Аромат земляники
(Ира, прости…)
Во всех своих коллективах, больших и малых, дружеских и рабочих, я всегда заводил разговор о бабах, с целью втянуть людей в спор, а если получится, то и перетянуть на свою сторону.
Ни разу не получилось. И это не странно. А причиной тому – мужская глупость и женская ограниченность.
Вот, например, приглянулась человеку баба, и он её захотел. Теперь на каждом углу он кричать готов о том, что она красивая. Но разве это действительно так? Разве может он понять и самому себе признаться, что захотел самую что ни на есть посредственность? Ну конечно же нет! Тут ум нужен и смелость. Это как умение посмеяться над собой и не бояться показаться нелепым. Поэтому он, как и большинство баб, никогда не сможет жить по правде. А правда проста: женщина красивая и женщина сексуальная – это две разные женщины.
Сексуальные – притягивают доступностью, пусть и мнимой. Красивые – недоступностью. Поэтому первые могут смело забыть о красивых и долгих ухаживаниях, романтике и искренности – в отношении них ставятся другие цели. У красавиц же другая беда – с ними не может быть страсти. Да-да, именно так, и не надо никого обманывать. Разве может нормальный человек от души и со всеми фантазийными извращениями отжарить «почти что богиню», к которой и прикоснуться-то страшновато, которой любоваться слаще всего вообще на расстоянии? Ну конечно же нет! К ним даже не подойдут лишний раз, не заговорят – страшно. Поэтому: засыпают комплиментами и трахают – обман; не трахают – значит, не хотят, что само по себе бабу уже не очень комплиментирует. Для бабского понимания всё это очень сложно и алогично. Для «беспилотного аппарата», по самые брови заливаемого тестостероном, очевидно – он готов вдуть той, которая быстрее и беспроблемнее даст.
Получается что? Сексуальных хотят, сильно и часто, но не долго. Красивых берегут и любят, иногда всю жизнь. Иногда с ними даже дружат. А в кого же тогда влюбляются? А вот тут-то и кроется самый главный подвох. Влюбляются в личность!
Под словом «личность» каждый понимает своё. Кто-то влюбляется во внешность, кто-то ещё – в характер или манеры. Другим симпатизирует открытость, личностные качества, сходство интересов или взаимное расположение, а то и вовсе инициатива исходящая от противоборствующей стороны. Иные подменяют понятия, и сами в результате «путаются в показаниях». А результат один: влюблённый мужик – сам себе враг и проигравший, и длительность его влюблённости зависит лишь от женщины, от её мудрости и хитрости, далеко (или не очень) идущих планов и сексуальных возможностей. Так и живут оба в кривде, бесконечно врут друг другу и себе, подменяют чувство привычкой, совместно утоляя самые низменные потребности.
При этом баба влюблённым мужичком будет манипулировать так, как её куриной душонке будет угодно. Обычно начинается это с того, что она звонит и задаёт самые тупые вопросы: «как дела?», «где ты?», «что делаешь?» - это её неосознанное стремление держать всё под контролем. В худшем случае она потребует, чтобы он сам звонил и плёл подобный бред. Его, понятное дело, от этого тошнит, но влюблённый пень терпит. А если он не позвонит, то она обидится, чем заставит его извиняться. И он будет извиняться! Ведь он безвольная скотина, находящаяся под гипнозом и в зависимости от «чёрной дыры».
Особо ушлые мамзели умудряются женить на себе лопушка даже не забеременев - это потом, ведь она ещё так молода. А пока автопомойка в кредит или ипотека, совместный отпуск, и к её маме по выходным. Для неё это всё что нужно – устроенная баба обществом поощряется. Для него – конец, провал, безысходность.
