Она торопливо побежала к замку, а Соколинский все смотрел ей вслед, пока Сташек не тронул за плечо.
Тогда кивнул и пошел за ним следом к лошадям, размышляя над тем, как выполнить обещания, данные им Кате в эту ночь.
Зима вступила в свои права раньше обычного, и сразу, будто навечно.
Морозы ударили сперва небольшие, а после уж приморозило на славу, ручьи и речушки сковало льдом, дома нахлобучили пышные снежные шапки.
Старики качали головами, перебирая приметы, а молодые да малые веселились - катались на санках, возились в снегу, строили снежные крепости и штурмовали их с веселыми криками.
Марыся тоже не смогла утерпеть, выскочила в стареньком бабушкином кожушке, побежала к высокому обрыву у речки, где блестели накатанные дорожки. С хохотом детвора съезжала вниз целыми вереницами, ухватив друг друга за пояс.
-Маррыся, давай к нам! - закричал Марек, демонстрируя свое недавно обретенное умение выговаривать "р".
Марыся не заставила себя упрашивать, уселась позади Марека, в кучу весело галдящей детворы.
Они покатились вниз, все быстрее и быстрее, с визгом вылетели на полированную гладь реки, врезались в сугроб и свалились кучей.
С хохотом поднялись, скользя и падая, снова полезли наверх, цепляясь друг за друга, торопясь, но Марек обогнал всех, уселся первый, румяный, смешной, дразнился:
- Ползите скорррее, черррепахи!
Марыся уселась последней, за хохотушкой Ясей, старшей сестренкой Марека. Чьи-то сильные руки обняли ее, прижали крепко, она возмущенно дернулась было, обернулась и ахнула. Это был он, Рысь, Рысек, молодой граф из замка! Засмеялся:
- Напугал?
Она и ответить не успела, Вся вереница сорвалась вниз, полетела с горы, а у нее и дух занялся. Не от скорости и высоты, а того, что Рысь рядом, так близко, и смеется и гикает весело, и прижимает ее к груди!
И снова врезались в сугроб, раскатились с санок, Рысек девушку из рук не отпустил, так вместе и зарылись в снег по уши. Марыся под ним, а он ее обнимает тесно. Кожушок ее распахнулся, плат развязался. В рыжих волосах снег, и ресницы, и брови в снежной пыли.
Взволновала она его, еще крепче обнял, прижался, но в глазах ее ясных страх мелькнул. Тут же перекатился Ричард на спину, на себя Марысю положил, но она отодвинулась, избегая опасной близости, рядом в снег легла, рассмеялась.
— Совсем задавил? — Ричард приподнялся, снова над ней склонился, в глаза заглянул.
— Нет, славно скатились. А ты как здесь, паныч?
— Что ж, и я люблю в снегу играть, нельзя разве?
— Можно, только странно, — она села, стала вытряхивать снег с волос и из-за шиворота.
— Давай помогу, — Ричард сел рядом, улыбался ласково.
Он терпеливо выбирал снег с ее воротника и вдруг обнял снова, горячо, по-взрослому .
Марыся замерла, уперлась в грудь ему ладошками, но не отталкивала, смотрела только во все глаза, ждала его слов.
А что тянуть, матушке он объявил, а у девушки еще и не спрашивал.
— А скажи, Марыся, пошла бы ты за меня замуж? — молвил у самых губ ее, хотел поцеловать, но не стал. Не знал хочет ли она этого.
— Что ты, паныч, — она звонко рассмеялась, — шутишь!
Вырвалась из его рук и снова побежала на гору. На полпути обернулась, сверкнула улыбкой и крикнула:
— Пошла бы, коли знала, что любишь, а без любви ни за что! Хоть золотом осыпай...
И бросила в него пригоршню снега.
Рысь вскочил, побежал следом:
- Ну погоди, сейчас я тебя осыплю!
Марыся с визгом увернулась, снова бросила в него снег, но и Ричард не остался в долгу. Они играли в снежки, пока не устали, а потом упали на склоне в глубоком мягком снегу, раскрасневшиеся, едва переводя дух.
