, это поняли и Северианов, и сам Храмов. Он уже сдался, только просто так этого выказать нельзя, обязательно нужно хоть небольшое, но сопротивление оказать, дабы соблюсти лицо. Поупрямиться, выразить несогласие, протест. Поломаться из внутреннего кокетства. Выглядел подполковник, как надутый гусак, фыркал, исходил негодованием, шипел раскалённым самоваром.
Некий революционный товарищ в подобном случае, вполне возможно, истерически рванул бы китель на груди.
- Повторяю вопрос. Расскажите мне о Левашове. Каким он был? Охарактеризуйте его.
- О мёртвых или хорошо, или ничего...
- Бросьте, господин подполковник. Я не из любопытства спрашиваю, поверьте.
- Подполковник Левашов был настоящий патриот! Потомственный военный, из тех, что при полной неразберихе, происходящей на фронте, или творящейся в умах людей, знает, что обязан выполнить свой долг и защищать Отечество до конца. Из тех, что о солдатах заботятся, как о собственных детях. Большевиков ненавидел ненавистью ярой и горячей, чтобы драться с ними из самой Москвы прибыл.
- Когда?
- Точно не скажу, ещё до освобождения города. По дороге тяжело ранен был, едва не погиб.
- Вот как?
- Да! Само по себе ранение лёгкое, в плечо, но рану запустил, вовремя пулю не извлёк, дальше сами понимаете, начались осложнения, чудом руки не лишился. Едва оправился.
- Один ехал, или с попутчиками?
- Зачем Вам?
Северианов промолчал, лишь тяжело улыбнулся, и подполковник ответил.
- Кажется, кто-то с ним был, но кто - не знаю, Левашов не распространялся. Сказал лишь, что от красных их спас. Большевики поезд остановили, офицеров разыскивали, кого заподозрят - сразу к стенке. Левашов бой принял, отбил попутчиков, самого пуля зацепила. Выбирались на перекладных, долго.
Подполковник достал из кармана кисет с табаком, аккуратно нарезанную папиросную бумагу. Насыпал щепотку, ловко свернул самокрутку, закурил. Потянуло ароматом хорошего табака, подполковник даже зажмурился от удовольствия.
- Точно не скажу, но, кажется, даже какая-то романтическая история приключилась. Попутчица, молодая дама благородных кровей, влюбилась в Левашова, он её от посягательства красных уберёг, вызволил из большевистских лап.
- В этом месте, если можно, подробнее. Что за дама?
- Увы, подробностей не ведаю. Он как-то раз вскользь, мимоходом об этом обмолвился, и я даже не уверен, что сия история имела место в действительности, а не была придумана Левашовым для красного словца. Между нами, покойный был большой охотник до женского полу, и прихвастнуть любил, не без этого. Я с самого начала выступал против женщин на охоте, но Левашов настоял. Вот и поплатился. Не уединись с госпожой Голиковой в шалаше на лодке - остался бы жив.
К этому времени занимавшая оборону пехота поняла, что происходит перед её фронтом. По всей линии обороны в атаку поднялись бойцы, и раскатистое несмолкаемое «Ура!» покатилось по степи. Пехотинцы размахивали винтовками, кидали вверх шапки, бурно приветствуя братьев по оружию - красных кавалеристов, громивших на их глазах конницу Флёрова.
Разгром был страшен. Остатки войск спешно откатывались к Новоелизаветинску. Неожиданно выяснилось, что Воскобойников совершенно не умеет маневрировать. А оказывается в силах только наступать. «Даже на грабли! - зло пошутил генерал Васильев. – Надо меньше командовать, а больше головой думать! Решил, понимаешь ли, что красные дурнее нас, мы их фуражками закидаем…»
Однако генеральский сарказм положение исправить не мог, потому Васильеву, в срочном порядке собрав все имеющиеся резервы, пришлось латать бреши, пробитые командармом Пановым. Три бронепоезда, до полусотни орудий, казаки Зубатова, полнокровная пехотная дивизия были спешно переброшены в район Новобродища, весьма оголив другие участки фронта. Если бы у Панова хватило сил, или если бы в этот момент его поддержал кто-либо другой, ударив Васильеву во фланг... Вероятно, в таком случае участь Новоелизаветинска была бы решена, и в городе вновь воцарилась Советская власть.
Если бы да кабы... Командовавший частями красных старый большевик и верный ленинец Петрищев никогда не доверял бывшим царским офицерам, считая, что бывших не бывает, и все они через одного предатели, потому на помощь командарму Панову прийти не спешил, предоставив тому в одиночку биться с превосходящими силами противника.