К этому моменту любая влюблённость растворяется в небытии. Он устаёт слушать её занудство про то, как прошёл её рабочий день, что там у её подружки Маши с парнем, и какой кошмар творится во всём мире. Она наскучивает ему в постели. Он ненавидит её маму, бытовуху и всяческие условности. Она отдаляет его от друзей, от неженатых особенно. Он грустит по былым временам. Она подавляет его «я» своим «мы», которое, по сути, ни что иное как её собственное «я», и пилит. В итоге он начинает засматриваться на других – на сексуальных и красивых, которые так и останутся для него недоступны, потому что подобные болваны им не нужны. А она тем временем стареет, стареет, стареет. А он, если повезёт, снова влюбляется в такую же курицу, как жена. Возможно, она даже сексуальна, но он упорно называет её красивой, и, может быть, изменяет…
Но всё это лирика, а факт остаётся фактом: тупой и трусливый обыватель-яйценосец – причина одиночества красивых баб. Мне их жаль. Это повод задуматься: красота – дар Божий или наказание? Впрочем, мне всё равно. Я в свою жену влюблён не был, с конфетами, букетами и шампанским за ней не бегал, и от страсти не сгорал. Зато я точно знаю, что она красивая, а её красота – залог моей верности. Я не идеален, но точно знаю, что лучше неё мне не найти. Хотя…
Захожу я однажды на кухню. Мартовское утро. Солнца ещё не видно, но небо уже светлое - даже не знаю, что разбудило меня в такую рань. За самолично сделанным мной деревянным столом сидит она и что-то помешивает в миске-салатнице, сурово и сконцентрировано в неё глядя. Я остановился, значит, стою, тоже на неё смотрю, и глазам своим не верю: неужто моя благоверная поправиться решила, и салатику майонезного собралась навернуть, пока я сплю?
Стою, молчу. В голове, спросонок, пустовато. Вроде как надо что-то сказать.
- Доброе утро, - говорю.
- Привет, - отвечает она таким тоном, будто любовница, которой от меня ничего уже более не надо, и которая собралась позавтракать и убежать по своим делам.
- Надеюсь, это для меня? – киваю я на салат.
- Нет…
Ещё бы! Я иного ответа и не ожидал, она ведь никогда мне завтраков не готовила. Она вообще готовить не умеет, чего и не скрывает. Могла бы мою стряпню похвалить хоть иногда, хоть для приличия и поднятия моей самооценки. Да куда уж там! Точит только в путь, за ушами едва не трещит. Точит, и молчит – такова её скупая форма благодарности. Ну и пусть, мне всё равно приятно.
- А чего встала в так-у-у-у-ю, - зевая, говорю я, - рань?
- Есть охота…
Ещё бы! После вчерашнего, я сам как пожомканный пельмень, и это я должен хотеть есть. Но я почему-то не хочу. Хотя, признаться честно, устал я вчера быстро, и большую часть «работы» взяла на себя она. Ну а что? Мне уже тридцать, и вопрос половых контактов не входит ныне ни в тройку, ни в десятку приоритетов. Ну не хочу я столько, сколько она. И если верхняя часть туловища уже противится слюнявым домогательствам, нижняя этому ещё не обучилась. Приходится мучиться. Всё ради НЕЁ! А она после этого спит до полудня.
Я начинаю понимать, что здесь какой-то подвох, но какой именно, я ещё не понимаю. Глупо стою возле мойки. Говорю:
- Там каша «быстрая» ещё оставалась, вроде…
Это она приучила меня к этим кашам чёртовым. Я за всю жизнь их столько не съел, сколько за последние полгода. Но она - жертва рекламы, и о фигуре заботится. Заботилась, кажется, до того утра.
- Хочешь, я фирменный омлет сделаю?
Она не хочет. Смотрит на меня: чего, мол, докопался? А я на неё смотрю, как всегда, прямо в глаза, как зверю хищному. И понимаю: нет больше никаких «как» - точно в самом деле зверь в неё вселился – глаза пустые и неподвижные, но не бессмысленные, и взгляд неморгающий, по львиному напряжённый.
Ещё бы, хотеть и молчать! Мой утренний холостяцкий рацион состоял из двух блюд, а теперь их стало три, только два моих уже закормили её не хуже, чем меня её каша.
