Тут что-то другое, глубинное…
Меня зацепила, уколола именно сама ситуация – сам факт упавшего кошелька.
Но почему? Что же особенного произошло? Ничего!
Но в случившемся будто запрятался некий триггер, с которым связано одно из утерянных мною воспоминаний…
Прислушиваюсь к себе, но ответа нет. Мозг издевательски молчит, и лишь участливо подсовывает с каждой минутой усиливающуюся головную боль и мысли о смерти. Поэтому я снова копошусь в отделениях бумажника и извлекаю из него белую визитку. На ней нет никаких украшений. Только надпись «Адвокат М. Сафронов».
Ясно-понятно… Мужик тот – адвокат какой-то из какой-то адвокатской конторки, возможно даже мошеннической. Может, он специально кошельки в снег роняет, типа нативной рекламы. А что? Запоминающе. Надо взять на вооружение. Такое не забудешь.
Кручу в пальцах визитку и под определенным углом замечаю, что украшение на визитке все-таки есть. Оно слабо блестит, нанесенное прозрачным глянцем. Вроде какой-то знак, наверное, логотип, но я не уверена.
Я смариваюсь в него, стараясь разобрать хоть что-то, но при тусклом освещении очень сложно это сделать. Весь свет перекрыл какой-то высоченный парень, стоящий прямо надо мной и держащийся за верхний поручень.
Но все же удалось разглядеть, что знак – это латинская буква «V», только сверху добавлены по краям линии, отчего буква становится похожа на чайку или любую другую птицу, как ее галочкой рисуют дети. Также симметрично, с изломов импровизированных крыльев, выходят лучами еще по две линии, как длинные перья или пальцы кожистых крыльев.
Логотип какой-то несуразный – странный и непонятный. Названия адвокатской конторы я под ним не нашла, но, перевернув визитку, на задней стороне обнаруживаю, как переливается номер телефона, тоже прозрачным блеском нанесенный.
Я задумчиво стискиваю пальцами визитку, растерянно мну и сгибаю туда-сюда эту белоснежную картонку, вспоминая странный внешний облик ее владельца, а после, рассердившись, запихиваю визитку обратно в кожаный кошелек, а его самого обратно в карман.
Меня запоздало, как и всегда, настигает здравая мысль, что надо было того прохожего Системой проверить, но теперь уже поздно – после драки кулаками не машут. Хотя может и к лучшему, что не сообразила сразу его показатели изучить…
Какой бы подозрительной не была та случайная, а может, и не случайная встреча на улице, как и сама история с упавшим кошельком, но от странного адвоката определенно надо держаться подальше. И тем более ничего не узнавать про него в интернете, ни по телефону не звонить, ни еще что-либо предпринимать из праздного любопытства. Седовласого прохожего в книге нигде не упоминалось, даже мимоходом.
Надо игнорировать все, что не связано с сюжетом, и не вносить еще большую сумятицу в события. Множить неопределенность себе дороже. Еще не хватало, чтобы я потеряла одно из таких немногих преимуществ, как знание событий наперед.
Я устаиваюсь поудобнее, откидываюсь на спинку сидения, закрываю глаза и до конца поездки впадаю в сумрачное, полусонное оцепенение, и выхожу из него только, когда доезжаю до своей станции.
Домой возвращаюсь дворами по самому наикратчайшему пути, какой только смогла простроить навигатором. В спутанных чувствах и со сплошным сумбуром в голове я устало переставлю ногами и собираю на них кучу мокрого снега.
Уже стемнело, причем очень сильно. Сумерки зимой здесь, на севере, очень короткие. Всего полчаса, и сразу наступает тревожная темная ночь.
Я перевешиваю сумку на плечо, а после ощупываю сбоку пуховик с надеждой, что бумажник по мановению волшебной палочки исчез, куда-нибудь запропастился, провалился в иное измерение. Но нет, кошелек оказался на месте. А жаль…
Так надеялась, что его все же кто-нибудь украдет в метро или в автобусе. Даже карман не застегнула, искушая карманников-воришек, но, видимо, никому не приглянулся. Не повезло – так не повезло.
