***
Эта старая женщина приходилась родственницей одному из слуг господина Кэраи – воспитала его вместо матери, и порой наведывалась в дом. Всегда, и в самые жаркие дни голову и плечи ее облегал темный кусок ткани, из складок которого выглядывало маленькое лицо, желтое, как неспелый абрикос, но на удивление гладкое для старухи. И она вечно что-то плела, так и мелькали неестественно-желтые пальцы, словно у ведьм из сказок про горный мост, которые вяжут его из тростника и распускают, стоит человеку дойти до середины.
- Оберегайте мальчика, господин, - проговорила она в пол, когда Кэраи прошел мимо нее, едва заметив. – Племянника вашего.
- Что? От чего?
- Как бы не помер.
Кэраи ощутил грусть, уже давно ставшую привычной, когда речь заходила о мальчике. Эта угроза над племянником висит с рождения. А сейчас опять стало хуже. Тайрену пока не знает... но вскоре придется сказать. Наверное, сам он справится с этим лучше, чем Тагари. Брат, кажется, до сих пор не в себе, смятение и растерянность, а может, и вину пытается утопить в делах. И как поведет себя мальчик, когда все же узнает – не будет ли очередного приступа?
Бабка словно прочла его мысли, затрясла головой:
- Нет, нет, не то, что слабенький. Как бы не увел за собой...
- Кто?
- Мертвый.
Тьфу ты.
- Мне надоели сказки о призраках еще при жизни Энори, - ровно сказал Кэраи.
Подумалось - кажется, Энори они тоже надоели хуже комаров. На его месте точно бы сюда не вернулся.
Эта мысль вызвала короткую улыбку. При виде ее бабка вздохнула.
- Господин, смелее вас я человека не знала... Только не стоит оно того. И опасно повторять имя...
- Почему - он? - спросил, отогнав видение: полутемная комната, смертное ложе, белые цветы и нарастающий холод. - Почему вы боитесь Энори? Он охранял земли Хинаи.
- Подле него все остывало, - сказала старуха. - Я вижу плохо, но он, как пройдет - рядом будто мороз.
- Ерунда. Горожане его любили. И вспомни его сад.
- Э, господин… цветы – они что к живым, что к мертвым, к доброму ли, к злому… лишь бы о них заботились. Как и многие люди…
А мальчик пока не знал ничего. Но то ли сердце ему подсказало, то ли читал, сам не понимая того, в неискренних взглядах и чересчур ласковых голосах – но сам не свой был.
Ничем его было не порадовать, даже на лакомства не смотрел – и засахаренный миндаль, любимое лакомство, и медовые шарики, и тающие во рту слепленные в виде уголков пирожки с ягодами – все, чем старались побаловать ребенка заботливые кухарки, все оставалось на подносе нетронутым.
Не раз и не два Энори уезжал, оставляя подопечного своего, но никогда еще мальчик не метался, как птичка в коробе.
Домочадцы старались, чтобы ни один мускул на их лицах не выдал того, что надо будет неизбежно сказать… но после, как-нибудь после, когда пройдет очередной приступ слабости у ребенка.
Но отец, поглядев, как тот спит и мечется во сне, как поводит руками, словно пытаясь разорвать невидимую паутину, велел позвать его, когда мальчик проснется.
И, глядя в прозрачные, дождевые глаза и уже почти такое же лицо, сказал, как мечом рубанул – все, нет его больше, наставника твоего и старшего друга. Повернулся и вышел.
Что именно произошло – не сказал, и что убили – не сказал. Умер, и все. Теперь некого звать – не придет.
Сказал, как подпорку выдернул у молодого побега – расти один.
- Это ж не волосы отрезать – понемногу! – бросил в лицо младшему брату, когда тот попробовал упрекнуть за поспешность и жесткость. – Лучше уж сразу.
И напился второй раз за несколько дней, когда мальчик лежал при смерти, настолько ударила его новость.
Но Тайрену пришел в себя, и даже быстрее, чем могли надеяться врачи. Только замкнулся, сидел и чертил разные знаки, рисовал бессмысленные линии, словно пытаясь сложить из них образ – и всегда неудачно. Потом и это перестал делать.