Не выдержав этого дикого взгляда, я снова гляжу на салат. И тут начавший просыпаться мозг рапортует: хлеб и майонез на столе отсутствуют, зато присутствуют мандариновые шкурки и выжатая пачка сгущёнки. Спрашиваю:
- Ты, в самом деле, собираешься это есть?
- Хочешь попробовать? – отвечает она, и взгляд её вновь приобретает дозамужественную доброту.
- Нет, спасибо. Я бы водички попил…
- Сядь и пробуй, - говорит она, большой ложкой зачерпнув из миски дольку мандарина в сгущёнке и протягивая её мне.
Ну разве мог я отказать? Да легко! Да кому угодно! Только не ей, иначе и не женился бы.
- Послушай, мандаришка, - отвечаю я, медленно жуя сей кулинарный изыск, - у тебя странно меняются вкусы. – Вчера ты пила сладкое шампанское с икрой, до этого я объездил все магазины в поисках ежевичного джема, ещё раньше тебе вдруг захотелось вяленой оленины… ты, случаем, не того?
- Чего – того? – мямлит она, усиленно набивая рот дольками, и делая вид, будто не понимает моего намёка.
- Нет, ты скажи мне. Я хочу это услышать, - не сдаюсь я. – Да, дорогой, Пашуня, любимый мой, я…
Она не раз говорила о том, что не хочет детей, что материнство перевернёт всю её жизнь, что от многого придётся отказаться, а ведь у неё ещё столько планов построено и целей не достигнуто…
- Ну, скажи…
- Ага, - чуть помявшись, мычит она, и отворачивается к окну.
За стеклом пожар восхода охватывает крышу дома напротив. Она смотрит туда, жуёт, неестественно часто моргает, и по её правой щеке сбегает одинокая слезинка.
И пусть всё не романтично, мы не герои кино, а за окном не Париж. Пусть она впервые боится будущего. Пусть я слышу эту новость не в тех словах, в которых хотел. Всё это не важно, когда у нас есть МЫ: у неё – Я, а у меня – ОНИ…
Помню, как она приснилась мне в первый раз после расставания – я после этого дня три счастливый ходил. А случилось это тем единственным вечером, когда я совершил непотребщину, абсолютно непристойную для человека с чувством собственного достоинства – я задержался на работе.
Сидел я, значит, за столом над бумагами. Надо было выдать очередную порцию креатива, а ничего не получалось, ибо в голове царила отрешённость от всего мирского – мысленно я был где-то далеко, в голове Кобзон напевал «Где-то далеко идут грибные дожди…», а где-то в дальнем конце коридора жужжала пылесосом уборщица. Подперев голову ладонью и закрыв глаза, я задумался. Задумался так крепко, что уснул. Полагаю, что столь крайняя, можно сказать – высшая, степень задумчивости знакома если не всем, то многим.
…ОНА. Я. Мой друг. Её подруга. Загородный дом. Мы с ней сидим на диване, они – за столом напротив. Лица у всех серьёзные – говорим только о вечном. Мне скучно, ведь их взгляды с моими не совпадают. Я думаю о том, как побалагурить. И вдруг ОНА спрашивает меня:
- Но ведь есть в жизни что-то, что тебя угнетает?
«Есть. Имя ему – одиночество по вечерам. Одиночество – это такая вершина, ниже которой падать уже некуда. Я многое мог бы о нём рассказать, но жаловаться не обучен, да и стыдно как-то и неуместно, перед девушкой-то. А ведь так иногда хочется поговорить, и гораздо чаще – высказаться или откровенно поплакаться. Хочется не сочувствия, но поддержки, не нежностей телячьих, а вовсе даже понимания и простого человеческого тепла. Но не от всех и любого. Мне плевать на общество – оно протухло давно. Мне нужен один-единственный человек, важный и незаменимый. И чтобы навсегда», - думаю я.
- Есть, - говорю, - есть такие вещи, но поговорить о них не с кем. Тебе рассказать хотел бы, но не могу – мы с тобой недостаточно близки.
В просторном зале первого этажа повисла тишина. Мой друг с моими приколами и острословием знаком, и локотком подталкивает подругу, чтобы та приготовилась к юморине. ОНА не «сечёт», и спрашивает:
- Ну и чего все затихли?
