Он крикнул, призывая конюхов, но не отозвался никто.
«Что там стряслось?» - подумал младший Таэна, ни на миг не усомнившись в исполнительности слуг. Стужа сочилась в конюшню, вот-вот и пар изо рта пойдет. А лошади вновь заржали и принялись кружить по денникам, будто ища выход, спасение от неминуемой смерти.
- Тихо вы! - прикрикнул на лошадей, сознавая, что это впустую. И двинулся наружу, пытаясь понять, что происходит.
- Нори, Имару, где вы? – кликнул конюхов, поворачивая за угол, и запнулся.
Огоньки в двух масляных лампах на стенах подрагивали — неверный свет, тусклый. В пяти шагах в коридоре стоял воспитанник и советник его брата. Губы - две черные нитки, лицо белым пятном, не бывает таких лиц у живых. Глаза… запавшие, слепые, безумные.
Кэраи замер. И не дышал, кажется – как и тот, напротив. Это не мог быть Энори. Кэраи сам видел, как языки огня охватили тело.
Но вот он стоит.
Шевелились тени, а фигура была неподвижна. Разметанные по плечам пряди волос, и неровные полосы - складки на серой, чересчур свободной одежде.
Не шелохнется, и сколь ни смотри, неясно, дышит ли.
«Выходцы из Нижнего дома, они в темные дни придти могут, и еще после них недолго силу имеют», - говорила старая нянька.
Осознал: ведь он и не видит ничего, глаза Энори мертвые. За спиной его, у входа, лежало что-то красное – Кэраи разглядел неподвижное тело конюха, багровую куртку его.
Поднимется рука, вытянется, ухватит за горло…
Лошади не просто ржали – это был уже почти визг. Но никого. Никто не слышит, не бежит сюда. Может быть, во всем доме живых не осталось…
И фигура напротив.
- Иями… - никогда не призывал Заступницу, но сейчас имя первым пришло на ум.
Лицо Энори чуть осветилось, стало зеленоватым, и будто знак стал проступать в центре лба; запрокинул голову, с губ сорвался то ли вздох, то ли стон. И шагнул навстречу Кэраи. А под рукой… ничего. Не защититься. И не пройти мимо твари, а безоружным коснуться ее… Понял, что еще немного – и он погиб.
Невесть как пробилась сквозь ржание обезумевших лошадей, флейта запела где-то снаружи, на грани слышимости, на пределе рассудка. Тонко-тонко, неправдоподобные трели. А может, то был голос летучей мыши, обычно недоступный людям. Энори тоже услышал; не обернулся – голову наклонил чуть вбок, по-птичьи. Замер на месте.
Вспомнилась ночь, холод, исходивший от стен, и другой, человеческий голос. Он звал… тогда он звал мальчика…
Уплывающий рассудок подсказал – называть имя племянника нельзя, но, быть может, он уйдет к кому-то другому. Кто для него был хоть сколько-то значим? Нет, не та женщина, и называть ее тоже нельзя… Нет уже и его театра… Была флейта.
- Таши, - произнес мужчина, не шевелясь и не сводя взгляда с заострившегося лица. И повторил: - Таши.
Существо напротив замерло, губы его шевельнулись. Кэраи вновь повторил имя, и снова.
Энори — или кто это был — впился неподвижным взглядом в его лицо, расхохотался, коротко – схватился рукой за горло, будто ощутив боль. Оглянулся по сторонам, словно проснувшись. Проведя тыльной стороной ладони по лбу, выбежал из конюшни, едва не наступив на безжизненное тело.
Кэраи понял, что наступила тишина – лошади успокоились.
Ощутив тяжесть в ногах, сел на край ящика с овсом, бессмысленно уставился в стену. Мгновения прошли или часы, он не знал. Сил не было. Наконец понял - все кончилось, и нельзя сидеть просто так, нужно делать хоть что-то.
И руки наконец отогрелись – только сейчас сообразил, что снова их чувствует.