Когда впереди появляется вожделенная пятиэтажка, то чувствую ни с чем несравнимое облегчение. Сегодня я ужасно устала, как будто целый день грузила мешки с песком. Не то, чтобы я когда-то занималась подобной деятельностью, но уверена, что ощущала бы себя точно также, как сейчас. Полностью разбитой.
Однако, несмотря на страшную усталость, я, не доходя до первого подъезда, сворачиваю с утоптанной колеи тропинки и, проваливаясь в снег почти по колено, ухожу в тень, под сень деревьев, подальше от слабого света фонарей.
Там выбираю один из стволов деревьев и становлюсь позади него, а после аккуратно выглядываю из-за дерева. Отсюда лучше всего видно спонтанную парковку перед домом, а меня из-за бьющего в глаза фонаря со стороны входа в дом – нет.
Я внимательно изучаю стоящие перед домом автомобили, но в сумерках и плохом свете уличных светильников цвет машин определить трудно, почти невозможно, а марку и внешний вид легковушки, гипотетически следящей за мной тогда возле ресторана, я не запомнила. Только цвет в памяти остался, да и то под большим вопросом, что темно-зеленый.
Что ж, в темноте все кошки, то есть машины серы. Поэтому подхожу ближе и расслабляюсь: автомобили действительно какие-то серые, черные, одна красная – никаких зеленых, особенно темно-зеленых.
Как же все-таки меня напрягает сам факт слежки за мной!
Злость стискивает грудь, и я от души пинаю снег, разбрасывая его вокруг сверкающими облачками, а он, отомстив, еще сильнее налипает вокруг сапога, и приходится наклониться, чтобы стряхнуть хоть немного, потому что идти с такими глыбами на ногах удовольствие ниже среднего.
Когда вполне успешно освобождаюсь от снежного плена, то уже уверено подхожу ко входу в подъезд, нажимаю кнопки кодового замка и дергаю дверное полотно на себя, но, похолодев от неожиданной догадки, отпускаю его, и дверь захлопывается с надсадным дребезжанием.
Надо бы еще проверить, если ли автомобили вокруг дома, и какого они цвета.
Но бежать в темноту по снегу ой как не хочется и только лишь из-за опасения, сомнения, смутного предположения. Пока я возвращалась домой, то вокруг не заметила ничего подозрительного. Поэтому нет ни малейшего повода считать, что за мной следят на улице прямо сейчас. У них же есть скрытые видеокамеры. Они и так узнают, когда я вернусь домой, в квартиру.
В полевом наблюдении смысла нет! Это глупо и нелепо!
Моя патологическая лень с чувством «и так сойдет» вступает в неравную битву с паранойей и тревогой, и неожиданно, с весьма небольшим перевесом, побеждает команда последних.
Я озадаченно растираю шею, поняв, что не отвертеться, иначе от тревожного расстройства попросту не засну сегодня – все время буду думать: был темно-зеленый автомобиль возле пятиэтажки или нет.
Пристраиваю пакет с фикусом на лавочку, мне он лишь мешать будет в предстоящем забеге с препятствиями. Верно, я собираюсь бежать вокруг дома, так быстрее, да и согреюсь наконец, а то тело знобит, то потряхивает от крупной дрожи, то трясет от мелкой, отчего все время кажется, что вновь начинается агония, как тогда, перед смертью.
Несколько раз вдыхаю полной грудью морозный воздух, топчусь на месте с самым обреченным видом. Как человек, нелюбящий физкультуру всеми фибрами души, я не чувствую ни должного воодушевления, ни энтузиазма. Будущая пробежка вызывает разве что тоску и желание убивать.
А затем, осознав, что дальше откладывать неприятное действо бессмысленно, припускаю в промозглую темноту, перемежаемую редкими пятнами света вокруг фонарей, настолько скоро, насколько позволяет глубокий снег, куча одежды на теле и тяжелая сумка на плече.
Трусцой раненого тюленя оббежав дом, я перехожу на медленный шаг, а после и вовсе останавливаюсь и обессиленно опираюсь руками о колени, а сумка соскальзывает с плеча и падает в снег.
