Глашка метнула последний бутерброд, одновременно заканчивая есть свой.
– Чтой-то ты удумал? – удивилась она, глядя, как Серый, проглотив последний бутерброд, валяется кверху пузом в песке на тропинке, суча в воздухе лапами, и поднимая хвостом кучи пыли. – Не понравился бутерброд? Не притворяйся, никто от них ещё не умирал. Во всяком случае, больше у меня нет, а пирожки я не дам – это бабушке.
Волк, всю эту тираду с наслаждением сыто провалявшись на спине в песке, поднял голову. Наконец, понял, что праздник живота закончился, и продолжения кормёжки не будет. Он поднялся и, вытянув морду, продолжительно всем телом шумно отряхнулся, наполнив солнечные лучи вихрями пыли.
– Ух ты, – завистливо сказала Глашка, наблюдая, как искрящееся пылевое облако на солнце медленно разлетается в стороны, постепенно оседая вниз. – Мне бы так научиться – чтобы мама не ругалась за грязное платье.
Серый снова покорно сел, виляя хвостом.
– Ты, конечно, вполне даже милый, – заметила Глашечка. – Но я помню, для чего ты меня встретил, и знаю, что ты, хитрый зверюга, замыслил. Ты, наверно, хочешь, чтобы я пошла к бабушке по длинной дорожке, а сам побежишь по короткой, с тем, чтобы сожрать мою любимую бабушку целиком. Но теперь, когда я скормила тебе все бутерброды с колбасой, ты, наверно, уже сыт и не тронешь бедную старушку. И всё, что мне требуется, так это проследить, как ты сам отправишься по длинной дорожке, чтобы твоя коварная волчья сущность не взяла над тобой верх.
И Глафира взяла в руки рогатку, повелительно показав волку в сторону от тропы.
– Уходи! – крикнула Глофа, побуждающе качнув туда рогаткой.
Серый насторожился. Он уже испытывал что-то похожее на симпатию к этому странному человеческому чаду, которое в руке имеет силу, способную расщеплять деревья. И оно этой же рукой, наверняка, может запросто наказать самого Серого, но при этом, почему-то этого не делает, а наоборот, может даровать и дарует той же дланью еду. Удивительное существо.
«Будь ты постарше, и ты бы могла стать у нас вожаком в стае, – подумалось Серому. – А так слишком много и непонятно болтаешь, машешь руками и вообще ведёшь себя крайне беспокойно».
– Уходи! – ещё раз крикнула Глашка, для верности махнув на волка рукой.
«Кажется, она хочет, чтобы я побежал, – догадался Серый. – Ага, сейчас. Видел я, как ты из этой своей палки лупишь. Знаю я этот фокус – я побегу, а ты мне аккурат под хвост зарядишь. Нет уж, пока я на попе сижу – ничего с моим хвостом спрятанным не случится. Тут ещё в таком положении, оказывается, и кормят за послушание».
И Серый неуверенно вильнул в пыли хвостом и слабо облизнулся.
– Ну, ладно, – сказала Глашка. – Раз ты так, то и оставайся. Я пойду к бабушке по короткой дороге, а ты сиди здесь.
Она осторожно, не выводя из под прицела рогатки волка, обошла того сбоку и, далее, не оглядываясь, отправилась по тропинке к бабушке, оставив Серого сидящим посредине тропинки в полном недоумении.
* * *
Анна как раз закончила грандиозную стирку и развешивала бельё, когда в калитку постучал Дяхирь – местный Председатель. Анна тяжело вздохнула, привыкнув, что с добрыми вестями её мало кто посещает.
– Доброго тебе, – сказал Председатель, входя и закрывая за собой калитку да стягивая с головы шерстяную крапчатую кепку.
– И вам, – подавленно отозвалась Анна, продолжая с посеревшим лицом крепить прищепками бельё на верёвке.
– Ты всё в трудах, – отметил Председатель, окидывая взглядом двор, полный домашней живности. – Где твой бесёнок в юбке?
– К бабушке отправила, – тихо сказала Анна, не глядя на гостя.
