Славик брат мне, они оба - близкие люди. Я одна у родителей и никогда не знала, каково иметь брата или сестру, а с ними испытала подобные чувства. Вспоминая свои видения, протянутые ко мне руки друзей, я плачу, плачу, плачу...
Я пролежала в больнице больше месяца. Поправлялась медленно, но верно. Конечно, первыми ворвались в палату, куда меня перевели из реанимации, родители. Плача и обнимая меня, мама и папа рассказывали, как часами бродили под окнами больницы, моля Бога спасти жизнь единственной дочке. Приходили друзья, в том числе и те, к которым мы ехали, сотрудники и даже некоторые из бывших любовников. В моей палате не переводились цветы, конфеты и фрукты. Подумалось, окочурься я, на мои похороны пришло бы немало клевого народа!
Мыслишка приносила удовольствие, грела душу. Соседки по палате посматривали со скрытой завистью, вздыхали, мол, тут хоть сдохни, мало, кто заметит. Рядом со мной на стуле сидел громадный плюшевый кот, принесенный доктором из реанимации. Я долго благодарила молодого эскулапа, постигшего самый главный принцип врачевания – понимание души больного. Зверушка могла запросто потеряться, оставшись без присмотра. Подумав, назвала котяру Генералом. Часто, лежа в кровати, задумчиво смотрела на его добрую морду, вспоминая, как мягкий свет из ладоней загадочного героя моих грез утонул в зеленых стеклянных глазах.
Генерал странно успокаивал. Иногда, обуреваемая нахлынувшей тоской, я прижимала его к себе, обнимала, целовала, словно в нем действительно сидела часть души Маршалла, предмета моей неизбывной тоски. Вот это-то и представлялось самым странным и непонятным моментом: меланхолия и томление духа. Я вздыхала и часто задумывалась в оцепенении. Конечно, сюда добавлялась невыносимая скорбь по погибшим друзьям. Но не только. В обычных условиях охарактеризовала бы свою тихую блажь как внезапную влюбленность. Мне ведь, старухе, скоро стукнет двадцать шесть, и я неоднократно испытывала подобное идиотское состояние.
Ахи, вздохи, любование луной и изрядное снижение уровня стервозности явно указывало на наличие деликатных чувств. Но раньше все происходило совершенно иначе: объект моих страданий находился в пределах реальной досягаемости, с ним можно было поговорить, поцеловаться, потрахаться, наконец. За вспышкой влюбленности обычно следовало разочарование и подъем уровня стервозности до первоначального. Теперь же, получается, втрескалась неизвестно в кого (или во что), в бесплотный призрак, мной же и смоделированный: кто знает, на какие финты способна отлетающая к Богу душа, как может глючить потенциального жмурика!
Мне выпало приоткрыть завесу великой тайны. Я вернулась с того света. Вернулась с кучей "нужнейших" сведений: вампир прячет "рабочие" клыки в специальные камеры - раз, в неком промежуточном пространстве существует мир-фэнтези отдельного некогда усопшего мужика - два, умирая, человек испытывает состояния от боли до экстаза, а возвращаясь в мир живых – наоборот - три... Воспоминания неуклонно доканывали меня, и, выходя из состояния трансоподобной задумчивости, я ловила на своих губах слово на букву "М", имя собственное. Все время вспоминались его последние слова: " Ты уже никогда не станешь прежней!"
"Маршалл, - шептала я, - ты прав, во мне многое изменилось! Или даже все сразу! Все мироощущение! А ты недосягаем, как звезды, если вообще существуешь!"
В такие минуты на меня накатывало отчаяние. Я чувствовала себя одинокой и несчастной, ревела белугой, выглядела донельзя зашишканной и жалкой, вызывая сочувствие даже у завистливых соседок по палате. Если приступ ревливости долго не прекращался, приходила медсестра и делала успокоительный укол. Вообще же мне вводили огромное количество лекарств, я поправлялась, прыгая из сна в реальность, из депрессивного в воодушевлённое состояние.