- О близости думают, о нашей, - говорю я, и пододвигаюсь поближе к ней, чтоб бедром коснуться.
- Да? – игриво-угрожающе спрашивает она.
- Да. О такой вот, - я кладу руку ей на коленку, потом чуть выше, и ещё. – Вот чтоб совсем прям близко-близко.
- Плоский юмор, солдафонский, - отвечает она, и подсовывает свою ладонь под мою, но не убирает её.
- Вообще-то, хорошая близость подразумевает взаимность, - говорю я и стараюсь переложить её руку на своё бедро.- Ты бы не была буратиной, поработала ручкой, что ли.
- Что ли? – спрашивает она, и лепит мне звонкую пощёчину.
- Я вообще-то за грудь тебя потрогать хотел, но побоялся, что ты засмущаешься, если при всех, - как могу наиграннее обижаюсь я в ответ, отсаживаюсь в сторону и продолжаю. – Ну так вот интересное о брёвнах, поленьях и взаимности. Поехали мы как-то к Игоряну на дачу, а печку топить нечем…
…Сколько можно «думать» в подобной ситуации и при таком положении тела? Может быть, секунды три, а может и несколько минут. А результат всегда один – голова срывается с «насиженного» места, и ты снова оказываешься в бренном мире. И я не стал исключением, но за те мгновения в цветных картинках со звуком рассмотрел то, о чём никогда и не мечтал, и что в конечном итоге стало начальной точкой в решении исхода моего холостяцкого бытия.
Иногда мне кажется, что она совсем не интересуется моей жизнью. Иногда мне кажется, что это не кажется. Наверное, это одна из причин моей любви. Так, вопреки всем литературным законам, я никому не даю на читку то, что пишу, а ей однажды дал. Она прочла. Я спрашиваю:
- Ну как?
- Что – как?
- Ну, где враньё, почему глупость, что изменить?
- Не, нормально всё.
- Тебе вообще понравилось?
- Да я как-то не задумываясь читала…
Я вообще безумно ценю то, что она не ставит меня в центр своего мира – она просто живёт и делает, что ей нравится. Так она жила до меня. Так же она жила бы и без меня. Сам я таким отношением к жизни и к ней похвастаться не могу, что тщательно скрываю. Кажется, что она об этом догадывается.
Она не перестаёт меня удивлять – она всегда разная, при этом всегда живая, настоящая. Внешность у неё благородная, и манеры великосветские, но раз за разом меня покоряет простота её желаний, а главное – способностей. Она полтишок водочки может закинуть одним рывком и не поморщиться; с мужским аппетитом может стрескать свиную отбивную, разве что не причавкивая; давным-давно бросившая курить, она, бывает, отнимет у меня сигарету, да так затянется, что мне за неё тревожно становится, а ей всё нипочём. Тут сразу ясно: на человека без фальши и не бегающего от своих желаний положиться можно всегда.
А ещё она никогда ни о чём не просит, из-за чего, иногда, я в доме чувствую себя чем-то вроде мебели. Мне даже кажется, что в холостяцкую бытность меня одолевало куда как большее количество бытовых проблем. Например, исчезла пыль со всех горизонтальных поверхностей, при этом я ни разу не видел, чтобы она её убирала; теперь я не вижу бумажек с коммунальными платежами, и не знаю что почём; она ко мне с глупостями не пристаёт, поручений не даёт, по дому в халате не ходит, списков покупок не составляет и за прокладками в магазин не посылает. Великолепная женщина и совсем не обременительная. Но дура. Вот заболела недавно, а меня два дня дома не было, так не позвонила даже. Я приезжаю – она лежит: бледная, температурит, дышит тяжело. Я к ней прикоснулся, так самому от страха плохо стало. Как только кровать под ней не расплавилась, она ведь у меня женщина горячая, во всех отношениях. Да, сам глупостями смертельно опасными занимаюсь, а за неё больше чем за себя переживаю. Спрашиваю:
(Ира, прости…)
Пролог
Во всех своих коллективах, больших и малых, дружеских и рабочих, я всегда заводил разговор о бабах, с целью втянуть людей в спор, а если получится, то и перетянуть на свою сторону.