– Что, одну? – удивился Председатель, и, оглянувшись, успел увидеть, как чёрный козёл, обрадованный тем событием, что хозяйка занята беседой с гостем, осторожно соскочил откуда-то сверху, чуть ли не с крыши, и моментально пролез под ограждением огорода.
– Да она туда и так через раз втихаря самостоятельно убегает.
– Да я знаю. Да вот такого головореза лучше за руку доводить, а то, как бы чего не выкинула – то ли лес подожжёт, то ли на кого охоту устроит так, что потом придётся спасать всем селом того, на кого твоя заигравшаяся охоту объявила. Ведь у нас и так уже живности вокруг села не осталось – охотники жалуются. Глашка, как тайфун, проходит по окрестностям, что потом местность после неё, как от шока отходит.
– Вы на сей раз почему пришли? – вздохнула Анна, меняя тему, выпрямляясь и опуская руки вниз, всё так же старательно избегая глядеть на Дяхиря.
– То и пришёл, – нисколько не смущаясь, продолжал Председатель, подходя к Анне. – Жалобы опять поступили на тебя… Вернее, на твою… Ну, в общем, как обычно.
– Пастух? – грустно спросила Анна.
– И он в первую очередь. Я не обращаю уже внимания на жалобы соседей. В конце концов, они могли бы и привыкнуть. Ты всегда исправляешь последствия хулиганства дочки – компенсируешь убытки, надо – не надо. Порой кто-то даже этим пользуется. Но с пастухом это недопустимо. Семён всё же пасёт общее стадо. Коровы – существа нервные, легкоранимые. А если у них приключится истерика, пропадает молоко, будет теряться вес. Вообще животное может испытать психический стресс или на почве тонкой душевной травмы его охватит неудержимый понос. А твоя… «пират»… их через речку всех, как одну, переправила. Пастуху глаз подбила. А человек после этого всех коров ещё три часа по области бегал собирал.
– Она же не со зла. Она хотела помочь.
– Я допускаю, что не со зла. Но это как надо помогать, чтобы человеку глаз подбить? Она у него дубиной осу на лице убивала? Или, может быть, из запоя выводила ударным методом? А Семён, между прочим, и запил, зараза. И сегодня на работу вышел его сменщик стадо пасти. И вот уже с утра одной коровы не досчитались.
При этих словах Анна побледнела.
– Пломба?! – с замиранием сердца воскликнула она.
– Да не-е, – Председатель отмахнулся, поморщившись. – Не волнуйся. Не твоего двора корова пропала. Твои все в порядке. Но как я могу быть уверен, что к этому не приложила руку твоя Глашка?
– Да не могла она этого сделать – она всё утро проспала. А как поднялась и поела, я её сразу же к бабушке отправила. Соседей можете порасспрашивать. Они, когда Глафира на улицу выходит, всегда её взглядом до самого края села провожают.
– Ну, допустим, корову упустил сменщик пастуха. Мне сейчас пришлось травмированного вчера Глашкой Семёна-алкоголика поднять и погнать корову искать. Пользы от этого, правда, скорее всего, не будет, с учётом того, в каком тот состоянии, но хотя бы он дома не будет упиваться. И хоть есть ещё более эфемерный шанс, что протрезвеет. Отделала его вчера твоя дочурка: под каждым глазом по синяку сидит.
– Брешет он. Когда я вчера его видела, у него только скула была подбита. Глафира сказала, что она в него нечаянно попала. Глаза у него чистые были, – принялась защищать дочь Анна. – Он, наверное, потом напился да сцепился с кем-то. А после драки – привычным делом на Глашку всё свалил. А девчонка всегда у всех крайняя.
– Ты постой. Но ведь ты сама не отрицаешь, что прецедент был. Твоя дочь в него попала. Ну, допустим, всё произошло, как ты говоришь, и этого алкоголика кто-то уму-разуму поучил после. Но вот тебе самой не надоело, что я к тебе с такими темами каждый день, как к себе на работу, захаживаю?
Анна понурилась и вздохнула.