Кэраи подошел к лежащему неподвижно конюху, перевернул его – тело еще не успело остыть, на лице запечатлелся страх. За стеной, недалеко от двери в конюшню, младший Таэна нашел еще двоих – второго конюха и слугу, видно, пришедшего скоротать тяжелую ночь. Он не успел даже встать, умер, сидя за столом. И тот же ужас на лицах…
На телах не было крови, следов удавки или удара. «Трое сразу… Как? Да что он такое?!» Не заметил, как очутился у ворот дома, закрытых, как и положено. Охранник увидел его, поспешил навстречу.
- Господин, что-то случилось?
- Ты видел кого-нибудь?
- Нет, господин.
- И не отлучался со своего поста?
- Как можно! – растерянно и совершенно искренне отозвался тот.
- Хорошо... Стой здесь.
Кэраи зашагал прочь, по темному саду, не подумав взять фонарь у охранника. Он вообще почти ни о чем не думал, кроме того, что надо добраться до дома; потом вспомнил о мальчике. Если это… нечто придет и к его племяннику…
У самого дома снова нахлынула слабость, и он прислонился к стене. Тут его и нашел Ариму, с фонарем направлявшийся в конюшню – больно уж долго не возвращался хозяин.
Обрадованный, подошел быстрым шагом, и тут же всю радость как рукой сняло; а как иначе, если хозяин не говорит ничего, и смотрит сквозь тебя, будто ты призраком стал и сам того не заметил?
Недолго продолжалось оцепенение. Как только смог произнести хоть слово, спросил:
- Где мальчик?
- Спит, в его комнате все еще сидит монах и что-то рисует. Что-то случилось? – еще недоумение было в голосе, но уже проступала тревога.
- Да… случилось.
Ариму пристальней всмотрелся в черты господина:
- С вами все в порядке?
- Нет. Не уверен…
В комнате племянника все было в порядке, то есть душно и муторно, как в предыдущие дни. Монах коричневой тенью сидел в углу и бормотал молитвы, завязывая и развязывая узлы на поясе-веревке. Горели две лампы. Мальчик спал; Кэраи на всякий случай склонился над ним, ловя дыхание. Тайрену всхлипнул и перевернулся на другой бок.
- Чтоб никуда! – сказал Кэраи монаху, а также слуге в коридоре, который в эту ночь караулил под дверью. – Если что – гонг и колотушка у тебя под рукой.
Он сказал домашним – лазутчики в дом пробрались, верно, узнали, что он в конюшне. Сказал, что одного видел, и описал приметы; тяжко это было – ни словом не упомянуть, кого видел ночью, не намекнуть даже, что очень похож, и при этом велеть разыскивать. Не верил, что в доме и возле него кого-то найдут, и боялся – а вдруг? Еще будут мертвые. Пошел и сам.
Ариму впервые видел хозяина таким растерянным. На людях-то он держался превосходно, но сейчас словно пытался хоть за какую опору ухватиться. Смотрел по сторонам, будто его слегка по голове ударили – не сильно понимая, где он и что происходит. Порой казалось – вот-вот и скажет что-то важное, но замолкал.
- От меня-то хоть не таитесь, - не выдержал верный слуга. – Я ваши дела с Домами, со Столицей и прочим узнать не пытаюсь, мне не по чину, но смотреть, как вы за час тенью стали… Уж не из-за мертвых, знаю я вас. Доводилось…
Тот не рассердился, и ответил довольно быстро:.
- Случилось нечто… не могу рассказать, потому что плохо получается верить. Вот что. Разыщи в квартале развлечений Таши-флейтиста, не называя моего имени, передай – пусть будет осторожен.
И добавил:
- Не думал, что могу прикрыться именем невинного человека.
Утром, не преуспев, переместили поиски в город, но Кэраи уже считал их бесцельными. Запретил без нужды упоминать, что кто-то пробрался в дом.
И брату ничего нельзя говорить, когда тот вернется. Он не боится людей, но потустороннее пугает его. Нельзя говорить…
Молодой слуга, возникший на пороге, выглядел озадаченным: в чем дело, знать он не мог, но раз господин заинтересовался…
- В доме флейтиста нашли мертвого.
- Так.
Кэраи походил по комнате, зачем-то поднял и повертел в руках тушечницу, потом деревянную статуэтку-рыбку, лисса-кори: против зла и на счастье.
— Найденный… Это Таши?
