- Вы – единственная выжившая после нападения Чистильщика. Полицейский департамент и Городское управление рассчитывают на ваши показания. Так что у меня был неограниченный бюджет.
Мне показалось, что он сейчас замурчит, такое было у доктора довольное лицо. Жаль, я не могла разделить его радости, а могла только повторить:
- Вот как.
Нет! Мне не должно быть стыдно, за то, что я ничего не помню!
Но слова доктора Айвана спустили на меня сметающую все на своем пути сель ответственности.
Я жива потому, что от меня зависят чужие жизни. И тем, кто приказал достать меня с того света, уж точно плевать кто я и в чьем теле.
Интересно, а если «Юдит» так ничего и не вспомнит, магистрат выставит ей счет?
Мое смущение перед человеком, который собирал меня обратно, как набор «Сшей игрушку» из Фикс Прайса, было необоснованным.
Но я, все равно, попросила, чтобы перевязку выполнила сестричка.
Доктор Айван покачал головой: «Понимаю ваше желание, но у Хольги нет способностей Претворителя, так что придется потерпеть меня».
Я поняла, что ничего не поняла, но настаивать не стала. Нет так нет, а кто такой «Претворитель» сейчас разведаем. Совсем не хотелось выдавать вопросами, что я не помню не только личность хозяйки тела, но и ничего не знаю о новом мире.
Как и вчера, доктор начал с рук. Срезав старые повязки, он удовлетворенно осмотрел то, что они открыли и озвучил:
- Что ж, здесь скобы пора снимать, - он потянулся за пинцетом.
- Можно взглянуть?
- О, да, конечно, - удивился. Но руку мою выпустил, - пока займусь второй.
Он переместился на другую сторону койки. А я уставилась на бледно-розовые полоски шрамов.
Семь штук. На внешней стороне предплечий выглядели так, словно Юдит закрывалась от ударов.
Шрамы не имели фактуры – просто полосы, тонкие, пересеченные блестящими скобами.
И тут я, не веря глазам, сморгнула и поднесла руку ближе.
Нет, не показалось, вокруг скоб едва заметно мерцал воздух, как при сильной жаре. Но тепла я не ощущала.
- Что ж, ваши руки в полном порядке!
От звука мужского голоса я вздрогнула.
- Давайте снимем скобы, а потом займемся остальным.
Кивнула и, зажмурившись, приготовилась к боли. Но почувствовала только щекотку.
Я открыла глаза как раз тогда, когда очередная скоба покинула мою руку. Оставив две розовые точки на теле, она свернулась, как крошечная гусеничка, подцепленная клювом пинцета. В этот момент мне удалось разглядеть, что она состоит из десятка звеньев, соединенных чем-то блеснувшем в солнечном свете, как зеленое стекло.
- Доктор Ай… Церно, - надеюсь, он не заметил оговорки.
- Можно и доктор Айван, - заметил и сидит улыбается так заразительно и довольно.
Каков прохвост! Обойдется.
- Для этих скоб действительно нужны способности Претворителя?
Я решила, что настал момент самой неуклюжей разведки за историю человечества, и очень надеялась, что удачно изобразила простодушную наивность, а интонация прозвучала вопросом и утверждением одновременно.
- Я сконструировал их в надежде на массовое производство, но, к сожалению, для их использования не хватает сил среднестатистического Претворителя. Так что делаю по индивидуальным заказам. Неплохой приработок, но не тот, что я рассчитывал.
Скажи он это другим тоном, не снимая с видом полной сосредоточенности "гусеничек" с моей руки, прозвучал бы по-пижонски. Но доктор Айван, пожалуй, даже не хвастался. Просто озвучил факт.
Выпендрёжник. Я усмехнулась:
- Вы мастер своего дела.
- Один из лучших, - он отирал мои руки марлей, пахнущей спиртом и травами, а отложив ее, поправил очки, - приступим к самому сложному.
Когда доктор Айван впервые обрабатывал швы, в моем глазу не рябило. Он отер каждую рану антисептиком и теперь покрывал скобы прозрачной жидкостью, сильно пахнущей и металлом и чем-то кислым, от нее воздух вокруг скоб становился мерцающим маревом, искажавшим размеры и формы, как россыпь разномастных линз.
Я смотрела завороженно. И не могла не спросить, что происходит. Но мой собеседник и спаситель говорил о своей работе с вдохновенным удовольствием. Это играло на руку.
- Можете представить, что я их кормлю. Это, - он приподнял пинцет с зажатой в нем ваткой, - что-то вроде питательной среды. На заживление уходит много энергии, механизмам нужна подзарядка. К тому же, через них подпитываются и трансплантаты.
Точно, он же говорил о нескольких трансплантациях, совсем забыла.
- Сколько их?
- Четыре, - просто ответил он, - глаз, гортань, часть кишечника и правая почка.
Он указал на большой прямой разрез на правом боку. Перпендикулярно ему, образовывая перевернутую букву «Т» живот рассекал еще один. Остальные раны были нанесены хаотично.
Я сглотнула:
- Как я выжила?
- По чистой случайности, - доктор Айван продолжал обрабатывать скобы, - убийцу спугнул констебль, бывший в патруле. Вас доставили едва живой, с огромной потерей крови. Первые операции мы боялись даже надеяться на положительный исход. Но вы, Юдит, оказались борцом.
Я искренне благодарно улыбнулась. Интересно, кто в тот момент был в этом теле и боролся за его жизнь? В какой момент я заняла его?
Доктор продолжил:
- Две недели мы держали вас в искусственном сне, чтобы избежать болевого шока. И вот вы с нами... Закончил! - Вместо пинцета с ваткой в руках доктора Айвана появились перевязочные материалы.
- Шрамы будут очень страшными?
Мужчина хитро прищурился:
- А насколько страшен шрам на вашей шее?
- Какой?
- Ну вот и ответ. Первой операцией я вживил вам новую гортань, а вы даже не заметили. Мои малышки работают безупречно.
Я прикоснулась к шее. Не заметила. Совсем.
Зеркало все еще лежало на койке, я подхватила его и задрала подбородок. Вот он. Тоненький, как ниточка, белый след. Опустила зеркало:
- А это, - указала на розовые росчерки на руках.
- Побелеют и, при должном уходе, – исчезнут совсем. Возможно, придется немного загореть для лучшего эффекта. Поднимите руки.
Он уже приклеил к каждой ранке что-то вроде прямоугольников пергамента для выпечки, видимо, чтобы прозрачная субстанция впиталась в кожу, а не в бинты, и теперь заматывал меня в белоснежную плотную марлевою ленту. Закончив работу, доктор Айван сообщил, что через неделю я смогу идти домой на своих ногах.
Улыбка у меня вышла, скорее всего, слишком нервной: дома здесь у Ани Стариковой не было.
- Подождите!
Мой оклик остановил доктора Айвана уже у двери:
- Слушаю.
- Скажите, нельзя ли принести сюда какие-то вещи Ю, - запнулась, все-таки, теперь она – это я, - мои вещи. Что-то из моих вещей. Может, так я смогу что-то вспомнить.
Он улыбнулся и кивнул:
- Что-нибудь придумаю.
Я почти научилась справляться со страхом. Широко раскрыв глаза, смотрела в темноту. Сегодня передо мной стояла цель как можно детальнее разглядеть таящегося в глубине дьявольских глаз змея.
Поджилки тряслись, но я вглядывалась в лоснящуюся чешую, острый неровный гребень. Кольца мощного тела, движущиеся с ирреальной плавностью оптической иллюзии.
И, наконец, клиновидную хищную голову, широкий разрез пасти.
Дрогнувшие веки.
Я распахнула глаза и несколько секунд лежала не дыша.
Змей вот-вот проснется.
Меня пробрала дрожь предчувствия. Я ничего не могла сделать. Я ничего не знала, и не понимала, как могу узнать. Просто видела это чертово чудовище каждую ночь.
Рассказать доктору Айвану? Но какой в этом смысл. Что он сделает? Пропишет седативное, может быть.
Придется ждать, что произойдет, когда «спящий пробудится», хотя от одной мысли об этом холодеют внутренности и подкатывает тошнота.
Долго пребывать в мрачных раздумьях мне было не суждено: уже через несколько минут, я в накрахмаленной белой сорочке, радостная, опершись на плечо Хольги, шла по коридору больницы в настоящую уборную.
До этого моим уделом была утка. А умывание заключалось в протирании лица горячим полотенцем. По вечерам сестричка омывала не замотанные части моего тела пахнущей чайным деревом водой, вот и все гигиенические процедуры.
Так что я была рада унитазу и раковине, как родным детям. А еще мне выдали смешную длинную зубную щетку и порошок с режущим глаза запахом, похожим на эвкалипт.
«Если все пойдет по плану, завтра доктор Айван разрешит вам помыться. Ванну пока нельзя, но натереться мылом и ополоснуться из ковша – уже допустимо».
Вот что сказала Хольга, когда я вышла из уборной.
Какое блаженство!
Преисполнившись уверенности и ликования, я сама шла обратно, разглядывала белые кафельные стены. Окна были открыты, пахло цветением и хлоркой. Как же повезло попасть в мир, где уже изобрели асептику.
Счастливая и одухотворенная, я почти вбежала в палату и опустила лицо в сирень, принесенную доктором Айваном. Божественный запах. Божественное утро! Лучи близкого, белого солнца были по-летнему горячими, легкий ветерок – по-весеннему прохладным.
Мое окно выходило на широкий внутренний двор, усаженный сиренью и яблонями. Я сделала несколько таких глубоких вдохов, что забеспокоились швы.
Тем временем, Хольга прикатила столик с завтраком, и подвинув к нему стул, пригласила меня сесть.
Как здорово принимать пищу не в постели в полулежащем состоянии! А подносить ложку ко рту, не скованной бинтами рукой, так славно, что жидкая каша кажется нектаром.
Человеку для кратковременного счастья надо всего-ничего. Главное – его не упустить.
Я наслаждалась моментом, а сестричка в это время меняла постельное на моей койке. Взбивала подушки, встряхивала одеяло.
Но всему приходит конец и, как только я отправила последнюю ложку каши в рот, меня стали укладывать обратно. Я еле упросила Хольгу разрешить мне еще посмотреть в окно.
Вдоволь надышавшись сиренью и весной, улеглась на накрахмаленные подушки. Белье пахло ультрафиолетом. Его сушили на солнце. Как в детстве у бабушки.
Я закрыла глаза и решила, что сегодня не буду думать плохие мысли.
Первой в палату влетела Тори.
Она со взволнованным щебетом уселась на изголовье моей кровати.
Следом в дверь вплыла объемная коробка, и, наконец, вошел несший ее инспектор Антарин.
Он опустил коробку у моей кровати.
- Здравствуйте, Юдит.
- Здравствуйте, инспектор.
В ответ мужчина нахмурился:
- Доктор Церно сказал, что вы хотели осмотреть свои вещи. Здесь, - он указал на коробку, - все, что мы изъяли у вашего домовладельца.
- Прохвост! – возмущенно чирикнула механическая птица и перелетела на плечо Антарина.
Оказалось, что как только ушлый собственник узнал о смерти постоялицы, – а слухи были быстрее полиции, – ее комната была освобождена и подготовлена для нового арендатора. Сыщики тщательно изучили каждую вещь, но поиски улик оказались безуспешны. «Если что-то и было, хозяин все уничтожил».
Вот мудак, не мог же не знать, что полиция придет с обыском. Так я подумала, но вслух сказала что-то усредненно-вежливое. И добавила:
- Не могли бы вы поставить коробку на кровать, вот сюда. И, пожалуй, помогите мне сесть.
Инспектор кивнул и немедля выполнил мои просьбы, при этом лицо у него оставалось смурным и строгим. Он вообще выглядел жутковато со своим ожогом. Не уродливо. Инспектор был чертовски красив, на самом деле. Но мрачен, как туча и шрам на лице придавал дополнительной угрюмости.
Такой щекочущей нервы изюминки.
На мою благодарность он ответил намеком улыбки и еще одним кивком.
- Я вынужден вас оставить. Надеюсь, вам удастся что-то вспомнить.
Он коротко поклонился и вышел из палаты. Со мной осталось впечатление, что мыслями Антарин был не здесь.
Я опустила глаза на коробку. Объемная. Мне пришлось сесть по-турецки, чтобы было удобно рассматривать содержимое. Швы откликнулись болью, но терпимой. Доктор Айван бы, наверное, ругался.
Сверху лежала пара книг. Я вытащила ту, на корешке которой плавно вился черный тюльпан. «Приключения блистательного Тюлипа Нуара». Судя по названию, детектив.
Открыла томик на середине. Карандашом на полях кто-то нервно написал: «Поверить не могу, что после этого ты его предал!». Полистав, обнаружила еще пару десятков таких заметок. Если это была книга Юдит, то она явно перечитывала ее несколько раз и очень любила.
Вторая книга, забранная в обложку из грубой белой ткани, хранила в себе сборник современной поэзии. На страницах с некоторыми стихами были загнуты уголки.
Я отложила книги в сторону, чтобы почитать на досуге.
Следующей достала деревянную шкатулку, декорированную металлом. Она явно была великовата для содержимого: внутри лежали две пары дешевых серег со стекляшками и потемневшая цепочка.
Книги, должно быть, гораздо дороже, чем эти бирюльки. Если у Юдит и были ценности, домовладелец наверняка их прикарманил.
Но не покусился на коллекцию керамических котиков. Старомодных, но премилых. Забавно, что в антикварной лавке России 2022 года эти безделушки стоили бы как серебро, а то и золото.
Небольшая вазочка, тоже керамическая, эмалированная.
Два веера. Немного потрепанных, но красивых.
А под ними – три тетради, помеченные соответствующими числами. Дневники! О, Юдит, ты умничка!
Раз они здесь, значит полиция не нашла в них зацепок. Но мне-то нужно другое. Мне нужна ты, девочка моя!
Я нарочито хищно усмехнулась, воздела руки к потолку и тихонько, но максимально дьявольски расхохоталась.
Что ж, приступим.
Из первого дневника было вырвано с десяток страниц.
На форзаце поставленной рукой нарисованы букет фиалок и друза темных кристаллов. Я быстро пролистала тетрадь: иллюстрации сопровождали почти каждую запись. Юдит рисовала воробьев, котов, цветы. Картинки цепляли взгляд: детальные, живые, со своим обаянием.
Однако, когда каллиграфический почерк становился нервным, на страницах появлялись пугающие мужские лица с темными провалами вместо глаз, спирали и женщины с накинутыми на головы платками.
По рукам пробежали нехорошие мурашки. Тревожное зрелище.
Я вернулась к первой из сохранившихся страниц. Над аккуратно выведенной датой – натюрморт. На вышитом полотенце открытый пирог и исходящая паром чашка. Наиуютный рисунок.
«Тама, мой самоцвет, где же ты?
Сегодня твой день, и я испекла именинный пирог. Самый сильно тобой любимый! Клубничный! Все еще храню нянюшкин рецепт, как драгоценность.
Знала бы ты, какими ухищрениями я раздобыла унцию сахара! И всё всыпала в начинку, чтобы ты заламывала руки и твердила, что сладкое - яд для кожи и фигуры.
А потом я ждала весь день, когда откроется дверь нашей комнаты, и ты войдешь: "Прости, сестрица, прости, сталюшка".
Мы бы плакали друг у друга на плече. А потом ели бы ягодную мякоть, блестящую от сиропа, прямо из середины пирога. Суповыми ложками! Ведь нам никакая отрава не страшна, мы сами – самая страшная отрава!
Ты всегда говоришь, что Р. – рыбья кость поперёк глотки любой беде. Ни одному хищнику не по зубам наши панцири, в капле крови - больше яда, чем в гадючьей пасти.
А еще говоришь, что родители так жили – вопреки.
Мне показалось, что он сейчас замурчит, такое было у доктора довольное лицо. Жаль, я не могла разделить его радости, а могла только повторить:
- Вот как.
Нет! Мне не должно быть стыдно, за то, что я ничего не помню!
Но слова доктора Айвана спустили на меня сметающую все на своем пути сель ответственности.
Я жива потому, что от меня зависят чужие жизни. И тем, кто приказал достать меня с того света, уж точно плевать кто я и в чьем теле.
Интересно, а если «Юдит» так ничего и не вспомнит, магистрат выставит ей счет?
Глава 4
Мое смущение перед человеком, который собирал меня обратно, как набор «Сшей игрушку» из Фикс Прайса, было необоснованным.
Но я, все равно, попросила, чтобы перевязку выполнила сестричка.
Доктор Айван покачал головой: «Понимаю ваше желание, но у Хольги нет способностей Претворителя, так что придется потерпеть меня».
Я поняла, что ничего не поняла, но настаивать не стала. Нет так нет, а кто такой «Претворитель» сейчас разведаем. Совсем не хотелось выдавать вопросами, что я не помню не только личность хозяйки тела, но и ничего не знаю о новом мире.
Как и вчера, доктор начал с рук. Срезав старые повязки, он удовлетворенно осмотрел то, что они открыли и озвучил:
- Что ж, здесь скобы пора снимать, - он потянулся за пинцетом.
- Можно взглянуть?
- О, да, конечно, - удивился. Но руку мою выпустил, - пока займусь второй.
Он переместился на другую сторону койки. А я уставилась на бледно-розовые полоски шрамов.
Семь штук. На внешней стороне предплечий выглядели так, словно Юдит закрывалась от ударов.
Шрамы не имели фактуры – просто полосы, тонкие, пересеченные блестящими скобами.
И тут я, не веря глазам, сморгнула и поднесла руку ближе.
Нет, не показалось, вокруг скоб едва заметно мерцал воздух, как при сильной жаре. Но тепла я не ощущала.
- Что ж, ваши руки в полном порядке!
От звука мужского голоса я вздрогнула.
- Давайте снимем скобы, а потом займемся остальным.
Кивнула и, зажмурившись, приготовилась к боли. Но почувствовала только щекотку.
Я открыла глаза как раз тогда, когда очередная скоба покинула мою руку. Оставив две розовые точки на теле, она свернулась, как крошечная гусеничка, подцепленная клювом пинцета. В этот момент мне удалось разглядеть, что она состоит из десятка звеньев, соединенных чем-то блеснувшем в солнечном свете, как зеленое стекло.
- Доктор Ай… Церно, - надеюсь, он не заметил оговорки.
- Можно и доктор Айван, - заметил и сидит улыбается так заразительно и довольно.
Каков прохвост! Обойдется.
- Для этих скоб действительно нужны способности Претворителя?
Я решила, что настал момент самой неуклюжей разведки за историю человечества, и очень надеялась, что удачно изобразила простодушную наивность, а интонация прозвучала вопросом и утверждением одновременно.
- Я сконструировал их в надежде на массовое производство, но, к сожалению, для их использования не хватает сил среднестатистического Претворителя. Так что делаю по индивидуальным заказам. Неплохой приработок, но не тот, что я рассчитывал.
Скажи он это другим тоном, не снимая с видом полной сосредоточенности "гусеничек" с моей руки, прозвучал бы по-пижонски. Но доктор Айван, пожалуй, даже не хвастался. Просто озвучил факт.
Выпендрёжник. Я усмехнулась:
- Вы мастер своего дела.
- Один из лучших, - он отирал мои руки марлей, пахнущей спиртом и травами, а отложив ее, поправил очки, - приступим к самому сложному.
Когда доктор Айван впервые обрабатывал швы, в моем глазу не рябило. Он отер каждую рану антисептиком и теперь покрывал скобы прозрачной жидкостью, сильно пахнущей и металлом и чем-то кислым, от нее воздух вокруг скоб становился мерцающим маревом, искажавшим размеры и формы, как россыпь разномастных линз.
Я смотрела завороженно. И не могла не спросить, что происходит. Но мой собеседник и спаситель говорил о своей работе с вдохновенным удовольствием. Это играло на руку.
- Можете представить, что я их кормлю. Это, - он приподнял пинцет с зажатой в нем ваткой, - что-то вроде питательной среды. На заживление уходит много энергии, механизмам нужна подзарядка. К тому же, через них подпитываются и трансплантаты.
Точно, он же говорил о нескольких трансплантациях, совсем забыла.
- Сколько их?
- Четыре, - просто ответил он, - глаз, гортань, часть кишечника и правая почка.
Он указал на большой прямой разрез на правом боку. Перпендикулярно ему, образовывая перевернутую букву «Т» живот рассекал еще один. Остальные раны были нанесены хаотично.
Я сглотнула:
- Как я выжила?
- По чистой случайности, - доктор Айван продолжал обрабатывать скобы, - убийцу спугнул констебль, бывший в патруле. Вас доставили едва живой, с огромной потерей крови. Первые операции мы боялись даже надеяться на положительный исход. Но вы, Юдит, оказались борцом.
Я искренне благодарно улыбнулась. Интересно, кто в тот момент был в этом теле и боролся за его жизнь? В какой момент я заняла его?
Доктор продолжил:
- Две недели мы держали вас в искусственном сне, чтобы избежать болевого шока. И вот вы с нами... Закончил! - Вместо пинцета с ваткой в руках доктора Айвана появились перевязочные материалы.
- Шрамы будут очень страшными?
Мужчина хитро прищурился:
- А насколько страшен шрам на вашей шее?
- Какой?
- Ну вот и ответ. Первой операцией я вживил вам новую гортань, а вы даже не заметили. Мои малышки работают безупречно.
Я прикоснулась к шее. Не заметила. Совсем.
Зеркало все еще лежало на койке, я подхватила его и задрала подбородок. Вот он. Тоненький, как ниточка, белый след. Опустила зеркало:
- А это, - указала на розовые росчерки на руках.
- Побелеют и, при должном уходе, – исчезнут совсем. Возможно, придется немного загореть для лучшего эффекта. Поднимите руки.
Он уже приклеил к каждой ранке что-то вроде прямоугольников пергамента для выпечки, видимо, чтобы прозрачная субстанция впиталась в кожу, а не в бинты, и теперь заматывал меня в белоснежную плотную марлевою ленту. Закончив работу, доктор Айван сообщил, что через неделю я смогу идти домой на своих ногах.
Улыбка у меня вышла, скорее всего, слишком нервной: дома здесь у Ани Стариковой не было.
- Подождите!
Мой оклик остановил доктора Айвана уже у двери:
- Слушаю.
- Скажите, нельзя ли принести сюда какие-то вещи Ю, - запнулась, все-таки, теперь она – это я, - мои вещи. Что-то из моих вещей. Может, так я смогу что-то вспомнить.
Он улыбнулся и кивнул:
- Что-нибудь придумаю.
***
Я почти научилась справляться со страхом. Широко раскрыв глаза, смотрела в темноту. Сегодня передо мной стояла цель как можно детальнее разглядеть таящегося в глубине дьявольских глаз змея.
Поджилки тряслись, но я вглядывалась в лоснящуюся чешую, острый неровный гребень. Кольца мощного тела, движущиеся с ирреальной плавностью оптической иллюзии.
И, наконец, клиновидную хищную голову, широкий разрез пасти.
Дрогнувшие веки.
Я распахнула глаза и несколько секунд лежала не дыша.
Змей вот-вот проснется.
Меня пробрала дрожь предчувствия. Я ничего не могла сделать. Я ничего не знала, и не понимала, как могу узнать. Просто видела это чертово чудовище каждую ночь.
Рассказать доктору Айвану? Но какой в этом смысл. Что он сделает? Пропишет седативное, может быть.
Придется ждать, что произойдет, когда «спящий пробудится», хотя от одной мысли об этом холодеют внутренности и подкатывает тошнота.
Долго пребывать в мрачных раздумьях мне было не суждено: уже через несколько минут, я в накрахмаленной белой сорочке, радостная, опершись на плечо Хольги, шла по коридору больницы в настоящую уборную.
До этого моим уделом была утка. А умывание заключалось в протирании лица горячим полотенцем. По вечерам сестричка омывала не замотанные части моего тела пахнущей чайным деревом водой, вот и все гигиенические процедуры.
Так что я была рада унитазу и раковине, как родным детям. А еще мне выдали смешную длинную зубную щетку и порошок с режущим глаза запахом, похожим на эвкалипт.
«Если все пойдет по плану, завтра доктор Айван разрешит вам помыться. Ванну пока нельзя, но натереться мылом и ополоснуться из ковша – уже допустимо».
Вот что сказала Хольга, когда я вышла из уборной.
Какое блаженство!
Преисполнившись уверенности и ликования, я сама шла обратно, разглядывала белые кафельные стены. Окна были открыты, пахло цветением и хлоркой. Как же повезло попасть в мир, где уже изобрели асептику.
Счастливая и одухотворенная, я почти вбежала в палату и опустила лицо в сирень, принесенную доктором Айваном. Божественный запах. Божественное утро! Лучи близкого, белого солнца были по-летнему горячими, легкий ветерок – по-весеннему прохладным.
Мое окно выходило на широкий внутренний двор, усаженный сиренью и яблонями. Я сделала несколько таких глубоких вдохов, что забеспокоились швы.
Тем временем, Хольга прикатила столик с завтраком, и подвинув к нему стул, пригласила меня сесть.
Как здорово принимать пищу не в постели в полулежащем состоянии! А подносить ложку ко рту, не скованной бинтами рукой, так славно, что жидкая каша кажется нектаром.
Человеку для кратковременного счастья надо всего-ничего. Главное – его не упустить.
Я наслаждалась моментом, а сестричка в это время меняла постельное на моей койке. Взбивала подушки, встряхивала одеяло.
Но всему приходит конец и, как только я отправила последнюю ложку каши в рот, меня стали укладывать обратно. Я еле упросила Хольгу разрешить мне еще посмотреть в окно.
Вдоволь надышавшись сиренью и весной, улеглась на накрахмаленные подушки. Белье пахло ультрафиолетом. Его сушили на солнце. Как в детстве у бабушки.
Я закрыла глаза и решила, что сегодня не буду думать плохие мысли.
***
Первой в палату влетела Тори.
Она со взволнованным щебетом уселась на изголовье моей кровати.
Следом в дверь вплыла объемная коробка, и, наконец, вошел несший ее инспектор Антарин.
Он опустил коробку у моей кровати.
- Здравствуйте, Юдит.
- Здравствуйте, инспектор.
В ответ мужчина нахмурился:
- Доктор Церно сказал, что вы хотели осмотреть свои вещи. Здесь, - он указал на коробку, - все, что мы изъяли у вашего домовладельца.
- Прохвост! – возмущенно чирикнула механическая птица и перелетела на плечо Антарина.
Оказалось, что как только ушлый собственник узнал о смерти постоялицы, – а слухи были быстрее полиции, – ее комната была освобождена и подготовлена для нового арендатора. Сыщики тщательно изучили каждую вещь, но поиски улик оказались безуспешны. «Если что-то и было, хозяин все уничтожил».
Вот мудак, не мог же не знать, что полиция придет с обыском. Так я подумала, но вслух сказала что-то усредненно-вежливое. И добавила:
- Не могли бы вы поставить коробку на кровать, вот сюда. И, пожалуй, помогите мне сесть.
Инспектор кивнул и немедля выполнил мои просьбы, при этом лицо у него оставалось смурным и строгим. Он вообще выглядел жутковато со своим ожогом. Не уродливо. Инспектор был чертовски красив, на самом деле. Но мрачен, как туча и шрам на лице придавал дополнительной угрюмости.
Такой щекочущей нервы изюминки.
На мою благодарность он ответил намеком улыбки и еще одним кивком.
- Я вынужден вас оставить. Надеюсь, вам удастся что-то вспомнить.
Он коротко поклонился и вышел из палаты. Со мной осталось впечатление, что мыслями Антарин был не здесь.
Я опустила глаза на коробку. Объемная. Мне пришлось сесть по-турецки, чтобы было удобно рассматривать содержимое. Швы откликнулись болью, но терпимой. Доктор Айван бы, наверное, ругался.
Сверху лежала пара книг. Я вытащила ту, на корешке которой плавно вился черный тюльпан. «Приключения блистательного Тюлипа Нуара». Судя по названию, детектив.
Открыла томик на середине. Карандашом на полях кто-то нервно написал: «Поверить не могу, что после этого ты его предал!». Полистав, обнаружила еще пару десятков таких заметок. Если это была книга Юдит, то она явно перечитывала ее несколько раз и очень любила.
Вторая книга, забранная в обложку из грубой белой ткани, хранила в себе сборник современной поэзии. На страницах с некоторыми стихами были загнуты уголки.
Я отложила книги в сторону, чтобы почитать на досуге.
Следующей достала деревянную шкатулку, декорированную металлом. Она явно была великовата для содержимого: внутри лежали две пары дешевых серег со стекляшками и потемневшая цепочка.
Книги, должно быть, гораздо дороже, чем эти бирюльки. Если у Юдит и были ценности, домовладелец наверняка их прикарманил.
Но не покусился на коллекцию керамических котиков. Старомодных, но премилых. Забавно, что в антикварной лавке России 2022 года эти безделушки стоили бы как серебро, а то и золото.
Небольшая вазочка, тоже керамическая, эмалированная.
Два веера. Немного потрепанных, но красивых.
А под ними – три тетради, помеченные соответствующими числами. Дневники! О, Юдит, ты умничка!
Раз они здесь, значит полиция не нашла в них зацепок. Но мне-то нужно другое. Мне нужна ты, девочка моя!
Я нарочито хищно усмехнулась, воздела руки к потолку и тихонько, но максимально дьявольски расхохоталась.
Что ж, приступим.
Глава 5
Из первого дневника было вырвано с десяток страниц.
На форзаце поставленной рукой нарисованы букет фиалок и друза темных кристаллов. Я быстро пролистала тетрадь: иллюстрации сопровождали почти каждую запись. Юдит рисовала воробьев, котов, цветы. Картинки цепляли взгляд: детальные, живые, со своим обаянием.
Однако, когда каллиграфический почерк становился нервным, на страницах появлялись пугающие мужские лица с темными провалами вместо глаз, спирали и женщины с накинутыми на головы платками.
По рукам пробежали нехорошие мурашки. Тревожное зрелище.
Я вернулась к первой из сохранившихся страниц. Над аккуратно выведенной датой – натюрморт. На вышитом полотенце открытый пирог и исходящая паром чашка. Наиуютный рисунок.
«Тама, мой самоцвет, где же ты?
Сегодня твой день, и я испекла именинный пирог. Самый сильно тобой любимый! Клубничный! Все еще храню нянюшкин рецепт, как драгоценность.
Знала бы ты, какими ухищрениями я раздобыла унцию сахара! И всё всыпала в начинку, чтобы ты заламывала руки и твердила, что сладкое - яд для кожи и фигуры.
А потом я ждала весь день, когда откроется дверь нашей комнаты, и ты войдешь: "Прости, сестрица, прости, сталюшка".
Мы бы плакали друг у друга на плече. А потом ели бы ягодную мякоть, блестящую от сиропа, прямо из середины пирога. Суповыми ложками! Ведь нам никакая отрава не страшна, мы сами – самая страшная отрава!
Ты всегда говоришь, что Р. – рыбья кость поперёк глотки любой беде. Ни одному хищнику не по зубам наши панцири, в капле крови - больше яда, чем в гадючьей пасти.
А еще говоришь, что родители так жили – вопреки.