Ни разу не получилось. И это не странно. А причиной тому – мужская глупость и женская ограниченность.
Вот, например, приглянулась человеку баба, и он её захотел. Теперь на каждом углу он кричать готов о том, что она красивая. Но разве это действительно так? Разве может он понять и самому себе признаться, что захотел самую что ни на есть посредственность? Ну конечно же нет! Тут ум нужен и смелость. Это как умение посмеяться над собой и не бояться показаться нелепым. Поэтому он, как и большинство баб, никогда не сможет жить по правде. А правда проста: женщина красивая и женщина сексуальная – это две разные женщины.
Сексуальные – притягивают доступностью, пусть и мнимой. Красивые – недоступностью. Поэтому первые могут смело забыть о красивых и долгих ухаживаниях, романтике и искренности – в отношении них ставятся другие цели. У красавиц же другая беда – с ними не может быть страсти. Да-да, именно так, и не надо никого обманывать. Разве может нормальный человек от души и со всеми фантазийными извращениями отжарить «почти что богиню», к которой и прикоснуться-то страшновато, которой любоваться слаще всего вообще на расстоянии? Ну конечно же нет! К ним даже не подойдут лишний раз, не заговорят – страшно. Поэтому: засыпают комплиментами и трахают – обман; не трахают – значит, не хотят, что само по себе бабу уже не очень комплиментирует. Для бабского понимания всё это очень сложно и алогично. Для «беспилотного аппарата», по самые брови заливаемого тестостероном, очевидно – он готов вдуть той, которая быстрее и беспроблемнее даст.
Получается что? Сексуальных хотят, сильно и часто, но не долго. Красивых берегут и любят, иногда всю жизнь. Иногда с ними даже дружат. А в кого же тогда влюбляются? А вот тут-то и кроется самый главный подвох. Влюбляются в личность!
Под словом «личность» каждый понимает своё. Кто-то влюбляется во внешность, кто-то ещё – в характер или манеры. Другим симпатизирует открытость, личностные качества, сходство интересов или взаимное расположение, а то и вовсе инициатива исходящая от противоборствующей стороны. Иные подменяют понятия, и сами в результате «путаются в показаниях». А результат один: влюблённый мужик – сам себе враг и проигравший, и длительность его влюблённости зависит лишь от женщины, от её мудрости и хитрости, далеко (или не очень) идущих планов и сексуальных возможностей. Так и живут оба в кривде, бесконечно врут друг другу и себе, подменяют чувство привычкой, совместно утоляя самые низменные потребности.
При этом баба влюблённым мужичком будет манипулировать так, как её куриной душонке будет угодно. Обычно начинается это с того, что она звонит и задаёт самые тупые вопросы: «как дела?», «где ты?», «что делаешь?» - это её неосознанное стремление держать всё под контролем. В худшем случае она потребует, чтобы он сам звонил и плёл подобный бред. Его, понятное дело, от этого тошнит, но влюблённый пень терпит. А если он не позвонит, то она обидится, чем заставит его извиняться. И он будет извиняться! Ведь он безвольная скотина, находящаяся под гипнозом и в зависимости от «чёрной дыры».
Особо ушлые мамзели умудряются женить на себе лопушка даже не забеременев - это потом, ведь она ещё так молода. А пока автопомойка в кредит или ипотека, совместный отпуск, и к её маме по выходным. Для неё это всё что нужно – устроенная баба обществом поощряется. Для него – конец, провал, безысходность.