- Вроде бы он. Лицо искажено слегка, но ран нет. Следов борьбы тоже нет, похоже, он умер во сне; сердце, наверное, прихватило. Вещи на месте.
- Ступай.
Вечером Ариму обнаружил Кэраи наедине с большим кувшином вина. Но чашка была сухой, а сосуд полным. Похоже, хозяина успокаивало одно зрелище. Сидел, рассматривал мудреную чеканку на медном боку кувшина.
- Если позволите вас отвлечь…
- Ты отвлечешь и без позволения. Ну?
- Погибшего опознали. Оказался не Таши, а брат его. Так-то он жил в деревне, пришел погостить. Схожи чертами. Сам-то флейтист на свадьбе играл, а дружкам и не сказал толком, где будет… - замолк, затем спросил осторожно: - Это хорошая весть? Или нет?
Видя, что господин по-прежнему места себе не находит, Ариму призвал всю свою настойчивость в помощь и, рискуя вызвать неудовольствие, ответа добился. Кэраи многое привык держать в себе, но сейчас он и сам не знал, как быть: делать вид, что ничего не было, или поделиться. Может, и промолчал бы, если б не настырность лучшего слуги.
- Такие дела, - заключил он. – И отчего умерли конюхи, неизвестно, не нашли следов яда или чего-то иного.
- Господин… мой вопрос покажется глупым. Это точно был он?
- Хочется верить, что я ошибся. Света было немного, и лицо… изменившееся. Но если это всего лишь искусный обман, откуда столько жути? Пусть я, но лошади…
- Вы знаете, есть разные вещества.
- Да, я знаю. И мне бы хватило этого, но все думаю о том, погибшем в доме флейтиста. Умер не Таши, значит, возможно, убийца не знал его в лицо, и тогда это был человек. Но зачем?
- Запугать? Насколько тот, ночной, отличался от Энори?
— Помню стоящего в коридоре… он врезался мне в память до последней черточки. Словно безумец после тяжелой болезни, и это в лучшем случае… словно не до конца оживший мертвец. На смертном ложе Энори выглядел куда лучше. И эти жуткие глаза… Но я готов поверить, что стал жертвой обмана. Только ведь он был необычен внешне, сложно найти двойника…
— У него тоже мог быть брат. Ведь о нем толком ничего не известно.
— Я думал об этом. Да, мог. Жаль, тело сожгли, и нельзя сейчас глянуть…
- Как вы можете о таком думать?
- Вот так, могу. Хотя, вероятно, опознать уже не сумели бы…
— Вас еще что-то тревожит, — заметил верный слуга.
— Да, правда. Видишь ли, накануне костра я лично смотрел, есть ли на теле шрам от стрелы. Я не видел его. Потом убедил себя, что рана хорошо затянулась, а я плохо разглядел в темноте, мне все-таки было не по себе, долго стоять и всматриваться. Домочадцев я не расспрашивал, и без того были напуганы, лишь дал бы новую почву для сплетен. Надеялся, все уладится…
Поднялся, подошел к столу, на котором лежала разостланная со вчерашнего дня карта провинции. Тихо произнес:
— Когда я был маленьким… я любил сказки моей няньки, но она была доверчивой, заполошной женщиной, и я не мог верить в истину ее слов. А мой отец… он хотел, чтобы я сделал карьеру при дворе, и воспитывал в расчете на это. Тогда мне казалось, он только чтит обычаи, но сам не суеверен. Теперь ничего не знаю.
— Что вы будете делать?
— Ждать.
Парой дней позже Лайэнэ, не в силах заснуть после веселой пирушки в честь окончания сооно торани, ночью вышла на крыльцо своего дома. Стылый, уже предутренний воздух был еще темным, но молодая женщина различила скользнувшую мимо окон птицу – черного дрозда. Удивленная, она сошла по ступеням вниз и направилась было за птицей, но ей померещился силуэт в саду. Юноша в чем-то светлом стоял, прислонившись к стволу дерева… так любил делать Энори.