-Давай ангелов делать! - сказала Марыся, и первая провела руками как крыльями вверх-вниз, оставляя широкий след в снегу, повернув голову, смотрела на Рысека в упор, темными своими глазами.
Он не улыбался больше, протянул руку, стащил рукавичку и сжал тонкие горячие пальчики.
— Не шутил я, Марыся. Подумай, за ответом приду.
- Как же может быть, чтоб ты меня замуж звал? - спросила она тихо. - Разве можно такое между нами? Был бы ты наш, вышнемястовский, простой хлопец, или я такого роду высокого как ты - сказала бы "да" и не думала... .
- Значит, "да"? Все может между нами быть, Марыся. Я уж и матушке сказал. Разве я чужой, не вышнемястовский? И родился тут. А род...будешь моей, вот и станешь роду высокого. Таких, как ты не встречал. Люба ты мне.
И уже не сомневаясь в правильности того, что происходит между ними придвинулся близко, обнял, поцеловал по взрослому, горячо. И все в нем отозвалось на трепет ее неумелых доверчивых губ.
Остаться бы так! Тесно обнимая ее...
С трудом отпустил, нельзя испугать, и так вон глаза распахнула, молчит.
Рысек сам встал и Марысю поднял, стал снег отряхивать с кожушка.
— Смотри, как извалялась, замерзнешь... И пальчики покраснели, это я виноват...
Стал греть ее руки дыханием и поцелуями
— Верь мне, Марыся! Только скажи "да" я никого слушать не стану, ни матушку, ни отца. Молчи сейчас! Сразу не отказывай! Завтра приду в часовню Святого Креста как солнце сядет. И ты приходи, тогда и ответ дашь.
Повернулся и пошел прочь быстро, не оглядываясь.
А Марыся осталась стоять, прижимая ладони к вспыхнувшим щекам, смотрела ему вслед, по щекам катились счастливые слезы - любит! Любит ее... Бежала бы сей же час в часовню и ждала там до завтра, да бабушка кинется искать! Сердечко едва не выпрыгивало из груди, было горячо и сладко, как от поцелуя. Едва дышать могла, как о том вспомнила, так внутри и зашлось все, затрепетало.
Как до завтра дотерпеть? Просил верить ему. Да кому ж и верить еще? Теперь уж точно решила Марыся - все скажет прежде, признается что она обертыш. И если не испугается этого Ричард, не оттолкнет ее... неужели же оттолкнет? В груди похолодело, и Марыся поспешила натянуть рукавички.
Идти домой теперь казалось странно, будто уже и не она идет , а какая-то другая Марыся, куда взрослее той, что прибежала сюда кататься с горы.
Люба ему - говорил, и руки целовал, и просил сказать "да", - эти счастливые мысли так и ходили кругом у Марыси в голове, водили радостный хоровод, оттесняли в темный уголок опасения и тихий голос, что шептал грустное - он графский сын, а ты внучка башмачника, Марыся. Не позволят ему батюшка с матушкой...
Бабушка Петра волновалась - не захворала ли внучка? Сама не своя с речки явилась, в снегу, щеки мокрые, глаза блестят, словно в лихоманке горит вся, и молчит - словечка не вытянешь.
Бабушка охала, велела натирать грудь гусиным жиром, навязала на шею шерстяную нитку червоную, зажгла свечку перед образами, свяченой водой умывала. Марыся повиновалась всему, будто не здесь была, легла скорее, в платки укуталась. Глаза закрыла - и вот он, Рысь, совсем близко, как сегодня, за руку берет, обнимает тесно. Красивый же он какой! Глаза ясные, брови темные, щеки нежные, а губы...губы горячие. Тут сразу вздыхала Марыся, ворочалась, а бабушка принималась ее крестить, нараспев читая молитвы.
Будто в бреду и ночь, и другой день до вечера прошел.
Стало темнеть, Марыся оделась, в тот наряд красивый - юбку да жакетик с мехом, что пани Люция ей сшила. Сказала бабушке, что в часовню - та обрадовалась, закивала, перекрестила вслед, Марыся и пошла.
