Пение не прекращалось, голоса сплетались в нежную прекрасную мелодию, и желание увидеть поющих стесняло грудь юноши жадным нетерпением.
Поляна нашлась внезапно, Ричард только отвел в сторону большую еловую ветвь и вдруг оказался на открытом месте. На другом конце поляны, вокруг высокого, в два человеческих роста, остроконечного камня, толпились люди.
Не торопясь показываться, юноша остался в тени высокой ели. Что это за люди, и что делают здесь, в лесной чаще ночью?
Они двигались, взявшись за руки, покачивались из стороны в сторону. Здесь были одни женщины, понял Ричард - длинные просторные одеяния, и все закутаны в белое. Он мог бы догадаться и раньше, по напевной мягкости, с которой они вели мелодию. Слов было не разобрать, но казалось, будто это колыбельная, и сладко смеживались веки, хотелось опуститься на снег, привалиться к еловому стволу и спать...спать...
Женщины стали оседать, потом ложиться навзничь, пение задрожало, стало затухать, отдельные голоса еще поддерживали мелодию, но вскоре и они затихли и на поляне воцарилась полная тишина.
Теперь высокий менгир открылся, не заслоняемый более ничем, он стоял загадочным темным монолитом, будто кусок первозданной тьмы. Снег, белые одежды женщин, слабое свечение, разлитое в воздухе - и этот осколок Ночи, Бездны, Хаоса...
Кого убаюкивали эти женщины, что за силы скрывались тут?
Мысли Ричарда обрели хрустальную ясность, но тело утратило способность к движению.
Он видел кружение снежинок, мог бы рассмотреть каждую, и безошибочно сосчитать ее лучи и грани. Он различал каждое дерево, знал, сколько ему лет, какие шрамы оставили ему бури и морозы, откуда принесено было семечко, из которого выросла могучая ели или стройная береза. Он ощущал, как сама земля под ним медленно погружается в сон, желая покоя и отдыха, чтобы весной снова пробудиться к жизни.
Лесная Дева появилась из тесного сплетения березовых ветвей, они гладили ее руки и плечи, она улыбалась ласково и немного печально. Прошла по поляне, не оставляя следов босых ног на свежем рыхлом снегу. Осторожно скользнула между лежащих в оцепенении женщин, остановилась у камня, обернулась, прижимаясь к нему плечом.
Ричард ясно знал, что она - воплощение земной могучей силы, что она теперь заснет, но одновременно и будет бодрствовать, присматривая за лесом, его обитателями, и теми, кто просил ее защиты.
Прийти к ней и просить о помощи может любой. Не о славе или золоте. Вот эти деревенские женщины испокон веков просили простое - чтобы суженый любил, чтобы чрево было плодоносным, роды легкими, детишки здоровыми, в хате мир бы да лад...
Когда-то просили открыто, теперь - тайно.
Лица ее было не разглядеть, Рысек видел лишь прямой стан и длинные темные волосы. Вся ее фигура то и дело изменялась и плыла, так что и не понять какова она, и есть ли на самом деле, или это просто ночной морок? Вот она подставила ладони снежинкам, запрокинула голову к небу, будто прощаясь.
Повела рукой и с ее пальцев незримыми нитями потянулись к женщинам тоненькие ручейки силы - Лесная Дева делилась с ними, чтобы хватило сил до весны, чтобы они стали хранительницами своих семей, как она была хранительницей леса, чтобы лечили и утешали, любили и принимали любовь всей своей сутью, потому что нет ничего важнее. Она любила их всех, и делилась любовью щедро.
Ричард ощутил, как и его сердца коснулась горячая искра ее силы, загорелась в крови, согрела душу. Щеки коснулось теплое дуновение, будто тонкие пальцы погладили ласково. Невидимый ветер взметнул волосы Девы, окутал ее темным облаком, и она исчезла - то ли шагнула в камень и растворилась в его непроглядной черноте, то ли взлетела птицей...