Напуганная, Лайэнэ заспешила в дом. Вскоре рассвело, и она уже смеялась над собой – померещится же…
Наступила зима. Ветер дул северный, под ногами похрустывал иней, трескались льдинки. Все чаще выпадал снег; его сметал ветер, но нехотя, и снега становилось больше и больше, вот уже и полноценные следы можно было в нем оставить, вот уже и попадал он в туфельки богатых дам, если те решали пройтись по саду.
Крестьяне облачились в тяжелые куртки на вате, теплая шерстяная одежда знатных господ была отделана мехом. Начался сезон охоты: шкурки пушных зверей задорого отправляли в Столицу, меньшая часть их шла на местные нужды.
Рухэй, стянувшие войска у границ, оставались на месте, не выпуская из виду цель; так волчья стая держится неподалеку от стада оленей.
Генерал Таэна писал об этом в Столицу, но помощи не получил, а сам просить опасался. К тому же военный министр был на него зол из-за смерти гонца.
C деньгами было все хуже. Столица увеличила налог, пришлось поднять и местные, а торговцы все чаще водили обозы в обход или по краю провинции. Еще и часть урожая погибла при наводнении. Среди крестьян, особенно северных, ползли слухи, что зимой будет совсем худо.
Лиани оставался в оружейных, понемногу осваивал ремесло. Про него, похоже, забыли – кого сейчас интересовала мелюзга? Он же гадал, останется среди мастеров, пока не забудется все, или путь его снова неожиданно повернется. Напомнить о себе означало искушать судьбу. А ждать… если бы речь шла только о нем!
Несколько дней над городом разливались багровые зори. «К сильным ветрам», говорили знающие приметы. «К беде», утверждали суеверные.
Правы оказались и те, и другие. За пару дней на улицах и в домах больше десятка человек умерли странной смертью, сошло бы за естественную, только вот страх искажал лица.
В казармах припомнили нападения неведомой твари, но сходства и близко не было. Тут на телах не находили ни единой ранки или иных повреждений. Да и сами тела лежали в разных кварталах.
Рииши пришло в голову отметить на городской карте места, где обнаружили таких умерших — получилась почти прямая линия, непрерывная. Будто смерч по городу прогулялся, затягивая в себя некстати попавшихся на пути.
Ни его стражники, ни люди судейских не смогли выяснить ничего, не нашли ни единой зацепки, и это неожиданно вывело из безразличия главу провинции. Как донесли сведущие люди, гнев его был страшен. Вечером пятого дня младшему Нара пришел вызов в дом генерала. Явиться тот велел поутру.
Теперь уж точно отставка, позор для семьи, угрюмо думал молодой человек, ожидая, пока подойдет назначенный час и можно будет наконец сесть в седло и отправиться. Не спал, не раздевался даже. Рассвело. Вестник явился: утро не принесло новых жертв, зато вечером обнаружили еще одного, похоже, от первого дня.
Рииши то садился к столу, то вставал, принимался ходить по комнате. Вздрогнул, увидев россыпь капель крови на рукаве, после сообразил – это же гранаты, узор из плоских бусин. В сумерках их не было видно на черном, а солнце в окно заглянуло – и заиграли.
- Пора, - сказал, и вышел, ко всему готовый.
Так вот бывает – мог сразу занять лучшую должность, остановился на этой, желая опыт приобрести и послужить городу. Послужил… И своему Дому в особенности.
Генерал вызвал к себе еще и судейских, тех, кто ведет расследования и знает многое о мире преступном. Чиновники эти тоже выглядели бледно: их допросы и визиты к тем, кто мог навести на след не дали ничего. Три тени в синем сукне, с вышитыми у ворота знаками. Обменялись приветствиями; Рииши недолюбливал этих людей, считал упрямыми и надменными, а те, в свою очередь, звали городскую стражу «меднолобыми болванами». Но сейчас все были в одной лодке, а последние пару дней и вовсе работали необычайно слаженно. Жаль, толку не было.
Тагари сидел в тяжелом резном кресле. Смотрел исподлобья, наклонив вперед голову, и глаза были запавшие, мутные, воспаленные. Словно чуть постарел, но казался сильней, чем раньше, опасней: все, предписанное правилами, скатывалось с него, оставался большой дикий бык на лесной тропе. Говорят, такие когда-то водились в предгорье, но сотни лет назад откочевали далеко на юго-восток.