В часовне холодно, дрожали огоньки свечей, метались по высоким сводам тени. Прихожан в этот час было мало. Марыся ждала с замиранием сердца, и волновалась так, что уже и не знала - хочет ли, чтоб Рысь наконец пришел, или чтоб не приходил вовсе. Выносить сжигавшее ее волнение становилось все труднее, она пыталась молиться и не могла, теряла слова, сбивалась с мысли. То и дело оборачивалась к двери - не он ли вошел?
Нет, не он... и снова не он, и опять...Сгустилась темнота, совсем мало света осталось в часовне. Укоризненно смотрели на Марысю святые.
Она совсем замерзла, но ждала, ждала, пока не поняла - он не придет. И сразу та сказка, что жила в ее сердечке со вчера, обернулась куском холодного льда, выстудила кровь. Марыся вышла из часовни, едва передвигая ноги и побрела по улице, ничего не видя перед собой. Она не помнила, как пришла к домику Люции, как поднялась по ступенькам и постучала в дверь.
Три дня она пролежала, не говоря ни слова, да Люция после первых попыток и не выспрашивала, поила горячими настоями, прижимала ко лбу прохладную ладонь, укутывала в большую пуховую шаль. Послала сказать старой Петре, что внучка занемогла, бабушка пришла, поохала над Марысей, пани успокаивала ее, а Марыся и слова не сказала, отвернулась к стенке и молчала.
На четвертое утро встала рано, еще затемно, тихо вышла из домика, не разбудив пани Люцию, обернулась лисой и побежала к замку. Ее призрачная подружка появилась рядом, молча скользила над мягким снегом, в котором вязли быстрые лисьи лапки.
Остановились они на холме, у каменного столба, стали смотреть на замок. Вон его окна, и свет горит, отчего не спит Рысек? Уж не захворал ли, не как она, глупыми мыслями, а взаправду?!
Но отчего свет по всему замку? Слышны голоса, ржание лошадей, бегают с факелами гайдуки в синих кунтушах, открываются большие чугунные ворота...
Из ворот показалась кавалькада всадников на лошадях под теплыми попонами, большой крытый возок на полозьях с графской короной на дверце. Сзади из возка торчала труба и из нее вился белый дымок, стало быть, даже с печкой! Следом ехала повозка попроще, с притороченными на крыше и позади коробками и узлами. Значит, графа увозят, верно, в Виндобону.
А кто эти двое, что едут верхом за возком? Высокие оба, статные, но один постарше, широк в плечах, одет как рыцарь, и конь под ним мощный, с широкой грудью. А под другим пляшет тонконогий красавец-жеребец, русые волосы вьются из-под отделанной дорогим мехом шапки...
- Рысек! - не сдержала безмолвный крик рыжая лисичка.
Будто услышал ее, придержал коня, привстал в стременах, оглянулся. Но тронул его за локоть другой, суровый всадник, сказал что-то, и Рысь понурил голову, тронул поводья и оглянувшись еще раз, направил своего жеребца вслед за возком.
Лисичка не сходила с места, пока не скрылись из глаз всадники, не обращая внимания на сердитые и отчаянные метания своей радужной подружки, а после повернулась и побежала назад, в Вышнемясто.
Люция сидела в задумчивости, сложив на коленях руки, остывала на столе нетронутая чашка чаю.
Марыся вошла, остановилась перед ней, крепко переплела пальцы.
- Пани, скажи, дан ли мне такой ум, чтоб разуметь науку? Скажи правду, как есть, если нет - я не стану обижаться, будто дитя.
- У тебя быстрый ум и крепкая память, Марыся, - отвечала пани. - Ты можешь выучиться, ежели захочешь и явишь прилежание. Какой науке ты хотела бы учиться?
- Я хочу учиться всему, чему ты сможешь научить меня, я буду стараться изо всех сил, а если окажется, что я слишком глупа, прогони меня.
Марыся говорила со всей серьезностью, на какую только была способна. В темных глазах светилась решимость, такой никогда прежде Люция ее не видела. И более того, вокруг девушки клубилась сила, которой прежде целительница в ней не замечала.
- Что же, я стану учить тебя, - сказала она. - Всему, чему в свое время научили меня, и что я сама узнала за годы странствий. Знания не сделают тебя счастливой, но они помогут тебе понять, как достичь счастья.