- Ты ничего не исправишь, - пыталась утешить мальчика нянька. – Ты сильный, ты из рода, который с незапамятных пор держит северную границу, так что и мышь не проскочит, не то что враг. Все идет вперед, и раз уж такое случилось…
- Он обещал, - мальчишка упрямо покачал головой, стараясь сдержать слезы.
- Что обещал?
- Что дождется меня… когда я вырасту.
- Тайрену… ты уже не дитя, и должен понять...
- Он звал меня Тэни. Только так.
- Мы все можем звать тебя так…
- Мне больше никто не нужен.
- А как же отец?
Женщина осеклась, пытаясь представить, что скажет мальчик, когда узнает… а он узнает рано или поздно.
- Отец… я так хотел вырасти и стать здоровым. Ему стыдно, что я такой…
- Отец тебя очень любит. Не причиняй ему еще больше горя.
- Не буду, - шепнул мальчишка. – Но все равно… он сказал, что все будет иначе. Он никогда не ошибается…
Хоть одно облегчение было у слуг среди горечи нестерпимой – непонятный то ли дух, то ли зверек, которого порой видели в комнате мальчика, исчез и больше не появлялся.
***
В небо взмыл голубь, быстро взмахивая крыльями, словно стараясь побыстрее оставить позади что-то весьма неприятное. Тэйлар Камарен проводил его долгим взглядом. Лети, голубок. Последние теплые лучи ласкают пепельное оперение. Птица, каких полно в городе… У человека в предгорьях тоже много таких. И еще у кого-то по ту сторону гор, его посол не видел ни разу в жизни.
Этот летит просто так, безобидная птаха. Наверное; человек вряд ли заметит, если к лапке привязан кусочек тонкой бумаги… Еще не решено было, кто отправится в свите главного посла Риэсты, а здесь уже готовили воздушную почту, которая поможет ускорить войну.
Письма Камарен получал нечасто – пару раз в месяц, но этого хватало. Голубей отправлял, конечно, не сам – это делал местный зеленщик, безобидный толстячок, несколько лет как поселившийся в Хинаи. Записки ему передавал Ангет Пулан – то лично, будто ненароком, то оставляя в потайном месте. Так же получал и ответы.
В эти же дни аталинский посол встретился с Суро Нэйта и Тори Аэмара – разумеется, по отдельности и в большой тайне. Им было предложено примерно одно, с поправкой на готовность первого доказать верность Столице, и надежды второго справиться самостоятельно.
У Тори голос богатый, сочный. Послушаешь – представится красавец-мужчина, сильный и рослый. А на деле… И рост невелик, да и сила, какая могла быть, вся в лишний вес ушла. Хотя проворен этот местный казначей, и не поверишь, пока не увидишь сам. И ходит тихо-тихо; интересно, подслушивает ли за домашними, или не надо ему, и без того всем заправляет?
Камарен сказал чистую правду – рухэй надеются вернуть себе область у озера Трех Дочерей, долину и часть близлежащих гор, тем самым подвинуть границу. Дальше они не пойдут, разве что разграбят до чего смогут дотянуться. В случаи их удачи проще будет смириться, чем вернуть себе прежнее положение; из горных ущелий захватчиков-соседей придется выцарапывать десятилетиями, как было когда-то, и обойдется это немалой кровью, какие войска ни приводи.
У Суро голос негромкий, то резкий, то шепчущий. Выделяется он среди всех этих сладкоголосых… А сам – богомол сушеный. Даже странно, что такие рослые и ладные у него сыновья. Знал, видно, какую выбрать супругу…
И тот, и другой обещали подумать. И тот, и другой верили, что не допустят слишком больших потерь, лишь бы избавиться от Тагари; лучше, если он и в живых не останется.
А Камарен надеялся, что рухэй сумеют удержать и крепость Трех Дочерей, бросив все силы на этот рубеж; но вот о таких надеждах помалкивал. Не зная друг о друге, Аэмара и Нэйта положат достаточно камешков на общую чашу весов.
Глава 4
Глянцевитые листья кувшинок полностью скрывали пруд, кое-где поднимались желтые головки последних цветов. Стрекозы догоняли друг друга, то взмывая вверх, то почти опускаясь на листья. На другой стороне пруда мохнатые гирлянды лишайников свисали с кедровых ветвей, где-то в них покрикивали сойки, невидимые. Тут пока не ощущалось дыхание осени, хвоя не могла сменить цвет.