«Что там стряслось?» - подумал младший Таэна, ни на миг не усомнившись в исполнительности слуг. Стужа сочилась в конюшню, вот-вот и пар изо рта пойдет. А лошади вновь заржали и принялись кружить по денникам, будто ища выход, спасение от неминуемой смерти.
- Тихо вы! - прикрикнул на лошадей, сознавая, что это впустую. И двинулся наружу, пытаясь понять, что происходит.
- Нори, Имару, где вы? – кликнул конюхов, поворачивая за угол, и запнулся.
Огоньки в двух масляных лампах на стенах подрагивали — неверный свет, тусклый. В пяти шагах в коридоре стоял воспитанник и советник его брата. Губы - две черные нитки, лицо белым пятном, не бывает таких лиц у живых. Глаза… запавшие, слепые, безумные.
Кэраи замер. И не дышал, кажется – как и тот, напротив. Это не мог быть Энори. Кэраи сам видел, как языки огня охватили тело.
Но вот он стоит.
Шевелились тени, а фигура была неподвижна. Разметанные по плечам пряди волос, и неровные полосы - складки на серой, чересчур свободной одежде.
Не шелохнется, и сколь ни смотри, неясно, дышит ли.
«Выходцы из Нижнего дома, они в темные дни придти могут, и еще после них недолго силу имеют», - говорила старая нянька.
Осознал: ведь он и не видит ничего, глаза Энори мертвые. За спиной его, у входа, лежало что-то красное – Кэраи разглядел неподвижное тело конюха, багровую куртку его.
Поднимется рука, вытянется, ухватит за горло…
Лошади не просто ржали – это был уже почти визг. Но никого. Никто не слышит, не бежит сюда. Может быть, во всем доме живых не осталось…
И фигура напротив.
- Иями… - никогда не призывал Заступницу, но сейчас имя первым пришло на ум.
Лицо Энори чуть осветилось, стало зеленоватым, и будто знак стал проступать в центре лба; запрокинул голову, с губ сорвался то ли вздох, то ли стон. И шагнул навстречу Кэраи. А под рукой… ничего. Не защититься. И не пройти мимо твари, а безоружным коснуться ее… Понял, что еще немного – и он погиб.
Невесть как пробилась сквозь ржание обезумевших лошадей, флейта запела где-то снаружи, на грани слышимости, на пределе рассудка. Тонко-тонко, неправдоподобные трели. А может, то был голос летучей мыши, обычно недоступный людям. Энори тоже услышал; не обернулся – голову наклонил чуть вбок, по-птичьи. Замер на месте.
Вспомнилась ночь, холод, исходивший от стен, и другой, человеческий голос. Он звал… тогда он звал мальчика…
Уплывающий рассудок подсказал – называть имя племянника нельзя, но, быть может, он уйдет к кому-то другому. Кто для него был хоть сколько-то значим? Нет, не та женщина, и называть ее тоже нельзя… Нет уже и его театра… Была флейта.
- Таши, - произнес мужчина, не шевелясь и не сводя взгляда с заострившегося лица. И повторил: - Таши.
Существо напротив замерло, губы его шевельнулись. Кэраи вновь повторил имя, и снова.
Энори — или кто это был — впился неподвижным взглядом в его лицо, расхохотался, коротко – схватился рукой за горло, будто ощутив боль. Оглянулся по сторонам, словно проснувшись. Проведя тыльной стороной ладони по лбу, выбежал из конюшни, едва не наступив на безжизненное тело.
Кэраи понял, что наступила тишина – лошади успокоились.
Ощутив тяжесть в ногах, сел на край ящика с овсом, бессмысленно уставился в стену. Мгновения прошли или часы, он не знал. Сил не было. Наконец понял - все кончилось, и нельзя сидеть просто так, нужно делать хоть что-то.
И руки наконец отогрелись – только сейчас сообразил, что снова их чувствует.