Фортуна и в этот раз спасла генерала Воскобойникова. Выдохшаяся, обескровленная красная пехота поспешно отступала, а остатки кавдивизии Фирсова, продолжавшие с героическим упорством сопротивляться, были уничтожены. Казачьи артиллеристы огнём батарей подавили натиск красной конницы, а автобронедивизион превратили в пылающие металлические факелы. Остальное довершили шашки зубатовцев. В отчаянной рубке погиб комдив Фирсов и те, кого не достал артиллерийский огонь. Бронепоезд «Красный дозорный» привычке не изменил и успешно ретировался, оставив пехотинцев Панова в одиночку отбиваться от наседавших вояк генерала Васильева. Красноармейцы отходили к реке, ожесточённо сопротивляясь, пытались переправиться на другой берег. Вкусившие наконец-то смачной победной сласти, солдаты, мстя за прошлые поражения, словно в тире, расстреливали плывущих. Очевидцы, старательно отводя глаза в сторону, рассказывали, что вода в реке стала красной от крови. А с другого берега красноармейцы Петрищева с горечью и бессильной яростью наблюдали за избиением товарищей, но приказа не нарушили и вчерашних героев-победителей не поддержали.
Генерал Воскобойников на своём чёрном «Форде» бесстрашно носился под хилым огнём красных по склону Разговоровской горы, у подножия которой расположено Новобродище, командовал штурмом. Он продолжал считать себя гениальным стратегом, а о выручивших, точнее, спасших его бойцах генерала Васильева пренебрежительно заметил:
- Они там избаловались, в Новоелизаветинске, и, попав на большевистский фронт, сразу скисают! Бездельники краснорожие!
Тяжелораненый Панов был взят в плен. Генерал Воскобойников, залихватски подкрутив усы, уже окончательно вошёл в роль великого полководца. Проверив идеальность расположения волос суворовской причёски и яркость сверкания орденов, с милостивым благодушием предложил бывшему полковнику избежать наказания «за некоторую доставленную суету с перегруппировкой войск» и вернуться в родные пенаты - перейти на сторону победителей. Пленный командарм, однако, генеральской милости не оценил и с гневом отказался. Тогда Воскобойников взъярился:
- Этого негодяя расстрелять перед строем! Такой-сякой-немазанный! Стоит передо мной как девка гулящая - раздвинув ляжки! Это моя привилегия так стоять перед ним!
Глядя в дула винтовок расстрельного взвода, Панов криво усмехнулся:
- Кончилась шрапнель! Осталась лишь возможность умереть красиво.
Винтовки выдали неслаженный лицемерный залп, всяческие волнения на этом завершились, опасность красного прорыва миновала, и в Новоелизаветинске вновь вздохнули спокойно, полной грудью.
Подполковник Храмов Северианова всерьёз не воспринимал совершенно, смотрел, как на надоедливую муху, отвлекающую от серьёзных дел, и разговаривал пренебрежительно, с небрежной хрипотцой в голосе. Эка невидаль - штабс-капитан контрразведки, тыловая гусятина. Армейцы во все времена любили контрразведчиков, сотрудников Особых отделов либо Отдельного корпуса жандармов так же страстно, как любит дворовый пёс суковатую палку, а проще говоря, не любили вовсе.
- А как оно всегда происходит? Фатум, судьба, трагическое предопределение.
Впрочем, подполковник Храмов вовсе не был уверен, что подобные слова известны бестолочи из контрразведки, его губы чуть-чуть растянулись в иронической улыбке, а Северианов не спешил разубеждать подполковника.
- И всё же? Могу я узнать подробности?
- Подробности? – возмущённо передразнил Храмов. Смерил штабс-капитана презрительно-уничижительным взглядом снизу доверху, от подошв сапог до выпушки тульи фуражки. - Зачем они Вам, человека не вернуть, что попусту память ворошить! Никто из нас от подобного не застрахован, увы! Война идёт, люди каждый день гибнут... Вы бы делом занялись, штабс-капитан, подпольщиков, что ли, разыскивали... На днях опять весь забор прокламациями оклеили, честное слово, стыдно!
Северианов вдруг почувствовал, как внутри закипает злоба. Ах ты ж, стыдно ему!!! Виду, разумеется, не выказал, только улыбка стала шире, что в сочетании с низко опущенным подбородком и взглядом исподлобья в лощёные глаза подполковника более походило на оскал, заставляющий оппонента изрядно поскучнеть.
- Виноват, господин подполковник, постараюсь исправиться!