Что-то теплое, влажное ткнулось в щеку, и Ричард очнулся, пришел в себя. Лисичка радостно тяфкнула, быстро, по-собачьи, лизнула в нос и отскочила, села в двух шагах. Светлая ее подружка не приближалась, сидела неподвижно в сторонке. Ричард попробовал встать - и не смог. Руки и ноги совсем затекли, видно, долго сидел без движения, но не замерз. Наоборот, в груди было горячо, сильно и размеренно билось сердце. Та неимоверная четкость, с которой он видел мир, исчезла, но какое-то новое знание осталось.
Поляна была пуста. Женщины ушли, а Ричарду уходить совсем не хотелось. Будто здесь он обрел нечто ценное, на душе было и радостно, и тревожно. Казалось, его наполнили до краев, как чашу, и страшно встать - расплескать это счастливое волшебное ощущение чуда и надежды.
- Вот она какая, Лесная Дева. Не сказки это вовсе, значит. А вы нарочно привели меня сюда? Зачем?
Рыжая лисичка выглядела смущенной, а светлая фыркнула и отвернулась. Ричард тихонько засмеялся.
- Ну, не сердись! Я ведь рад! Я очень рад. Всё не знал, чему верить, где правда, а что сказки. Теперь знаю...И чувствую.
Он положил руку на грудь, туда, где жила теперь подаренная ему Лесной Девой искра.
- Отчего мне все чудится - Марыся рядом? Будто голос ее милый слышу... Все думал о ней, и так чудно самому, и понять не мог - что со мной? Теперь знаю...
Лисы насторожились, светлая подобралась близко к темной, но Ричард не замечал ничего, запрокинув голову смотрел в небо и говорил, открывал свою тайну звездам, лесу, ночной тишине.:
- Марыся...Она как ангел, но земная, настоящая.
Ричард искал у звезд ответы, или один ответ на вопрос, что с ним случилось. Не сейчас, в роще, а раньше, при встрече с Марысей, и сегодня, когда она заходила к нему и говорила просто и чудно, не так, как он привык. Совсем другая она, руку протянуть и тронуть можно, а взять — нет. Как вон эту лису радужную. А сердце к ней тянется, к Марысе, нет сил противиться. Что матушка скажет, люди? Девушка из простых, не ровня графскому сыну, а ведь не хочет он с другой, подумать не можно, чтобы с другой. Теперь только с ней.
— Люблю я ее, — сказал он вслух.
И радостно стало, так, что весь мир обнял бы. В сердце горячо, на глазах слезы и смеяться хочется, и кричать небу и лесу:
— Люблю ее!
Глянул, а лисы исчезли, как и не бывало. Только знал он наверное — не привиделось, все правда!
Лешек встретил паныча в маленькой замковой часовне, откуда , замаскированный резной панелью, начинался подземный ход.
- Что батюшка, все ли ладно? - спросил первым делом Ричард, сбрасывая на руки Лешеку кунтуш.
- Их светлость изволил откушать да и уснул, слаб пока, - отвечал Лешек, принимая у молодого господина и шапку, и мокрые от снега рукавицы.
- А графиня?
- Должно быть, у себя, я уж опасаться стал - за твоей милостью пошлет, что мне отвечать?
Ричард засмеялся:
- Да уж как водится - на башне сижу, звезды считаю.
- Снег валит, неба не видать! Какие звезды! Тебе вольнО гулять, сьер Ричард, а не приведи Бог, случись что, выйдет - я не уберег.
Ричарду стало стыдно так, что вспыхнули горячо щеки. В самом деле, думал ли он когда о том, каково Лешеку? Привык, что тот, будто пес, у его покоев всегда. И днем и ночью готов служить - молока ли ему захочется, или вот так тайком уйти и проказить. И за проказы его, Ричарда, матушка разве что пожурит ласково, а Лешек так легко не отделается. Прикажут пороть? Лешек вон какой тощий, пожалуй, и не выдержит! Не зря же на легкой работе, в услужении при покоях его держат. Молодой он совсем, чуть постарше хозяина, а ростом мал, шея тонкая.
- Ты прости меня, - Ричард положил руку на плечо слуге, заглянул в лицо. Худое лицо Лешека изумленно вытянулось. - Не думал я о тебе, а должен был.
На глазах Лешека проступили слезы.
- Что ж, идем. Мне с матушкой нужно будет поговорить поутру, ты уж дай мне знать, как она встанет. А сейчас спать. С ног валюсь.