Кэраи подошел к лежащему неподвижно конюху, перевернул его – тело еще не успело остыть, на лице запечатлелся страх. За стеной, недалеко от двери в конюшню, младший Таэна нашел еще двоих – второго конюха и слугу, видно, пришедшего скоротать тяжелую ночь. Он не успел даже встать, умер, сидя за столом. И тот же ужас на лицах…
На телах не было крови, следов удавки или удара. «Трое сразу… Как? Да что он такое?!» Не заметил, как очутился у ворот дома, закрытых, как и положено. Охранник увидел его, поспешил навстречу.
- Господин, что-то случилось?
- Ты видел кого-нибудь?
- Нет, господин.
- И не отлучался со своего поста?
- Как можно! – растерянно и совершенно искренне отозвался тот.
- Хорошо... Стой здесь.
Кэраи зашагал прочь, по темному саду, не подумав взять фонарь у охранника. Он вообще почти ни о чем не думал, кроме того, что надо добраться до дома; потом вспомнил о мальчике. Если это… нечто придет и к его племяннику…
У самого дома снова нахлынула слабость, и он прислонился к стене. Тут его и нашел Ариму, с фонарем направлявшийся в конюшню – больно уж долго не возвращался хозяин.
Обрадованный, подошел быстрым шагом, и тут же всю радость как рукой сняло; а как иначе, если хозяин не говорит ничего, и смотрит сквозь тебя, будто ты призраком стал и сам того не заметил?
Недолго продолжалось оцепенение. Как только смог произнести хоть слово, спросил:
- Где мальчик?
- Спит, в его комнате все еще сидит монах и что-то рисует. Что-то случилось? – еще недоумение было в голосе, но уже проступала тревога.
- Да… случилось.
Ариму пристальней всмотрелся в черты господина:
- С вами все в порядке?
- Нет. Не уверен…
В комнате племянника все было в порядке, то есть душно и муторно, как в предыдущие дни. Монах коричневой тенью сидел в углу и бормотал молитвы, завязывая и развязывая узлы на поясе-веревке. Горели две лампы. Мальчик спал; Кэраи на всякий случай склонился над ним, ловя дыхание. Тайрену всхлипнул и перевернулся на другой бок.
- Чтоб никуда! – сказал Кэраи монаху, а также слуге в коридоре, который в эту ночь караулил под дверью. – Если что – гонг и колотушка у тебя под рукой.
Он сказал домашним – лазутчики в дом пробрались, верно, узнали, что он в конюшне. Сказал, что одного видел, и описал приметы; тяжко это было – ни словом не упомянуть, кого видел ночью, не намекнуть даже, что очень похож, и при этом велеть разыскивать. Не верил, что в доме и возле него кого-то найдут, и боялся – а вдруг? Еще будут мертвые. Пошел и сам.
Ариму впервые видел хозяина таким растерянным. На людях-то он держался превосходно, но сейчас словно пытался хоть за какую опору ухватиться. Смотрел по сторонам, будто его слегка по голове ударили – не сильно понимая, где он и что происходит. Порой казалось – вот-вот и скажет что-то важное, но замолкал.
- От меня-то хоть не таитесь, - не выдержал верный слуга. – Я ваши дела с Домами, со Столицей и прочим узнать не пытаюсь, мне не по чину, но смотреть, как вы за час тенью стали… Уж не из-за мертвых, знаю я вас. Доводилось…
Тот не рассердился, и ответил довольно быстро:.
- Случилось нечто… не могу рассказать, потому что плохо получается верить. Вот что. Разыщи в квартале развлечений Таши-флейтиста, не называя моего имени, передай – пусть будет осторожен.
И добавил:
- Не думал, что могу прикрыться именем невинного человека.
Утром, не преуспев, переместили поиски в город, но Кэраи уже считал их бесцельными. Запретил без нужды упоминать, что кто-то пробрался в дом.
И брату ничего нельзя говорить, когда тот вернется. Он не боится людей, но потустороннее пугает его. Нельзя говорить…
Молодой слуга, возникший на пороге, выглядел озадаченным: в чем дело, знать он не мог, но раз господин заинтересовался…
- В доме флейтиста нашли мертвого.
- Так.
Кэраи походил по комнате, зачем-то поднял и повертел в руках тушечницу, потом деревянную статуэтку-рыбку, лисса-кори: против зла и на счастье.
— Найденный… Это Таши?
