- Прости меня, матушка, я должен узнать,- Робер поднял крышку гроба и замер.
Могила Крины была пуста. Слезы обожгли его глаза. Как же это?
- Нет ее здесь, тогда где же она? Где мне искать? - спрашивал он у бездонного неба огнесвятонской ночи, - Хочу найти и освободить ее!
Слезы упали на взрыхленную пальцами Робера землю и вдруг, в том самом месте пробился из нее свитый в спираль росток папоротника, рядом с ним второй, третий, еще и еще.
Они стали расти, раскрываться, и вот уже не видно под ними ни могилы, ни упавшего креста. Корни папоротника крепко оплели и скрыли их. А в том месте, где был вкопан крест вышел из земли самый большой куст, в половину человеческого роста поднялся, выбрасывая все новые стебли с пышными перистыми листьями. И в центре его раскрылся серебристо-лунный ослепительно яркий цветок.
Робер не мог отвести глаз от этого чуда. Протянул руку, коснулся нежных лепестков, но пожалел сорвать красоту несказанную. Тогда цветок сам отделился от стебля, источая еще более яркий, мерцающий, как биение сердца свет, перешел на ладонь рыцаря и вспыхнув в последний раз, рассыпался, искрами пролился на землю.
Тут и луна скрылась в облаке и вернулись звуки отдаленного гулянья, но еще один новый прибавился к ним - пение воды. Из земли там, где упали капли света, теперь вытекал родник, он тоже светился, становился все сильнее и вот уже целый ручей устремился в сторону реки, углубляя русло.
Робер омыл руки в быстротечных водах, а они ласкали его и пели. В говоре струй уловил он вдруг человеческую речь.
- Здравствуй, сын мой!
А кусты сирени качнулись под ветром и шепнули:
- Мы ждали тебя!
И кусты папоротника затрепетали, зашелестели сухо:
- Мы ждали, ждали...
Роберу стало страшно, нечто неведомое из нездешнего мира коснулось его сердца. Кусты и деревья, ветер и воды говорили с ним, и он понимал их!
Его потянуло прочь с погоста, к огню костров, живым людям. Робер быстро поднялся и пошел вдоль ручья к реке. Вода вела его, светилась и ворковала нежной горлицей, смеялась алмазными брызгами, а луна уж садилась за лесом.
Луг опустел, догорали, дымились костры, по реке обгоняя друг друга, сталкиваясь, разделяясь, плыли душистые венки. Быстрина несла их к омуту, закручивала причудливым танцем. Один веночек отбился к берегу, остановился перед Робером, закачался на воде. И цветы в нем были странные, большие, белые и зеленые. И говорили они так:
- На огонь помолюсь, на шёпот пошепчу, на воду покричу, пусть любит меня сыночек мой, как я восхочу. Из вод подними, на груди сохрани. В огне не сгорит, в воде не утонет, слово мое крепкое - его оборОнит.
И пошли венки по кругу, один за другим, как бы хоровод, а внутри него вода заклокотала, засветилась, заклубилась туманным облаком, а из тумана потянулась к Роберу женская рука. Туман стекал вниз и все яснее выступала из него женская фигура, пока не встала над водами женщина красоты необычайной. Бела, как снег, волосы темные волнистые в две косы заплетены и короной на голове уложены, убор из жемчуга с изумрудами, платье зеленого шелка. Глаза глубокие, озерные заплаканы, на алых губах печальная улыбка.
- Матушка! - Робер рванулся к ней сердцем, хотел обнять, да ноги словно приросли к берегу.
- Нет, родной мой, мальчик ненаглядный, нельзя, не подходи, не касайся меня, - в тоске заломила она руки, - коли ступишь сейчас в воду, так в реке останешься. Нет у тебя силы вернуться, отняли ее злые люди. И я на берег выйти не могу, отец твой заклятье наложил.
- Как помочь? Скажи, я все сделаю!
- Коротка ночь, гаснут Огни Святонские, закрывается дверь между мирами. Но я рядом буду, придет время -свидимся. Прими дары мои, возрастет в тебе сила - сможешь водами повелевать, тогда и меня освободишь. Отца пощади, ум ему помутили, не ведал, что творит страшное. Равно вы мне дороги, в тебе и его кровь, человеческая. Прощай, милый, скоро свидимся...
Заволокло реку белесым туманом, потянулся он полосами. Будто легко касались лица Робера руки матери, ласкали, утешали. И страх ушел, истаял, осталась тихая радость и ожидание встречи.
- Прощай, матушка, - прошептал Робер.
Волна плеснула, колыхнулась, вынесла венок к самым ногам рыцаря, Робер наклонился, принял у реки материнский дар, поднес к губам, поцеловал.
Цветы засмеялись счастливо, в небе показалась первая бледно розовая полоска утреней зари.
***
Сон прервался внезапно, кто то настойчиво тряс Робера за плечо.
— Роб, проснись! Да проснись же ты...
— Дикон? Что ты здесь делаешь...а где Миклош?
— Какой Миклош? — Рысек нетерпеливо сдернул с Робера меховое покрывало.
— А, он в командорстве остался...это мне... привиделось. — Робер хотел приподняться, оперся о подголовник и почувствовал, что держит в кулаке что то прохладное, как льдинка. Разжал пальцы и увидел на ладони фибулу - венок из белых и зеленых цветов. Не золотую, не серебряную, из стекла или камня, не понять. Лунным светом мерцала она внутри.
— Бог с ним с Миклошем, мне совета твоего надобно, — вновь принялся за свое Рысек и сильнее тряхнул сонного Ричарда за плечо, — послушай же меня!
— Постой, я оденусь хотя бы, — Робер в недоумении тер глаза и лоб свободной рукой. Если сон, то откуда же это? Точь в точь, как подарок матери! Дивные сны снятся в Фолмброке. Робер сунул фибулу под подушку и потянулся за одеждой.
Ричард не дал брату времени на раздумья. Пока Робер одевался, он сбивчиво поведал все, о чем уже упреждала леди Кэтрин - о желании жениться на Марысе, ученице знахарки.
- Есть ли у тебя перед этой девушкой такие обязательства, которые невозможно забыть, не нанеся ущерб чести? - осторожно выбирая выражения, спросил Робер.
- Я просил ее стать моей женой, просил верить мне и обещал что бы ни было, сдержать слово.
- Но она... она дала тебе согласие? И было ли между вами такое, что бывает лишь между супругами?
Ричард залился краской:
- Нет! Если ты о... она не такая! Марыся совсем дитя, я и не собирался! Я хотел, чтобы она согласилась, и я бы знал, что она моя, а потом поженимся, когда время придет. Я просил ее подумать, дать мне ответ завтра.
Робер кивнул:
- В таких делах поспешность ни к чему, и если твоя Марыся еще не достигла брачного возраста, ты должен подождать. Однако, вдруг за это время чувства ее переменятся? Она не знает еще никого кроме тебя, и связать ее сейчас обещанием было бы жестоко.
- Нет! Этого не может быть, - Дикон вскочил. - Она.. она любит меня! Это не может перемениться!
- Она сказала тебе это? Призналась в чувствах?
- Нет, но... она скромная, стеснялась… ты думаешь, я не такой… чтобы меня можно было так полюбить? - вид у Ричарда сделался несчастный. - Конечно, я не похож на тебя. Ни статью, ни умом, нигде не был и ничего не видел...
- Глупости! - засмеялся старший брат, приобнимая младшего. - Ты достоин любви, у тебя чистое сердце. Тем более не стоит сомневаться в твоей избраннице. Если она любит, было ли что обещано или нет - она будет считать себя твоей, и не изменит намерениям сердца. А теперь пойдем, нам следует повидаться с батюшкой.
И Робер вышел из комнаты, укрепляясь в согласии со словами мачехи - Ричарда нельзя оставлять во власти фантазий, ему нужна крепкая мужская рука и наставник, которому он может доверять. Иначе, следуя порывам горячего сердца, неопытный Дикон может натворить дел...