К этому моменту любая влюблённость растворяется в небытии. Он устаёт слушать её занудство про то, как прошёл её рабочий день, что там у её подружки Маши с парнем, и какой кошмар творится во всём мире. Она наскучивает ему в постели. Он ненавидит её маму, бытовуху и всяческие условности. Она отдаляет его от друзей, от неженатых особенно. Он грустит по былым временам. Она подавляет его «я» своим «мы», которое, по сути, ни что иное как её собственное «я», и пилит. В итоге он начинает засматриваться на других – на сексуальных и красивых, которые так и останутся для него недоступны, потому что подобные болваны им не нужны. А она тем временем стареет, стареет, стареет. А он, если повезёт, снова влюбляется в такую же курицу, как жена. Возможно, она даже сексуальна, но он упорно называет её красивой, и, может быть, изменяет…
Но всё это лирика, а факт остаётся фактом: тупой и трусливый обыватель-яйценосец – причина одиночества красивых баб. Мне их жаль. Это повод задуматься: красота – дар Божий или наказание? Впрочем, мне всё равно. Я в свою жену влюблён не был, с конфетами, букетами и шампанским за ней не бегал, и от страсти не сгорал. Зато я точно знаю, что она красивая, а её красота – залог моей верности. Я не идеален, но точно знаю, что лучше неё мне не найти. Хотя…
***
Захожу я однажды на кухню. Мартовское утро. Солнца ещё не видно, но небо уже светлое - даже не знаю, что разбудило меня в такую рань. За самолично сделанным мной деревянным столом сидит она и что-то помешивает в миске-салатнице, сурово и сконцентрировано в неё глядя. Я остановился, значит, стою, тоже на неё смотрю, и глазам своим не верю: неужто моя благоверная поправиться решила, и салатику майонезного собралась навернуть, пока я сплю?
Стою, молчу. В голове, спросонок, пустовато. Вроде как надо что-то сказать.
- Доброе утро, - говорю.
- Привет, - отвечает она таким тоном, будто любовница, которой от меня ничего уже более не надо, и которая собралась позавтракать и убежать по своим делам.
- Надеюсь, это для меня? – киваю я на салат.
- Нет…
Ещё бы! Я иного ответа и не ожидал, она ведь никогда мне завтраков не готовила. Она вообще готовить не умеет, чего и не скрывает. Могла бы мою стряпню похвалить хоть иногда, хоть для приличия и поднятия моей самооценки. Да куда уж там! Точит только в путь, за ушами едва не трещит. Точит, и молчит – такова её скупая форма благодарности. Ну и пусть, мне всё равно приятно.
- А чего встала в так-у-у-у-ю, - зевая, говорю я, - рань?
- Есть охота…
Ещё бы! После вчерашнего, я сам как пожомканный пельмень, и это я должен хотеть есть. Но я почему-то не хочу. Хотя, признаться честно, устал я вчера быстро, и большую часть «работы» взяла на себя она. Ну а что? Мне уже тридцать, и вопрос половых контактов не входит ныне ни в тройку, ни в десятку приоритетов. Ну не хочу я столько, сколько она. И если верхняя часть туловища уже противится слюнявым домогательствам, нижняя этому ещё не обучилась. Приходится мучиться. Всё ради НЕЁ! А она после этого спит до полудня.
Я начинаю понимать, что здесь какой-то подвох, но какой именно, я ещё не понимаю. Глупо стою возле мойки. Говорю:
- Там каша «быстрая» ещё оставалась, вроде…
Это она приучила меня к этим кашам чёртовым. Я за всю жизнь их столько не съел, сколько за последние полгода. Но она - жертва рекламы, и о фигуре заботится. Заботилась, кажется, до того утра.
- Хочешь, я фирменный омлет сделаю?
Она не хочет. Смотрит на меня: чего, мол, докопался? А я на неё смотрю, как всегда, прямо в глаза, как зверю хищному. И понимаю: нет больше никаких «как» - точно в самом деле зверь в неё вселился – глаза пустые и неподвижные, но не бессмысленные, и взгляд неморгающий, по львиному напряжённый.
Ещё бы, хотеть и молчать! Мой утренний холостяцкий рацион состоял из двух блюд, а теперь их стало три, только два моих уже закормили её не хуже, чем меня её каша.