- Идем, господин Ричард, идем, - закивал Лешек, - надо и поспать. ЧуднАя ночь нынче в замке была, неспокойная, вот едва к утру все угомонились. Туда-сюда шныряют, о чем-то шепчутся, куда-то едут.
Они поднимались по узкой лесенке, ступеньки мелькали перед глазами Ричарда, сердце стучало в груди горячо и радостно. Он едва понимал, о чем говорит Лешек.
- Говорит, запрягайте коней и все тут! Ночь, а ему все одно. И уехал!
- Кто уехал?
- Князь уехал, Соколинский. Вскочил на коня и ускакал! И пока возок заложат, ждать не пожелал, ускакал верхом, только и видели.
Но юного графа Элдфорда не занимал сейчас князь Соколинский.
Он столько пережил этой ночью, что мнилось ему, в опочивальню входит уже совсем другой Ричард. Эта ночь заставила его повзрослеть, собственные недавние выходки казались теперь самому детскими и смешными.
Он устал, но не потому только хотел поскорее улечься, и отослав Лешека, вытянуться на ложе под мягкими мехами. Он хотел без помех думать о своей любви. Представлять милое личико Марыси. Как она смотрит, как складываются в улыбку губы, как дрожат ресницы . Он вспомнил, как она сидела перед ним на лошади, как он крепко прижимал ее к себе в тот день, когда она выхватила из-под копыт Искандера деревенского малыша. И здесь, еще совсем недавно, Марыся была в этой комнате, кажется, еще и пахнет медом и липовым цветом... Что делала, пока он спал? Смотрела ли на него?
Ричард и сам не понял, как уснул с улыбкой на губах. В его снах Марыся играла с радужной лисичкой и звонко смеялась, звала, оборотясь к нему: «Рыыысь…Рыыысь! Догониии!»
Марыся не могла в эту ночь уснуть вовсе.
Она стояла под старой раскидистой яблоней в маленьком садике пани Люции и улыбалась, подставляя лицо редким крупным снежинкам.
Прозрачная лисичка кружила рядом, встревоженно фыркала.
- Ты слышала, что он сказал? - снова и снова спрашивала Марыся свою подружку. - Он сказал, что любит... любит меня!
- Он сумасшедший, и ты тоже! - радужная лиса села, обвила хвостом лапки.
- Пускай! - засмеялась Марыся, тряхнула косами.- Я-то давно люблю его! Еще в то лето полюбила, как увидела на празднике в Иванов день. Он самый красивый, и добрый, и очень умный! У него такие книги ученые, и, верно, он всё разбирает в них, не то, что я...
Марыся вмиг погрустнела.
- Как же ему можно меня любить? Ведь я по-ученому не понимаю, и всякого обхождения не знаю, как у господ заведено. Да еще и обёртыш!
Радужная сочувственно вздохнула.
- Да и все равно! Я его любить не перестану! - решительно сказала Марыся, вытирая рукавичкой невольно брызнувшие из глаз слезы. - Ежели бы он был дурной человек, Лесная Дева распознала, и не подарила бы ему Искру!
- Марыся, где ты? - пани Люция стояла на пороге, кутаясь в широкую теплую шаль. - Иди в тепло, девочка, довольно уж ты сегодня нагулялась.
Марыся быстро обтерла щеки, строго наказала радужной подружке:
- Только ты про это молчи!
Та только хвостом махнула, прижалась к марысиным ногам и незаметно для чужих глаз, ежели бы они вдруг случились, прошмыгнула вместе с девочкой в дом.
Леди Элдфорд по обыкновению завтракала в своей комнате. Беата убрала ей волосы наскоро, в легкую косу, подвинула к камину кресло и маленький столик, налила госпоже горячего молока из кувшинчика.
Катаржина послала Беату справиться о лорде Элдфорде, а сама в задумчивости щипала свежую булочку, щедро политую медом, смотрела в окно. Мир за пределами замка неузнаваемо переменился в одну ночь. Еще вчера снег робко лежал на траве, протаивая грязными лужами на дорожках. А сегодня земля, деревья, крыши замка - все было скрыто толстым снежным одеялом.