Я выжила! Потеряла лучших друзей, но оклемалась, потрёпанная, но не побеждённая, моё время ещё не пришло. Все говорят, после такого фантастического везения мне придется жить за троих: за себя, Иришку и Славика. Даже если взять не очень длинный человеческий век - пятьдесят лет - то, помноженный на три, он вырастает до совершенно нереальных ста пятидесяти; разумеется, поэтический образ "жить за троих" означает не количество прожитых лет, а их качество. Нельзя терять ни минуты даром. Но как назло, делать ровным счетом ничего не хотелось, и насиловать себя я не собиралась; шуршать без всякого повода, только бы не бездействовать - еще большая глупость, чем вовсе ничего не предпринимать.
Из больницы выписалась в аккурат на сороковой день смерти Ириши и Славика. Появилась дома к обеду и заперлась в своей комнате: хотелось немного побыть одной. Когда-то собиралась снять подходящую хату, но не успела, попала в аварию. Нет, меня вовсе не напрягала жизнь с "предками", просто хотелось самостоятельности. Придя в кухню, спокойно покурить, ни на кого не натыкаясь и не выслушивая лекции о вреде курения, не убирать комнаты, если не хочется, перестать через силу есть по утрам мамины кашки, жутко полезные для здоровья, никого не беспокоить, возвращаясь позже десяти часов вечера и так далее. К тому же, наши биоритмы не совпадают.
Родители "жавронки", я же - типичная "сова". Впрочем, придя из больницы, обрадовалась, что не успела уйти на квартиру, и, валяясь на тахте в обнимку с плюшевым котярой Генералом, сполна ощутила справедливость высказывания "дома и стены помогают". Словно пребывание в комнате, где росла и взрослела, действовало на порядком перетряхнутые мозги, как бальзам на свежий ожог. Я тискала игрушку и вздыхала, но глаза оставались сухими. Видно, в больнице все слезы выплакала.
Все, что видим мы, - видимость только одна.
Далеко от поверхности мира до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей невидна.
Омар Хайям.
Около шести часов вечера позвонила Иришина мама и позвала помянуть дочку и зятя.
- Риточка, милая! Пришла, родная! Ирочка очень тебя любила!
- Я её - тоже, - серьёзно ответила я.
Тетя Зоя обняла меня и расплакалась.
В кухне тихо и бесшумно сновали одетые в черное женщины, заканчивая последние приготовления. Помянуть безвременно усопших пришло много народа. Друзья и родственники, большинство из которых я знала, разговаривали вполголоса, смотрели семейные альбомы, восхищаясь красотой погибших. Их свадебный портрет в траурной рамке стоял на подоконнике. Ириша, словно голубка, склоняла головку на сильное плечо суженого и счастливо улыбалась. А Славик на портрете выглядел серьёзным, сознавая ответственность момента, но в его карих слегка прищуренных глазах сияла любовь. Я вновь испытала приступ страшнейшего горя и бессильно прислонилась к косяку двери. Дашенька, прелестный англочек пяти лет, кинулась ко мне: "Крестная!" Я присела, раскрыла объятия, обняла девочку, прижав к груди родное маленькое тельце.
- Крестная, - прошептала она мне на ухо, - ты не потеряла гномика, которого я тебе принесла в больницу?
- Конечно, нет, - я невольно улыбнулась, - он теперь у меня дома живет на полке и ждет тебя! Он скучает, спрашивает все время, а скоро Дашенька придет?
- Мы позволим ему повидать маму и папу, когда они вернутся?
- Конечно, - я сглотнула внезапно подступивший к горлу ком. Видимо, девочке не стали говорить правду, но со временем она все узнает. Беспокоила дальнейшая судьба малышки; наверное, нельзя обманывать ребенка, я не сторонница таких вещей.
Дашуня станет ждать приезда родителей, скучать, тосковать, и затянувшееся ожидание окажется более травмирующим для детской психики, чем горькая правда. Но бабушки решили по-своему, и это их право, ведь она у них единственная.