– Ведь я всё понимаю, Анна, – вновь заговорил Председатель. – Ты женщина работящая. Понимаю, что овдовела ты рано, когда Глашке всего два года было. Ведаю, что на тебя это горе обрушилось внезапно. Что хозяйство у тебя большое, и вся работа по нему на твои плечи легла. Что дочь без отца растишь. Всё знаю… Что характером девчонка, ну как… полоумная коза…
Одновременно и Анна, и Председатель повернули головы и посмотрели на огород, где из-за ограждения осторожно выглядывала голова Дуремара, смотрящая шальными глазами в разные стороны. Из пасти козла торчала сочная только что извлечённая из гряды морковь с богатой ботвой.
– А по селу твоя Глашка проходит так, что последствия можно сравнить с тем, что как будто целая подвыпившая бригада спецназа лютовала, – продолжал Председатель. – Ну куда это годится? Повторюсь, тебе самой-то не надоело? А я тебе вот, что скажу: ты баба красивая, молодая, работящая. Хозяйство у тебя, опять же… богатое. Тебя любой сосватать рад. И у дочери, наконец, отец появится. Ну, или сдай Глашку в интернат – там будет и ей легче, и тебе легче!
Лицо Анны покраснело. Она впервые подняла глаза на Председателя, и он отшатнулся в страхе, столкнувшись с ней взглядом.
– Это моя дочь! Она добрая и любящая. И делать из неё исчадие ада и виновницу всех ваших бед я не позволю! – гневно проговорила она, медленно наступая на Председателя, а тот инстинктивно принялся отступать от неё спиной к калитке. – Да, она иногда шалит. Да, она у меня гиперактивная. Но она никому не желает зла. Никому! И я никому её в обиду не дам! Ни-ко-му! И если муж какой новый захотел бы у меня объявиться, то только в первую очередь, когда он примет Глашку такой, какова она есть, а Глашка примет его. И только так!
Председатель, отступая, уткнулся спиной в калитку. Открыл её, юркнул на улицу, поспешно прикрывая невысокую дверку и ставя тем самым преграду между собой и Анной.
– Ну, ладно. Не хочешь в интернат, и не надо, – поспешно согласился он. – Но ты, Анна, смотри. Долго так продолжаться не может. Ведь терпение у людей не железное.
И он, развернувшись, зашагал прочь от забора, оставив Анну, стоящей напротив калитки и тяжело глядящей Дяхирю вслед.
Было слышно, как в огороде Дуремар, второпях и в панике поперхнувшись морковью, а теперь, давясь, громко перхал ботвой, торчащей из пасти.
* * *
Вдова лесничего, Настасья Кирилловна, готовила борщ. Она с удовольствием отметила про себя, что суп будет на славу. Но в довершение всего в нём не хватает одной изюминки – перца: Настасья Кирилловна любила поострее.
Кряхтя больше по привычке, нежели от старости, а от старости кряхтя, только тем самым привычно жалуясь на судьбу, вдова лесничего подтащила старый заслуженный табурет к кухонным шкафчикам и довольно легко взобралась на него, не забывая для порядку кряхтеть, оправдывая свой возраст. Пачка с перцем лежала на верхней полке, задвинутая поглубже к дальней стенке. Перец был спрятан, как и многое специфичное в этом доме, подальше от внучки. Эта егоза могла добраться до всего. А с учётом её вездесущности и неуёмности, запросто подвергла бы себя и окружающих непредсказуемой опасности при обращении со столь опасными предметами. К примеру, с тем же перцем – вполне могла бы приперчить всей пачкой целый самовар с кипятком или приготовленный на всех чугунок с обедом.
При мыслях об обеде Настасья Кирилловна, балансируя на цыпочках, стоя на одной ноге на видавшем виды табурете, принялась более активно вылавливать наощупь рукой наверху полки пачку с перцем. Вот она!
Старушка нащупала, наконец, бумажный кубик пачки и облегчённо потянула упаковку на себя. Уже снимая пачку с полки, Настасья Кирилловна поняла, что что-то с ней не так. Но было уже поздно: обильная чёрная струя жгучего порошка просыпалась вниз, с головы до ног осыпав старушку, попав в суп, на пол, тяжёлыми пыльными клубами разлетаясь по комнате.