- Вроде бы он. Лицо искажено слегка, но ран нет. Следов борьбы тоже нет, похоже, он умер во сне; сердце, наверное, прихватило. Вещи на месте.
- Ступай.
Вечером Ариму обнаружил Кэраи наедине с большим кувшином вина. Но чашка была сухой, а сосуд полным. Похоже, хозяина успокаивало одно зрелище. Сидел, рассматривал мудреную чеканку на медном боку кувшина.
- Если позволите вас отвлечь…
- Ты отвлечешь и без позволения. Ну?
- Погибшего опознали. Оказался не Таши, а брат его. Так-то он жил в деревне, пришел погостить. Схожи чертами. Сам-то флейтист на свадьбе играл, а дружкам и не сказал толком, где будет… - замолк, затем спросил осторожно: - Это хорошая весть? Или нет?
Видя, что господин по-прежнему места себе не находит, Ариму призвал всю свою настойчивость в помощь и, рискуя вызвать неудовольствие, ответа добился. Кэраи многое привык держать в себе, но сейчас он и сам не знал, как быть: делать вид, что ничего не было, или поделиться. Может, и промолчал бы, если б не настырность лучшего слуги.
- Такие дела, - заключил он. – И отчего умерли конюхи, неизвестно, не нашли следов яда или чего-то иного.
- Господин… мой вопрос покажется глупым. Это точно был он?
- Хочется верить, что я ошибся. Света было немного, и лицо… изменившееся. Но если это всего лишь искусный обман, откуда столько жути? Пусть я, но лошади…
- Вы знаете, есть разные вещества.
- Да, я знаю. И мне бы хватило этого, но все думаю о том, погибшем в доме флейтиста. Умер не Таши, значит, возможно, убийца не знал его в лицо, и тогда это был человек. Но зачем?
- Запугать? Насколько тот, ночной, отличался от Энори?
— Помню стоящего в коридоре… он врезался мне в память до последней черточки. Словно безумец после тяжелой болезни, и это в лучшем случае… словно не до конца оживший мертвец. На смертном ложе Энори выглядел куда лучше. И эти жуткие глаза… Но я готов поверить, что стал жертвой обмана. Только ведь он был необычен внешне, сложно найти двойника…
— У него тоже мог быть брат. Ведь о нем толком ничего не известно.
— Я думал об этом. Да, мог. Жаль, тело сожгли, и нельзя сейчас глянуть…
- Как вы можете о таком думать?
- Вот так, могу. Хотя, вероятно, опознать уже не сумели бы…
— Вас еще что-то тревожит, — заметил верный слуга.
— Да, правда. Видишь ли, накануне костра я лично смотрел, есть ли на теле шрам от стрелы. Я не видел его. Потом убедил себя, что рана хорошо затянулась, а я плохо разглядел в темноте, мне все-таки было не по себе, долго стоять и всматриваться. Домочадцев я не расспрашивал, и без того были напуганы, лишь дал бы новую почву для сплетен. Надеялся, все уладится…
Поднялся, подошел к столу, на котором лежала разостланная со вчерашнего дня карта провинции. Тихо произнес:
— Когда я был маленьким… я любил сказки моей няньки, но она была доверчивой, заполошной женщиной, и я не мог верить в истину ее слов. А мой отец… он хотел, чтобы я сделал карьеру при дворе, и воспитывал в расчете на это. Тогда мне казалось, он только чтит обычаи, но сам не суеверен. Теперь ничего не знаю.
— Что вы будете делать?
— Ждать.
Парой дней позже Лайэнэ, не в силах заснуть после веселой пирушки в честь окончания сооно торани, ночью вышла на крыльцо своего дома. Стылый, уже предутренний воздух был еще темным, но молодая женщина различила скользнувшую мимо окон птицу – черного дрозда. Удивленная, она сошла по ступеням вниз и направилась было за птицей, но ей померещился силуэт в саду. Юноша в чем-то светлом стоял, прислонившись к стволу дерева… так любил делать Энори.