Марыся кивнула:
- Того я и хочу.
Решительно вздернула подбородок и шагнула к столу.
Ричард Элдфорд не мог прийти к ней, потому что Марыся Браунек, внучка башмачника, не пара юному графу. Посмотрим же, что станется после, когда она переймет всю премудрость пани Люции.
Они еще встретятся. И Марыся обязательно припомнит ему тот день в часовне Святого Креста. Даже если ей придется для этого ехать в Виндобону!
Пришло время изменить судьбы Империи, так сказал экселенс, Великий Магистр.
Но Робер считал его отцом и не скрывал этого. Сколько раз Бернар пенял ему, что при живом родителе ни в помыслах, ни в речах допускать подобного нельзя, но Робер не слушал его. Своенравен был старший сын графа Элдфорда и не во всем повиновался наставнику. Потому и ходили в Ордене разговоры, что Робер неспроста в любимцах у де Бара, тот души в нем не чает, в битвах собой прикрывает, вольностям попустительствует, нет ли между ними родственной связи, или чего еще?
Особенно усилился этот ропот после того, как Робер был ранен в Толедо при дворе герцога Кастильского. Поговаривали, что не просто так, но из ревности затеял с ним ссору муж графини Одели Фролос. Робер Элдфорд в поединке вступился не за собственную честь, но говорить о том было непозволительно, дабы не бросить тени ни на даму, ни на Орден.
В Томар Робера привезли больным и де Бар не отходил от постели Элдфорда, пока силы к тому не вернулись. Но лишь оправился он от ран, был послан вначале в Левант, а после в Северные Земли.
К чему поспешность? Этого Робер понять не мог.
Возмущения на рубежах были не больше обычного, командорства севера прекрасно справлялись с этим и сами. К чему было высылать его из Иберики и затем из Леванта? Неужто слух Великого Магистра склонился к досужим сплетням? Или Бернар удалял от себя любимого маршала по другой причине? Сердился?
В таких печальных мыслях возвращался старший сын графа Элдфорда в Фолмброк, где матушка впервые спеленала его и положила в колыбель.
Была бы она жива! На крыльях бы летел, но нет ее, даже голоса не вспомнить. Лучше чем мать, помнил Робер няню, но и ее черты стерлись. А родной дом стал всего лишь далеким печальным воспоминанием.
Конь неторопясь ступал по заснеженному тракту. Вот, за поворотом открылась прекрасная картина - излучина реки и замок. К замковым стенам притулилась деревня.
Родовое гнездо. Сердце Робера не дрогнуло от радости, лишь немного потеплел его взгляд, вспомнил старший Элдфорд о брате Ричарде. Вот кого бы хотел увидеть. Что там с отцом? Весть прислали в командорство, где Робер устроил резиденцию приората Северных земель, что болен граф Томаш. Якобы ногу сломал на охоте, а еще странная болезнь на него напала. И лечит его ведьма, которую давно пора на костер.
Весть прислал некто, пожелавший остаться неизвестным. Робер держал в руках лист плотной бумаги без подписи, исписанный мелким, точно бисерным почерком, пытался понять кто написал. От листка исходил едва уловимый запах, прочно связавшийся в мыслях Робера Элдфорда с болезнью и раной, так пахли снадобья и сам воздух в его комнате, пока он лежал раненый в Томаре.
В Фолмброке встретили Робера с радостью, даже мачеха улыбалась, первая вышла к нему встречать, торопливо спустилась по лестнице, придерживая подол скромного домашнего платья. Но задрожали ее губы, когда почтительно склонился перед мачехой старший сын лорда Элдфорда. Видел Робер - боится его леди Кэтрин. Или гневается, что недостаточно учтив? Спесива стала, как отец? А должна бы знать, что по уставу Ордена избегает храмовник прикосновений женщины, буть то хоть мать или сестра.
Но вида не показал и бровью не повел, все так же спокоен взгляд серых глаз.
- Вот нежданная радость! - сказала леди Элдфорд. - Что же не послал упредить, теперь скорее надобно приготовить комнату...