Выглядело это, по меньшей мере, по-скоморошьи. Потому что извинительные слова совершенно не соответствовали пронзительно-опасному взгляду. И тон контрразведчика изрядно отличался от унизительно-просительного. Но подполковник Храмов севериановский взгляд проигнорировал. Бестолочь – она бестолочь и есть, из себя ничего путного не представляет, для форсу глазами стреляет, желает вес свой, значимость показать! Говорил отрывисто, резко, выделяя каждое слово, так что усы возмущённо скакали над верхней губой, брови грозно сгустились над переносицей, а правая рука сжалась в яростный кулак, которым подполковник весьма желал бы грохнуть по подвернувшейся столешнице.
- Что мне Ваше «виноват», от дел отрываете! Я, если Вы изволили запамятовать, на службе!
«Я ещё и извиняться должен, - со злобной радостью подумал Северианов. – Они гуляли, веселились, смерть Левашова профукать изволили, и всё в порядке, так и надо? Виновата контрразведка?»
- Я тоже, господин подполковник. Зачем же ерепениться, ответьте на пару вопросов – и всё, свободны! Не из любопытства же спрашиваю. Много времени не займёт.
- Чёрт-те что! – рявкнул Храмов. – У Вас ровно пять минут.
- Пять, так пять. Вполне достаточно. Слушаю Вас.
- Никаких подробностей сообщить не могу. Легли спать, подполковник Левашов уединился с девицей в лодке. По-видимому, лодка отвязалась, отплыла от берега, опрокинулась. Всё! Хватились утром, нашли и Левашова, и девицу. В камышах, утопшими. Я удовлетворил Ваше любопытство, штабс-капитан?
Подполковник Храмов даже вспотел от усилия, достал платок, стащил с головы фуражку и промокнул испарину на лбу, обнажив тщательно замаскированную лысину.
- Следы, странности, что-либо подозрительное?
- Что у вас за служба такая, штабс-капитан, во всём странности искать, следы какие-то. Русским языком Вам сказано: ничего! Несчастный случай. Весьма обидно, разумеется, что так вышло, однако, что должно было случиться - то случилось. Ни больше, не меньше.
Храмов злился всё сильнее, а Севериановым овладела безотчётная ярость. Внешне это никак не проявлялось, тон его оставался по-прежнему вежливо-ледяным, только лицо закаменело. К тому же штабс-капитан совершенно явственно ощущал, что раздражённое возмущение подполковника изрядно наиграно. Чуял за собой некую вину Храмов, потому и пылал гневом, на Северианова начал кричать с самого начала, намереваясь поставить контрразведчика на место, дать от ворот поворот. Приём нехитрый, к тому же хорошо известный: все люди привыкли обвинять других, а не искать причины своего поражения.
- Расскажите мне о Левашове. Каким он был, чем дышал, склонности, привычки? Давно ли в Новоелизаветинске?
- Ваши пять минут истекли, штабс-капитан! Засим не задерживаю Вас, займитесь делом!
Северианов улыбнулся совсем нехорошо.
- Делом? По-вашему, господин подполковник, выяснение обстоятельств весьма странной гибели Левашова, Вашего, между прочим, товарища, не дело, так, бесполезная трата времени? Я Вас правильно понял?
Подполковник Храмов не испугался, хотя тон немного сбавил и от нападения перешёл к обороне.
- Вам волю дай, начнёте в любой ерунде вселенские заговоры подозревать, грязное бельё ворошить. Всё от безделья, от неспособности что-либо выполнить хорошо. Большевики у вас под носом, словно в собственной спальне разгуливают, распоясались совершенно - вы же не чешетесь!
Подполковник продолжал кричать, глаза постепенно наливались дурной бешеной кровью, белки приобрели багрово-волчий оттенок, даже слегка вылезли из глазниц наружу. Он словно распекал нерадивого подчинённого, словно в гибели Левашова виноват был именно штабс-капитан Северианов и никто другой.
Северианов разглядывал его с некоторым любопытством, словно заходящегося дурным лаем цепного пса. Не любит подполковник, когда против шёрстки гладят...
- Закончили? - спросил Северианов. - Можем продолжать? Мне кажется, Алексей Сергеевич, что ни Вам, ни мне не стоит терять время на дискуссии. Вы можете сколько угодно уважать или не уважать моё мнение, мнение контрразведки, воля Ваша, однако извольте отвечать на вопросы! Вам, господин подполковник, не приходило в голову, что Левашова могли убить? Те же самые подпольщики, на розыск которых Вы меня так усердно науськиваете?
- Чушь! И Вы это сами знаете!
- Вот как? И каким же образом я могу быть уверенным, что данное предложение чушь?
Храмов даже опешил.
- Вы это всерьёз полагаете?
- Во всяком случае, подобную возможность не исключаю.
- Бросьте! Никакого злого умысла здесь нет, с каждым случиться может, как кривая вывезет.
- Но случилось именно с Левашовым. Почему?
По степени задаваемых риторических вопросов, способных поставить оппонента в изрядный тупик, контрразведка всегда была на первых ролях.