Уютно тут было, захотелось остановиться и отдохнуть, но запах сырости пробудил тревогу. Лачуга вспомнилась, и неживое лицо напротив, и зеленоватый мертвый отсвет, будто гнилушками комнату осветили. Сейчас удивлялся, что хватило выдержки разговаривать с той тварью, а не пытаться сразу убить.
Кто это был? Не призрак, призраки не кровожадны… они могут вредить живым, но не питаются плотью и кровью.
Лиани глянул на небо. Смеркается, скоро станет видно хуже, а слышно – лучше. А пока… Слух уловил стук копыт и негромкие голоса, и тут же заржала его собственная лошадь, видно, почуяв сородичей. Встреча сейчас была совсем некстати, но молодой человек решил ее не избегать. Хоть новости какие узнает.
Но пожалел о своем решении, заметив форму земельной стражи.
Всадников было пятеро, и к земельным принадлежал только первый.
- Орни, - выдохнул Лиани еле слышно; вот уж кого не ожидал увидеть.
Все годы службы они были лучшими приятелями, а подружились на празднике, бросая ножи в цель. Тогда выиграл Орни, и попытался отдать сопернику приз – ножны, расшитые яшмой и сердоликом; но Лиани подобная щедрость тогда лишь возмутила. И все-таки они были неразлучны до вечера, пока не пришло время покинуть гуляния.
Ладный, веселый, с рябинками на лице, приятель был тремя годами старше Лиани, и родился в семье зажиточных землевладельцев. Пока такой же десятник, но повышение было не за горами, об этом все знали.
Всегда был щеголем, и военную форму носил, красуясь. И сейчас талию охватывал пояс с золотой пряжкой в виде оленьей головы, что было не по уставу, а головная повязка была атласной, алой, и вышивка по ней шла нитью цвета старого золота. Хоть и не на службе пока, в дороге, все одно – не положено.
«Если встретит кого из высших чинов, ему опять попадет», - мелькнула привычная мысль.
Никому так не радовался, и огорчился, увидев, как лицо Орни выразило глубочайшее замешательство. Ну что ж, рано или поздно пришлось бы увидеться с кем-то из своих земельных – пусть это будет старый товарищ.
Выступил вперед, поднимая руку в приветствии. Орни ему не ответил, но, спрыгнув с коня, оглядел с головы до ног, и так же внимательно осмотрелся.
- Ты здесь один?
- Я - да. А ты с целой кавалькадой… Но твоего слугу я видел и знаю, - Лиани улыбнулся одному из спутников Орни. – Откуда вы?
- Сын у меня родился, отпускали проведать на несколько дней. Заодно прихватил новобранцев у нас и в соседнем селе.
- Сын? Это прекрасно! Я поздравляю тебя, и твою жену. И как они?
- Да все хорошо… - Орни наконец принял какое-то решение, шагнул ближе, чуть наклонился вперед и спросил:
- Какого демона? Ты что же творишь?
- Я? – растерялся Лиани.
- Ну не я же. Слушай… Эй, там, разожгите костер! – велел он, и цепко взял приятеля за рукав. – Давай-ка ты мне расскажешь, что все это значит.
- О чем рассказывать? Думал, ты давно знаешь, почему я ее увез…
- Да в болото эту девку. Сбежал-то ты почему?
Опустился на поваленное бревно, вынуждая и Лиани сесть. И, видя, что приятель не понимает, рассказал о подложной бумаге.
- Когда ты увез ту, с камушками на шее, я еще мог понять. Помнишь, как рассказывал про нее в кабаке? Я еще тогда понял, что ты сдурел. Но с этой бумагой…
Лиани зажмурился и спрятал лицо в ладонях. Рассудок отказывался вместить сказанное. Орни, устав сидеть и молчать, потряс его за плечо.
- Не понимаю, - сказал тот слабым, неуверенным голосом. – То есть я сбежал из-под стражи?
- Ну да.
- А те, кто видел приказ… - снова застыл, сообразив – за его побег наказаны другие.