В следующий миг Настасья Кирилловна зажмурилась от жуткой рези в глазах и, ахая, вздохнула, задерживая дыхание. Слёзы брызнули градом, носоглотка обожглась по всей слизистой при вдохе перечной пыли. Грудь сжало, дыхательные пути парализовало. Старушка с вылезшими от боли из орбит глазами, от рези из которых потоками полились слёзы, почувствовала, что задыхается. Она уже ничего не ощущала и не видела вокруг, судорожно балансируя на табурете и взмахивая в пространстве руками, как бы цепляясь за воздух.
Уже в последние секунды Настасья Кирилловна краем затухающих чувств поняла, что падает. Дальше старушка с грохотом рухнула вниз. Острая боль резанула откуда-то изнутри. И несчастная потеряла сознание.
* * *
После встречи с нахально-бесстрашным ребёнком Серый не пошёл дальше в село. Раздумал. Во-первых, чувство голода в желудке поутихло после светского завтрака на траве с бутербродами от чудесного человеческого чада. Во-вторых, со стороны леса с лёгким, тёплым ветерком Серый поймал запах тетеревов. Крупной стаи. Тетерев, конечно, не дура-курица, беспомощно от собственной жадности завязшая в навозе, но зато не в пример вкуснее, и главное, добываемая без риска залезать в бессрочный долг к Человеку. Поймать не так просто, но тот, кто не пытается, никогда и не поймает.
Серый всегда был не прочь испытать шанс, шлифуя свои навыки охотника. Поэтому он затрусил в сторону запаха в противоположном от селения направлении. Уже пробежав изрядное расстояние так, что запах усилился до осознания близости множественной добычи, волк остановился. Совсем рядом пахло Человеком. Каким-то отвратительным резким запахом нестерпимой кислой вони, которой был пропитан данный Человек.
Серый хотел, как всегда, схорониться в кустах – способ идеально подходящий против двуногих, если, конечно, тех не сопровождает собака. Но после недавней встречи с девочкой, которая моментально непостижимым образом уличила волка в кустах и тут же «чуть не срубила сосну» рядом с Серым, хищник в нерешительности остановился.
Тем временем, Дурнопахнущий, шумно треща сучьями, быстро приближался.
«Ну вот. Сейчас распугает всех моих тетеревов», – мрачно подумалось Серому. И, наконец, приняв для себя решение, волк встал на пути идущего, как бы перекрывая собой путь запаха от вкусных птиц.
«Явно прёт по запаху от моей добычи», – решил Серый, ожидая появления Дурнопахнущего.
Не-ет, Серый не собирался драться или, тем более, нападать на двуногого. Но за спиной были тетерева, хоть ещё и не пойманные, но пока ещё не спугнутые. И Серый хотел своим видом просто «попытаться договориться».
Он терпеливо стоял на открытом месте перед кустами на пути источника приближающегося треска.
И вот кусты раздались в стороны, и Стёпка, еле держащийся на ногах, вывалился на открытое пространство. Его мутило. Он плохо осознавал, где он и что делает. Помнил только гневное лицо Председателя, который велел «Заканчивать свою вахту… вакханаю... хрению…» Как-то он там выразился. «И чтобы немедленно отправляться на поиск Пенелопы» - молодой шальной коровы чёрной масти. Стёпка сам не помнил, как оказался на улице и, шатаясь, добрёл до леса.
«Чтоб эту Пенелопу волки сожрали, шалаву», – думал Стёпка. Теперь же корова интересовала его меньше всего. Он хотел где-то опустошить желудок, и эта мысль была у Стёпки основной, хоть и не чётко сформулированной. Начинало припекать, и Стёпке плохело с каждым шагом. Он ломился напролом, скорее, по инерции, в полубессознанке, чем отдавая себе отчёт, что он делает.
Вывалившись из каких-то зарослей на полянку, Стёпка мутнеющим взором уловил, что впереди перед ним кто-то стоит. Сначала Стёпке показалось, что это Филька, его сменщик-пастух, который стоит тут на четвереньках. Стёпка даже обрадовался. Он хотел уже крикнуть: «Эй, Филимон, скотина! Ты никак уже набрался в дрисню, а ведь у тебя сегодня смена вместо меня…», когда до Стёпки, наконец, дошло, что ведь точно: Филька сейчас на выпасе и никак не может оказаться здесь.
– Чтой-то ты удумал? – удивилась она, глядя, как Серый, проглотив последний бутерброд, валяется кверху пузом в песке на тропинке, суча в воздухе лапами, и поднимая хвостом кучи пыли. – Не понравился бутерброд? Не притворяйся, никто от них ещё не умирал. Во всяком случае, больше у меня нет, а пирожки я не дам – это бабушке.
Волк, всю эту тираду с наслаждением сыто провалявшись на спине в песке, поднял голову. Наконец, понял, что праздник живота закончился, и продолжения кормёжки не будет. Он поднялся и, вытянув морду, продолжительно всем телом шумно отряхнулся, наполнив солнечные лучи вихрями пыли.
– Ух ты, – завистливо сказала Глашка, наблюдая, как искрящееся пылевое облако на солнце медленно разлетается в стороны, постепенно оседая вниз. – Мне бы так научиться – чтобы мама не ругалась за грязное платье.
Серый снова покорно сел, виляя хвостом.
– Ты, конечно, вполне даже милый, – заметила Глашечка. – Но я помню, для чего ты меня встретил, и знаю, что ты, хитрый зверюга, замыслил. Ты, наверно, хочешь, чтобы я пошла к бабушке по длинной дорожке, а сам побежишь по короткой, с тем, чтобы сожрать мою любимую бабушку целиком. Но теперь, когда я скормила тебе все бутерброды с колбасой, ты, наверно, уже сыт и не тронешь бедную старушку. И всё, что мне требуется, так это проследить, как ты сам отправишься по длинной дорожке, чтобы твоя коварная волчья сущность не взяла над тобой верх.
И Глафира взяла в руки рогатку, повелительно показав волку в сторону от тропы.
– Уходи! – крикнула Глофа, побуждающе качнув туда рогаткой.
Серый насторожился. Он уже испытывал что-то похожее на симпатию к этому странному человеческому чаду, которое в руке имеет силу, способную расщеплять деревья. И оно этой же рукой, наверняка, может запросто наказать самого Серого, но при этом, почему-то этого не делает, а наоборот, может даровать и дарует той же дланью еду. Удивительное существо.
«Будь ты постарше, и ты бы могла стать у нас вожаком в стае, – подумалось Серому. – А так слишком много и непонятно болтаешь, машешь руками и вообще ведёшь себя крайне беспокойно».
– Уходи! – ещё раз крикнула Глашка, для верности махнув на волка рукой.
«Кажется, она хочет, чтобы я побежал, – догадался Серый. – Ага, сейчас. Видел я, как ты из этой своей палки лупишь. Знаю я этот фокус – я побегу, а ты мне аккурат под хвост зарядишь. Нет уж, пока я на попе сижу – ничего с моим хвостом спрятанным не случится. Тут ещё в таком положении, оказывается, и кормят за послушание».
И Серый неуверенно вильнул в пыли хвостом и слабо облизнулся.
– Ну, ладно, – сказала Глашка. – Раз ты так, то и оставайся. Я пойду к бабушке по короткой дороге, а ты сиди здесь.
Она осторожно, не выводя из под прицела рогатки волка, обошла того сбоку и, далее, не оглядываясь, отправилась по тропинке к бабушке, оставив Серого сидящим посредине тропинки в полном недоумении.
* * *
Анна как раз закончила грандиозную стирку и развешивала бельё, когда в калитку постучал Дяхирь – местный Председатель. Анна тяжело вздохнула, привыкнув, что с добрыми вестями её мало кто посещает.
– Доброго тебе, – сказал Председатель, входя и закрывая за собой калитку да стягивая с головы шерстяную крапчатую кепку.
– И вам, – подавленно отозвалась Анна, продолжая с посеревшим лицом крепить прищепками бельё на верёвке.
– Ты всё в трудах, – отметил Председатель, окидывая взглядом двор, полный домашней живности. – Где твой бесёнок в юбке?
– К бабушке отправила, – тихо сказала Анна, не глядя на гостя.
– Что, одну? – удивился Председатель, и, оглянувшись, успел увидеть, как чёрный козёл, обрадованный тем событием, что хозяйка занята беседой с гостем, осторожно соскочил откуда-то сверху, чуть ли не с крыши, и моментально пролез под ограждением огорода.