Напуганная, Лайэнэ заспешила в дом. Вскоре рассвело, и она уже смеялась над собой – померещится же…
***
Наступила зима. Ветер дул северный, под ногами похрустывал иней, трескались льдинки. Все чаще выпадал снег; его сметал ветер, но нехотя, и снега становилось больше и больше, вот уже и полноценные следы можно было в нем оставить, вот уже и попадал он в туфельки богатых дам, если те решали пройтись по саду.
Крестьяне облачились в тяжелые куртки на вате, теплая шерстяная одежда знатных господ была отделана мехом. Начался сезон охоты: шкурки пушных зверей задорого отправляли в Столицу, меньшая часть их шла на местные нужды.
Рухэй, стянувшие войска у границ, оставались на месте, не выпуская из виду цель; так волчья стая держится неподалеку от стада оленей.
Генерал Таэна писал об этом в Столицу, но помощи не получил, а сам просить опасался. К тому же военный министр был на него зол из-за смерти гонца.
C деньгами было все хуже. Столица увеличила налог, пришлось поднять и местные, а торговцы все чаще водили обозы в обход или по краю провинции. Еще и часть урожая погибла при наводнении. Среди крестьян, особенно северных, ползли слухи, что зимой будет совсем худо.
Лиани оставался в оружейных, понемногу осваивал ремесло. Про него, похоже, забыли – кого сейчас интересовала мелюзга? Он же гадал, останется среди мастеров, пока не забудется все, или путь его снова неожиданно повернется. Напомнить о себе означало искушать судьбу. А ждать… если бы речь шла только о нем!
Несколько дней над городом разливались багровые зори. «К сильным ветрам», говорили знающие приметы. «К беде», утверждали суеверные.
Правы оказались и те, и другие. За пару дней на улицах и в домах больше десятка человек умерли странной смертью, сошло бы за естественную, только вот страх искажал лица.
В казармах припомнили нападения неведомой твари, но сходства и близко не было. Тут на телах не находили ни единой ранки или иных повреждений. Да и сами тела лежали в разных кварталах.
Рииши пришло в голову отметить на городской карте места, где обнаружили таких умерших — получилась почти прямая линия, непрерывная. Будто смерч по городу прогулялся, затягивая в себя некстати попавшихся на пути.
Ни его стражники, ни люди судейских не смогли выяснить ничего, не нашли ни единой зацепки, и это неожиданно вывело из безразличия главу провинции. Как донесли сведущие люди, гнев его был страшен. Вечером пятого дня младшему Нара пришел вызов в дом генерала. Явиться тот велел поутру.
Теперь уж точно отставка, позор для семьи, угрюмо думал молодой человек, ожидая, пока подойдет назначенный час и можно будет наконец сесть в седло и отправиться. Не спал, не раздевался даже. Рассвело. Вестник явился: утро не принесло новых жертв, зато вечером обнаружили еще одного, похоже, от первого дня.
Рииши то садился к столу, то вставал, принимался ходить по комнате. Вздрогнул, увидев россыпь капель крови на рукаве, после сообразил – это же гранаты, узор из плоских бусин. В сумерках их не было видно на черном, а солнце в окно заглянуло – и заиграли.
- Пора, - сказал, и вышел, ко всему готовый.
Так вот бывает – мог сразу занять лучшую должность, остановился на этой, желая опыт приобрести и послужить городу. Послужил… И своему Дому в особенности.
Генерал вызвал к себе еще и судейских, тех, кто ведет расследования и знает многое о мире преступном. Чиновники эти тоже выглядели бледно: их допросы и визиты к тем, кто мог навести на след не дали ничего. Три тени в синем сукне, с вышитыми у ворота знаками. Обменялись приветствиями; Рииши недолюбливал этих людей, считал упрямыми и надменными, а те, в свою очередь, звали городскую стражу «меднолобыми болванами». Но сейчас все были в одной лодке, а последние пару дней и вовсе работали необычайно слаженно. Жаль, толку не было.
Тагари сидел в тяжелом резном кресле. Смотрел исподлобья, наклонив вперед голову, и глаза были запавшие, мутные, воспаленные. Словно чуть постарел, но казался сильней, чем раньше, опасней: все, предписанное правилами, скатывалось с него, оставался большой дикий бык на лесной тропе. Говорят, такие когда-то водились в предгорье, но сотни лет назад откочевали далеко на юго-восток.