- А если бы вместо Левашова с девицей пошёл забавляться кто-либо другой, я например?
- В таком случае я, вероятно, разговаривал бы сейчас с Левашовым о Вашей безвременной кончине. Либо подполковник мог погибнуть каким-либо другим образом. Неудачно упасть, например, или отравиться Шустовским коньяком. Или по неосторожности получить случайный заряд дроби в спину. Только и всего! Происшествие из ряда вон, как бы то ни было, проверить надо.
- Ваши аргументы меня не убеждают! Поищите для них кого-нибудь глупее меня, и то не найдёте!
- Я тешусь, развлекаюсь с Вами игрой в бирюльки, или, может быть, все контрразведчики кретины?
Вопрос был задан в лоб, Северианов, сознательно обостряя ситуацию, пристально посмотрел в глаза Храмову, словно желая взглядом прожечь черепную коробку насквозь, пробить остатки защитных реакций подполковника. Он понял: Храмов готов капитулировать, но сделать это достойно, по собственному желанию.
- А Вы смельчак, штабс-капитан, храбрец! Не боитесь, что это выйдет Вам боком? Я буду вынужден доложить о Вашем поведении. И даже не Петру Петровичу Никольскому, а кое-кому повыше.
- Имеете полное право! Но позже, а сейчас извольте отвечать на вопрос! Потому что, отказываясь сотрудничать с контрразведкой, Вы ставите себя в весьма невыгодное положение, господин подполковник.
В принципе, всё было ожидаемо и весьма предсказуемо, как обычно, ни больше ни меньше: и истерический гнев, и угрозы, и обещание доложить начальству. Подполковник кричал, грозился, брызгал слюной, но не уходил. Покочевряжится, конечно, но в скором времени расскажет всё, это поняли и Северианов, и сам Храмов. Он уже сдался, только просто так этого выказать нельзя, обязательно нужно хоть небольшое, но сопротивление оказать, дабы соблюсти лицо. Поупрямиться, выразить несогласие, протест. Поломаться из внутреннего кокетства. Выглядел подполковник, как надутый гусак, фыркал, исходил негодованием, шипел раскалённым самоваром.
Некий революционный товарищ в подобном случае, вполне возможно, истерически рванул бы китель на груди.
- Повторяю вопрос. Расскажите мне о Левашове. Каким он был? Охарактеризуйте его.
- О мёртвых или хорошо, или ничего...
- Бросьте, господин подполковник. Я не из любопытства спрашиваю, поверьте.
- Подполковник Левашов был настоящий патриот! Потомственный военный, из тех, что при полной неразберихе, происходящей на фронте, или творящейся в умах людей, знает, что обязан выполнить свой долг и защищать Отечество до конца. Из тех, что о солдатах заботятся, как о собственных детях. Большевиков ненавидел ненавистью ярой и горячей, чтобы драться с ними из самой Москвы прибыл.
- Когда?
- Точно не скажу, ещё до освобождения города. По дороге тяжело ранен был, едва не погиб.
- Вот как?
- Да! Само по себе ранение лёгкое, в плечо, но рану запустил, вовремя пулю не извлёк, дальше сами понимаете, начались осложнения, чудом руки не лишился. Едва оправился.
- Один ехал, или с попутчиками?
- Зачем Вам?
Северианов промолчал, лишь тяжело улыбнулся, и подполковник ответил.
- Кажется, кто-то с ним был, но кто - не знаю, Левашов не распространялся. Сказал лишь, что от красных их спас. Большевики поезд остановили, офицеров разыскивали, кого заподозрят - сразу к стенке. Левашов бой принял, отбил попутчиков, самого пуля зацепила. Выбирались на перекладных, долго.
Подполковник достал из кармана кисет с табаком, аккуратно нарезанную папиросную бумагу. Насыпал щепотку, ловко свернул самокрутку, закурил. Потянуло ароматом хорошего табака, подполковник даже зажмурился от удовольствия.
- Точно не скажу, но, кажется, даже какая-то романтическая история приключилась. Попутчица, молодая дама благородных кровей, влюбилась в Левашова, он её от посягательства красных уберёг, вызволил из большевистских лап.
- В этом месте, если можно, подробнее. Что за дама?
- Увы, подробностей не ведаю. Он как-то раз вскользь, мимоходом об этом обмолвился, и я даже не уверен, что сия история имела место в действительности, а не была придумана Левашовым для красного словца. Между нами, покойный был большой охотник до женского полу, и прихвастнуть любил, не без этого. Я с самого начала выступал против женщин на охоте, но Левашов настоял. Вот и поплатился. Не уединись с госпожой Голиковой в шалаше на лодке - остался бы жив.