Тогда кивнул и пошел за ним следом к лошадям, размышляя над тем, как выполнить обещания, данные им Кате в эту ночь.
Прода от 01.08.2019, 21:17
Глава 11. Не бойся потерять, бойся найти.
Зима вступила в свои права раньше обычного, и сразу, будто навечно.
Морозы ударили сперва небольшие, а после уж приморозило на славу, ручьи и речушки сковало льдом, дома нахлобучили пышные снежные шапки.
Старики качали головами, перебирая приметы, а молодые да малые веселились - катались на санках, возились в снегу, строили снежные крепости и штурмовали их с веселыми криками.
Марыся тоже не смогла утерпеть, выскочила в стареньком бабушкином кожушке, побежала к высокому обрыву у речки, где блестели накатанные дорожки. С хохотом детвора съезжала вниз целыми вереницами, ухватив друг друга за пояс.
-Маррыся, давай к нам! - закричал Марек, демонстрируя свое недавно обретенное умение выговаривать "р".
Марыся не заставила себя упрашивать, уселась позади Марека, в кучу весело галдящей детворы.
Они покатились вниз, все быстрее и быстрее, с визгом вылетели на полированную гладь реки, врезались в сугроб и свалились кучей.
С хохотом поднялись, скользя и падая, снова полезли наверх, цепляясь друг за друга, торопясь, но Марек обогнал всех, уселся первый, румяный, смешной, дразнился:
- Ползите скорррее, черррепахи!
Марыся уселась последней, за хохотушкой Ясей, старшей сестренкой Марека. Чьи-то сильные руки обняли ее, прижали крепко, она возмущенно дернулась было, обернулась и ахнула. Это был он, Рысь, Рысек, молодой граф из замка! Засмеялся:
- Напугал?
Она и ответить не успела, Вся вереница сорвалась вниз, полетела с горы, а у нее и дух занялся. Не от скорости и высоты, а того, что Рысь рядом, так близко, и смеется и гикает весело, и прижимает ее к груди!
И снова врезались в сугроб, раскатились с санок, Рысек девушку из рук не отпустил, так вместе и зарылись в снег по уши. Марыся под ним, а он ее обнимает тесно. Кожушок ее распахнулся, плат развязался. В рыжих волосах снег, и ресницы, и брови в снежной пыли.
Взволновала она его, еще крепче обнял, прижался, но в глазах ее ясных страх мелькнул. Тут же перекатился Ричард на спину, на себя Марысю положил, но она отодвинулась, избегая опасной близости, рядом в снег легла, рассмеялась.
— Совсем задавил? — Ричард приподнялся, снова над ней склонился, в глаза заглянул.
— Нет, славно скатились. А ты как здесь, паныч?
— Что ж, и я люблю в снегу играть, нельзя разве?
— Можно, только странно, — она села, стала вытряхивать снег с волос и из-за шиворота.
— Давай помогу, — Ричард сел рядом, улыбался ласково.
Он терпеливо выбирал снег с ее воротника и вдруг обнял снова, горячо, по-взрослому .
Марыся замерла, уперлась в грудь ему ладошками, но не отталкивала, смотрела только во все глаза, ждала его слов.
А что тянуть, матушке он объявил, а у девушки еще и не спрашивал.
— А скажи, Марыся, пошла бы ты за меня замуж? — молвил у самых губ ее, хотел поцеловать, но не стал. Не знал хочет ли она этого.
— Что ты, паныч, — она звонко рассмеялась, — шутишь!
Вырвалась из его рук и снова побежала на гору. На полпути обернулась, сверкнула улыбкой и крикнула:
— Пошла бы, коли знала, что любишь, а без любви ни за что! Хоть золотом осыпай...
И бросила в него пригоршню снега.
Рысь вскочил, побежал следом:
- Ну погоди, сейчас я тебя осыплю!
Марыся с визгом увернулась, снова бросила в него снег, но и Ричард не остался в долгу. Они играли в снежки, пока не устали, а потом упали на склоне в глубоком мягком снегу, раскрасневшиеся, едва переводя дух.
-Давай ангелов делать! - сказала Марыся, и первая провела руками как крыльями вверх-вниз, оставляя широкий след в снегу, повернув голову, смотрела на Рысека в упор, темными своими глазами.
Он не улыбался больше, протянул руку, стащил рукавичку и сжал тонкие горячие пальчики.
— Не шутил я, Марыся. Подумай, за ответом приду.
- Как же может быть, чтоб ты меня замуж звал? - спросила она тихо. - Разве можно такое между нами? Был бы ты наш, вышнемястовский, простой хлопец, или я такого роду высокого как ты - сказала бы "да" и не думала... .
- Значит, "да"? Все может между нами быть, Марыся. Я уж и матушке сказал. Разве я чужой, не вышнемястовский? И родился тут. А род...будешь моей, вот и станешь роду высокого. Таких, как ты не встречал. Люба ты мне.
И уже не сомневаясь в правильности того, что происходит между ними придвинулся близко, обнял, поцеловал по взрослому, горячо. И все в нем отозвалось на трепет ее неумелых доверчивых губ.
Остаться бы так! Тесно обнимая ее...
С трудом отпустил, нельзя испугать, и так вон глаза распахнула, молчит.
Рысек сам встал и Марысю поднял, стал снег отряхивать с кожушка.
— Смотри, как извалялась, замерзнешь... И пальчики покраснели, это я виноват...
Стал греть ее руки дыханием и поцелуями
— Верь мне, Марыся! Только скажи "да" я никого слушать не стану, ни матушку, ни отца. Молчи сейчас! Сразу не отказывай! Завтра приду в часовню Святого Креста как солнце сядет. И ты приходи, тогда и ответ дашь.
Повернулся и пошел прочь быстро, не оглядываясь.
А Марыся осталась стоять, прижимая ладони к вспыхнувшим щекам, смотрела ему вслед, по щекам катились счастливые слезы - любит! Любит ее... Бежала бы сей же час в часовню и ждала там до завтра, да бабушка кинется искать! Сердечко едва не выпрыгивало из груди, было горячо и сладко, как от поцелуя. Едва дышать могла, как о том вспомнила, так внутри и зашлось все, затрепетало.
Как до завтра дотерпеть? Просил верить ему. Да кому ж и верить еще? Теперь уж точно решила Марыся - все скажет прежде, признается что она обертыш. И если не испугается этого Ричард, не оттолкнет ее... неужели же оттолкнет? В груди похолодело, и Марыся поспешила натянуть рукавички.
Идти домой теперь казалось странно, будто уже и не она идет , а какая-то другая Марыся, куда взрослее той, что прибежала сюда кататься с горы.
Люба ему - говорил, и руки целовал, и просил сказать "да", - эти счастливые мысли так и ходили кругом у Марыси в голове, водили радостный хоровод, оттесняли в темный уголок опасения и тихий голос, что шептал грустное - он графский сын, а ты внучка башмачника, Марыся. Не позволят ему батюшка с матушкой...
Бабушка Петра волновалась - не захворала ли внучка? Сама не своя с речки явилась, в снегу, щеки мокрые, глаза блестят, словно в лихоманке горит вся, и молчит - словечка не вытянешь.
Бабушка охала, велела натирать грудь гусиным жиром, навязала на шею шерстяную нитку червоную, зажгла свечку перед образами, свяченой водой умывала. Марыся повиновалась всему, будто не здесь была, легла скорее, в платки укуталась. Глаза закрыла - и вот он, Рысь, совсем близко, как сегодня, за руку берет, обнимает тесно. Красивый же он какой! Глаза ясные, брови темные, щеки нежные, а губы...губы горячие. Тут сразу вздыхала Марыся, ворочалась, а бабушка принималась ее крестить, нараспев читая молитвы.
Будто в бреду и ночь, и другой день до вечера прошел.
Стало темнеть, Марыся оделась, в тот наряд красивый - юбку да жакетик с мехом, что пани Люция ей сшила. Сказала бабушке, что в часовню - та обрадовалась, закивала, перекрестила вслед, Марыся и пошла.