Дыхание перехватило. В боку нестерпимо колет, а пот течет градом. Под пуховиком становится слишком мокро, влажно, все тело покрывается неприятной испариной, а дрожь лишь усиливается.
Из меня спортсменка, как из коровы балерина. А бегать зимой, да еще в верхней одежде и по глубокому, неутоптанному снегу – это отдельный вид извращений.
Но самого главного я добилась – никаких машин не обнаружила за домом. Доказала себе, что бояться и беспокоиться не о чем. По крайней мере, на сегодня.
В небольшом сквере деревья тревожно шелестят из-за поднявшегося ветра, небо постепенно заволакивают тучи, начинают падать снежинки. С каждой секундой их становится все больше и больше. Скоро поднимется вьюга, надо идти домой.
Как-то совсем неуклюже, неудобно наклоняюсь за упавшей сумкой. Поясницу простреливает резкой болью, и я на несколько минут замираю в неловкой позе, согнутая крючком, как престарелая старушка. Когда удается разогнуться и отвоевать поклажу у снега, то замечаю вдали сквозь снежную круговерть, что за деревьями сквера стоят еще машины, отчего с губ срывается стон отчаяния.
Нет, я туда проверять не побегу! Слишком далеко, и холодно, и темно, и страшно – там среди кустов наверняка притаились маньяки, да и снег уже за шиворот залетает, и в лицо колет тысячей острых ледяных иголочек. Не пойду, и все!
Я, стиснув зубы, сосредоточенно вглядываюсь вдаль, изо всех сил стараюсь разглядеть, что же там за машины притаились, какого они цвета. Но зрением похвастаться не могу, а работа за монитором компьютера остроты взгляду не прибавляет, поэтому разглядеть в полумраке, как вдалеке окрашены похожие на кляксы автомобили, невозможно от слова совсем.
Через пару минут, замерзнув до чертиков из-за того, что вся взмокла, вспотела из-за незапланированной пробежки, я принимаю волевое решение, что, как уже и говорила ранее, в темноте все автомобили, как кошки, серы.
И, наконец, слегка прихрамывая, так как чуть-чуть потянула ногу, возвращаюсь во двор и, забрав фикус, который никому так и не приглянулся, ведь его никто не своровал с лавочки, я благополучно захожу в подъезд. Там уже привычно не горит свет и темно, как в гробу.
Я подсвечиваю телефоном, как фонариком, путь по ступенькам и мысленно себе напоминаю, что на третьем этаже, где моя квартира, находится трельяж с зеркалом, поэтому пугаться как случайного движения в темноте, так и жутких скособоченных изломанных силуэтов – расточительство ресурсов организма. Бороться нужно с настоящими врагами, а не выдуманными.
На втором этаже я заблаговременно останавливаюсь и еле-еле нахожу в сумке среди кучи вещей с работы ключи. Лучше подготовиться заранее, и как можно скорее открыть дверь в квартиру, когда окажусь на своей площадке.
Третий этаж также встречает привычной, почти кромешной тьмой. Трельяж с зеркалом стоит на том же месте, а при мертвенном свете экрана мобильника чернеют надгробиями двери в квартиры.
Я внимательно прислушиваюсь, но вокруг застыла такая беспробудная тишина, что слышно, как пульс стучит в ушах. Запахов тоже нет, словно никто не готовит еду ни на одном этаже. Когда два дня назад я поднималась сюда в первый раз, было точно также – ничего не изменилось.
Весь подъезд будто нежилой, но ведь так быть не может – люди есть, как минимум, два соседа точно. Но тогда почему нет следов их жизнедеятельности – ни звука, ни стука, ни запаха? Ладно, тогда была ночь, но ведь сейчас всего где-то шесть вечера, никто спать не должен.
Под аккомпанемент недоуменных мыслей о необычной загадке будто заброшенной, нежилой пятиэтажки я копошусь в замке ключом, кручу его туда-сюда, пытаясь понять, под каким углом он все же проворачивается, есть ли закономерность между застреванием ключа в замочной скважине и силой, прикладываемой к нему и пальцами, и всем телом.