Не выдержав этого дикого взгляда, я снова гляжу на салат. И тут начавший просыпаться мозг рапортует: хлеб и майонез на столе отсутствуют, зато присутствуют мандариновые шкурки и выжатая пачка сгущёнки. Спрашиваю:
- Ты, в самом деле, собираешься это есть?
- Хочешь попробовать? – отвечает она, и взгляд её вновь приобретает дозамужественную доброту.
- Нет, спасибо. Я бы водички попил…
- Сядь и пробуй, - говорит она, большой ложкой зачерпнув из миски дольку мандарина в сгущёнке и протягивая её мне.
Ну разве мог я отказать? Да легко! Да кому угодно! Только не ей, иначе и не женился бы.
- Послушай, мандаришка, - отвечаю я, медленно жуя сей кулинарный изыск, - у тебя странно меняются вкусы. – Вчера ты пила сладкое шампанское с икрой, до этого я объездил все магазины в поисках ежевичного джема, ещё раньше тебе вдруг захотелось вяленой оленины… ты, случаем, не того?
- Чего – того? – мямлит она, усиленно набивая рот дольками, и делая вид, будто не понимает моего намёка.
- Нет, ты скажи мне. Я хочу это услышать, - не сдаюсь я. – Да, дорогой, Пашуня, любимый мой, я…
Она не раз говорила о том, что не хочет детей, что материнство перевернёт всю её жизнь, что от многого придётся отказаться, а ведь у неё ещё столько планов построено и целей не достигнуто…
- Ну, скажи…
- Ага, - чуть помявшись, мычит она, и отворачивается к окну.
За стеклом пожар восхода охватывает крышу дома напротив. Она смотрит туда, жуёт, неестественно часто моргает, и по её правой щеке сбегает одинокая слезинка.
И пусть всё не романтично, мы не герои кино, а за окном не Париж. Пусть она впервые боится будущего. Пусть я слышу эту новость не в тех словах, в которых хотел. Всё это не важно, когда у нас есть МЫ: у неё – Я, а у меня – ОНИ…
***
Помню, как она приснилась мне в первый раз после расставания – я после этого дня три счастливый ходил. А случилось это тем единственным вечером, когда я совершил непотребщину, абсолютно непристойную для человека с чувством собственного достоинства – я задержался на работе.
Сидел я, значит, за столом над бумагами. Надо было выдать очередную порцию креатива, а ничего не получалось, ибо в голове царила отрешённость от всего мирского – мысленно я был где-то далеко, в голове Кобзон напевал «Где-то далеко идут грибные дожди…», а где-то в дальнем конце коридора жужжала пылесосом уборщица. Подперев голову ладонью и закрыв глаза, я задумался. Задумался так крепко, что уснул. Полагаю, что столь крайняя, можно сказать – высшая, степень задумчивости знакома если не всем, то многим.
…ОНА. Я. Мой друг. Её подруга. Загородный дом. Мы с ней сидим на диване, они – за столом напротив. Лица у всех серьёзные – говорим только о вечном. Мне скучно, ведь их взгляды с моими не совпадают. Я думаю о том, как побалагурить. И вдруг ОНА спрашивает меня:
- Но ведь есть в жизни что-то, что тебя угнетает?
«Есть. Имя ему – одиночество по вечерам. Одиночество – это такая вершина, ниже которой падать уже некуда. Я многое мог бы о нём рассказать, но жаловаться не обучен, да и стыдно как-то и неуместно, перед девушкой-то. А ведь так иногда хочется поговорить, и гораздо чаще – высказаться или откровенно поплакаться. Хочется не сочувствия, но поддержки, не нежностей телячьих, а вовсе даже понимания и простого человеческого тепла. Но не от всех и любого. Мне плевать на общество – оно протухло давно. Мне нужен один-единственный человек, важный и незаменимый. И чтобы навсегда», - думаю я.
- Есть, - говорю, - есть такие вещи, но поговорить о них не с кем. Тебе рассказать хотел бы, но не могу – мы с тобой недостаточно близки.
В просторном зале первого этажа повисла тишина. Мой друг с моими приколами и острословием знаком, и локотком подталкивает подругу, чтобы та приготовилась к юморине. ОНА не «сечёт», и спрашивает:
- Ну и чего все затихли?