В часовне холодно, дрожали огоньки свечей, метались по высоким сводам тени. Прихожан в этот час было мало. Марыся ждала с замиранием сердца, и волновалась так, что уже и не знала - хочет ли, чтоб Рысь наконец пришел, или чтоб не приходил вовсе. Выносить сжигавшее ее волнение становилось все труднее, она пыталась молиться и не могла, теряла слова, сбивалась с мысли. То и дело оборачивалась к двери - не он ли вошел?
Нет, не он... и снова не он, и опять...Сгустилась темнота, совсем мало света осталось в часовне. Укоризненно смотрели на Марысю святые.
Она совсем замерзла, но ждала, ждала, пока не поняла - он не придет. И сразу та сказка, что жила в ее сердечке со вчера, обернулась куском холодного льда, выстудила кровь. Марыся вышла из часовни, едва передвигая ноги и побрела по улице, ничего не видя перед собой. Она не помнила, как пришла к домику Люции, как поднялась по ступенькам и постучала в дверь.
Три дня она пролежала, не говоря ни слова, да Люция после первых попыток и не выспрашивала, поила горячими настоями, прижимала ко лбу прохладную ладонь, укутывала в большую пуховую шаль. Послала сказать старой Петре, что внучка занемогла, бабушка пришла, поохала над Марысей, пани успокаивала ее, а Марыся и слова не сказала, отвернулась к стенке и молчала.
На четвертое утро встала рано, еще затемно, тихо вышла из домика, не разбудив пани Люцию, обернулась лисой и побежала к замку. Ее призрачная подружка появилась рядом, молча скользила над мягким снегом, в котором вязли быстрые лисьи лапки.
Остановились они на холме, у каменного столба, стали смотреть на замок. Вон его окна, и свет горит, отчего не спит Рысек? Уж не захворал ли, не как она, глупыми мыслями, а взаправду?!
Но отчего свет по всему замку? Слышны голоса, ржание лошадей, бегают с факелами гайдуки в синих кунтушах, открываются большие чугунные ворота...
Из ворот показалась кавалькада всадников на лошадях под теплыми попонами, большой крытый возок на полозьях с графской короной на дверце. Сзади из возка торчала труба и из нее вился белый дымок, стало быть, даже с печкой! Следом ехала повозка попроще, с притороченными на крыше и позади коробками и узлами. Значит, графа увозят, верно, в Виндобону.
А кто эти двое, что едут верхом за возком? Высокие оба, статные, но один постарше, широк в плечах, одет как рыцарь, и конь под ним мощный, с широкой грудью. А под другим пляшет тонконогий красавец-жеребец, русые волосы вьются из-под отделанной дорогим мехом шапки...
- Рысек! - не сдержала безмолвный крик рыжая лисичка.
Будто услышал ее, придержал коня, привстал в стременах, оглянулся. Но тронул его за локоть другой, суровый всадник, сказал что-то, и Рысь понурил голову, тронул поводья и оглянувшись еще раз, направил своего жеребца вслед за возком.
Лисичка не сходила с места, пока не скрылись из глаз всадники, не обращая внимания на сердитые и отчаянные метания своей радужной подружки, а после повернулась и побежала назад, в Вышнемясто.
Люция сидела в задумчивости, сложив на коленях руки, остывала на столе нетронутая чашка чаю.
Марыся вошла, остановилась перед ней, крепко переплела пальцы.
- Пани, скажи, дан ли мне такой ум, чтоб разуметь науку? Скажи правду, как есть, если нет - я не стану обижаться, будто дитя.
- У тебя быстрый ум и крепкая память, Марыся, - отвечала пани. - Ты можешь выучиться, ежели захочешь и явишь прилежание. Какой науке ты хотела бы учиться?
- Я хочу учиться всему, чему ты сможешь научить меня, я буду стараться изо всех сил, а если окажется, что я слишком глупа, прогони меня.
Марыся говорила со всей серьезностью, на какую только была способна. В темных глазах светилась решимость, такой никогда прежде Люция ее не видела. И более того, вокруг девушки клубилась сила, которой прежде целительница в ней не замечала.
- Что же, я стану учить тебя, - сказала она. - Всему, чему в свое время научили меня, и что я сама узнала за годы странствий. Знания не сделают тебя счастливой, но они помогут тебе понять, как достичь счастья.