- Знаешь, сколько погибли из-за тебя? Это с тобой тянули, а с ними не стали, - ответил Орни довольно резко. Но что-то в лице приятеля заставило его сменить тон:
- Эй, так ты правда не думал? Ты на меня смотри, не в землю! Ну конечно, если уж охранники поверили, то и ты… Вот же какая-то сволочь… А ну-ка, пойдем к костру. Для нас отдельный готов, никто не подслушает. Выпить тебе явно не помешает. Да и мне, - заключил он.
- Вот будет новость для нашего командира, - говорил Орни четверть часа спустя, потягивая крепкую медовую настойку. Лиани, сперва как следует отпив из предложенной фляги, больше к ней не притронулся. Сидел он по-прежнему неподвижно, но теперь глядя в огонь, а не в землю, да в пальцах ломались мелкие веточки одна за другой.
- Он чудом уцелел, хоть и лишился должности; ладно, нашлось кому заступиться, могло быть и хуже. Но грызет себя постоянно, хоть и не скажешь по виду. Но я-то знаю его. Может теперь хоть полегче ему станет, мы ж оба ходили в любимчиках – значит, вдвойне виноват, раз проморгал. – Орни, говоривший, с воодушевлением, запнулся, сказал менее бойко: - Но тебя, конечно, угораздило влипнуть; по чести сказать, я в те дни о жене-то думал меньше, чем о тебе. Всей нашей сотне несладко пришлось еще после первого твоего побега, а уж теперь...
- Да если б я знал!
- Где ты скрывался? И почему, если и в самом деле ни о чем не догадывался?
- Я жил при святилище Трех Родников. Не прятался я. Не мог сразу – к людям. Если за мной и туда приезжали, никто не выдал. Или просто не стали искать у монахов.
- Твое имя сейчас и гарнизонная крыса не помянет добрым словом, - Орни сделал еще глоток. – Чтобы поверить, надо на тебя поглядеть, как я сейчас. Как бы мы ни были дружны раньше, как бы ни считал, что знаю тебя, я ведь тоже решил, что это побег. Все гадали, что за покровитель у тебя отыскался.
- Если бы у меня, - хрустнул очередной сучок, полетел в огонь.
После недолгого молчания, когда только сухие ветки потрескивали в костре, да перемигивались искры, Лиани отозвался:
- Надо мне обратно в город, Орни. Даже не знаешь, как…
- Разумеется, надо. Содеянного не воротишь, но хоть покажешь себя честным человеком.
Не дождавшись утвердительного ответа, прищурился не по-доброму:
- Я не прав? Или… Опять из-за этой девчонки?
- Не знаю, как быть теперь… Я узнал кое-что. Возможно, она в опасности.
- Тебе-то какое дело? Это уж чересчур.
- Слишком много неясного… я не могу так, хочу понять, - он поворошил угли в костре, замолчал надолго.
- Раньше ты был куда умней.
- Я давно веду себя как последний дурак.
- Признайся же наконец – все с первого дня было ради этой девки, а не чести отряда!
- Она не девка…
Товарищ лишь хмыкнул. Лиани продолжил, глядя на угли:
- Если бы все так просто, я бы не отрицал. Да и не нужен я ей. А она… не знаю, кто на самом деле, и сколько сказала мне правды. Понимаешь, не знаю!
- Да что за небесная красавица такая! – вскинулся Орни.
- Не в красоте дело. Не в девушке вообще. Но скажу, если хочешь. Она как росинка под солнцем – маленькая, переливается, страшно тронуть, и смотреть страшно – пока глядишь, высохнет…
- Точно человек конченный, - пробормотал Орни. – Раз уж заговорил, как в рукописях… Как понимаю, являться с повинной ты не намерен.
- Намерен, это мой долг. Или я, по-твоему, последний трус? Но сперва я должен сделать другое. Раз так сложилось... Пожалуйста, поверь мне еще раз.
- И чем же займешься в городе?
- Постараюсь спрятаться, что же еще. Чтобы меня не узнали. Выясню, что к чему.
- И… что?
…Хоть не поверил словам болотной нежити, но червячок сомнения под сердце прокрался. Только вот говорить об этом никак нельзя.