- О близости думают, о нашей, - говорю я, и пододвигаюсь поближе к ней, чтоб бедром коснуться.
- Да? – игриво-угрожающе спрашивает она.
- Да. О такой вот, - я кладу руку ей на коленку, потом чуть выше, и ещё. – Вот чтоб совсем прям близко-близко.
- Плоский юмор, солдафонский, - отвечает она, и подсовывает свою ладонь под мою, но не убирает её.
- Вообще-то, хорошая близость подразумевает взаимность, - говорю я и стараюсь переложить её руку на своё бедро.- Ты бы не была буратиной, поработала ручкой, что ли.
- Что ли? – спрашивает она, и лепит мне звонкую пощёчину.
- Я вообще-то за грудь тебя потрогать хотел, но побоялся, что ты засмущаешься, если при всех, - как могу наиграннее обижаюсь я в ответ, отсаживаюсь в сторону и продолжаю. – Ну так вот интересное о брёвнах, поленьях и взаимности. Поехали мы как-то к Игоряну на дачу, а печку топить нечем…
…Сколько можно «думать» в подобной ситуации и при таком положении тела? Может быть, секунды три, а может и несколько минут. А результат всегда один – голова срывается с «насиженного» места, и ты снова оказываешься в бренном мире. И я не стал исключением, но за те мгновения в цветных картинках со звуком рассмотрел то, о чём никогда и не мечтал, и что в конечном итоге стало начальной точкой в решении исхода моего холостяцкого бытия.
***
Иногда мне кажется, что она совсем не интересуется моей жизнью. Иногда мне кажется, что это не кажется. Наверное, это одна из причин моей любви. Так, вопреки всем литературным законам, я никому не даю на читку то, что пишу, а ей однажды дал. Она прочла. Я спрашиваю:
- Ну как?
- Что – как?
- Ну, где враньё, почему глупость, что изменить?
- Не, нормально всё.
- Тебе вообще понравилось?
- Да я как-то не задумываясь читала…
Я вообще безумно ценю то, что она не ставит меня в центр своего мира – она просто живёт и делает, что ей нравится. Так она жила до меня. Так же она жила бы и без меня. Сам я таким отношением к жизни и к ней похвастаться не могу, что тщательно скрываю. Кажется, что она об этом догадывается.
Она не перестаёт меня удивлять – она всегда разная, при этом всегда живая, настоящая. Внешность у неё благородная, и манеры великосветские, но раз за разом меня покоряет простота её желаний, а главное – способностей. Она полтишок водочки может закинуть одним рывком и не поморщиться; с мужским аппетитом может стрескать свиную отбивную, разве что не причавкивая; давным-давно бросившая курить, она, бывает, отнимет у меня сигарету, да так затянется, что мне за неё тревожно становится, а ей всё нипочём. Тут сразу ясно: на человека без фальши и не бегающего от своих желаний положиться можно всегда.
А ещё она никогда ни о чём не просит, из-за чего, иногда, я в доме чувствую себя чем-то вроде мебели. Мне даже кажется, что в холостяцкую бытность меня одолевало куда как большее количество бытовых проблем. Например, исчезла пыль со всех горизонтальных поверхностей, при этом я ни разу не видел, чтобы она её убирала; теперь я не вижу бумажек с коммунальными платежами, и не знаю что почём; она ко мне с глупостями не пристаёт, поручений не даёт, по дому в халате не ходит, списков покупок не составляет и за прокладками в магазин не посылает. Великолепная женщина и совсем не обременительная. Но дура. Вот заболела недавно, а меня два дня дома не было, так не позвонила даже. Я приезжаю – она лежит: бледная, температурит, дышит тяжело. Я к ней прикоснулся, так самому от страха плохо стало. Как только кровать под ней не расплавилась, она ведь у меня женщина горячая, во всех отношениях. Да, сам глупостями смертельно опасными занимаюсь, а за неё больше чем за себя переживаю. Спрашиваю:
