Ты, везучая шельма, еще помнишь хорошие дни нашей семьи и гений отца.
Я помню только как могучие руки подкидывают меня – ребёнка; внутри всё сжимается от восторга. И ловят. Надёжные, сильные, смуглые пальцы. Я хватаюсь за них, хохочу, кутаясь в запах табака и металла. Вот такой для меня папенька.
Твои воспоминания хранят, как в его руках рождались великие изобретения. Лилась сталь и сияли драгоценные камни.
В моей памяти только мамин голос, поющий колыбельную и ее длинные каштановые волосы, мягкие и отчаянно непослушные под детскими ладошками. Я обожала заплетать их в пушистые косы.
А ты рассказываешь тысячу историй, как ту, где маменька как-то раз вышла ко двору с корзиночкой из кос, которую я, пятилетняя, тщательно уложила и сдобрила лаком. Тебе тогда было двенадцать, ты умирала от стыда. А мама подходила к дамам: «Неправда ли моя камеристка превзошла себя?», и даже раздавала подругам визитные карточки, нарисованные мной на картоне от обувной коробки.
Я ведь теперь каждый день заплетаю свои непослушные каштановые кудри в корзинку. Не знаю, похожа ли я на нее, но надеюсь.
Ведь ты унесла с собой их фото.
Если бы ты хотела уйти навсегда, оставила бы его, я уверена. У тебя в памяти сохранились их лица, это мне достались только чёрно-белые нечёткие портреты.
Я так скучаю, самоцветик, Тама, сестренка!
Ты всегда говоришь, что я - сталь в нашем механизме. Рама прочности. А ты, мой алмаз, только крутишь шестерёнки.
Это правда. Без тебя - я бесполезна. Жалка. Несчастна.
Без тебя я просто Юдит Софро. Обездвиженный механизм.
Прошу, вернись».
Вот вам и уютный натюрморт. Не стоит даже пробовать притворяться Юдит, я никогда не смогу выдать хотя бы жалкую пародию ее речи.
Я порылась в коробке и нашла карандаш, пролистала все три тетрадки и, найдя пустой листочек, аккуратно вырвала.
Написала:
«Куда делась Т.?
Что за Р.?
Кто отец?»
Юдит явно была сильной, хоть и печальной, девушкой. Родители умерли или пропали, сестра пропала или умерла. Я прочитала послание ей пять или шесть раз. Оно было пронизано одиночеством. Кое-где расплылись под каплями влаги чернила.
Я читала и с каждым разом сердце сжималось сильнее. Нет, я все еще ничего не вспомнила, но ощущала беспричинное родство с хозяйкой тела. Может, потому что и я оказалась вдруг одна, может, потому что мои родные в том мире, где я улетела из карьера в карьер, тоже переживают горе потери.
Тряхнула головой: «Не думать плохие мысли! Это бесполезно».
Я перелистнула страницу и продолжила погружаться в чужую жизнь.
А Юдит продолжила жить.
Она делала гимнастику по утрам, заботилась об уличных котах и сторговалась с трактирщицей на месяц бесплатных ужинов за роспись новой вывески. У Юдит было много приятельниц, кому-то из них она даже давала уроки игры на пианино.
Я считала яичницу, приготовленную собственноручно за шедевр, обладала почерком китайского терапевта, не могла нарисовать ровный круг, и не умела играть даже на нервах. Я работала маркетологом и по четвергам выбирала между залом, вокалом и психотерапевтом. Каждый четверг – что-то из трех. На все вместе не хватало ни сил, ни денег.
«Класс, Аня, даже у мертвой проститутки жизнь наполненней и ярче, чем у тебя!», подумала я и незамедлительно почувствовала себя худшим человеком на земле. «Ее убили», напомнила я себе. И почувствовала себя еще хуже худшего.
Не в этом дело.
Ох, знала бы я, куда меня занесет, не выбирала бы между психотерапевтом, психотерапевтом и психотерапевтом. Маленькая закомплексованная завистница!
Вслух извинившись перед хозяйкой тела, продолжая чувствовать себя ужасно, я продолжила изучать ее дневники.
Юдит была чистоплотна, аккуратна, привыкла к гигиене, поэтому жилье снимала не дешевое: с канализацией и водопроводом. Квартира была хороша, но домовладелец, действительно, подкачал.
Юдит описывала его как человека мелочного, самовлюбленного с потными маленькими ручками, которые он нет-нет да и распускал. И как-то раз полез ей под юбку с недвусмысленным предложением платить аренду натурой. Уродец.
На поля резкими штрихами лег набросок худой обнаженной женщины. Она прижимала ладони к лицу, закрытому черным мешком. Меня передернуло. Прости, прости, прости, Юдит, за мои ужасные мысли!
«Киз пришел в ярость, приказал ждать на улице и закрыть уши. Я послушалась, но, все равно, слышала пронзительный поросячий визг и мольбу. Жена вымеска просила о пощаде. Как тошнотворно низко. Мне было жаль ее в тот миг. Киз сбежал по лестнице, поправляя перчатки. Он лишь кивнул. Мне было позволено зайти в парадную. Оказалось, что с этого момента мое проживание в доходном доме безвозмездно. Домовладелец, лобызая паркет у моих ног, сам сообщил об этом».
Теперь понятно, почему хозяин так быстро избавился от ее вещей.
«Г-н Н. – неплохой мужчина, но весь какой-то неуклюжий; сегодня был обезоруживающе мил. Целовал руки и отвешивал гроздья комплиментов. Киз смотрел тяжело».
Этот Киз упоминался достаточно часто. Впечатление он создавал неприятное, кажется, Юдит была зависима от него если и не финансово, то духовно:
«Под утро посыльный принес записку от Киза. Заставляла себя не бежать, сломя голову, к необходимой, желанной безопасности».
С соседней страницы ледяными глазами на меня посмотрел портрет заточенного человека. Острого в каждой своей черте. Скулы, нос, брови, губы – казалось, ими можно порезаться. Видимо, это и был Киз.
Я перелистнула страницу.
«Временами думаю о том, что не боюсь ничего рядом с ним, потому что не знаю существа страшнее него.
Впрочем нет. Знаю».
Я тщетно искала хоть одно упоминание того, кого она имела ввиду, но его не было. Из каждой из трех тетрадей были вырваны страницы. Возможно, ответ был там, а, может, там были неудачные рисунки или стихи. Стихи Юдит тоже писала, они были отражением самых печальных ее мыслей:
Поверь в меня, поверь, мой друг!
Заставь меня поверить тоже.
И прошептав: «Ах, Боже, Боже…»,
Коснись моих холодных рук.
Дневник лег на простыни. Я обняла себя за плечи. Обняла Юдит.
Она просто нуждалась в поддержке. Как любой из нас в сложный момент. Но дневник говорил, что ей не к кому пойти, кроме острого Киза.
Подумав, я добавила к написанному:
«Кто такой Киз?
Осмотреть доходный дом
Любить Юдит».
Хоть Хольга и просила меня не вставать, я сползла с кровати и отправилась в уборную – умыться. А на обратном пути познакомиться с кем-нибудь из пациентов. По моему опыту лежания в больницах, наверняка должна найтись какая-нибудь тетушка с целым фотоальбомом в смартфоне. Дети, внуки, мопсы, коты, дицентра в полисаднике, монстера на окне. Конечно, тут смартфонов не было. Но тетушки точно обитали, и мне было просто необходимо поговорить с живым человеком о его артрозе.
Я ощущала себя беспокойно и потерянно. Не могла ожидать, что дневники Юдит произведут на меня такое действие. Она обескураживала своей силой, слабостью, грустью и неподдельной живостью.
Понимание застигло врасплох: я скорбела. Скорбела о человеке, благодаря смерти которого, скорее всего, жива.
Нет! Невозможно! Необходимо срочно отвлечься! Где же тетушки?
В коридоре было пусто. Все двери заперты. И процедурный кабинет – тоже. Я надеялась найти там Хольгу.
Только в заставленной горшками с зеленью рекреации, куда выходила дверь моей палаты, стоял письменный стол, хранивший признаки жизни: открытую книгу и газету с начатым кроссвордом.
В уборной – ни души.
Я умылась ледяной водой и расчесала короткие волосы влажной пятерней. Интересно, что случилось и когда Юдит лишилась своих кос? Сейчас я вряд ли смогу собрать даже куцый хвост.
Покинув туалетную комнату, зачем-то еще раз подергала ручку двери процедурного кабинета и, убедившись, что она заперта, доковыляла до конца коридора. Однако, только успела приоткрыть скрипучую створку с надписью "Выход", взгляд уперся в синий китель.
Подняв голову, я встретилась глазами с сурового вида бородатым мужиком. В руках он держал термос и бумажный кулек, пахнущий свежей выпечкой.
- Здравствуйте, - а что еще тут можно сказать?
- Барышня Софрон, - прогудел он, - вам следует оставаться в палате.
Я кивнула.
Представившись Жеоргием, полицейский проводил меня до самой кровати.
- Ложитесь. Я там за столом, если вам что-то понадобится.
Я снова кивнула.
Жеоргий уже ухолил, но вдруг обернулся:
- Барышня Софрон, вы, пожалуйста, не говорите начальнику Антарину, что я отлучался. Уволит.
И опять я кивнула. Подумала немного и сказала:
- Только больше так не делайте.
- Ни в коем случае, барышня Софрон.
Неловкая какая-то вышла ситуация. Какой из нее можно сделать вывод?
Под мое содержание, судя по всему, выделили часть отделения; допуск сюда есть только у двоих медиков. Тоже судя по всему.
А охранник ходит за булочками и не запирает за собой дверь.
Я, определенно, в полной безопасности.
Вздохнув, забралась на кровать, кое-как сдвинув ногами коробку, в которой остались тряпки. Наверное, это были платья или рубашки, или юбки. Но рассматривать их у меня не было никакого желания. Стоило попросить Жеоргия вовсе убрать коробку на пол. Но силы кончились, стало все равно. И так улягусь. Короткая прогулка вымотала меня, как марафон.
Я едва шевелила руками, но отвлечься, все равно, хотелось. Так что я дотянулась до «Приключений блистательного Тюлипа Нуара» и принялась за чтение.
Тьма. Пульсирующая, живая. Она вокруг, везде, как водная толща, плотная, давящая. Через нее пробивается импульс. И снова. Волна бьется в мое тело.
И снова.
И снова.
Снова.
Сквозь густую пустоту пробивается звук.
Теперь каждая волна несет с собой отголосок удара.
Тук-тук.
Тук-тук.
Тук…
Волны ударяют в тело одновременно со всех сторон.
Я словно центр пульса, точка схождения звука.
Сердце.
Это бьется сердце. Могучее, сильное.
Тук-тук.
Сердце змея.
Подскакиваю на постели.
И встречаю взглядом кровавый взгляд. Алую пылающую радужку свежей раной пересекает вертикальный зрачок.
С полухрипом я подскочила на постели. Книга упала на пол.
Сгребла в кулак рубашку над своим бешено колотящимся сердцем, ткань прилипла к телу, в ушах прибоем шумела кровь.
Змей проснулся.
Предчувствие кошмара обрушилось, смело, потащило. Оно волокло, накрывало, выворачивало бессильное тело, стискивало до хруста ребра. Ему невозможно было сопротивляться. Оно было лавиной.
Я не помнила, как выбежала из палаты, как рядом появились Хольга и доктор Айван.
Просто в какой-то момент услышала свой крик, а потом поняла, что сижу на полу, мои плечи, как тиски, сжимают могучие ладони Жеоргия, а доктор вводит мне в вену желтую жидкость.
Пустота снова засосала меня, последний звук – взволнованный голос Хольги – тонет в темноте.
На этот раз вокруг нет ничего. Чернота молчалива. Хищник покинул логово. Его ждет охота.
- Эйрен, она спит. И даже если проснется, я тебя к ней не подпущу! Позволить притащить сюда коробку с дневниками – было ошибкой!
- Но она что-то вспомнила!
- Я этого не говорил. Я сказал, что она металась в бреду и кричала что-то про убийство. Эйрен, прошу, уходи. Ей нужен покой.
- А мне нужен свидетель! Ты сам видел, какие зверства он творит. И его ублюдское нутро требует все большего: сегодняшняя девчушка выпотрошена, как хренов судак!
Уже с минуту я не спала. Под звуки ожесточенного спора спать было невозможно: и громко, и интересно. Так что, не смотря на горечь во рту, пересохшее горло и губы, я увлеченно наблюдала.
Доктор Айван, упершись в дверную раму, пытался не пустить в палату взъерошенного инспектора с серым от усталости лицом. Инспектор был настойчив и, оказывается, весьма эмоционален, доктор – непоколебим.
- Айван!
- Эйрен!
- Можно воды?
Оба мужчины вздрогнули.
Я, в общем, могла сама себя обслужить: самочувствие было хорошим, разве что голова тяжелой. И жажда уже успела подмучить. Но надо было напомнить о себе.
Ну и, конечно, необыкновенно приятно, когда красивый мужчина, припадая на колено, заботливо подносит к твоим губам стакан, а в его глазах – искреннее беспокойство.
Влага омыла язык, как пемзу. Кажется, я спала с открытым ртом. Не самая, надо сказать, привлекательная картина. Побоявшись неприятного запаха, я прикрыла рот ладонью и постаралась, в придачу, незаметно стереть засохшую слюнку.
- Спасибо, доктор Церно. Не беспокойтесь, я в силах побеседовать с инспектором… Только мне нечего сказать.
Последняя фраза была адресована Антарину.
Полицейский подошел кровати.
- Вы ничего не вспомнили?
Я покачала головой, глаза мужчины потемнели.
- Тогда что вас так напугало, Юдит?
Доктор Айван с недовольством смотрел на Антерина, но разговору не препятствовал.
Я задумалась. Стоит ли рассказывать о кошмарах? Это просто сны, максимум их ценности – возможность покопаться в том, что хочет от тебя мозг.
На душе стало муторно. В груди смятенно заворочалось чувство самообмана.
Нет, не просто. Откуда-то я знала, от чего и зачем проснулось антрацитовое чудовище. Оно было слишком реально. И так четко отпечаталась в памяти каждая секунда в темноте, как никогда не запоминался ни один сон. Я ощущала азарт и жажду крови змея, как свои.
- Инспектор, сегодня ночью снова кого-то убили?
Антарин кивнул.
- Знаете, кое-что есть.
- Тори!
- Пишу, пишу, - недовольная заспанная птица выглянула из-за пазухи хозяина, - рассказывайте.
Ручаюсь, металлическая малявка отдала приказ. Стало смешно
- Так точно! – отсалютовав, я начала рассказ.
Оба мужчины внимательно слушали. Внутри тупыми коготками царапалась неуверенность: они не воспримут всерьез мое беспокойство. В конце концов, по их мнению, я потеряла память из-за психологической травмы. Вполне естественно, что мне снятся кошмары.
Так что, я ожидала принуждённой благодарности, огорчения, назначения успокоительных.
Их лица действительно мрачнели с каждым моим словом. Но не разочарованно. В глазах доктора не было скепсиса, он прислонился плечом к стене, пальцы привычно крутили «фонарик», выдавая волнение.
Антарин ногой придвинул стул и откинулся на спинку, как если бы готовился к долгому разговору.
Тори на его плече пощелкивала клювиком в такт моей речи.
А потом они начали задавать вопросы. Их интересовала каждая мелочь, и у каждого была своя цель.
Инспектора больше всего волновали дни и время, так что мне пришлось поднапрячь память и обратиться за помощью к Айвану, он же, в свою очередь интересовался змеем. Какого цвета чешуя, с узором? А гребень? Вы разглядели, была ли ороговевшая трещетка на хвосте? А капюшон? А какого именно оттенка красный глаз?
Когда вопросы кончились, наступило сосредоточенное молчание. Сосредоточены были все, кроме меня. Я же вдруг растерялась и почему-то снова подумала, что меня разыгрывают. Слишком все это было серьезно и сюрреалистично.
Я помню только как могучие руки подкидывают меня – ребёнка; внутри всё сжимается от восторга. И ловят. Надёжные, сильные, смуглые пальцы. Я хватаюсь за них, хохочу, кутаясь в запах табака и металла. Вот такой для меня папенька.
Твои воспоминания хранят, как в его руках рождались великие изобретения. Лилась сталь и сияли драгоценные камни.
В моей памяти только мамин голос, поющий колыбельную и ее длинные каштановые волосы, мягкие и отчаянно непослушные под детскими ладошками. Я обожала заплетать их в пушистые косы.
А ты рассказываешь тысячу историй, как ту, где маменька как-то раз вышла ко двору с корзиночкой из кос, которую я, пятилетняя, тщательно уложила и сдобрила лаком. Тебе тогда было двенадцать, ты умирала от стыда. А мама подходила к дамам: «Неправда ли моя камеристка превзошла себя?», и даже раздавала подругам визитные карточки, нарисованные мной на картоне от обувной коробки.
Я ведь теперь каждый день заплетаю свои непослушные каштановые кудри в корзинку. Не знаю, похожа ли я на нее, но надеюсь.
Ведь ты унесла с собой их фото.
Если бы ты хотела уйти навсегда, оставила бы его, я уверена. У тебя в памяти сохранились их лица, это мне достались только чёрно-белые нечёткие портреты.
Я так скучаю, самоцветик, Тама, сестренка!
Ты всегда говоришь, что я - сталь в нашем механизме. Рама прочности. А ты, мой алмаз, только крутишь шестерёнки.
Это правда. Без тебя - я бесполезна. Жалка. Несчастна.
Без тебя я просто Юдит Софро. Обездвиженный механизм.
Прошу, вернись».
Вот вам и уютный натюрморт. Не стоит даже пробовать притворяться Юдит, я никогда не смогу выдать хотя бы жалкую пародию ее речи.
Я порылась в коробке и нашла карандаш, пролистала все три тетрадки и, найдя пустой листочек, аккуратно вырвала.
Написала:
«Куда делась Т.?
Что за Р.?
Кто отец?»
Юдит явно была сильной, хоть и печальной, девушкой. Родители умерли или пропали, сестра пропала или умерла. Я прочитала послание ей пять или шесть раз. Оно было пронизано одиночеством. Кое-где расплылись под каплями влаги чернила.
Я читала и с каждым разом сердце сжималось сильнее. Нет, я все еще ничего не вспомнила, но ощущала беспричинное родство с хозяйкой тела. Может, потому что и я оказалась вдруг одна, может, потому что мои родные в том мире, где я улетела из карьера в карьер, тоже переживают горе потери.
Тряхнула головой: «Не думать плохие мысли! Это бесполезно».
Я перелистнула страницу и продолжила погружаться в чужую жизнь.
А Юдит продолжила жить.
Она делала гимнастику по утрам, заботилась об уличных котах и сторговалась с трактирщицей на месяц бесплатных ужинов за роспись новой вывески. У Юдит было много приятельниц, кому-то из них она даже давала уроки игры на пианино.
Я считала яичницу, приготовленную собственноручно за шедевр, обладала почерком китайского терапевта, не могла нарисовать ровный круг, и не умела играть даже на нервах. Я работала маркетологом и по четвергам выбирала между залом, вокалом и психотерапевтом. Каждый четверг – что-то из трех. На все вместе не хватало ни сил, ни денег.
«Класс, Аня, даже у мертвой проститутки жизнь наполненней и ярче, чем у тебя!», подумала я и незамедлительно почувствовала себя худшим человеком на земле. «Ее убили», напомнила я себе. И почувствовала себя еще хуже худшего.
Не в этом дело.
Ох, знала бы я, куда меня занесет, не выбирала бы между психотерапевтом, психотерапевтом и психотерапевтом. Маленькая закомплексованная завистница!
Вслух извинившись перед хозяйкой тела, продолжая чувствовать себя ужасно, я продолжила изучать ее дневники.
Юдит была чистоплотна, аккуратна, привыкла к гигиене, поэтому жилье снимала не дешевое: с канализацией и водопроводом. Квартира была хороша, но домовладелец, действительно, подкачал.
Юдит описывала его как человека мелочного, самовлюбленного с потными маленькими ручками, которые он нет-нет да и распускал. И как-то раз полез ей под юбку с недвусмысленным предложением платить аренду натурой. Уродец.
На поля резкими штрихами лег набросок худой обнаженной женщины. Она прижимала ладони к лицу, закрытому черным мешком. Меня передернуло. Прости, прости, прости, Юдит, за мои ужасные мысли!
«Киз пришел в ярость, приказал ждать на улице и закрыть уши. Я послушалась, но, все равно, слышала пронзительный поросячий визг и мольбу. Жена вымеска просила о пощаде. Как тошнотворно низко. Мне было жаль ее в тот миг. Киз сбежал по лестнице, поправляя перчатки. Он лишь кивнул. Мне было позволено зайти в парадную. Оказалось, что с этого момента мое проживание в доходном доме безвозмездно. Домовладелец, лобызая паркет у моих ног, сам сообщил об этом».
Теперь понятно, почему хозяин так быстро избавился от ее вещей.
«Г-н Н. – неплохой мужчина, но весь какой-то неуклюжий; сегодня был обезоруживающе мил. Целовал руки и отвешивал гроздья комплиментов. Киз смотрел тяжело».
Этот Киз упоминался достаточно часто. Впечатление он создавал неприятное, кажется, Юдит была зависима от него если и не финансово, то духовно:
«Под утро посыльный принес записку от Киза. Заставляла себя не бежать, сломя голову, к необходимой, желанной безопасности».
С соседней страницы ледяными глазами на меня посмотрел портрет заточенного человека. Острого в каждой своей черте. Скулы, нос, брови, губы – казалось, ими можно порезаться. Видимо, это и был Киз.
Я перелистнула страницу.
«Временами думаю о том, что не боюсь ничего рядом с ним, потому что не знаю существа страшнее него.
Впрочем нет. Знаю».
Я тщетно искала хоть одно упоминание того, кого она имела ввиду, но его не было. Из каждой из трех тетрадей были вырваны страницы. Возможно, ответ был там, а, может, там были неудачные рисунки или стихи. Стихи Юдит тоже писала, они были отражением самых печальных ее мыслей:
Поверь в меня, поверь, мой друг!
Заставь меня поверить тоже.
И прошептав: «Ах, Боже, Боже…»,
Коснись моих холодных рук.
Дневник лег на простыни. Я обняла себя за плечи. Обняла Юдит.
Она просто нуждалась в поддержке. Как любой из нас в сложный момент. Но дневник говорил, что ей не к кому пойти, кроме острого Киза.
Подумав, я добавила к написанному:
«Кто такой Киз?
Осмотреть доходный дом
Любить Юдит».
Глава 6
Хоть Хольга и просила меня не вставать, я сползла с кровати и отправилась в уборную – умыться. А на обратном пути познакомиться с кем-нибудь из пациентов. По моему опыту лежания в больницах, наверняка должна найтись какая-нибудь тетушка с целым фотоальбомом в смартфоне. Дети, внуки, мопсы, коты, дицентра в полисаднике, монстера на окне. Конечно, тут смартфонов не было. Но тетушки точно обитали, и мне было просто необходимо поговорить с живым человеком о его артрозе.
Я ощущала себя беспокойно и потерянно. Не могла ожидать, что дневники Юдит произведут на меня такое действие. Она обескураживала своей силой, слабостью, грустью и неподдельной живостью.
Понимание застигло врасплох: я скорбела. Скорбела о человеке, благодаря смерти которого, скорее всего, жива.
Нет! Невозможно! Необходимо срочно отвлечься! Где же тетушки?
В коридоре было пусто. Все двери заперты. И процедурный кабинет – тоже. Я надеялась найти там Хольгу.
Только в заставленной горшками с зеленью рекреации, куда выходила дверь моей палаты, стоял письменный стол, хранивший признаки жизни: открытую книгу и газету с начатым кроссвордом.
В уборной – ни души.
Я умылась ледяной водой и расчесала короткие волосы влажной пятерней. Интересно, что случилось и когда Юдит лишилась своих кос? Сейчас я вряд ли смогу собрать даже куцый хвост.
Покинув туалетную комнату, зачем-то еще раз подергала ручку двери процедурного кабинета и, убедившись, что она заперта, доковыляла до конца коридора. Однако, только успела приоткрыть скрипучую створку с надписью "Выход", взгляд уперся в синий китель.
Подняв голову, я встретилась глазами с сурового вида бородатым мужиком. В руках он держал термос и бумажный кулек, пахнущий свежей выпечкой.
- Здравствуйте, - а что еще тут можно сказать?
- Барышня Софрон, - прогудел он, - вам следует оставаться в палате.
Я кивнула.
Представившись Жеоргием, полицейский проводил меня до самой кровати.
- Ложитесь. Я там за столом, если вам что-то понадобится.
Я снова кивнула.
Жеоргий уже ухолил, но вдруг обернулся:
- Барышня Софрон, вы, пожалуйста, не говорите начальнику Антарину, что я отлучался. Уволит.
И опять я кивнула. Подумала немного и сказала:
- Только больше так не делайте.
- Ни в коем случае, барышня Софрон.
Неловкая какая-то вышла ситуация. Какой из нее можно сделать вывод?
Под мое содержание, судя по всему, выделили часть отделения; допуск сюда есть только у двоих медиков. Тоже судя по всему.
А охранник ходит за булочками и не запирает за собой дверь.
Я, определенно, в полной безопасности.
Вздохнув, забралась на кровать, кое-как сдвинув ногами коробку, в которой остались тряпки. Наверное, это были платья или рубашки, или юбки. Но рассматривать их у меня не было никакого желания. Стоило попросить Жеоргия вовсе убрать коробку на пол. Но силы кончились, стало все равно. И так улягусь. Короткая прогулка вымотала меня, как марафон.
Я едва шевелила руками, но отвлечься, все равно, хотелось. Так что я дотянулась до «Приключений блистательного Тюлипа Нуара» и принялась за чтение.
***
Тьма. Пульсирующая, живая. Она вокруг, везде, как водная толща, плотная, давящая. Через нее пробивается импульс. И снова. Волна бьется в мое тело.
И снова.
И снова.
Снова.
Сквозь густую пустоту пробивается звук.
Теперь каждая волна несет с собой отголосок удара.
Тук-тук.
Тук-тук.
Тук…
Волны ударяют в тело одновременно со всех сторон.
Я словно центр пульса, точка схождения звука.
Сердце.
Это бьется сердце. Могучее, сильное.
Тук-тук.
Сердце змея.
Подскакиваю на постели.
И встречаю взглядом кровавый взгляд. Алую пылающую радужку свежей раной пересекает вертикальный зрачок.
С полухрипом я подскочила на постели. Книга упала на пол.
Сгребла в кулак рубашку над своим бешено колотящимся сердцем, ткань прилипла к телу, в ушах прибоем шумела кровь.
Змей проснулся.
Предчувствие кошмара обрушилось, смело, потащило. Оно волокло, накрывало, выворачивало бессильное тело, стискивало до хруста ребра. Ему невозможно было сопротивляться. Оно было лавиной.
Я не помнила, как выбежала из палаты, как рядом появились Хольга и доктор Айван.
Просто в какой-то момент услышала свой крик, а потом поняла, что сижу на полу, мои плечи, как тиски, сжимают могучие ладони Жеоргия, а доктор вводит мне в вену желтую жидкость.
Пустота снова засосала меня, последний звук – взволнованный голос Хольги – тонет в темноте.
На этот раз вокруг нет ничего. Чернота молчалива. Хищник покинул логово. Его ждет охота.
Прода от 22.02.2023, 16:53
Глава 7
- Эйрен, она спит. И даже если проснется, я тебя к ней не подпущу! Позволить притащить сюда коробку с дневниками – было ошибкой!
- Но она что-то вспомнила!
- Я этого не говорил. Я сказал, что она металась в бреду и кричала что-то про убийство. Эйрен, прошу, уходи. Ей нужен покой.
- А мне нужен свидетель! Ты сам видел, какие зверства он творит. И его ублюдское нутро требует все большего: сегодняшняя девчушка выпотрошена, как хренов судак!
Уже с минуту я не спала. Под звуки ожесточенного спора спать было невозможно: и громко, и интересно. Так что, не смотря на горечь во рту, пересохшее горло и губы, я увлеченно наблюдала.
Доктор Айван, упершись в дверную раму, пытался не пустить в палату взъерошенного инспектора с серым от усталости лицом. Инспектор был настойчив и, оказывается, весьма эмоционален, доктор – непоколебим.
- Айван!
- Эйрен!
- Можно воды?
Оба мужчины вздрогнули.
Я, в общем, могла сама себя обслужить: самочувствие было хорошим, разве что голова тяжелой. И жажда уже успела подмучить. Но надо было напомнить о себе.
Ну и, конечно, необыкновенно приятно, когда красивый мужчина, припадая на колено, заботливо подносит к твоим губам стакан, а в его глазах – искреннее беспокойство.
Влага омыла язык, как пемзу. Кажется, я спала с открытым ртом. Не самая, надо сказать, привлекательная картина. Побоявшись неприятного запаха, я прикрыла рот ладонью и постаралась, в придачу, незаметно стереть засохшую слюнку.
- Спасибо, доктор Церно. Не беспокойтесь, я в силах побеседовать с инспектором… Только мне нечего сказать.
Последняя фраза была адресована Антарину.
Полицейский подошел кровати.
- Вы ничего не вспомнили?
Я покачала головой, глаза мужчины потемнели.
- Тогда что вас так напугало, Юдит?
Доктор Айван с недовольством смотрел на Антерина, но разговору не препятствовал.
Я задумалась. Стоит ли рассказывать о кошмарах? Это просто сны, максимум их ценности – возможность покопаться в том, что хочет от тебя мозг.
На душе стало муторно. В груди смятенно заворочалось чувство самообмана.
Нет, не просто. Откуда-то я знала, от чего и зачем проснулось антрацитовое чудовище. Оно было слишком реально. И так четко отпечаталась в памяти каждая секунда в темноте, как никогда не запоминался ни один сон. Я ощущала азарт и жажду крови змея, как свои.
- Инспектор, сегодня ночью снова кого-то убили?
Антарин кивнул.
- Знаете, кое-что есть.
- Тори!
- Пишу, пишу, - недовольная заспанная птица выглянула из-за пазухи хозяина, - рассказывайте.
Ручаюсь, металлическая малявка отдала приказ. Стало смешно
- Так точно! – отсалютовав, я начала рассказ.
Оба мужчины внимательно слушали. Внутри тупыми коготками царапалась неуверенность: они не воспримут всерьез мое беспокойство. В конце концов, по их мнению, я потеряла память из-за психологической травмы. Вполне естественно, что мне снятся кошмары.
Так что, я ожидала принуждённой благодарности, огорчения, назначения успокоительных.
Их лица действительно мрачнели с каждым моим словом. Но не разочарованно. В глазах доктора не было скепсиса, он прислонился плечом к стене, пальцы привычно крутили «фонарик», выдавая волнение.
Антарин ногой придвинул стул и откинулся на спинку, как если бы готовился к долгому разговору.
Тори на его плече пощелкивала клювиком в такт моей речи.
А потом они начали задавать вопросы. Их интересовала каждая мелочь, и у каждого была своя цель.
Инспектора больше всего волновали дни и время, так что мне пришлось поднапрячь память и обратиться за помощью к Айвану, он же, в свою очередь интересовался змеем. Какого цвета чешуя, с узором? А гребень? Вы разглядели, была ли ороговевшая трещетка на хвосте? А капюшон? А какого именно оттенка красный глаз?
Когда вопросы кончились, наступило сосредоточенное молчание. Сосредоточены были все, кроме меня. Я же вдруг растерялась и почему-то снова подумала, что меня разыгрывают. Слишком все это было серьезно и сюрреалистично.