Однако, научные изыскания, тянущие не меньше, чем на Нобелевскую премию, прерываются самым неожиданным для меня образом.
За спиной раздается ужасный грохот. Я подпрыгиваю на месте и взвизгиваю от ужаса. Но визг получается похож на полузадушенный хрип, горло, как тисками, передавливает.
Ключ со звоном летит на пол и исчезает где-то в темноте. Сумка соскальзывает с плеча и комом плюхается вниз. А я стремительно поворачиваюсь на каблуках на звук, цепляю ногой горшок с фикусом, который неосторожно поставила на пол рядом с дверью. Он падает на бок, и одновременно с этим меня на несколько секунд ослепляет свет.
И пока судорожно протираю слезящиеся глаза, задыхаясь от колотящегося сердца, я прижимаюсь спиной к двери с такой силой, будто способна просочится прямо через нее в спасительную квартиру.
— Здравствуй, Ликочка! — знакомый старушечий голос прекращает безмолвную панику, что буквально пригвоздила меня к месту.
Да и зрение наконец проясняется, и я вижу открытую дверь в соседнюю квартиру, из которой потоком льется свет, как из потустороннего мира, он бьет будто прожектор, а в проеме стоит Тамара Петровна в белом халате, украшенном узором из розового цветочка, и с тюрбаном из полотенца на голове.
Я глупо пялюсь на дурацкие розовые цветочки на халате, собирая мысли в кучу, что разбежались в голове от испуга, как тараканы, и постепенно выравниваю дыхание, успокаиваясь.
Тьфу ты, чуть до инфаркта не довела ушлая старуха! Карга старая! На каком заводе РССР производят соседок-скримеров? Надо обязательно послать туда жалобу, чтобы можно было вернуть ее обратно производителю.
Пауза неприлично затягивается.
Соседка выразительно глядит на меня, ожидая, скорее всего, ответного приветствия, а выдавить его не получается никак. Сам факт, что она ни с того, ни с сего выскочила из своей квартиры, как черт из табакерки, напрягает до жути, да и не только это тревожит…
Но молчать дальше становится совершенно невежливым. Поэтому с невероятным усилием воли я пытаюсь вежливо улыбнуться, но лицевые мышцы, как в заморозке, свело. И готова покляться, что гримаса у меня на лице застыла весьма пугающая, как клоуна-маньяка при охоте на нерасторопную жертву.
Однако, после все же вынуждаю себя ответить на приветствие:
— Здравствуйте еще раз за сегодня, решили разногласия с тем… мужчиной? — дежурно интересуюсь я.
Честно говоря, мне все равно, чем закончилась по итогу их словесная баталия, но просто тогда снова на площадке повиснет неловкое молчание, от которого захочется поскорее запрятаться в уголок и никогда из него не вылезать.
— С Михалычем что ли? С соседом? — недоуменно переспрашивает старушка.
Я судорожно дергаю головой в качестве согласия. Это должен был быть нормальный кивок, но испуг до сих пор сжимает мышцы. Тело вместо адреналиновой легкости одеревенело, окаменело, и шея не слушается, и полноценно кивнуть не получается. Рептилией себя ощущаю – как опасность, надо прикинуться камнем, авось повезет, и тебя не сожрут.
— Нет, это невозможно! Мы концептуально отличаемся друг от друга. Согласие между нами исключено, — поджимает губы она.
Формулировка ответа выглядит странной, избыточно философской и оставляет неприятное впечатление, поэтому я, выслушивая ненужные откровения от Тамары Петровны, ерзаю, ощущая, как ручка двери болезненно впивается в спину.
К тому же меня еще что-то смущает, что-то еще тревожит, но я никак не могу понять, что именно. Невольно принюхиваюсь, но прежде, чем мысль удалась сформироваться в мозгу, меня отвлекают.
— А ты, Ликочка, почему так рано с работы? — ласково спрашивает она, но меня от тона ее голоса почему-то передергивает, как от удара тока, а еще бесит, что Тамара Петровна называет меня уменьшительно-ласкательным именем, бесит до зубного скрежета.
Меня зацепила, уколола именно сама ситуация – сам факт упавшего кошелька.
Но почему? Что же особенного произошло? Ничего!
Но в случившемся будто запрятался некий триггер, с которым связано одно из утерянных мною воспоминаний…
Прислушиваюсь к себе, но ответа нет. Мозг издевательски молчит, и лишь участливо подсовывает с каждой минутой усиливающуюся головную боль и мысли о смерти. Поэтому я снова копошусь в отделениях бумажника и извлекаю из него белую визитку. На ней нет никаких украшений. Только надпись «Адвокат М. Сафронов».
Ясно-понятно… Мужик тот – адвокат какой-то из какой-то адвокатской конторки, возможно даже мошеннической. Может, он специально кошельки в снег роняет, типа нативной рекламы. А что? Запоминающе. Надо взять на вооружение. Такое не забудешь.
Кручу в пальцах визитку и под определенным углом замечаю, что украшение на визитке все-таки есть. Оно слабо блестит, нанесенное прозрачным глянцем. Вроде какой-то знак, наверное, логотип, но я не уверена.
Я смариваюсь в него, стараясь разобрать хоть что-то, но при тусклом освещении очень сложно это сделать. Весь свет перекрыл какой-то высоченный парень, стоящий прямо надо мной и держащийся за верхний поручень.
Но все же удалось разглядеть, что знак – это латинская буква «V», только сверху добавлены по краям линии, отчего буква становится похожа на чайку или любую другую птицу, как ее галочкой рисуют дети. Также симметрично, с изломов импровизированных крыльев, выходят лучами еще по две линии, как длинные перья или пальцы кожистых крыльев.
Логотип какой-то несуразный – странный и непонятный. Названия адвокатской конторы я под ним не нашла, но, перевернув визитку, на задней стороне обнаруживаю, как переливается номер телефона, тоже прозрачным блеском нанесенный.
Я задумчиво стискиваю пальцами визитку, растерянно мну и сгибаю туда-сюда эту белоснежную картонку, вспоминая странный внешний облик ее владельца, а после, рассердившись, запихиваю визитку обратно в кожаный кошелек, а его самого обратно в карман.
Меня запоздало, как и всегда, настигает здравая мысль, что надо было того прохожего Системой проверить, но теперь уже поздно – после драки кулаками не машут. Хотя может и к лучшему, что не сообразила сразу его показатели изучить…
Какой бы подозрительной не была та случайная, а может, и не случайная встреча на улице, как и сама история с упавшим кошельком, но от странного адвоката определенно надо держаться подальше. И тем более ничего не узнавать про него в интернете, ни по телефону не звонить, ни еще что-либо предпринимать из праздного любопытства. Седовласого прохожего в книге нигде не упоминалось, даже мимоходом.
Надо игнорировать все, что не связано с сюжетом, и не вносить еще большую сумятицу в события. Множить неопределенность себе дороже. Еще не хватало, чтобы я потеряла одно из таких немногих преимуществ, как знание событий наперед.
Я устаиваюсь поудобнее, откидываюсь на спинку сидения, закрываю глаза и до конца поездки впадаю в сумрачное, полусонное оцепенение, и выхожу из него только, когда доезжаю до своей станции.
Домой возвращаюсь дворами по самому наикратчайшему пути, какой только смогла простроить навигатором. В спутанных чувствах и со сплошным сумбуром в голове я устало переставлю ногами и собираю на них кучу мокрого снега.
Уже стемнело, причем очень сильно. Сумерки зимой здесь, на севере, очень короткие. Всего полчаса, и сразу наступает тревожная темная ночь.
Я перевешиваю сумку на плечо, а после ощупываю сбоку пуховик с надеждой, что бумажник по мановению волшебной палочки исчез, куда-нибудь запропастился, провалился в иное измерение. Но нет, кошелек оказался на месте. А жаль…
Так надеялась, что его все же кто-нибудь украдет в метро или в автобусе. Даже карман не застегнула, искушая карманников-воришек, но, видимо, никому не приглянулся. Не повезло – так не повезло.
Когда впереди появляется вожделенная пятиэтажка, то чувствую ни с чем несравнимое облегчение. Сегодня я ужасно устала, как будто целый день грузила мешки с песком. Не то, чтобы я когда-то занималась подобной деятельностью, но уверена, что ощущала бы себя точно также, как сейчас. Полностью разбитой.
Однако, несмотря на страшную усталость, я, не доходя до первого подъезда, сворачиваю с утоптанной колеи тропинки и, проваливаясь в снег почти по колено, ухожу в тень, под сень деревьев, подальше от слабого света фонарей.
Там выбираю один из стволов деревьев и становлюсь позади него, а после аккуратно выглядываю из-за дерева. Отсюда лучше всего видно спонтанную парковку перед домом, а меня из-за бьющего в глаза фонаря со стороны входа в дом – нет.
Я внимательно изучаю стоящие перед домом автомобили, но в сумерках и плохом свете уличных светильников цвет машин определить трудно, почти невозможно, а марку и внешний вид легковушки, гипотетически следящей за мной тогда возле ресторана, я не запомнила. Только цвет в памяти остался, да и то под большим вопросом, что темно-зеленый.
Что ж, в темноте все кошки, то есть машины серы. Поэтому подхожу ближе и расслабляюсь: автомобили действительно какие-то серые, черные, одна красная – никаких зеленых, особенно темно-зеленых.
Как же все-таки меня напрягает сам факт слежки за мной!
Злость стискивает грудь, и я от души пинаю снег, разбрасывая его вокруг сверкающими облачками, а он, отомстив, еще сильнее налипает вокруг сапога, и приходится наклониться, чтобы стряхнуть хоть немного, потому что идти с такими глыбами на ногах удовольствие ниже среднего.
Когда вполне успешно освобождаюсь от снежного плена, то уже уверено подхожу ко входу в подъезд, нажимаю кнопки кодового замка и дергаю дверное полотно на себя, но, похолодев от неожиданной догадки, отпускаю его, и дверь захлопывается с надсадным дребезжанием.
Надо бы еще проверить, если ли автомобили вокруг дома, и какого они цвета.
Но бежать в темноту по снегу ой как не хочется и только лишь из-за опасения, сомнения, смутного предположения. Пока я возвращалась домой, то вокруг не заметила ничего подозрительного. Поэтому нет ни малейшего повода считать, что за мной следят на улице прямо сейчас. У них же есть скрытые видеокамеры. Они и так узнают, когда я вернусь домой, в квартиру.
В полевом наблюдении смысла нет! Это глупо и нелепо!
Моя патологическая лень с чувством «и так сойдет» вступает в неравную битву с паранойей и тревогой, и неожиданно, с весьма небольшим перевесом, побеждает команда последних.
Я озадаченно растираю шею, поняв, что не отвертеться, иначе от тревожного расстройства попросту не засну сегодня – все время буду думать: был темно-зеленый автомобиль возле пятиэтажки или нет.
Пристраиваю пакет с фикусом на лавочку, мне он лишь мешать будет в предстоящем забеге с препятствиями. Верно, я собираюсь бежать вокруг дома, так быстрее, да и согреюсь наконец, а то тело знобит, то потряхивает от крупной дрожи, то трясет от мелкой, отчего все время кажется, что вновь начинается агония, как тогда, перед смертью.
Несколько раз вдыхаю полной грудью морозный воздух, топчусь на месте с самым обреченным видом. Как человек, нелюбящий физкультуру всеми фибрами души, я не чувствую ни должного воодушевления, ни энтузиазма. Будущая пробежка вызывает разве что тоску и желание убивать.
А затем, осознав, что дальше откладывать неприятное действо бессмысленно, припускаю в промозглую темноту, перемежаемую редкими пятнами света вокруг фонарей, настолько скоро, насколько позволяет глубокий снег, куча одежды на теле и тяжелая сумка на плече.
Трусцой раненого тюленя оббежав дом, я перехожу на медленный шаг, а после и вовсе останавливаюсь и обессиленно опираюсь руками о колени, а сумка соскальзывает с плеча и падает в снег.
Дыхание перехватило. В боку нестерпимо колет, а пот течет градом. Под пуховиком становится слишком мокро, влажно, все тело покрывается неприятной испариной, а дрожь лишь усиливается.
Из меня спортсменка, как из коровы балерина. А бегать зимой, да еще в верхней одежде и по глубокому, неутоптанному снегу – это отдельный вид извращений.
Но самого главного я добилась – никаких машин не обнаружила за домом. Доказала себе, что бояться и беспокоиться не о чем. По крайней мере, на сегодня.
В небольшом сквере деревья тревожно шелестят из-за поднявшегося ветра, небо постепенно заволакивают тучи, начинают падать снежинки. С каждой секундой их становится все больше и больше. Скоро поднимется вьюга, надо идти домой.
Как-то совсем неуклюже, неудобно наклоняюсь за упавшей сумкой. Поясницу простреливает резкой болью, и я на несколько минут замираю в неловкой позе, согнутая крючком, как престарелая старушка. Когда удается разогнуться и отвоевать поклажу у снега, то замечаю вдали сквозь снежную круговерть, что за деревьями сквера стоят еще машины, отчего с губ срывается стон отчаяния.
Нет, я туда проверять не побегу! Слишком далеко, и холодно, и темно, и страшно – там среди кустов наверняка притаились маньяки, да и снег уже за шиворот залетает, и в лицо колет тысячей острых ледяных иголочек. Не пойду, и все!
Я, стиснув зубы, сосредоточенно вглядываюсь вдаль, изо всех сил стараюсь разглядеть, что же там за машины притаились, какого они цвета. Но зрением похвастаться не могу, а работа за монитором компьютера остроты взгляду не прибавляет, поэтому разглядеть в полумраке, как вдалеке окрашены похожие на кляксы автомобили, невозможно от слова совсем.
Через пару минут, замерзнув до чертиков из-за того, что вся взмокла, вспотела из-за незапланированной пробежки, я принимаю волевое решение, что, как уже и говорила ранее, в темноте все автомобили, как кошки, серы.
И, наконец, слегка прихрамывая, так как чуть-чуть потянула ногу, возвращаюсь во двор и, забрав фикус, который никому так и не приглянулся, ведь его никто не своровал с лавочки, я благополучно захожу в подъезд. Там уже привычно не горит свет и темно, как в гробу.
Я подсвечиваю телефоном, как фонариком, путь по ступенькам и мысленно себе напоминаю, что на третьем этаже, где моя квартира, находится трельяж с зеркалом, поэтому пугаться как случайного движения в темноте, так и жутких скособоченных изломанных силуэтов – расточительство ресурсов организма. Бороться нужно с настоящими врагами, а не выдуманными.
На втором этаже я заблаговременно останавливаюсь и еле-еле нахожу в сумке среди кучи вещей с работы ключи. Лучше подготовиться заранее, и как можно скорее открыть дверь в квартиру, когда окажусь на своей площадке.
Третий этаж также встречает привычной, почти кромешной тьмой. Трельяж с зеркалом стоит на том же месте, а при мертвенном свете экрана мобильника чернеют надгробиями двери в квартиры.
Я внимательно прислушиваюсь, но вокруг застыла такая беспробудная тишина, что слышно, как пульс стучит в ушах. Запахов тоже нет, словно никто не готовит еду ни на одном этаже. Когда два дня назад я поднималась сюда в первый раз, было точно также – ничего не изменилось.
Весь подъезд будто нежилой, но ведь так быть не может – люди есть, как минимум, два соседа точно. Но тогда почему нет следов их жизнедеятельности – ни звука, ни стука, ни запаха? Ладно, тогда была ночь, но ведь сейчас всего где-то шесть вечера, никто спать не должен.
Под аккомпанемент недоуменных мыслей о необычной загадке будто заброшенной, нежилой пятиэтажки я копошусь в замке ключом, кручу его туда-сюда, пытаясь понять, под каким углом он все же проворачивается, есть ли закономерность между застреванием ключа в замочной скважине и силой, прикладываемой к нему и пальцами, и всем телом.
Однако, научные изыскания, тянущие не меньше, чем на Нобелевскую премию, прерываются самым неожиданным для меня образом.
За спиной раздается ужасный грохот. Я подпрыгиваю на месте и взвизгиваю от ужаса. Но визг получается похож на полузадушенный хрип, горло, как тисками, передавливает.
Ключ со звоном летит на пол и исчезает где-то в темноте. Сумка соскальзывает с плеча и комом плюхается вниз. А я стремительно поворачиваюсь на каблуках на звук, цепляю ногой горшок с фикусом, который неосторожно поставила на пол рядом с дверью. Он падает на бок, и одновременно с этим меня на несколько секунд ослепляет свет.
И пока судорожно протираю слезящиеся глаза, задыхаясь от колотящегося сердца, я прижимаюсь спиной к двери с такой силой, будто способна просочится прямо через нее в спасительную квартиру.
— Здравствуй, Ликочка! — знакомый старушечий голос прекращает безмолвную панику, что буквально пригвоздила меня к месту.
Да и зрение наконец проясняется, и я вижу открытую дверь в соседнюю квартиру, из которой потоком льется свет, как из потустороннего мира, он бьет будто прожектор, а в проеме стоит Тамара Петровна в белом халате, украшенном узором из розового цветочка, и с тюрбаном из полотенца на голове.
Я глупо пялюсь на дурацкие розовые цветочки на халате, собирая мысли в кучу, что разбежались в голове от испуга, как тараканы, и постепенно выравниваю дыхание, успокаиваясь.
Тьфу ты, чуть до инфаркта не довела ушлая старуха! Карга старая! На каком заводе РССР производят соседок-скримеров? Надо обязательно послать туда жалобу, чтобы можно было вернуть ее обратно производителю.
Пауза неприлично затягивается.
Соседка выразительно глядит на меня, ожидая, скорее всего, ответного приветствия, а выдавить его не получается никак. Сам факт, что она ни с того, ни с сего выскочила из своей квартиры, как черт из табакерки, напрягает до жути, да и не только это тревожит…
Но молчать дальше становится совершенно невежливым. Поэтому с невероятным усилием воли я пытаюсь вежливо улыбнуться, но лицевые мышцы, как в заморозке, свело. И готова покляться, что гримаса у меня на лице застыла весьма пугающая, как клоуна-маньяка при охоте на нерасторопную жертву.
Однако, после все же вынуждаю себя ответить на приветствие:
— Здравствуйте еще раз за сегодня, решили разногласия с тем… мужчиной? — дежурно интересуюсь я.
Честно говоря, мне все равно, чем закончилась по итогу их словесная баталия, но просто тогда снова на площадке повиснет неловкое молчание, от которого захочется поскорее запрятаться в уголок и никогда из него не вылезать.
— С Михалычем что ли? С соседом? — недоуменно переспрашивает старушка.
Я судорожно дергаю головой в качестве согласия. Это должен был быть нормальный кивок, но испуг до сих пор сжимает мышцы. Тело вместо адреналиновой легкости одеревенело, окаменело, и шея не слушается, и полноценно кивнуть не получается. Рептилией себя ощущаю – как опасность, надо прикинуться камнем, авось повезет, и тебя не сожрут.
— Нет, это невозможно! Мы концептуально отличаемся друг от друга. Согласие между нами исключено, — поджимает губы она.
Формулировка ответа выглядит странной, избыточно философской и оставляет неприятное впечатление, поэтому я, выслушивая ненужные откровения от Тамары Петровны, ерзаю, ощущая, как ручка двери болезненно впивается в спину.
К тому же меня еще что-то смущает, что-то еще тревожит, но я никак не могу понять, что именно. Невольно принюхиваюсь, но прежде, чем мысль удалась сформироваться в мозгу, меня отвлекают.
— А ты, Ликочка, почему так рано с работы? — ласково спрашивает она, но меня от тона ее голоса почему-то передергивает, как от удара тока, а еще бесит, что Тамара Петровна называет меня уменьшительно-ласкательным именем, бесит до зубного скрежета.