Все внимание присутствующих обратилось на меня, воскресшую из мертвых. Многие подходили, интересовались самочувствием, желали здоровья, высказывали соболезнования, говорили, мол, родилась в рубашке. Я слушала вполуха, рассеянно кивая головой. Подошел Егор, двоюродный брат Славика, высокий брюнет с голубыми глазами. Когда-то у нас случился бурный, но кратковременный роман. Вскоре, застукав красавчика целующимся с другой, тут же порвала с ним. Банальнейшая история: Гошка по сто раз на дню звонил, я бросала трубку, но, потеряв терпение, послала смазливого сердцееда открытым текстом. Наверное, не стоило ничего начинать с записным бабником, да и Славик предостерегал, однако огнь телесный – враг разума.
Вот и хлебанула дерьма полным лаптем! С тех пор прошло почти два года, я давно перестала переживать по поводу Егора с его неописуемой красотой и, увидев старого любовника, не испытала никаких эмоций, теперь не до глупостей.
- Ритуля, милая, очень рад тебя видеть, - Гошка изобразил тоску на смазливой физиономии.
- Я тоже рада... это слышать.
- Прости, не навестил тебя в больнице, не решился, но я посылал цветы, ты их получила?
- Да, спасибо, - мне действительно передали от Егорки два шикарных букета, но могли ли они утешить меня в состоянии всеобъемлющего горя!
- Как самочувствие?
- Спасибо, хорошо.
- Очень уж часто ты благодаришь меня, не к добру, - Гошка приблизил свое лицо к моему и томно вздохнул.
- Претензия на юмор? Если да, то мне совсем не смешно, - вяло отреагировала я.
- Узнаю прежнюю Риточку - колкая, как морской ёжик. Я часто думаю о тебе, вспоминаю счастливую молодость, - Гошка снова вздохнул, - видишь, как жизнь быстротечна, а мы теряем столько времени на ерунду. Я вдруг понял, как мне было хорошо с тобой...
- Рада за тебя, - довольно резко перебила я, - но кончай дешевый балаган, сейчас не время и не место для светских бесед!
- Ты права, - красавец чуть отодвинулся от меня, я ждала, когда он отвалит, но Егор вдруг повернулся ко мне и спросил, - Видела фотографии с похорон?
- Нет, - я вздрогнула, похолодев от внезапного предчувствия.
- Хочешь, принесу? - предложил Гошка.
- Да, пожалуйста...
Он ушел, но скоро вернулся с конвертом. Трепеща, я достала первое фото, запечатлевшее гроб с телом Иришки.
- Боже мой! – ощутила, как все внутри похолодело.
- Что, Ритуль? - встревожился Гошка.
- Это... откуда? - сглотнув внезапно набежавшую горькую слюну, спросила я, показывая на Иришкино лицо. Её правую щеку рассекал отвратительный багровый рубец.
- Порез от осколка лобового стекла, оно разбилось при ударе. Бедная Ирочка умерла от внутреннего кровотечения.
Достав второе фото, я вздрогнула. Славик! Неестественная поза, в которой он лежал на своем последнем ложе, снова напомнила мои видения.
- Отчего он погиб? – тело охватила нервная дрожь.
- Множественные переломы... - Гошка сокрушенно покачал головой, - у него, можно сказать, все до единой косточки раздробило. Тоже умер на месте.
- А я?
- Ты выжила, слава Богу, - наверное, он подумал, будто я рехнулась.
- Но почему: вылетела в люк?
- В какой люк? Риточка, тебе плохо?
До меня вдруг с большим опозданием дошло: в старенькой "шестерке" Славика никакого люка нет!
Я инстинктивно вцепилась в руку Егора, тут же почувствовав, как он накрыл её своей ладонью. Никакого люка нет! Значит, я не могла вылететь в него вместе с котом Генералом, и мне все привиделось? Но тогда как же рана на щеке подруги и переломы Славика?
- Егор, ты видел Иришкино платье?
- Какое платье?
- Бежевое, то, в котором она погибла?
- Нет, но мама видела. Говорит, оно все закапано кровью.
Закапано кровью... Тоже совпадает. Но что с чем? Так ли уж редко людей при авариях ранит осколками стекла и дробит им кости? Наверное, достаточно часто. Гораздо реже выбрасывает в несуществующие люки. От таких мыслей с ума можно спрыгнуть! Гошка вопросительно таращился на меня.
- Не держи меня за психопатку, просто мне всё так и приснилось, когда лежала в больнице, - сказала я, потрясая фотографиями. - Представляешь, какое совпадение?
Кузен Славика пожал плечами:
-Не бери в голову. А то совсем бледная стала, того и гляди, в обморок хлопнешься!
Печальная процедура поминок, тем временем, шла своим чередом. Я не могла ничего есть, только сжевала щепотку поминальной кутьи. Кусок не шел в горло.
- Риточка, не забывай нас с Дашенькой, мы ведь лишились единственной дочери, а внучка – родителей! - то и дело говорили Иришкины родители.
- Конечно, ведь Дашенька - моя крестница! Но как вы объяснили ей сегодняшнее мероприятие? – с горьким недоумением поинтересовалась я.
- Сказали, будто отмечаем удачную поездку мамы и папы! Когда случился весь этот ужас, Дашуня находилась в деревне, ее отправили к тетке Славика на парное молоко!
- Да-да, помню...
-А привезли почти месяц спустя после похорон! Решили скрыть от девочки происшедшее, до того жалко ее стало! Всех предупредили, кроме тебя. Пусть хоть немного подрастет, она у нас нежная, слабенькая, переживательная, - объяснила мама Ириши; ничего не оставалось, как уважать решение, с которым в глубине души я никак не могла согласиться.
Наши общие друзья, их пришло немало, человек пятнадцать, обращались ко мне неловко, как к тяжелобольной. Печально и осторожно. Я чувствовала - многие не знают, как вести себя со мной. Между нами стояла невидимая преграда, некий ватный заслон, когда нечего сказать друг другу и незачем. Причина такого явления, конечно же, крылась в моем видимом отчуждении, именно я своей отрешенностью и замкнутостью создавала трудности в общении. Блондиночка Галка Ильичева пробила брешь, воскликнув с обезоруживающей откровенностью:
- Ритуль, мне страшно видеть тебя такой, скорей становись прежней! Сердце разрывается, когда смотрю на тебя. Иришу и Славу не вернешь, а мы должны жить дальше! Крепись!
- Галка, милая, ты права, - ответила я, - но не знаю, смогу ли жить так, будто ничего не случилось.
Я обвела глазами комнату, остановившись глазами на портрете погибших.
- Понимаю, нам всем тяжело, но ты - другое дело. Только, ради Бога, не замыкайся в себе, пожалуйста, не избегай нас, ведь мы друзья! - ответила Галка, снова выстрелив не в бровь, а в глаз: я углубилась в свое горе, веду себя, как чужая, со мной тяжело. А ведь она права, в конце концов, я-то не умерла!
- Спасибо тебе, Галь, постараюсь придти в норму. Вот выйду на работу, жизнь пойдет своим чередом, и все у меня наладится! – порывисто пообещала подруге.
Мы обнялись, и прежняя теплота вернулась в скорбящее сердце. Словно какая-то льдинка растаяла в груди. Два маленьких знака на поминках представлялись мне очень важными. Фотографии погибших друзей и разговор с Гошей тянули во мрак былых видений, привязывая к пережитому кошмару, к фантому Маршалла, к потустороннему миру. Объяснение с Галкой, напротив, внушало надежду на жизнь среди людей. Эти два потока сливались во мне, создавая причудливое противоречие. Однако в душе я преодолела очень важный этап - примирение прежней жизни и будущей.
Вдруг ощутив дикий голод, положила себе в тарелку ложку салата из кальмаров - Иришкиного любимого - и большущую котлету. Я жива, Маршалл, жива! Снова люблю свою жизнь и... тебя. Но существуешь ли ты, еще большой вопрос, а вот все окружающее вполне реально! Я с аппетитом поела, но вскоре, почувствовав приступ страшной усталости, засобиралась домой, попрощалась со всеми, обняла родителей погибших, поцеловала маленькую Дашеньку и двинулась к выходу.
Я пролежала в больнице больше месяца. Поправлялась медленно, но верно. Конечно, первыми ворвались в палату, куда меня перевели из реанимации, родители. Плача и обнимая меня, мама и папа рассказывали, как часами бродили под окнами больницы, моля Бога спасти жизнь единственной дочке. Приходили друзья, в том числе и те, к которым мы ехали, сотрудники и даже некоторые из бывших любовников. В моей палате не переводились цветы, конфеты и фрукты. Подумалось, окочурься я, на мои похороны пришло бы немало клевого народа!
Мыслишка приносила удовольствие, грела душу. Соседки по палате посматривали со скрытой завистью, вздыхали, мол, тут хоть сдохни, мало, кто заметит. Рядом со мной на стуле сидел громадный плюшевый кот, принесенный доктором из реанимации. Я долго благодарила молодого эскулапа, постигшего самый главный принцип врачевания – понимание души больного. Зверушка могла запросто потеряться, оставшись без присмотра. Подумав, назвала котяру Генералом. Часто, лежа в кровати, задумчиво смотрела на его добрую морду, вспоминая, как мягкий свет из ладоней загадочного героя моих грез утонул в зеленых стеклянных глазах.
Генерал странно успокаивал. Иногда, обуреваемая нахлынувшей тоской, я прижимала его к себе, обнимала, целовала, словно в нем действительно сидела часть души Маршалла, предмета моей неизбывной тоски. Вот это-то и представлялось самым странным и непонятным моментом: меланхолия и томление духа. Я вздыхала и часто задумывалась в оцепенении. Конечно, сюда добавлялась невыносимая скорбь по погибшим друзьям. Но не только. В обычных условиях охарактеризовала бы свою тихую блажь как внезапную влюбленность. Мне ведь, старухе, скоро стукнет двадцать шесть, и я неоднократно испытывала подобное идиотское состояние.
Ахи, вздохи, любование луной и изрядное снижение уровня стервозности явно указывало на наличие деликатных чувств. Но раньше все происходило совершенно иначе: объект моих страданий находился в пределах реальной досягаемости, с ним можно было поговорить, поцеловаться, потрахаться, наконец. За вспышкой влюбленности обычно следовало разочарование и подъем уровня стервозности до первоначального. Теперь же, получается, втрескалась неизвестно в кого (или во что), в бесплотный призрак, мной же и смоделированный: кто знает, на какие финты способна отлетающая к Богу душа, как может глючить потенциального жмурика!
Мне выпало приоткрыть завесу великой тайны. Я вернулась с того света. Вернулась с кучей "нужнейших" сведений: вампир прячет "рабочие" клыки в специальные камеры - раз, в неком промежуточном пространстве существует мир-фэнтези отдельного некогда усопшего мужика - два, умирая, человек испытывает состояния от боли до экстаза, а возвращаясь в мир живых – наоборот - три... Воспоминания неуклонно доканывали меня, и, выходя из состояния трансоподобной задумчивости, я ловила на своих губах слово на букву "М", имя собственное. Все время вспоминались его последние слова: " Ты уже никогда не станешь прежней!"
"Маршалл, - шептала я, - ты прав, во мне многое изменилось! Или даже все сразу! Все мироощущение! А ты недосягаем, как звезды, если вообще существуешь!"
В такие минуты на меня накатывало отчаяние. Я чувствовала себя одинокой и несчастной, ревела белугой, выглядела донельзя зашишканной и жалкой, вызывая сочувствие даже у завистливых соседок по палате. Если приступ ревливости долго не прекращался, приходила медсестра и делала успокоительный укол. Вообще же мне вводили огромное количество лекарств, я поправлялась, прыгая из сна в реальность, из депрессивного в воодушевлённое состояние.
Я выжила! Потеряла лучших друзей, но оклемалась, потрёпанная, но не побеждённая, моё время ещё не пришло. Все говорят, после такого фантастического везения мне придется жить за троих: за себя, Иришку и Славика. Даже если взять не очень длинный человеческий век - пятьдесят лет - то, помноженный на три, он вырастает до совершенно нереальных ста пятидесяти; разумеется, поэтический образ "жить за троих" означает не количество прожитых лет, а их качество. Нельзя терять ни минуты даром. Но как назло, делать ровным счетом ничего не хотелось, и насиловать себя я не собиралась; шуршать без всякого повода, только бы не бездействовать - еще большая глупость, чем вовсе ничего не предпринимать.
Из больницы выписалась в аккурат на сороковой день смерти Ириши и Славика. Появилась дома к обеду и заперлась в своей комнате: хотелось немного побыть одной. Когда-то собиралась снять подходящую хату, но не успела, попала в аварию. Нет, меня вовсе не напрягала жизнь с "предками", просто хотелось самостоятельности. Придя в кухню, спокойно покурить, ни на кого не натыкаясь и не выслушивая лекции о вреде курения, не убирать комнаты, если не хочется, перестать через силу есть по утрам мамины кашки, жутко полезные для здоровья, никого не беспокоить, возвращаясь позже десяти часов вечера и так далее. К тому же, наши биоритмы не совпадают.
Родители "жавронки", я же - типичная "сова". Впрочем, придя из больницы, обрадовалась, что не успела уйти на квартиру, и, валяясь на тахте в обнимку с плюшевым котярой Генералом, сполна ощутила справедливость высказывания "дома и стены помогают". Словно пребывание в комнате, где росла и взрослела, действовало на порядком перетряхнутые мозги, как бальзам на свежий ожог. Я тискала игрушку и вздыхала, но глаза оставались сухими. Видно, в больнице все слезы выплакала.
ГЛАВА 3. Поминки.
Все, что видим мы, - видимость только одна.
Далеко от поверхности мира до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей невидна.
Омар Хайям.
Около шести часов вечера позвонила Иришина мама и позвала помянуть дочку и зятя.
- Риточка, милая! Пришла, родная! Ирочка очень тебя любила!
- Я её - тоже, - серьёзно ответила я.
Тетя Зоя обняла меня и расплакалась.
В кухне тихо и бесшумно сновали одетые в черное женщины, заканчивая последние приготовления. Помянуть безвременно усопших пришло много народа. Друзья и родственники, большинство из которых я знала, разговаривали вполголоса, смотрели семейные альбомы, восхищаясь красотой погибших. Их свадебный портрет в траурной рамке стоял на подоконнике. Ириша, словно голубка, склоняла головку на сильное плечо суженого и счастливо улыбалась. А Славик на портрете выглядел серьёзным, сознавая ответственность момента, но в его карих слегка прищуренных глазах сияла любовь. Я вновь испытала приступ страшнейшего горя и бессильно прислонилась к косяку двери. Дашенька, прелестный англочек пяти лет, кинулась ко мне: "Крестная!" Я присела, раскрыла объятия, обняла девочку, прижав к груди родное маленькое тельце.
- Крестная, - прошептала она мне на ухо, - ты не потеряла гномика, которого я тебе принесла в больницу?
- Конечно, нет, - я невольно улыбнулась, - он теперь у меня дома живет на полке и ждет тебя! Он скучает, спрашивает все время, а скоро Дашенька придет?
- Мы позволим ему повидать маму и папу, когда они вернутся?
- Конечно, - я сглотнула внезапно подступивший к горлу ком. Видимо, девочке не стали говорить правду, но со временем она все узнает. Беспокоила дальнейшая судьба малышки; наверное, нельзя обманывать ребенка, я не сторонница таких вещей.
Дашуня станет ждать приезда родителей, скучать, тосковать, и затянувшееся ожидание окажется более травмирующим для детской психики, чем горькая правда. Но бабушки решили по-своему, и это их право, ведь она у них единственная.
Все внимание присутствующих обратилось на меня, воскресшую из мертвых. Многие подходили, интересовались самочувствием, желали здоровья, высказывали соболезнования, говорили, мол, родилась в рубашке. Я слушала вполуха, рассеянно кивая головой. Подошел Егор, двоюродный брат Славика, высокий брюнет с голубыми глазами. Когда-то у нас случился бурный, но кратковременный роман. Вскоре, застукав красавчика целующимся с другой, тут же порвала с ним. Банальнейшая история: Гошка по сто раз на дню звонил, я бросала трубку, но, потеряв терпение, послала смазливого сердцееда открытым текстом. Наверное, не стоило ничего начинать с записным бабником, да и Славик предостерегал, однако огнь телесный – враг разума.
Вот и хлебанула дерьма полным лаптем! С тех пор прошло почти два года, я давно перестала переживать по поводу Егора с его неописуемой красотой и, увидев старого любовника, не испытала никаких эмоций, теперь не до глупостей.
- Ритуля, милая, очень рад тебя видеть, - Гошка изобразил тоску на смазливой физиономии.
- Я тоже рада... это слышать.
- Прости, не навестил тебя в больнице, не решился, но я посылал цветы, ты их получила?
- Да, спасибо, - мне действительно передали от Егорки два шикарных букета, но могли ли они утешить меня в состоянии всеобъемлющего горя!
- Как самочувствие?
- Спасибо, хорошо.
- Очень уж часто ты благодаришь меня, не к добру, - Гошка приблизил свое лицо к моему и томно вздохнул.
- Претензия на юмор? Если да, то мне совсем не смешно, - вяло отреагировала я.
- Узнаю прежнюю Риточку - колкая, как морской ёжик. Я часто думаю о тебе, вспоминаю счастливую молодость, - Гошка снова вздохнул, - видишь, как жизнь быстротечна, а мы теряем столько времени на ерунду. Я вдруг понял, как мне было хорошо с тобой...
- Рада за тебя, - довольно резко перебила я, - но кончай дешевый балаган, сейчас не время и не место для светских бесед!
- Ты права, - красавец чуть отодвинулся от меня, я ждала, когда он отвалит, но Егор вдруг повернулся ко мне и спросил, - Видела фотографии с похорон?
- Нет, - я вздрогнула, похолодев от внезапного предчувствия.
- Хочешь, принесу? - предложил Гошка.
- Да, пожалуйста...
Он ушел, но скоро вернулся с конвертом. Трепеща, я достала первое фото, запечатлевшее гроб с телом Иришки.
- Боже мой! – ощутила, как все внутри похолодело.
- Что, Ритуль? - встревожился Гошка.
- Это... откуда? - сглотнув внезапно набежавшую горькую слюну, спросила я, показывая на Иришкино лицо. Её правую щеку рассекал отвратительный багровый рубец.
- Порез от осколка лобового стекла, оно разбилось при ударе. Бедная Ирочка умерла от внутреннего кровотечения.
Достав второе фото, я вздрогнула. Славик! Неестественная поза, в которой он лежал на своем последнем ложе, снова напомнила мои видения.
- Отчего он погиб? – тело охватила нервная дрожь.
- Множественные переломы... - Гошка сокрушенно покачал головой, - у него, можно сказать, все до единой косточки раздробило. Тоже умер на месте.
- А я?
- Ты выжила, слава Богу, - наверное, он подумал, будто я рехнулась.
- Но почему: вылетела в люк?
- В какой люк? Риточка, тебе плохо?
До меня вдруг с большим опозданием дошло: в старенькой "шестерке" Славика никакого люка нет!
Я инстинктивно вцепилась в руку Егора, тут же почувствовав, как он накрыл её своей ладонью. Никакого люка нет! Значит, я не могла вылететь в него вместе с котом Генералом, и мне все привиделось? Но тогда как же рана на щеке подруги и переломы Славика?
- Егор, ты видел Иришкино платье?
- Какое платье?
- Бежевое, то, в котором она погибла?
- Нет, но мама видела. Говорит, оно все закапано кровью.
Закапано кровью... Тоже совпадает. Но что с чем? Так ли уж редко людей при авариях ранит осколками стекла и дробит им кости? Наверное, достаточно часто. Гораздо реже выбрасывает в несуществующие люки. От таких мыслей с ума можно спрыгнуть! Гошка вопросительно таращился на меня.
- Не держи меня за психопатку, просто мне всё так и приснилось, когда лежала в больнице, - сказала я, потрясая фотографиями. - Представляешь, какое совпадение?
Кузен Славика пожал плечами:
-Не бери в голову. А то совсем бледная стала, того и гляди, в обморок хлопнешься!
Печальная процедура поминок, тем временем, шла своим чередом. Я не могла ничего есть, только сжевала щепотку поминальной кутьи. Кусок не шел в горло.
- Риточка, не забывай нас с Дашенькой, мы ведь лишились единственной дочери, а внучка – родителей! - то и дело говорили Иришкины родители.
- Конечно, ведь Дашенька - моя крестница! Но как вы объяснили ей сегодняшнее мероприятие? – с горьким недоумением поинтересовалась я.
- Сказали, будто отмечаем удачную поездку мамы и папы! Когда случился весь этот ужас, Дашуня находилась в деревне, ее отправили к тетке Славика на парное молоко!
- Да-да, помню...
-А привезли почти месяц спустя после похорон! Решили скрыть от девочки происшедшее, до того жалко ее стало! Всех предупредили, кроме тебя. Пусть хоть немного подрастет, она у нас нежная, слабенькая, переживательная, - объяснила мама Ириши; ничего не оставалось, как уважать решение, с которым в глубине души я никак не могла согласиться.
Наши общие друзья, их пришло немало, человек пятнадцать, обращались ко мне неловко, как к тяжелобольной. Печально и осторожно. Я чувствовала - многие не знают, как вести себя со мной. Между нами стояла невидимая преграда, некий ватный заслон, когда нечего сказать друг другу и незачем. Причина такого явления, конечно же, крылась в моем видимом отчуждении, именно я своей отрешенностью и замкнутостью создавала трудности в общении. Блондиночка Галка Ильичева пробила брешь, воскликнув с обезоруживающей откровенностью:
- Ритуль, мне страшно видеть тебя такой, скорей становись прежней! Сердце разрывается, когда смотрю на тебя. Иришу и Славу не вернешь, а мы должны жить дальше! Крепись!
- Галка, милая, ты права, - ответила я, - но не знаю, смогу ли жить так, будто ничего не случилось.
Я обвела глазами комнату, остановившись глазами на портрете погибших.
- Понимаю, нам всем тяжело, но ты - другое дело. Только, ради Бога, не замыкайся в себе, пожалуйста, не избегай нас, ведь мы друзья! - ответила Галка, снова выстрелив не в бровь, а в глаз: я углубилась в свое горе, веду себя, как чужая, со мной тяжело. А ведь она права, в конце концов, я-то не умерла!
- Спасибо тебе, Галь, постараюсь придти в норму. Вот выйду на работу, жизнь пойдет своим чередом, и все у меня наладится! – порывисто пообещала подруге.
Мы обнялись, и прежняя теплота вернулась в скорбящее сердце. Словно какая-то льдинка растаяла в груди. Два маленьких знака на поминках представлялись мне очень важными. Фотографии погибших друзей и разговор с Гошей тянули во мрак былых видений, привязывая к пережитому кошмару, к фантому Маршалла, к потустороннему миру. Объяснение с Галкой, напротив, внушало надежду на жизнь среди людей. Эти два потока сливались во мне, создавая причудливое противоречие. Однако в душе я преодолела очень важный этап - примирение прежней жизни и будущей.
Вдруг ощутив дикий голод, положила себе в тарелку ложку салата из кальмаров - Иришкиного любимого - и большущую котлету. Я жива, Маршалл, жива! Снова люблю свою жизнь и... тебя. Но существуешь ли ты, еще большой вопрос, а вот все окружающее вполне реально! Я с аппетитом поела, но вскоре, почувствовав приступ страшной усталости, засобиралась домой, попрощалась со всеми, обняла родителей погибших, поцеловала маленькую Дашеньку и двинулась к выходу.