Взгляд Катаржины нашел крышу оранжереи и воспоминание о вчерашнем вечере, о том, как Хенрик говорил с ней, о его горячих словах, о безумной надежде, что светилась в глазах князя Соколинского, заставило ее сердце забиться часто и болезненно.
Она любима, то прежнее чувство, что было меж ними в далекой юности, не исчезло, а стало лишь глубже, и готово было расцвести с новой силой. Но разве может она позволить себе эту любовь?
Беата вернулась скоро, однако была явственно встревожена и бледна.
- Скорее говори! - вскричала леди, подозревая самое худшее. - Что с моим супругом? Ему снова стало хуже? Болезнь вернулась?
- Ах нет, госпожа, - отвечала Беата, - сьер Томас в добром здравии.
- Ты видела его?
- Нет, сама я не видала, его светлость еще почивает, но мэтр Брюль...
- Что же сказал мэтр? Беата, ну говори же!
- Мэтр собирался войти в опочивальню графа, осмотреть его светлость и после явиться к тебе, госпожа, с докладом.
Катаржина кивнула, помедлила и все же спросила:
- А князь Соколинский? Не посылал ли передать мне чего?
- Нет, госпожа, князя нынче нет в замке, - отвечала бледная Беата, избегая смотреть на Катаржину.
- Нет? Где же он?
- Князь уехал ночью, ускакал, сказывают в большой спешке...
- Уехал! - побелев, леди резко встала, опрокидывая столик, чашка покатилась по полу, молоко разлилось, забрызгало халат, но Катаржина не замечала этого. - Уехал...
Беата, только что получившая это известие, пребывала в ужасе. Мэтр Брюль - в панике.
Непонятно было, воспользовался ли князь настойкой аконита, и отчего так быстро покинул замок? Оттого ли, что не желал быть тут при кончине своего соперника? Или он оставил яд у себя и желал употребить его иначе? Донесет ли он на медикуса? Что говорить графине? Ежели обнадежить выздоровлением графа, а он после умрет, выйдет плохо. Сказать, что граф не оправится, не менее опасно. Вдруг Соколинский не подмешал в александрийский бальзам аконит, и лорд Элдфорд не оправдает печального прогноза? Положение было шатким, весь их план рушился и грозил похоронить под обломками мэтра. Беата рассчитывала выскочить сухой, однако же и она чуяла опасность такого поворота дел.
Леди Кэтрин прошла по комнате, сжимая пальцы. Хенрик уехал! Не попрощался, ускакал ночью. Отчего? Не были ложью его слова о любви, она не могла усомниться. Что же тогда? Она сама виновата! Что она отвечала ему? Ведь оттолкнула, не думала, каково Хенрику. Столько лет он хранил в сердце воспоминания и надежды, а она даже не нашла слов, чтобы сказать, как и сама любила все годы, только велела молчать, обрывала его признания. И ведь он один сказал ей правду, с кем еще она может обсудить то страшное предположение, касательно первой хозяйки Фолмброка? Кроме Хенрика доверять ей некому.
Катаржина перестала ходить, присела на скамью и решительно потребовала:
- Беата, бумагу и карандаш!
Леди Элдфорд не жаловала чернила, они пачкали пальцы, поэтому писала изящным серебряным карандашиком. Беата положила ей на колени деревянную дощечку, сверху - листок белой италийской бумаги и подала открытый футлярчик с карандашом. Катаржина писала скоро, сосредоточенно хмурясь.
Подписывать и запечатывать воском не стала, вместо этого свернула листок трубочкой, обернула атласной лентой и сколола серебряным аграфом-птичкой, что достала сама из маленькой шкатулки и вручила Беате:
- Найди надежного человека, такого что не станет болтать, пусть догонит князя, передаст ему.
Беата с пониманием приняла у госпожи послание для Соколинского. Леди нетерпеливо поторопила ее:
- Ну иди же, Беата, милая!
Камеристка выскользнула из комнаты, а леди Кэтрин опустилась на колени перед распятием, моля Пресвятую Деву уберечь Хенрика от необдуманных поступков. Душа ее пылала, разрывалась, не желала смириться с тем, что едва обретя дорогого человека, она принуждена потерять его.