Марыся кивнула:
- Того я и хочу.
Решительно вздернула подбородок и шагнула к столу.
Ричард Элдфорд не мог прийти к ней, потому что Марыся Браунек, внучка башмачника, не пара юному графу. Посмотрим же, что станется после, когда она переймет всю премудрость пани Люции.
Они еще встретятся. И Марыся обязательно припомнит ему тот день в часовне Святого Креста. Даже если ей придется для этого ехать в Виндобону!
Прода от 04.08.2019, 13:53
Глава 12. Материнская любовь.
Пришло время изменить судьбы Империи, так сказал экселенс, Великий Магистр.
Но Робер считал его отцом и не скрывал этого. Сколько раз Бернар пенял ему, что при живом родителе ни в помыслах, ни в речах допускать подобного нельзя, но Робер не слушал его. Своенравен был старший сын графа Элдфорда и не во всем повиновался наставнику. Потому и ходили в Ордене разговоры, что Робер неспроста в любимцах у де Бара, тот души в нем не чает, в битвах собой прикрывает, вольностям попустительствует, нет ли между ними родственной связи, или чего еще?
Особенно усилился этот ропот после того, как Робер был ранен в Толедо при дворе герцога Кастильского. Поговаривали, что не просто так, но из ревности затеял с ним ссору муж графини Одели Фролос. Робер Элдфорд в поединке вступился не за собственную честь, но говорить о том было непозволительно, дабы не бросить тени ни на даму, ни на Орден.
В Томар Робера привезли больным и де Бар не отходил от постели Элдфорда, пока силы к тому не вернулись. Но лишь оправился он от ран, был послан вначале в Левант, а после в Северные Земли.
К чему поспешность? Этого Робер понять не мог.
Возмущения на рубежах были не больше обычного, командорства севера прекрасно справлялись с этим и сами. К чему было высылать его из Иберики и затем из Леванта? Неужто слух Великого Магистра склонился к досужим сплетням? Или Бернар удалял от себя любимого маршала по другой причине? Сердился?
В таких печальных мыслях возвращался старший сын графа Элдфорда в Фолмброк, где матушка впервые спеленала его и положила в колыбель.
Была бы она жива! На крыльях бы летел, но нет ее, даже голоса не вспомнить. Лучше чем мать, помнил Робер няню, но и ее черты стерлись. А родной дом стал всего лишь далеким печальным воспоминанием.
Конь неторопясь ступал по заснеженному тракту. Вот, за поворотом открылась прекрасная картина - излучина реки и замок. К замковым стенам притулилась деревня.
Родовое гнездо. Сердце Робера не дрогнуло от радости, лишь немного потеплел его взгляд, вспомнил старший Элдфорд о брате Ричарде. Вот кого бы хотел увидеть. Что там с отцом? Весть прислали в командорство, где Робер устроил резиденцию приората Северных земель, что болен граф Томаш. Якобы ногу сломал на охоте, а еще странная болезнь на него напала. И лечит его ведьма, которую давно пора на костер.
Весть прислал некто, пожелавший остаться неизвестным. Робер держал в руках лист плотной бумаги без подписи, исписанный мелким, точно бисерным почерком, пытался понять кто написал. От листка исходил едва уловимый запах, прочно связавшийся в мыслях Робера Элдфорда с болезнью и раной, так пахли снадобья и сам воздух в его комнате, пока он лежал раненый в Томаре.
В Фолмброке встретили Робера с радостью, даже мачеха улыбалась, первая вышла к нему встречать, торопливо спустилась по лестнице, придерживая подол скромного домашнего платья. Но задрожали ее губы, когда почтительно склонился перед мачехой старший сын лорда Элдфорда. Видел Робер - боится его леди Кэтрин. Или гневается, что недостаточно учтив? Спесива стала, как отец? А должна бы знать, что по уставу Ордена избегает храмовник прикосновений женщины, буть то хоть мать или сестра.
Но вида не показал и бровью не повел, все так же спокоен взгляд серых глаз.
- Вот нежданная радость! - сказала леди Элдфорд. - Что же не послал упредить, теперь скорее надобно приготовить комнату...