– Да она туда и так через раз втихаря самостоятельно убегает.
– Да я знаю. Да вот такого головореза лучше за руку доводить, а то, как бы чего не выкинула – то ли лес подожжёт, то ли на кого охоту устроит так, что потом придётся спасать всем селом того, на кого твоя заигравшаяся охоту объявила. Ведь у нас и так уже живности вокруг села не осталось – охотники жалуются. Глашка, как тайфун, проходит по окрестностям, что потом местность после неё, как от шока отходит.
– Вы на сей раз почему пришли? – вздохнула Анна, меняя тему, выпрямляясь и опуская руки вниз, всё так же старательно избегая глядеть на Дяхиря.
– То и пришёл, – нисколько не смущаясь, продолжал Председатель, подходя к Анне. – Жалобы опять поступили на тебя… Вернее, на твою… Ну, в общем, как обычно.
– Пастух? – грустно спросила Анна.
– И он в первую очередь. Я не обращаю уже внимания на жалобы соседей. В конце концов, они могли бы и привыкнуть. Ты всегда исправляешь последствия хулиганства дочки – компенсируешь убытки, надо – не надо. Порой кто-то даже этим пользуется. Но с пастухом это недопустимо. Семён всё же пасёт общее стадо. Коровы – существа нервные, легкоранимые. А если у них приключится истерика, пропадает молоко, будет теряться вес. Вообще животное может испытать психический стресс или на почве тонкой душевной травмы его охватит неудержимый понос. А твоя… «пират»… их через речку всех, как одну, переправила. Пастуху глаз подбила. А человек после этого всех коров ещё три часа по области бегал собирал.
– Она же не со зла. Она хотела помочь.
– Я допускаю, что не со зла. Но это как надо помогать, чтобы человеку глаз подбить? Она у него дубиной осу на лице убивала? Или, может быть, из запоя выводила ударным методом? А Семён, между прочим, и запил, зараза. И сегодня на работу вышел его сменщик стадо пасти. И вот уже с утра одной коровы не досчитались.
При этих словах Анна побледнела.
– Пломба?! – с замиранием сердца воскликнула она.
– Да не-е, – Председатель отмахнулся, поморщившись. – Не волнуйся. Не твоего двора корова пропала. Твои все в порядке. Но как я могу быть уверен, что к этому не приложила руку твоя Глашка?
– Да не могла она этого сделать – она всё утро проспала. А как поднялась и поела, я её сразу же к бабушке отправила. Соседей можете порасспрашивать. Они, когда Глафира на улицу выходит, всегда её взглядом до самого края села провожают.
– Ну, допустим, корову упустил сменщик пастуха. Мне сейчас пришлось травмированного вчера Глашкой Семёна-алкоголика поднять и погнать корову искать. Пользы от этого, правда, скорее всего, не будет, с учётом того, в каком тот состоянии, но хотя бы он дома не будет упиваться. И хоть есть ещё более эфемерный шанс, что протрезвеет. Отделала его вчера твоя дочурка: под каждым глазом по синяку сидит.
– Брешет он. Когда я вчера его видела, у него только скула была подбита. Глафира сказала, что она в него нечаянно попала. Глаза у него чистые были, – принялась защищать дочь Анна. – Он, наверное, потом напился да сцепился с кем-то. А после драки – привычным делом на Глашку всё свалил. А девчонка всегда у всех крайняя.
– Ты постой. Но ведь ты сама не отрицаешь, что прецедент был. Твоя дочь в него попала. Ну, допустим, всё произошло, как ты говоришь, и этого алкоголика кто-то уму-разуму поучил после. Но вот тебе самой не надоело, что я к тебе с такими темами каждый день, как к себе на работу, захаживаю?
Анна понурилась и вздохнула.
– Ведь я всё понимаю, Анна, – вновь заговорил Председатель. – Ты женщина работящая. Понимаю, что овдовела ты рано, когда Глашке всего два года было. Ведаю, что на тебя это горе обрушилось внезапно. Что хозяйство у тебя большое, и вся работа по нему на твои плечи легла. Что дочь без отца растишь. Всё знаю… Что характером девчонка, ну как… полоумная коза…
Одновременно и Анна, и Председатель повернули головы и посмотрели на огород, где из-за ограждения осторожно выглядывала голова Дуремара, смотрящая шальными глазами в разные стороны. Из пасти козла торчала сочная только что извлечённая из гряды морковь с богатой ботвой.
– А по селу твоя Глашка проходит так, что последствия можно сравнить с тем, что как будто целая подвыпившая бригада спецназа лютовала, – продолжал Председатель. – Ну куда это годится? Повторюсь, тебе самой-то не надоело? А я тебе вот, что скажу: ты баба красивая, молодая, работящая. Хозяйство у тебя, опять же… богатое. Тебя любой сосватать рад. И у дочери, наконец, отец появится. Ну, или сдай Глашку в интернат – там будет и ей легче, и тебе легче!
Лицо Анны покраснело. Она впервые подняла глаза на Председателя, и он отшатнулся в страхе, столкнувшись с ней взглядом.
– Это моя дочь! Она добрая и любящая. И делать из неё исчадие ада и виновницу всех ваших бед я не позволю! – гневно проговорила она, медленно наступая на Председателя, а тот инстинктивно принялся отступать от неё спиной к калитке. – Да, она иногда шалит. Да, она у меня гиперактивная. Но она никому не желает зла. Никому! И я никому её в обиду не дам! Ни-ко-му! И если муж какой новый захотел бы у меня объявиться, то только в первую очередь, когда он примет Глашку такой, какова она есть, а Глашка примет его. И только так!
Председатель, отступая, уткнулся спиной в калитку. Открыл её, юркнул на улицу, поспешно прикрывая невысокую дверку и ставя тем самым преграду между собой и Анной.
– Ну, ладно. Не хочешь в интернат, и не надо, – поспешно согласился он. – Но ты, Анна, смотри. Долго так продолжаться не может. Ведь терпение у людей не железное.
И он, развернувшись, зашагал прочь от забора, оставив Анну, стоящей напротив калитки и тяжело глядящей Дяхирю вслед.
Было слышно, как в огороде Дуремар, второпях и в панике поперхнувшись морковью, а теперь, давясь, громко перхал ботвой, торчащей из пасти.
* * *
Вдова лесничего, Настасья Кирилловна, готовила борщ. Она с удовольствием отметила про себя, что суп будет на славу. Но в довершение всего в нём не хватает одной изюминки – перца: Настасья Кирилловна любила поострее.
Кряхтя больше по привычке, нежели от старости, а от старости кряхтя, только тем самым привычно жалуясь на судьбу, вдова лесничего подтащила старый заслуженный табурет к кухонным шкафчикам и довольно легко взобралась на него, не забывая для порядку кряхтеть, оправдывая свой возраст. Пачка с перцем лежала на верхней полке, задвинутая поглубже к дальней стенке. Перец был спрятан, как и многое специфичное в этом доме, подальше от внучки. Эта егоза могла добраться до всего. А с учётом её вездесущности и неуёмности, запросто подвергла бы себя и окружающих непредсказуемой опасности при обращении со столь опасными предметами. К примеру, с тем же перцем – вполне могла бы приперчить всей пачкой целый самовар с кипятком или приготовленный на всех чугунок с обедом.
При мыслях об обеде Настасья Кирилловна, балансируя на цыпочках, стоя на одной ноге на видавшем виды табурете, принялась более активно вылавливать наощупь рукой наверху полки пачку с перцем. Вот она!
Старушка нащупала, наконец, бумажный кубик пачки и облегчённо потянула упаковку на себя. Уже снимая пачку с полки, Настасья Кирилловна поняла, что что-то с ней не так. Но было уже поздно: обильная чёрная струя жгучего порошка просыпалась вниз, с головы до ног осыпав старушку, попав в суп, на пол, тяжёлыми пыльными клубами разлетаясь по комнате.
В следующий миг Настасья Кирилловна зажмурилась от жуткой рези в глазах и, ахая, вздохнула, задерживая дыхание. Слёзы брызнули градом, носоглотка обожглась по всей слизистой при вдохе перечной пыли. Грудь сжало, дыхательные пути парализовало. Старушка с вылезшими от боли из орбит глазами, от рези из которых потоками полились слёзы, почувствовала, что задыхается. Она уже ничего не ощущала и не видела вокруг, судорожно балансируя на табурете и взмахивая в пространстве руками, как бы цепляясь за воздух.
Уже в последние секунды Настасья Кирилловна краем затухающих чувств поняла, что падает. Дальше старушка с грохотом рухнула вниз. Острая боль резанула откуда-то изнутри. И несчастная потеряла сознание.
* * *
После встречи с нахально-бесстрашным ребёнком Серый не пошёл дальше в село. Раздумал. Во-первых, чувство голода в желудке поутихло после светского завтрака на траве с бутербродами от чудесного человеческого чада. Во-вторых, со стороны леса с лёгким, тёплым ветерком Серый поймал запах тетеревов. Крупной стаи. Тетерев, конечно, не дура-курица, беспомощно от собственной жадности завязшая в навозе, но зато не в пример вкуснее, и главное, добываемая без риска залезать в бессрочный долг к Человеку. Поймать не так просто, но тот, кто не пытается, никогда и не поймает.
Серый всегда был не прочь испытать шанс, шлифуя свои навыки охотника. Поэтому он затрусил в сторону запаха в противоположном от селения направлении. Уже пробежав изрядное расстояние так, что запах усилился до осознания близости множественной добычи, волк остановился. Совсем рядом пахло Человеком. Каким-то отвратительным резким запахом нестерпимой кислой вони, которой был пропитан данный Человек.
Серый хотел, как всегда, схорониться в кустах – способ идеально подходящий против двуногих, если, конечно, тех не сопровождает собака. Но после недавней встречи с девочкой, которая моментально непостижимым образом уличила волка в кустах и тут же «чуть не срубила сосну» рядом с Серым, хищник в нерешительности остановился.
Тем временем, Дурнопахнущий, шумно треща сучьями, быстро приближался.
«Ну вот. Сейчас распугает всех моих тетеревов», – мрачно подумалось Серому. И, наконец, приняв для себя решение, волк встал на пути идущего, как бы перекрывая собой путь запаха от вкусных птиц.
«Явно прёт по запаху от моей добычи», – решил Серый, ожидая появления Дурнопахнущего.
Не-ет, Серый не собирался драться или, тем более, нападать на двуногого. Но за спиной были тетерева, хоть ещё и не пойманные, но пока ещё не спугнутые. И Серый хотел своим видом просто «попытаться договориться».
Он терпеливо стоял на открытом месте перед кустами на пути источника приближающегося треска.
И вот кусты раздались в стороны, и Стёпка, еле держащийся на ногах, вывалился на открытое пространство. Его мутило. Он плохо осознавал, где он и что делает. Помнил только гневное лицо Председателя, который велел «Заканчивать свою вахту… вакханаю... хрению…» Как-то он там выразился. «И чтобы немедленно отправляться на поиск Пенелопы» - молодой шальной коровы чёрной масти. Стёпка сам не помнил, как оказался на улице и, шатаясь, добрёл до леса.
«Чтоб эту Пенелопу волки сожрали, шалаву», – думал Стёпка. Теперь же корова интересовала его меньше всего. Он хотел где-то опустошить желудок, и эта мысль была у Стёпки основной, хоть и не чётко сформулированной. Начинало припекать, и Стёпке плохело с каждым шагом. Он ломился напролом, скорее, по инерции, в полубессознанке, чем отдавая себе отчёт, что он делает.
Вывалившись из каких-то зарослей на полянку, Стёпка мутнеющим взором уловил, что впереди перед ним кто-то стоит. Сначала Стёпке показалось, что это Филька, его сменщик-пастух, который стоит тут на четвереньках. Стёпка даже обрадовался. Он хотел уже крикнуть: «Эй, Филимон, скотина! Ты никак уже набрался в дрисню, а ведь у тебя сегодня смена вместо меня…», когда до Стёпки, наконец, дошло, что ведь точно: Филька сейчас на выпасе и никак не может оказаться здесь.