Ее горячую молитву прервал голос сына.
Поляна нашлась внезапно, Ричард только отвел в сторону большую еловую ветвь и вдруг оказался на открытом месте. На другом конце поляны, вокруг высокого, в два человеческих роста, остроконечного камня, толпились люди.
Не торопясь показываться, юноша остался в тени высокой ели. Что это за люди, и что делают здесь, в лесной чаще ночью?
Они двигались, взявшись за руки, покачивались из стороны в сторону. Здесь были одни женщины, понял Ричард - длинные просторные одеяния, и все закутаны в белое. Он мог бы догадаться и раньше, по напевной мягкости, с которой они вели мелодию. Слов было не разобрать, но казалось, будто это колыбельная, и сладко смеживались веки, хотелось опуститься на снег, привалиться к еловому стволу и спать...спать...
Женщины стали оседать, потом ложиться навзничь, пение задрожало, стало затухать, отдельные голоса еще поддерживали мелодию, но вскоре и они затихли и на поляне воцарилась полная тишина.
Теперь высокий менгир открылся, не заслоняемый более ничем, он стоял загадочным темным монолитом, будто кусок первозданной тьмы. Снег, белые одежды женщин, слабое свечение, разлитое в воздухе - и этот осколок Ночи, Бездны, Хаоса...
Кого убаюкивали эти женщины, что за силы скрывались тут?
Мысли Ричарда обрели хрустальную ясность, но тело утратило способность к движению.
Он видел кружение снежинок, мог бы рассмотреть каждую, и безошибочно сосчитать ее лучи и грани. Он различал каждое дерево, знал, сколько ему лет, какие шрамы оставили ему бури и морозы, откуда принесено было семечко, из которого выросла могучая ели или стройная береза. Он ощущал, как сама земля под ним медленно погружается в сон, желая покоя и отдыха, чтобы весной снова пробудиться к жизни.
Лесная Дева появилась из тесного сплетения березовых ветвей, они гладили ее руки и плечи, она улыбалась ласково и немного печально. Прошла по поляне, не оставляя следов босых ног на свежем рыхлом снегу. Осторожно скользнула между лежащих в оцепенении женщин, остановилась у камня, обернулась, прижимаясь к нему плечом.
Ричард ясно знал, что она - воплощение земной могучей силы, что она теперь заснет, но одновременно и будет бодрствовать, присматривая за лесом, его обитателями, и теми, кто просил ее защиты.
Прийти к ней и просить о помощи может любой. Не о славе или золоте. Вот эти деревенские женщины испокон веков просили простое - чтобы суженый любил, чтобы чрево было плодоносным, роды легкими, детишки здоровыми, в хате мир бы да лад...
Когда-то просили открыто, теперь - тайно.
Лица ее было не разглядеть, Рысек видел лишь прямой стан и длинные темные волосы. Вся ее фигура то и дело изменялась и плыла, так что и не понять какова она, и есть ли на самом деле, или это просто ночной морок? Вот она подставила ладони снежинкам, запрокинула голову к небу, будто прощаясь.
Повела рукой и с ее пальцев незримыми нитями потянулись к женщинам тоненькие ручейки силы - Лесная Дева делилась с ними, чтобы хватило сил до весны, чтобы они стали хранительницами своих семей, как она была хранительницей леса, чтобы лечили и утешали, любили и принимали любовь всей своей сутью, потому что нет ничего важнее. Она любила их всех, и делилась любовью щедро.
Ричард ощутил, как и его сердца коснулась горячая искра ее силы, загорелась в крови, согрела душу. Щеки коснулось теплое дуновение, будто тонкие пальцы погладили ласково. Невидимый ветер взметнул волосы Девы, окутал ее темным облаком, и она исчезла - то ли шагнула в камень и растворилась в его непроглядной черноте, то ли взлетела птицей...
Глава 9 При свете дня
Что-то теплое, влажное ткнулось в щеку, и Ричард очнулся, пришел в себя. Лисичка радостно тяфкнула, быстро, по-собачьи, лизнула в нос и отскочила, села в двух шагах. Светлая ее подружка не приближалась, сидела неподвижно в сторонке. Ричард попробовал встать - и не смог. Руки и ноги совсем затекли, видно, долго сидел без движения, но не замерз. Наоборот, в груди было горячо, сильно и размеренно билось сердце. Та неимоверная четкость, с которой он видел мир, исчезла, но какое-то новое знание осталось.
Поляна была пуста. Женщины ушли, а Ричарду уходить совсем не хотелось. Будто здесь он обрел нечто ценное, на душе было и радостно, и тревожно. Казалось, его наполнили до краев, как чашу, и страшно встать - расплескать это счастливое волшебное ощущение чуда и надежды.
- Вот она какая, Лесная Дева. Не сказки это вовсе, значит. А вы нарочно привели меня сюда? Зачем?
Рыжая лисичка выглядела смущенной, а светлая фыркнула и отвернулась. Ричард тихонько засмеялся.
- Ну, не сердись! Я ведь рад! Я очень рад. Всё не знал, чему верить, где правда, а что сказки. Теперь знаю...И чувствую.
Он положил руку на грудь, туда, где жила теперь подаренная ему Лесной Девой искра.
- Отчего мне все чудится - Марыся рядом? Будто голос ее милый слышу... Все думал о ней, и так чудно самому, и понять не мог - что со мной? Теперь знаю...
Лисы насторожились, светлая подобралась близко к темной, но Ричард не замечал ничего, запрокинув голову смотрел в небо и говорил, открывал свою тайну звездам, лесу, ночной тишине.:
- Марыся...Она как ангел, но земная, настоящая.
Ричард искал у звезд ответы, или один ответ на вопрос, что с ним случилось. Не сейчас, в роще, а раньше, при встрече с Марысей, и сегодня, когда она заходила к нему и говорила просто и чудно, не так, как он привык. Совсем другая она, руку протянуть и тронуть можно, а взять — нет. Как вон эту лису радужную. А сердце к ней тянется, к Марысе, нет сил противиться. Что матушка скажет, люди? Девушка из простых, не ровня графскому сыну, а ведь не хочет он с другой, подумать не можно, чтобы с другой. Теперь только с ней.
— Люблю я ее, — сказал он вслух.
И радостно стало, так, что весь мир обнял бы. В сердце горячо, на глазах слезы и смеяться хочется, и кричать небу и лесу:
— Люблю ее!
Глянул, а лисы исчезли, как и не бывало. Только знал он наверное — не привиделось, все правда!
Лешек встретил паныча в маленькой замковой часовне, откуда , замаскированный резной панелью, начинался подземный ход.
- Что батюшка, все ли ладно? - спросил первым делом Ричард, сбрасывая на руки Лешеку кунтуш.
- Их светлость изволил откушать да и уснул, слаб пока, - отвечал Лешек, принимая у молодого господина и шапку, и мокрые от снега рукавицы.
- А графиня?
- Должно быть, у себя, я уж опасаться стал - за твоей милостью пошлет, что мне отвечать?
Ричард засмеялся:
- Да уж как водится - на башне сижу, звезды считаю.
- Снег валит, неба не видать! Какие звезды! Тебе вольнО гулять, сьер Ричард, а не приведи Бог, случись что, выйдет - я не уберег.
Ричарду стало стыдно так, что вспыхнули горячо щеки. В самом деле, думал ли он когда о том, каково Лешеку? Привык, что тот, будто пес, у его покоев всегда. И днем и ночью готов служить - молока ли ему захочется, или вот так тайком уйти и проказить. И за проказы его, Ричарда, матушка разве что пожурит ласково, а Лешек так легко не отделается. Прикажут пороть? Лешек вон какой тощий, пожалуй, и не выдержит! Не зря же на легкой работе, в услужении при покоях его держат. Молодой он совсем, чуть постарше хозяина, а ростом мал, шея тонкая.
- Ты прости меня, - Ричард положил руку на плечо слуге, заглянул в лицо. Худое лицо Лешека изумленно вытянулось. - Не думал я о тебе, а должен был.
На глазах Лешека проступили слезы.
- Что ж, идем. Мне с матушкой нужно будет поговорить поутру, ты уж дай мне знать, как она встанет. А сейчас спать. С ног валюсь.
- Идем, господин Ричард, идем, - закивал Лешек, - надо и поспать. ЧуднАя ночь нынче в замке была, неспокойная, вот едва к утру все угомонились. Туда-сюда шныряют, о чем-то шепчутся, куда-то едут.
Они поднимались по узкой лесенке, ступеньки мелькали перед глазами Ричарда, сердце стучало в груди горячо и радостно. Он едва понимал, о чем говорит Лешек.
- Говорит, запрягайте коней и все тут! Ночь, а ему все одно. И уехал!
- Кто уехал?
- Князь уехал, Соколинский. Вскочил на коня и ускакал! И пока возок заложат, ждать не пожелал, ускакал верхом, только и видели.
Но юного графа Элдфорда не занимал сейчас князь Соколинский.
Он столько пережил этой ночью, что мнилось ему, в опочивальню входит уже совсем другой Ричард. Эта ночь заставила его повзрослеть, собственные недавние выходки казались теперь самому детскими и смешными.
Он устал, но не потому только хотел поскорее улечься, и отослав Лешека, вытянуться на ложе под мягкими мехами. Он хотел без помех думать о своей любви. Представлять милое личико Марыси. Как она смотрит, как складываются в улыбку губы, как дрожат ресницы . Он вспомнил, как она сидела перед ним на лошади, как он крепко прижимал ее к себе в тот день, когда она выхватила из-под копыт Искандера деревенского малыша. И здесь, еще совсем недавно, Марыся была в этой комнате, кажется, еще и пахнет медом и липовым цветом... Что делала, пока он спал? Смотрела ли на него?
Ричард и сам не понял, как уснул с улыбкой на губах. В его снах Марыся играла с радужной лисичкой и звонко смеялась, звала, оборотясь к нему: «Рыыысь…Рыыысь! Догониии!»
***
Марыся не могла в эту ночь уснуть вовсе.
Она стояла под старой раскидистой яблоней в маленьком садике пани Люции и улыбалась, подставляя лицо редким крупным снежинкам.
Прозрачная лисичка кружила рядом, встревоженно фыркала.
- Ты слышала, что он сказал? - снова и снова спрашивала Марыся свою подружку. - Он сказал, что любит... любит меня!
- Он сумасшедший, и ты тоже! - радужная лиса села, обвила хвостом лапки.
- Пускай! - засмеялась Марыся, тряхнула косами.- Я-то давно люблю его! Еще в то лето полюбила, как увидела на празднике в Иванов день. Он самый красивый, и добрый, и очень умный! У него такие книги ученые, и, верно, он всё разбирает в них, не то, что я...
Марыся вмиг погрустнела.
- Как же ему можно меня любить? Ведь я по-ученому не понимаю, и всякого обхождения не знаю, как у господ заведено. Да еще и обёртыш!
Радужная сочувственно вздохнула.
- Да и все равно! Я его любить не перестану! - решительно сказала Марыся, вытирая рукавичкой невольно брызнувшие из глаз слезы. - Ежели бы он был дурной человек, Лесная Дева распознала, и не подарила бы ему Искру!
- Марыся, где ты? - пани Люция стояла на пороге, кутаясь в широкую теплую шаль. - Иди в тепло, девочка, довольно уж ты сегодня нагулялась.
Марыся быстро обтерла щеки, строго наказала радужной подружке:
- Только ты про это молчи!
Та только хвостом махнула, прижалась к марысиным ногам и незаметно для чужих глаз, ежели бы они вдруг случились, прошмыгнула вместе с девочкой в дом.
***
Леди Элдфорд по обыкновению завтракала в своей комнате. Беата убрала ей волосы наскоро, в легкую косу, подвинула к камину кресло и маленький столик, налила госпоже горячего молока из кувшинчика.
Катаржина послала Беату справиться о лорде Элдфорде, а сама в задумчивости щипала свежую булочку, щедро политую медом, смотрела в окно. Мир за пределами замка неузнаваемо переменился в одну ночь. Еще вчера снег робко лежал на траве, протаивая грязными лужами на дорожках. А сегодня земля, деревья, крыши замка - все было скрыто толстым снежным одеялом.
Взгляд Катаржины нашел крышу оранжереи и воспоминание о вчерашнем вечере, о том, как Хенрик говорил с ней, о его горячих словах, о безумной надежде, что светилась в глазах князя Соколинского, заставило ее сердце забиться часто и болезненно.
Она любима, то прежнее чувство, что было меж ними в далекой юности, не исчезло, а стало лишь глубже, и готово было расцвести с новой силой. Но разве может она позволить себе эту любовь?
Беата вернулась скоро, однако была явственно встревожена и бледна.
- Скорее говори! - вскричала леди, подозревая самое худшее. - Что с моим супругом? Ему снова стало хуже? Болезнь вернулась?
- Ах нет, госпожа, - отвечала Беата, - сьер Томас в добром здравии.
- Ты видела его?
- Нет, сама я не видала, его светлость еще почивает, но мэтр Брюль...
- Что же сказал мэтр? Беата, ну говори же!
- Мэтр собирался войти в опочивальню графа, осмотреть его светлость и после явиться к тебе, госпожа, с докладом.
Катаржина кивнула, помедлила и все же спросила:
- А князь Соколинский? Не посылал ли передать мне чего?
- Нет, госпожа, князя нынче нет в замке, - отвечала бледная Беата, избегая смотреть на Катаржину.
- Нет? Где же он?
- Князь уехал ночью, ускакал, сказывают в большой спешке...
- Уехал! - побелев, леди резко встала, опрокидывая столик, чашка покатилась по полу, молоко разлилось, забрызгало халат, но Катаржина не замечала этого. - Уехал...
Беата, только что получившая это известие, пребывала в ужасе. Мэтр Брюль - в панике.
Непонятно было, воспользовался ли князь настойкой аконита, и отчего так быстро покинул замок? Оттого ли, что не желал быть тут при кончине своего соперника? Или он оставил яд у себя и желал употребить его иначе? Донесет ли он на медикуса? Что говорить графине? Ежели обнадежить выздоровлением графа, а он после умрет, выйдет плохо. Сказать, что граф не оправится, не менее опасно. Вдруг Соколинский не подмешал в александрийский бальзам аконит, и лорд Элдфорд не оправдает печального прогноза? Положение было шатким, весь их план рушился и грозил похоронить под обломками мэтра. Беата рассчитывала выскочить сухой, однако же и она чуяла опасность такого поворота дел.
Леди Кэтрин прошла по комнате, сжимая пальцы. Хенрик уехал! Не попрощался, ускакал ночью. Отчего? Не были ложью его слова о любви, она не могла усомниться. Что же тогда? Она сама виновата! Что она отвечала ему? Ведь оттолкнула, не думала, каково Хенрику. Столько лет он хранил в сердце воспоминания и надежды, а она даже не нашла слов, чтобы сказать, как и сама любила все годы, только велела молчать, обрывала его признания. И ведь он один сказал ей правду, с кем еще она может обсудить то страшное предположение, касательно первой хозяйки Фолмброка? Кроме Хенрика доверять ей некому.
Катаржина перестала ходить, присела на скамью и решительно потребовала:
- Беата, бумагу и карандаш!
Леди Элдфорд не жаловала чернила, они пачкали пальцы, поэтому писала изящным серебряным карандашиком. Беата положила ей на колени деревянную дощечку, сверху - листок белой италийской бумаги и подала открытый футлярчик с карандашом. Катаржина писала скоро, сосредоточенно хмурясь.
Подписывать и запечатывать воском не стала, вместо этого свернула листок трубочкой, обернула атласной лентой и сколола серебряным аграфом-птичкой, что достала сама из маленькой шкатулки и вручила Беате:
- Найди надежного человека, такого что не станет болтать, пусть догонит князя, передаст ему.
Беата с пониманием приняла у госпожи послание для Соколинского. Леди нетерпеливо поторопила ее:
- Ну иди же, Беата, милая!
Камеристка выскользнула из комнаты, а леди Кэтрин опустилась на колени перед распятием, моля Пресвятую Деву уберечь Хенрика от необдуманных поступков. Душа ее пылала, разрывалась, не желала смириться с тем, что едва обретя дорогого человека, она принуждена потерять его.
Ее горячую молитву прервал голос сына.
